Текст книги "Время несбывшихся надежд"

И рабочие, казалось, смотрели с такой ненавистью пронизывающей… Но шли дисциплинированно, никто ни одного стекла не разбил в городе, и на площади стояли дисциплинированно. Эта мрачная толпа – говорят, до ста тысяч было на пике этих волнений – до смерти напугала номенклатуру. Я думаю, где-то наверху, в ЦК КПБ, было принято решение ударить по прессе. Скорее всего, дали отмашку комсомолу. Комсомол собрал пленум, и меня фактически просто отстранили от должности редактора «Знамени юности».

Интересно, с какой формулировкой?

А. К.: Формально просто не утвердили редактором на новый срок, после съезда ЛКСМБ было положено проходить через такую процедуру. А на словах, как помню, ставили в вину, во-первых, финансовую несостоятельность: мол, газета стала убыточной. Это был подлый аргумент, потому что мы провели подписку до павловского повышения цен, когда бумага в два раза дешевле стоила. И тогда у нас даже небольшая прибыль оставалась. Но 2 апреля – это как раз начало второго квартала – в два раза дорожают бумага, типографские услуги. Естественно, мы оказались в минусе. Но этого же никто не мог предвидеть! Мне, по сути, поставили в вину павловское повышение цен. Это был удар ниже пояса. Все прекрасно понимали, что это не Класковский поднял цены. Тем не менее формально можно было заявить: «Вы довели газету до убыточного состояния». Получалось, чем выше тираж, тем больше убытки. Оказалось, мы виноваты в том, что старались, газету развивали. Ее вся республика выписывала… А во-вторых, меня обвиняли в том, что изменил коммунистическим идеалам, отошел от идеологии комсомола. И если первый закидон был несправедливым, то второй, в общем-то, был по делу. Потому что газета действительно «отвязалась». Но наш моральный выбор был в том, что мы видели – комсомол тонет, это уже мертвая организация, и нам нужно не за догмы комсомольские цепляться, а идти за логикой развития политического процесса. С нашей точки зрения, это был как раз нравственный выбор. Но для комсомольских чиновников мы были ренегаты. После того как меня сняли с должности, редакция еще месяц бунтовала. Газета, конечно, выходила, но главным ее содержанием был протест против снятия редактора. Это была целая эпопея. Приходили сотни писем в мою защиту. В это время как раз шли митинги, и одним из лозунгов рабочего движения, наряду с требованием открутить назад цены, был лозунг «Верните Класковского в “Знамя юности”!»

И как после этого складывалась Ваша профессиональная судьба?

А. К.: Середич позвал меня к себе замом в «Народную газе ту», я согласился. Он обрадовался, что сможет оставить газету на заместителя, уехал в отпуск. И тут грянул путч. Середич был на Нарочи, а мне пришлось делать номер, который верстался 19 августа 1991-го года, когда пошли указы ГКЧП, стали крутить по телевидению «Лебединое озеро»… Это тоже был момент истины. Мы в редакции понимали, что могут просто ворваться и расстрелять, и если бы режим чрезвычайного положения продлился, думаю, действительно бы не поздоровилось. Говорят, уже были составлены черные списки, вагоны зарешеченные на Радиаторный подогнаны. И мы в таких условиях выпускаем номер. Только «Народная газета» осмелилась дать в этом номере материалы против ГКЧП, в том числе публицистическую статью Якубовича, который был тогда демократическим публицистом. Плюс еще напечатали заявление группы депутатов о том, что нужно созвать чрезвычайную сессию Верховного Совета, чтобы поставить вопрос о законности ГКЧП. Большинство газет послушно дали все указы и постановления ГКЧП. Мы взвесили и решили опубликовать лишь несколько основных документов, чтобы люди знали: вводится чрезвычайное положение и т. д. Но в противовес дали и другую точку зрения. Этот плюрализм тогда мог дорого стоить, но обошлось. А потом, когда стало ясно, чья берет, многие, кто пересиживал путч, резко осмелели.

За время работы в журналистике изменились ли Ваши представления о профессиональных требованиях, о профессионализме?

А. К.: Конечно! Хотя с самого начала мне повезло работать в «Знамени юности» (я туда пришел рядовым сотрудником еще в 1978-м), в коллективе, где были сильные традиции, заложенные людьми из поколения шестидесятников. В 1960-х они ощутили драйв, подобный перестроечному, и хранили вольнолюбивый дух. К тому же «Знамени юности» как газете молодежной позволялось немножко больше. Даже в комсомоле осознавали, что для молодежи надо писать более раскованно. Вместе с тем в редакции поддерживалась сильная литературная традиция. То есть, мы понимали, что в плане идеологическом рамки узки, но мож но было написать красиво. Тогда в рамках советской журналистской парадигмы я старался написать по возможности нестандартно, по-человечески. К слову, представление о советской прессе как абсолютно беззубой неверно. В какой-то степени она была более зубастой, чем нынешняя государственная пресса. Партия всегда педалировала, по крайней мере на словах, лозунги критики и самокритики, самоочищения. Например, работая в «Знамени юности», журналист мог поехать и разгромить какой-нибудь райком комсомола за формализм. Можно было написать про весенний сев, что в грязь сыплют се мена, царит бесхозяйственность и т. д. По твоему материалу мог ли снять чиновника районного масштаба. Это позволяло не чувствовать себя какими-то совсем уж декоративными элементами в системе. Заметьте, в советское время собкором газеты «Правда» по Бела руси работал Геннадий Буравкин. «Правды» боялись, потому что статья в этой газете могла стоить выговора и даже снятия с должности, то есть пресса работала. Более того, в конце 1980-х – на чале 1990-х «Правда» защищала Белорусский Народный Фронт. Тогда собкором по Беларуси работал Александр Улитенок. Он от стаивал Зянона Пазьняка с соратниками и стегал ЦК КПБ за то, что первый съезд БНФ вынужденно проводился за пределами Беларуси, в Вильнюсе. Вот такие парадоксальные вещи, которые в нынешней системе государственных СМИ представить невозможно.

Какой стиль руководства максимально эффективен в журналистике?

А. К.: По моему опыту, редактор должен быть демократом и диктатором одновременно. Парадоксальное сочетание, но демократом нужно быть, чтобы раскрепостить инициативу, креативное начало, не давить по мелочам, доверять. Что касается требований профессиональных – держать формат, писать грамотно – в этом плане нужен диктаторский подход. До поры до времени молодежь необходимо держать в черном теле, школить, как в бойцовском клубе. Кроме этого, редактор должен писать сам, чтобы мог сказать: «Делай, как я» или «Посмотрите, как я написал на эту тему, и сделайте лучше». Редактору нужна смелость. В одних и тех же условиях, в перестроечные годы одним смелость помогала ломать барьеры, тогда как другие продолжали вести растительное существование. Плюс – редактор должен быть генератором идей. Сегодня на тренингах за два дня учат придумывать броские заголовки, работать с экспертами, выстраивать текст. То есть, как ремесленника, журналиста можно натаскать. Так же, как обезьяну можно научить сбивать палкой банан. А вот подать идею, нестандартно преподнести материал – это особый навык и свойство хорошего редактора. Особенно в нашей ситуации, когда мы видим римейк застоя, важно умение находить новый ракурс привычной темы. Ценят того редактора, который способен подарить идею.

По Вашему мнению, какие профессиональные и личностные качества сильнее всего влияют на журналистскую судьбу, определяют ее?

А. К.: В других областях есть звания, скажем, доктора наук, что автоматически придает человеку статус. А в журналистике, какое бы у тебя ни было имя, ты каждый раз начинаешь с нуля.

Я работаю над каждым материалом, как когда-то практикантом в «Знамени юности», стараюсь выложиться по полной. Всякий раз это большая подготовка. Как бы банально ни звучало, журналистика – это кропотливый труд. Ты лучше других знаешь свою тему, потому что подробнее ее изучаешь, больше говоришь с экспертами, постоянно читаешь, мониторишь Интернет, аккумулируешь информацию. Если кто-то хочет быть мэтром журналистики и при этом пить пиво каждый день, ничего не получится. Нужно выбирать и в какой-то степени быть даже фанатиком. Если брать успех по жизни, в длительной перспективе, то самое главное – не останавливаться и все время делать себе, выражаясь современным языком, этакий апгрейд. Я сознательно несколько раз начинал свой путь в профессии с нуля, хотя это создавало дискомфорт. Это было такое самообновление и одновременно стресс, ментальная ломка. Но ты поднимаешься на другой уровень, приобретаешь новые навыки и увереннее себя чувствуешь. Я благодарен судьбе, что у меня было несколько жизней в журналистике: уникальный опыт редакторства в нестандартном молодежном «Парусе», перестроечный взлет «Знамени юности», прямые линии по телевидению с тогдашним главой Верховного Совета Станиславом Шушкевичем, создание и раскрутка первой в Беларуси полнокровной общественно-политической интернет-газеты Naviny.by. Наконец, четырехлетний опыт блогерства на сайте «Нашай Нівы». Я тогда почувствовал, как можно на другом языке разговаривать с аудиторией. Писать не в академической форме, а «косить» под своего. Для меня это был своеобразный тренинг – учишься писать в любой ситуации. Помню, даже в тот день, когда приехал с похорон отца, я вечером написал текст. Надо было переключиться, и я просто работал на автомате. И после этого понял, что в любом состоянии, если надо, могу за 20 минут сделать материал. Второе, как я уже говорил, – в наших условиях журналисту необходима гражданская смелость. Сидеть в уютном гнезде и думать, что станешь вершителем дум, – нет, так не выйдет. Журналист должен выходить за флажки и даже быть битым, потому что без этого он не поймет чужую боль.

Еще я назвал бы порядочность. В этой профессии много соблазнов, от которых трудно удержаться, а цех маленький, все знают друг друга и кто чего стоит. Вопреки всему нужно держать моральную планку, что в некоторых ситуациях катастрофически тяжело. И последнее, а может быть, первое качество – это умение писать. Как ни странно, многие журналисты не умеют писать. Од ни держатся в профессии как крепкие ремесленники, другие – за счет быстроты ног. Но когда тебе за пятьдесят, бегать на все пресс-конференции (притом что репортер, конечно, важное амплуа) как-то уже «не доставляет», дело творческих амбиций – подняться на более высокий уровень. Надо уметь писать. Здесь важно понять, что хороший журналист рассказывает сюжет доверительно и просто, так, как сказал бы об этом близкому человеку. Но кроме умения писать у тебя должно быть что-то за душой, должно быть знание ситуации, должна быть какая-то база. И профессиональная, и нравственная.

Петр Марцев

В 1990-х Петр Марцев был успешным издателем, владел популярными газетами «Биржи и банки: Белорусская деловая газета» и «Имя». Информация, датированная 2001-м годом и помещенная в справочнике «Кто есть кто в Республике Беларусь», сообщает также, что он входил в двадцатку самых влиятельных представителей масс-медиа стран СНГ.

Рассказывая, как и почему он стал бизнесменом, Марцев говорит: «Как и многие, в начале 1990-х занялся бизнесом – было интересно, хотелось денег, да и авантюристический склад ума помог». Причем сфера его интересов никогда не ограничивалась издательским бизнесом, а была весьма обширной – реклама, пиар, строительство… Признается, что руководило им не тщеславие, но честолюбие.

Начало его работы в журналистике совпало со временем перестройки, когда профессия кардинально менялась, когда дерзкая мечта о собственном издании имела все шансы стать реальностью. Мысль о создании своей газеты была и у Марцева: «Желание вполне логичное, поскольку в условиях цензуры никогда не получалось опубликовать то, что ты хочешь написать».

Крепкая профессиональная команда, слаженная работа друзей-единомышленников, популярность и востребованность бизнес-тематики, «железная рука» управления процессом – все это довольно быстро сделало «Белорусскую деловую газету» одним из самых ярких и авторитетных изданий Беларуси. Но в коллективе возникли разногласия и часть собственников и сотрудников «БДГ» ушла делать свою газету.

Взяв на себя редакторские обязанности, Петр Марцев несколько лет параллельно занимался бизнесом и газетой: «Заработав какое-то количество денег, решил вложить их в бизнес. Появилась газета «Имя», автомобильный журнал… Тогда мне казалось, что в нашем государстве это направление должно развиваться, быть востребовано, приносить прибыль. Возможно, это было моей ошибкой». Как он понимает сегодня, «экономическая и политическая ситуация, которая сложилась в Беларуси, нынешняя конституция, законы – все это исключало существование независимой свободной прессы и таких газет, как «БДГ».

В 2006-м выход «Белорусской деловой» был приостановлен в связи с запретом власти на ее печать. Чтобы сохранить свою газету, Марцев ввязался в битву с государством, которую, по его словам, еще никто не выигрывал: «Сыграл роль мой дурной характер – я упрямый как осел. Даже когда понимал, что шансов никаких, не мог остановиться. Но я считаю, что сделал даже больше, чем нужно, чтобы отстоять собственное издание. Я потерял все деньги, и меня можно в чем угодно упрекнуть, но не в том, что я не сражался до конца».

Марцев рассказывает, что бойцовский характер у него сложился за 11 лет занятий спортом, а стратегию войны и ведения битвы он познавал в уличных драках. В 1970-е годы единственным развлечением было пойти в парк Горького, собраться группами 40 на 40 и подраться районом на район… Последующие годы жизни в постоянном форс-мажоре, признается Петр Марцев, принесли свои дурные привычки – пить кофе как ненормальный, курить, не спать по ночам.

Нынешнюю ситуацию в обществе и в журналистике Петр Марцев характеризует так: «Наступила социальная апатия, читателю все надоело, он не ждет никаких перемен. Вернее, хочет перемен, но не ждет их… А журналисты не заинтересованы в том, чтобы делать качественные тексты, они отписываются». О себе говорит, единственное, чем по-настоящему гордится, – всегда делал в жизни то, что хотел.

Петр Павлович, в 1984–1986-м годах Вы работали учителем русского языка и литературы в школе рабочей молодежи № 19 Минска. Что за крутой вираж привел Вас в БелТА и журналистику?

Петр Марцев: Можно сказать, что это случайно, но на самом деле, наверное, нет, потому что после школы вставал вопрос о том, чтобы поступать на журфак. Но у меня не было публикаций. Я не очень сильно любил писать. Я хорошо писал сочинения, да все, что угодно. Какие-то стихи противные про девочек. То есть, какими-то минимальными литературными способностями для тех лет я обладал. Моя мама – учитель русского языка и литературы, поэтому я много и с удовольствием читал. Подерусь на улице и – читать. Но на филфак я пошел, потому что не мог поступать на юридический. В тот год на юрфаке проводили эксперимент: после школы принимали только медалистов. Так было только один год – мне «повезло». Поскольку я жил рядом с филологическим факультетом, то просто перешел дорогу и подал документы. А потом по распределению какое-то время работал учителем.

Что Вам дал этот опыт?

П. М.: Я чуть не спился. Рабочая молодежь на занятия ходила редко, но нужно было обязательно сидеть в классе, отмечать, что урок был, и даже выставлять оценки. Это был такой «учительский алкоголизм» – вместе с завучем и другими преподавателями пить в классе. Так продолжалось год-полтора. Потом мне надоело, я думал, что жизнь так и закончится. И тут подвернулся случай. Я встретил своего одноклассника-одногруппника Андрея Петрашкевича, который с 3-го курса перевелся – не помню, в МГИМО или МГУ на журфак. Закончил, зачем-то вернулся в Беларусь и работал в БелТА. Он мне говорит: «Зайди, кажется, место есть в военно-политической редакции». Я зашел, мне дали задание что-нибудь написать. Я написал. Мне сказали еще что-нибудь написать. Я еще что-то написал. Это все, как ни странно, публиковали республиканские газеты «Советская Белоруссия», «Знамя юности». Я там писал про какую-то фигню – про ДОСААФ, про прыжки с парашютом. В основном нужно было писать про армию. Тогда уже был Афганистан, и я одним из первых написал про какого-то афганского офицера. Этого было делать нельзя, потому что эти материалы проходили жесточайшую цензуру – нельзя было называть фамилии, оружие, которым воевали. Я нашел в Минске офицера, который был награжден орденом Красной Звезды, все за него написал, потому что он неразговорчивый был… В общем, после того материала меня взяли в БелТА. Работа в БелТА, как и сейчас, сводилась к коротеньким заметкам. Там было важно не написать о том, о чем не надо было писать, или о том, о чем было заседание. Главное было – правильно перечислить поголовье руководителей, причем в правильном порядке. Где-то через год меня перевели в молодежную редакцию, где я писал о проституции, о наркотиках. БелТА на тот момент был в общей системе ТАСС, поэтому я со временем стал работать на Москву, писал тексты в сборники, которые рассылались по всем комсомольским организациям. Их выпускал Дима Дибров, который позже стал известным телеведущим. Так я и стал журналистом.

А откуда появилась идея создать деловую газету?

П. М.: Это лежало на поверхности. В начале 1990-х, после БелТА, откуда меня выперли за участие в Куропатах, меня перевели в молодежный журнал «Парус». А в Москве в то время начиналась новая газета «КоммерсантЪ». Мне предложили стать собственным корреспондентом по Беларуси. К тому времени я уже начал спиваться в «Парусе»…

То есть, у Вас все непросто с этим делом?

П. М.: Не у меня, а у всех журналистов с этим делом тогда было плохо. Как минимум – каждый день утром и вечером. От невозможности самореализации, ну это же элементарные вещи. Что бы ты ни писал, самое лучшее из текста просто «вынималось». Нужно было добавлять пафос какой-то, заниматься пропагандой, а этого безумно не хотелось. Было скучно. Мне по молодости еще было терпимо, а вот людям, которые лет 20 писали про одно и то же, не оставалось шансов на трезвость. Конечно, не все так сурово, не все так страшно, просто атмосфера такая была в Советском Союзе. Пили все.

Давайте вернемся к предложению от «Коммерсанта», которое, как я понимаю, поступило весьма кстати…

П. М.: Да, мне к тому времени уже надоела писанина про казанских подростков, проституток малолетних. И я решил согласиться, потому что хотел попробовать что-нибудь принципиально новое. Когда я писал в «КоммерсантЪ», я удивился, потому что так никто не писал. Такой сухой информационный текст и яркие заголовки. Газета была выдержана в едином стиле, потому что существовала группа рерайтеров, которая переписывала практически все материалы. А поскольку я обладал какими-то литературными способностями, то очень быстро подстроился под этот стиль, и меня в редакции любили, потому что меня не надо было переписывать. Но дело было не только в стиле газеты. Самое главное – писать приходилось о том, что было принципиально новым – о бизнесе. А никто толком в этом не разбирался.

Однако Вас это не остановило, и Вы решили создать в Беларуси газету для деловых людей. А где Вы находили авторов по этой тематике? Как появился костяк «БДГ» – Вольвачев, Михальчук, Яковлевский?

П. М.: Все ребята, кроме Яковлевского, из БелТА. Я с ними работал, поэтому понятно, что я взял тех, кого хорошо знал, с кем дружил, кого можно было переучить.

А переучивать было нужно?

П. М.: Всех! Потому что все писали всякую советскую муть. Информационной журналистики как таковой даже в БелТА не было.

И как Вы их учили?

П. М.: Этот метод называется «делай, как я». Ребята все умные, способные, они просто смотрели и перенимали шаблоны… И в Москве, и в Минске в редакциях бизнес-изданий ставка делалась не на журналистов, а на экономистов, историков. Поскольку в Беларуси, как всегда, позже все начиналось, я искал кооперативы, встречался с предпринимателями, пытался понять, чем они занимаются. О чем можно и нужно писать. Если говорить о деловой журналистике Беларуси, тогда появился «Белорусский рынок», «Национальная экономическая газета», журнал «Дело». То есть, ниша уже была, какой-то особой идеи не требовалось, тем более что я работал в «Коммерсанте». Мы открыли сначала информационное белорусское агентство «МАРАТ», где продавали биржевые сводки, курсы валют, делали то, чем позже занялся Вова Гревцов, мой однокурсник. А потом, по-моему, Саша Вольвачев сказал, что можно это все печатать в газете. А я к тому времени занимался уже не только журналистикой, но и бизнесом. В советские времена почти ни у кого не было денег. Человек, у которого было 10 тысяч рублей, считался очень богатым. А я в «Коммерсанте» получал 1000 рублей в месяц. По тем временам – это пол-автомобиля. Я видел, как зарабатываются деньги, мне было интересно попробовать. Я занялся бизнесом, еще толком не понимая, что газета – это тоже бизнес. Издательский бизнес. Не сразу, года через два-три я понял, что это бизнес, который требует определенных знаний в экономике. Сначала я что-то делал, а потом начинал что-то узнавать. Уже отработав год, продавая машины, компьютеры, наличные деньги хранил в компьютерной коробке. А бухгалтер, немолодая женщина, так жалобно на меня посмотрела и говорит: «Петр Павлович, что Вы все в коробку смотрите? У Вас на счету миллион долларов». А я ей: «Это не деньги». Для меня безналичных денег вроде как не существовало. А я уже год работал.

Другими словами, на первом этапе создания Вы один финансировали «БДГ»?

П. М.: Нет, на первом этапе скинулись я и мой компаньон Лев Ратнер. И несколько банков дали спонсорские взносы. Потом стала появляться реклама, выяснилось, что есть еще выручка от тиража, что все это можно просчитать. Изначально я как журналист не отдавал себе отчета, что это бизнес. Когда ты начинаешь делать что-то свое, хочется опереться на знания, которые есть в этой области. Вот у меня были знания в журналистике, я знал, как писать материалы, как делается макет газеты. Я не знал, как продавать газету, как продвигать в ней рекламу, не знал, что на этом можно зарабатывать. Можно сказать, изначально я относился к издательскому бизнесу как к вынужденной необходимости, чтобы не уйти из журналистики.

Это был единственный мотив – не уйти из профессии? Вы не однажды говорили, что Вам хотелось «писать, что захочу» и хотелось денег.

П. М.: Но газету как источник зарабатывания я тогда не воспринимал почему-то. Я открывал газету, чтобы писать все, что захочу. В советское время цензура была жесточайшая – первый отдел, ЦК партии, материалы согласовывались все. В любом тексте могли найти намеки, которых не было. И дело даже не в каких-то запретных темах. Я хотел писать то, что думаю, то, что вижу, как любой журналист. Потом я понял, что бизнес – это другая профессия, отдельная работа, и этим надо заниматься, и это отнимает все время. На то, чтобы писать, не оставалось времени. Я писал, но редко. Не думаю, что издательский дом будет успешным, если генеральный менеджер разбирается только в бизнесе. Если он не понимает, как делается газета, он не станет в этом успешным. Не обязательно при этом быть редактором. Нужно знать и чувствовать эту профессию. Понимаете, это не сигаретами торговать или телефонами. Здесь создается интеллектуальный продукт, в производстве которого ты должен принимать участие, определять его «лицо» или хотя бы понимать, как это делается. Мне посчастливилось. Я умел и писать, и читать, и редактировать, и считать, и придумывать, как это дело продвигать. Я занимался самообразованием, не получал никаких дипломов, потому что считал, что мне это не нужно. Достаточно было самому прочитать два курса МВА, который есть в открытом доступе. И не орать потом, что у меня диплом МВА.

В одном интервью Вы сказали: «Меня до сих пор удивляет, что люди покупали «БДГ» и разбирались с этими биржевыми таблицами». Значит, для Вас успех газеты был неожиданным?

П. М.: Да, ведь первоначально «Биржи и банки» выглядела как сводка биржевых и валютных таблиц. Представьте себе газету, которая на 90 процентов состоит из таблиц, в которых наименование продукции, лоты, цена. И людям безумно интересно сравнивать, сколько что стоит! В Советском Союзе все знали, что колбаса стоит два двадцать, водка пять сорок. Цены менялись редко. И тут наступил момент, когда одни гвозди могли стоить столько, а другие – столько. И люди сидели, читали эти таблицы. Это было безумно смешно. Первое время я себя ловил на мысли, что мне самому любопытно смотреть, сколько стоит сетка-рабица, лес…

Иначе говоря, Вы не рассчитывали на увеличение полосности газеты и приток рекламы?

П. М.: Нет. В самом начале не было никакой доходности и полосности. Эти таблицы можно было дать хоть на 100 полос, но что с того? Просто на каком-то этапе возникло понимание, что появилась базовая экономика газеты. Появился устойчивый тираж, появилась реклама. Где-то начиная с 1994-го года газета начала публиковать не только сводки таблиц, но и новости экономики, банков, политические материалы. В то время мои материалы появлялись под псевдонимом Петр Ольгин.

Наверное, Вы тогда были женаты на Ольге?

П. М.: Совершенно верно! А когда был женат на Ларисе, я был Петр Ларин… Я писал о президентских выборах 1994-го года и достаточно точно спрогнозировал победу Лукашенко и дальнейшее развитие ситуации в стране. Мои прогнозы осуществились, к сожалению.

Но, возможно, это помогло Вам быстрее адаптироваться к изменившимся условиям?

П. М.: Понимаете, я часто ловил себя на мысли, что политический или экономический анализ, который я делал потом уже профессионально, помогал многим другим, но не мне. Такой сапожник без сапог. Прогнозируя что-то, я по каким-то причинам совершал поступки, прямо противоположные своему прогнозу. Возможно, с моей стороны это было авантюризмом, попыткой обмануть судьбу. Например, в 1997–1998-м году я стал отчетливо понимать, что в Беларуси нельзя заниматься медиабизнесом. Ну, если только делать «Сад и огород», кроссворды, развлекалку. Если Вы помните, в 1995–1996-м годах власть стала вмешиваться в деятельность СМИ, например, в систему распространения прессы. В 1997–1998-м это приняло системный характер, и я, лично зная людей из администрации и правительства, понимал, какая формируется позиция. Кроме того, я принимал участие в написании первой госпрограммы, я понимал, как думают люди власти, что они хотят получить, какую модель. И в 1996 году прошел референдум, который наделил президента сверхполномочиями. И парламент был разогнан к чертовой матери. И уже были введены все эти назначительные системы кадров. Здравый смысл и прогнозы, которые я давал, подсказывали крупному бизнесу, что нужно валить из Беларуси. Или работать здесь, но с позволения власть имущих и делиться с ними доходами. Для меня было очевидно, что ситуация развивается вопреки. Что никакого рынка в ближайшие годы не будет, равно как и свободы слова и свободы печати.

И в такой ситуации, вопреки здравому смыслу, Вы захотели сделать «БДГ» газетой не только деловых, но и политических кругов?

П. М.: В конечном счете, она такой и была сделана. В 1997-м году это было еще не очевидно. Но в 1999–2001-м «БДГ» стала газетой политических и деловых кругов. Когда президент публично признавался, что он начинает день с того, что читает «БДГ». Не в реферативной подборке помощников, а живьем. И тут я начал понимать, что зарвался. Но остановиться было уже невозможно.

Вы как-то сказали, что битву с государством еще никто не выигрывал. А за что Вы вели эту битву?

П. М.: За свободу печати. За право заниматься предпринимательской деятельностью. За право издавать газеты с альтернативной, оппозиционной, любой точкой зрения. В конечном счете, этот идеалистический подход и погубил мою маленькую империю. Потому что, наверное, нужно было идти на сделки…

Сделки с чем?

П. М.: С совестью. Соглашаться на коммерческие сделки. Газету же хотели купить, а я отказался, потому что мало денег предложили. К тому времени это было предприятие, которое стоило определенную сумму. Правда, я не уверен, что продал бы газету, даже если бы мне предложили настоящие деньги. Но в тот момент я абсолютно спокойно отказался по двум причинам. Во-первых, человек, который хотел купить, был мне глубоко несимпатичен. Второе – он предложил мало.

Если вернуться к основанию «БДГ», насколько я знаю, у газеты был Наблюдательный совет. По какому принципу отбирали участников этого совета? Какие у него были функции?

П. М.: Функции спонсора и учредителя. Это был формальный совет. На тот момент казалось, что банкам такое сотрудничество будет интересно. Они в начале дали какие-то очень небольшие деньги. И все.

А какова судьба издательского предприятия «МАРАТ»? И откуда такое революционное название?

П. М.: Все просто – Марцев-Ратнер. Лев Ратнер, как я уже говорил, – это один из соучредителей. Потом он вышел из состава учредителей, потому что не мог и не хотел заниматься газетой. Мы с ним больше занимались торговлей, производством, строительством. Журналистика его интересовала только потому, что он был женат на одной тележурналистке. В какой-то момент стало понятно, что наши интересы с Левой разошлись. «Развод» был цивилизованным. Какие-то обиды были, но такого конфликта не было. Лева ушел заниматься своим строительным бизнесом.

Чем Вы объясняете раскол коллектива «БДГ», когда часть журналистов вместе с Александром Вольвачевым ушли и основали «БГ»?

П. М.: Честно говоря, про причины ухода нужно спрашивать у людей, которые ушли. Это было их решение. В общем-то, внятных объяснений на эту тему так и не последовало. Вольвачев мне был не просто коллега. Он был мой друг. Как я понимаю, его стали тяготить некоторые вещи. Знаете, в любом бизнесе, любом коллективе есть лидер и по должности, и по уставу. Предприятием руководит один человек. На собрании учредителей решающий голос принадлежит тому, у кого больше процентов, кто больше вложил денег. В «БДГ» таким лидером был я, а не Саша. Но со временем люди растут, и через какое-то время они говорят: «А я ведь тоже могу это делать. Зачем мне начальник? Я могу сам». Думаю, именно это Сашу напрягло, он сам захотел стать начальником и делать самостоятельно газету. И он пошел на невыгодные условия и увел с собой 2/3 коллектива. Он ушел, не очень понимая, что успех в этом бизнесе состоит не только в том, кто в редакции. Дело еще и в том, кто ведет бизнес, кто платит зарплату. Можно создать супермакет, отличное содержание, но никто твою газету не узнает, если ты не сумеешь ее продвинуть.