Текст книги "Шаг вправо, шаг влево: от Америки до Борнео"

Собственно, в идеале Пол Пота нет ничего нового и оригинального. Наш великий гуманист Лев Толстой тоже отрицал науку, искусство и тоже считал, что необходимо опроститься. Правда, разница в том, что Толстой сам отказался от своих литературных произведений, сам вставал за плуг и сам тачал сапоги… А красные кхмеры насильно выгоняли людей из городов, даже не давая им взять самое необходимое, и вели их в джунгли расчищать площадки…

Камбоджа в те годы оказалась между молотом и наковальней. Рядом – Вьетнам, где столкнулись две силы – Америка и Советский Союз: «тихие американцы» и «тихие русские». А по соседству – Китай. Тоже немалая сила, и там тоже строили свои планы насчет Камбоджи. Ягненок в стаде волков. Генерал Лон Нол, который совершил военный переворот, сверг короля и взял власть в свои руки, не пользовался популярностью ни у интеллигенции, ни у народа. Его ненавидела большая часть населения. Поэтому Пол Пота сначала встретили как освободителя. Один из журналистов даже написал, что «путь к Пномпеню ему выстлали американские бомбардировщики. Первые отряды красных кхмеров состояли из подростков, у которых родители погибли в результате американских налетов». А потом… потом произошло то, что происходит при любом тоталитарном режиме.

Вот почему в буддизме парамита мудрости (если очень грубо, парамиты можно сравнить со ступенями, по которым движешься к освобождению) идет перед состраданием. Сострадание без мудрости становится той самой дорогой, что ведет в ад. И даже на собственных скромных примерах можно убедиться в правильности посыла. Как-то мы возвращались на машине нашего друга по Калужской дороге. Вдоль обочины стояли местные жители с ведрами и продавали картошку. Естественно, дешевле, чем в Москве.

Мы остановились. Я, нисколько не сомневаясь, что картошка у всех примерно одинаковая, присматривалась к продавцам: у кого купить? И выбрала мальчика. Подумала: вот он вернется и его начнут ругать, что ничего не сумел выручить. Другой наш знакомый решил поддержать старичка-пенсионера. Когда мы вернулись домой и высыпали картошку, оказалось, что в моем пакете масса гнилых клубней, как и у того, что взял у пенсионера. Только у третьего нашего друга, который прошелся по рядам, не глядя на тех, у кого он берет, а внимательно рассматривая картошку, она оказалась качественной. Проявляя сострадание, мы невольно оказали поддержку жуликоватым продавцам. Что плохо и для них, и для нас. В скромных масштабах «покупатель – продавец» мы сыграли не лучшую роль. А что бы мы натворили в масштабах страны, окажись у власти с такими же ложными представления о добре и зле?

Как положено истинному преобразователю, Пол Пот изменил календарь: он начинался с нулевого года новой эры.

– Чтобы понять, насколько это был знаменательный шаг, надо представлять, что такое календарь для кхмеров, – объясняла мне Ирина. – Каждый день недели у них имеет свою окраску в прямом и переносном смысле.

В чем мы могли убедиться в первый же день, когда зашли в императорский дворец, и увидели в витрине одного из залов костюмы короля: причудливое сочетание европейской моды XIX века – генеральский мундир, переживший трансформацию в парчовый пиджак с воротником-стоечкой и эполетами – всех цветов радуги. На каждый день недели – свой.

– Раньше по протоколу не только сам король и королева, но и все приглашенные должны были приходить на встречу, одетые в те цвета, который диктовал день недели, когда происходила церемония. Сейчас эти требования отменены. Но есть люди, которые в какие-то особенные торжества стараются соблюсти прежние правила.

– А в переносном смысле?

– Когда и какие дела можно и стоит совершать, а какие отложить на другой день. Например, в понедельник не стоить занимать денег или засылать сватов, строительство дома лучше затевать в пятницу…

– Ну по этому поводу нам можно не волноваться.

– Среда – день «слова». Для тех, кто осваивает искусство танца, первый день начала упражнений – четверг, потому что он находится под покровительством духа, «главенствующего в танце». Ну и так далее.

Новый календарь Пол Пота перечеркнул все, что было важно, что было наполнено смыслом. Он хотел изменить не только общественный строй, но и представление о том, как устроена Вселенная.

Нулевой год? В этом есть что-то запредельное. Любой нормальный человек, если попросить, начнет отсчет: «Один, два, три…» Что может дать ноль? Три миллиона погибших…

– Ты знаешь, – медленно проговорила Ирина, – мне кажется, мы зря с тобой торговались. Давай заплатим, сколько он просил?

– И у меня такая же мысль промелькнула, – согласилась я.

Хотя, скорее всего, наше решение было не очень правильным. Потому что было продиктовано подспудным желанием откупиться, заплатить за прошлые переживания и страдания.

«Капитан», глядя на бедные домики тямов, заговорил с Ириной о том, что правительство мало заботится о простых людях. Это нехорошо, надо что-то делать.

– Но если им дадут деньги, чтобы они купили хорошие лодки, выстроят им дома, не будет ли ему обидно? Ведь он все сам заработал. А эти люди получат все готовое?

– Нет, – перевела Ирина, – он говорит, что не будет обижаться. Ему повезло, а им нет.

Собачка лежала, вытянув лапки, и переводила взгляд своих умненьких глаз то на хозяина, то на нас.

Поездка закончилась минут на двадцать раньше намеченного срока. Но нам хватило впечатлений. И мы даже были рады, что остается время пройтись по набережной, которая уже начала заполняться гуляющими.

– А это его жена принесла ужин.

У того места, куда должен был причалить наш кораблик, стояла немолодая женщина с узелком в руках. Ждала возвращения мужа.

«Капитан», когда мы, прощаясь, вручили полную сумму, принял ее спокойно, не выказывая особенной радости: «Ну передумали, значит, захотелось». Жена, дождавшись, когда мы спустимся по досточке на травянисто-глиняный берег, поднялась со своим узелком на палубу.

– Пока не забыла, надо кое-что записать, – заметив на одной из скамеек набережной свободное место, попросила я Ирину. – Значит, так. Как ты сказала, ему сейчас сорок лет. – Я неуклюже начала вычислять столбиком даты. – Получается, что он родился в 1968 году… – Я замолчала. – Но Пол Пот пришел к власти в 1975, а страну освободили в 1980.

Мы растерянно смотрели друг на друга.

– Но вообще-то он не называл точной даты, сказал, что ему около сорока лет.

– Ну, допустим, тридцать восемь. Тоже мало что меняет. Тогда он родился в 1970… То есть при Пол Поте он, конечно, жил. Вот только ему никак не могло быть полтора года, когда убили мать. К тому моменту ему исполнилось пять лет.

– Кхмеры часто считают не по году рождения, а по году зачатия, – напомнила Ирина.

– Тем более не получается. И если «на руках матери» в полтора года, тогда он никак не мог рыть окопы….

Мы попробовали «подогнать» цифры. Все равно связать концы с концами никак не удавалось. На какой-то миг я почувствовала себя как «старик и море» – с ускользающим из рук уловом.

– Он так красочно описывал, как его забрызгало кровью, что мне даже в голову не приходило просить уточнить год, – огорченно проговорила Ирина. – И потом он не пытался вызвать сочувствие. Я ведь сама его начала выспрашивать. Он только отвечал на вопросы. Не похоже, чтобы он спекулировал трагической историей…

Мне было жаль одного: что, потрясенные рассказом очевидца, мы не заметили сразу всех нестыковок. Может быть, все они имели какое-то простое объяснение. Но поезд уже ушел… Вернее, пароход.

– Вообще-то война длилась больше, чем пять лет, – все более убежденно говорила Ирина. – Да, Пномпень освободили раньше. Но какие-то районы до последних лет оставались во власти красных кхмеров. Сами камбоджийцы говорят о двадцатилетней гражданской войне. А наш «капитан», судя по тому, что уезжает в деревню, мог оставаться в тех районах, которые оставались в их руках до последних лет. Так что наше представление о том, что после освобождения Пномпеня все закончилось, неверно.

– На самом деле я не такая уж кровожадная. Благополучный исход меня даже больше бы устроил. – Я закрыла тетрадь и сунула ее в сумку. – Но по лицу видно, что «капитан» говорил правду. Оставим все как есть.

Уже начало смеркаться. Набережную заполнила толпа народа. Словно все пришли отметить какой-то праздник. А потом мы узнали, что это и был праздник – полнолуние, – который кхмеры по-прежнему отмечали как важное календарное событие.

Течение гуляющих на набережной постепенно отнесло нас к храму. Он был очень маленький, очень скромный. Внутри могло поместиться человека три-четыре, не больше.

Очередь из желающих стояла перед ступеньками. Сняв шлёпки, прихожане (как правило, супружеские пары или семья из нескольких человек) поднимались по ступенькам, ставили в вазы подношение – бутоны лотосов и зажигали очередную охапку ароматических палочек.

Из открытых настежь окон и из двери валил душистый дым, будто мы попали к началу пожара в небольшой парфюмерной лавке.

Выслушав молитву-благопожелание настоятеля, прихожане склоняли головы, чтобы он окропил их водой, и уступали место следующим.

Одна девушка терпеливо стояла не в очереди, а под открытым окном храма. На ней была современная джинсовая юбочка-мини и маечка с открытыми руками. Ну да! В таком виде в храм нельзя входить. Но помолиться-то надо. И выход к обоюдному удовольствию был найден. Улучив наконец свободную минуту, настоятель высунулся из окна и начал читать молитву над девушкой, сложившей перед собой ладони. Закончив, он снова скрылся внутри храма, а девушка в мини-юбке с довольной улыбкой пошла дальше.

Терпимость кхмеров проявлялась и в этом тоже. Настоятель не стал выговаривать, что она явилась в неподобающем виде, а благословил, как и остальных, побрызгав на макушку бутонами лотоса.

Кстати, именно поэтому в буддийских странах не рекомендуют гладить детей по голове. Ладонь на голову кладет тот, кто имеет право благословить.

Перекинув через плечо палку, к которой крепились корзины, продавцы ходили в толпе, предлагая разнообразные вкусности: жареных пауков и тараканов, крошечные ракушки – они расходились как наши семечки, рыбу, кокосовые орехи, ананасы и прочую снедь.

Воздушные шарики из крахмально шуршащего облака переходили в руки детишек. Какой-то малыш получил в подарок от родителей шарик в виде зеленой куклы-инопланетянки, которая была с него же ростом. Ему никак не удавалось по-братски обнять инопланетянку. Кукла перетягивала. Он то валился на нее, то она оказывался на нем. Но малыш ни разу не заплакал. И вообще в такой массе народа мы не увидели ни одного ни плачущего, ни капризничавшего ребенка. Все кхмерские дети настолько милые и очаровательные, настолько обаятельные в своей непосредственности, застенчивости и в то же время открытости, что тогда я и начала понимать, почему их так охотно усыновляют.

Мы уже собирались двинуться дальше, но нас окликнула женщина, перед которой стояли клетки, где на жердочках трепетали коричнево-серые комочки птиц, похожие на наших воробьев. За небольшую мзду мы могли освободить пленников, совершить благодеяние и заработать скромную пунью (заслугу), чтобы улучшить свою карму.

Поторговавшись для приличия (я снова изображала непреклонную локсрей), мы заплатили требуемую сумму (очень небольшую), и женщина, сунув руку в клетку, вручила нам мягкие пушистые комочки. Я открыла ладонь. Птичка продолжала сидеть, сложив крылышки.

– Надо подбросить в воздух – сказала женщина, жестом показывая, как это сделать, так что и перевода не требовалось.

Только после этого птичка, расправив крылья, взмыла в воздух. А следом за ней и та, что выпустила Ирина.

Нет, никаких иллюзий насчет «благодеяния» мы не питали. Конечно, все они дрессированные. И тотчас направились к себе, чтобы, добравшись до нужного места, нырнуть в точно такую же клетку. Но по крайней мере они могли насладиться кратким мигом свободы не очень длинного перелета: все лучше, чем тесниться на жердочках в забитой собратьями по неволе клетке. Пусть разомнут свои крылышки до возвращения хозяйки.

Чуть дальше – в том месте, где стояло здание музея, устроилась группа иностранцев. Они смотрели на темную стаю птиц, с гомоном круживших над зданием. Мы остановились рядом с ними.

После наперсточного набора птиц в Москве – воробьи – вороны – голуби, голуби – воробьи – вороны – я невольно приготовилась насладиться щедрым щебетом южной страны. Днем особенного изобилия пернатых в городе мы не заметили. Видимо, они оживали к вечеру, когда спадала жара.

– Это летучие мыши, – сказала Ирина.

И в самом деле. Резкие вскрики и сам полет – рывками – отличался от плавных линий перемещения птичьей стаи.

Весь день они висели в укромных нишах музея мумиями забытых рассеянными посетителями зонтиков, но с наступлением вечерней прохлады складные крылья с коротким шорохом расправлялись, и они вылетали наружу. Их пронзительные вскрики зрителей из фильма ужасов кромсали мягкую тишину южной ночи на неровные лоскуты. А я до того вечера почему-то считала, что летучие мыши летают совершенно бесшумно.

– В студенческие годы у меня была встреча с летучей мышью, и тогда я почему-то жутко испугалась.

– Она тоже вот так летала?

– Напротив. Я обнаружила на туалетном сидении что-то черное, непонятное, выскочила и позвала на помощь коменданта. Он подставил палку, мышь, будто дрессированная, перебралась на нее, и он вынес ее наружу. И чего я тогда перепугалась, не знаю.

– А в твои студенческие годы птиц тоже было мало, как и сейчас?

– Не помню.

Позже, уже недели через две, когда мы добрались до побережья Сиануквиля и встретились с Николаем Дорошенко – владельцем ресторана «Снейк-хаус», знатока местной фауны, – он объяснил, почему «здесь птицы не поют, а цветы не пахнут»: «Это у нас, в России, весна короткая, надо спешить. В Камбодже половина деревьев цветет в сухой сезон, а другая – в период дождей. Так что весна – круглый год. Торопиться некуда, нет необходимости. Но в сезон дождей птицы все же поют. И вот тогда становится заметно, как их много».

А пока… пока нам пришлось ограничиться вечерним выступлением перед публикой летучих мышей.

Что касается звукового сопровождения, то его с лихвой восполняло скрипичное стокатто цикад, чмоканье крошечных геккончиков и вопросительно-подбадривающие возгласы геккона покрупнее.

– О’кей? – спрашивал он сам себя и отвечал, – О’кей, о’кей, о’кей!

Как-то сидевший неподалеку от нас кхмер начал считать, сколько раз прозвучит это «о’кей». Оказалось, что если больше семи, то это к удаче. Так что кукушкой в Камбодже работает геккон токи.

Ангкор! Еще Ангкор!

Наши «начинания», которые должны были «закончиться успешно», если верить предсказанию дворника, пока состояли в том, чтобы добраться до храмового комплекса Ангкор – восьмого чуда света, как его неизменно называют. Мы купили билеты на «Ракету», чтобы вкусить все удовольствие от поездки по озеру Тонлесап, которое огромной каплей на зеленом листе лотоса застыло посреди долинной Камбоджи. С этим озером связана легенда о происхождении страны.

Некий пришелец – индийский царевич – увидел прекрасную девушку – дочь Царя Нагов (Змей) – и влюбился в нее. Наг не стал противиться союзу иноземца и дочери. Он выпил всю воду, которая покрывала землю, оставив только озеро Тонлесап, чтобы молодым было где жить и царствовать. От этого союза пошел народ кхмеров.

В отличие от нас, кхмеры не видят ничего зазорного в том, что первым царем страны оказался варяг. Ученые не устраивают диспуты, что на самом деле пришелец никакой не инородец, а самый что ни на есть исконный кхмер. Даже летоисчисление ведется одновременно по солнечному (женскому) календарю и по лунному (мужскому).

– Нынешний король – потомок представителей солнечной династии, если я не ошибаюсь, – заметила Ирина. – Один из наших выпускников проследил родословную, основываясь на официальных данных, и составил генеалогическую таблицу.

Выезжать надо было рано, еще в сумерках. Световой день в Камбодже начинается примерно в шесть утра и заканчивается тоже в шесть вечера. Сразу после захода солнца, как и везде на юге, мягкая глубокая тьма падает как густая кисея, затканная затейливым серебристым узором звезд.

Тектонический сдвиг по времени и температуре еще сказывался, ведь мы встали в час ночи по-московскому. И в первые дни я ощущали себя Вием, только некого было попросить поднять отяжелевшие веки.

Подрагивая от плотно-резиновых ударов воды, «Ракета» рванулась вперед. До Сиемреапа – небольшого городка, где останавливаются туристы и уже оттуда совершаются вылазки в храмовый комплекс, – мы добрались только часам к четырем (что позволяет представить себе размеры озера!). Местный люд тратит на такой переезд гораздо больше времени – почти целый день, поскольку предпочитает брать билеты на более дешевые суда, напоминающие баржи. Наша «Ракета» обогнала и оставила далеко позади себя не одну такую тихоходную, но зато вместительную баржу, набитую до отказа народом с тюками, вьюками и прочим скарбом.

Что пароход?! Мы не раз видели потом, как на остановках возле рынков заполняются местные микроавтобусы (вроде наших маршруток). Помимо пассажиров все внутри забивалось корзинами, картонками, сумками, так что сидевшие пассажиры и рукой шевельнуть не могли. Когда все пространство в одном из таких микроавтобусов заполнили до отказа, туда – сзади – впихнули еще и велосипед. Как он там поместился, до сих пор не могу понять. Заднюю дверь с огромным трудом удалось закрыть, после чего на крышу загрузили еще бо́льшее количество тюков, поверх которых устроились уже те, кто помоложе и поотчаяннее. Когда такой микроавтобус останавливался, какое-то время пассажиры пребывали в оцепенении. Не сразу удавалось разобраться, кому выйти первым, чтобы дать возможность выбраться остальным. Постепенно начиналось легкое шевеление, и потом, как горох, с крыши скатывались отважные седоки. Раздергивая свои тюки, они уступали место следующим, которые ловко лезли наверх. Вырваться на волю сидящим внутри намного труднее: задом, пятясь, нащупывая ногами землю, они выскальзывали из плотно забитого пространства, поправляя сбившуюся одежду.

Туристы, конечно, путешествуют с комфортом. В каюте «Ракеты» даже работал кондиционер, хотя стремительное скольжение по озеру, с ветерком, в веере разлетающихся брызг, и без того заставляло нас вздрагивать от утренней прохлады.

Капельки воды дробно стучали о высоко задранный утюжок носовой части – так же часто и жестко потом будет бить о днище микроавтобуса мелкий гравий на проселочной дороге. Хочешь не хочешь, а вспомнишь буддийское утверждение о силе мягкого и уязвимости жесткого.

Иной раз наше судно притормаживало, осторожно огибая буйки (запаянные пустые банки из-под кока-колы или пива), которыми отмечались места, где местные рыбаки забрасывали сети. Мы снова проезжали рыбачьи деревушки с плавучими домиками, покачивавшимися на волнах, которые оставляла стремительная «Ракета». Такие же бедные домики, как и те, что мы видели во время поездки по Меконгу на пароходике.

На пристани Сиемреапа, в домиках рядом с нею и вдоль дороги (по которой мы двинулись к городку), стоящих на фламингово-перекрещенных бамбуковых стойках, с их стенами из старых мешков из-под цемента или риса, старой фанеры или картонных коробок – вот где царила бедность в самом неприглядном ее виде. Даже смотреть на все это было нестерпимо.

Миллионы туристов устремляются в Ангкор Ват. Посещение комплекса стоит двадцать долларов – один день. Как правило, туристы приобретают билет на три дня (сорок долларов). Деньги текут рекой. Но государство не получает от этого никакой прибыли. Потому что Ангкором владеет частная компания. Сам храмовый комплекс им как таковой не принадлежит, они отвечают только за чистоту и порядок. Но злоупотреблений, судя по всему, творится немало. Чистенькие, аккуратные отели, ресторанчики, бары, массажные салоны растут в городке как грибы. Но выделить деньги на то, чтобы привести в порядок пристань и прилегающую к нему убогую, запредельно нищую деревеньку, некому.

И здесь хотя бы приблизительно можно представить те «гроздья гнева», которые созревали в душах красных кхмеров. Вот где нечаянно получаешь ответ на вопрос, который возникает у любого, кто пробыл хотя бы несколько дней в Камбодже: каким образом в такой доброжелательной, мирной стране мог явиться Пол Пот и его сотоварищи?

Прошло больше двадцати лет, как окончилась война. А ее последствия зримы и по сей день. И нигде это не ощущается так сильно и так остро, как в храмах Ангкора: то у подножия лестницы, то в простенке между скульптурами встречаешь искалеченных людей без рук, без ног, потерявших зрение при взрыве противопехотных мин. У них одна возможность поддержать существование – подаяние, которое они получают от туристов. Одно из чудес света сопровождает одно из ужаснейших преступлений этого мира. Но разве это преступление только Пол Пота? Не он изобретал мины, не на заводах Камбоджи изготавливали «чудо инженерной мысли» – все это достижения западной цивилизации. И туристы, подспудно ощущавшие тот вклад, что внесли их страны, торопливо бросали мелочь в расстеленные перед калеками тряпочки.

Заметив чудесную рощицу неподалеку от одного из храмов, мы попросили гида (а без гида вход в Ангкор запрещен), прогуляться.

– Нет! – он решительно покачал головой. – Можно наткнуться на мины…

Была ли это с его стороны отговорка – может, ему просто не хотелось шататься в роще, – мы проверять не стали.

Издалека храмы даже не производят впечатления громадных сооружений, настолько уравновешены их пропорции. Иной раз даже кажется, что это некое причудливое явление природы, а не творение рук человеческих. Но подходишь ближе и видишь, как, уменьшаясь в размерах, карабкаются вверх на четвереньках по узким ступенькам каменной лестницы туристы (японцы, как всегда, предусмотрительны: запасаются огородными перчатками и, как геккончики с присосками на лапах, перебираются с одной ступеньки на другую), и только тогда осознаешь весь размах строения.

– Анкор! Еще анкор! – повторяет Ирина, взбираясь на площадку и выпрямляясь во весь рост.

Головы Будд, изваянные по образу и подобию царя-махаяниста Джаявармана, взирают на нас с мягкой загадочной улыбкой: «Ну что? Получили ответы на все вопросы мироздания?»

Мы садимся перевести дух: «Нет ответа».

Лестница ведет дальше. Выше, где нас встретит последняя башня, составленная из голов, взирающих на все четыре стороны света все с той же непередаваемой улыбкой.

Застывшая музыка храмов выплескивала последний, самый мощный аккорд ввысь, к небу, заставляя и нас, подняв голову, устремить взгляд вверх.

Недаром на Руси свинья считалась нечистым животным только по той причине, что «неба не зрит»: уж так устроена ее шея, что не может она задрать голову и, увидев луну, радостно или тоскливо хрюкнуть. Склонив голову к земле, она роется в желудях, так и мы, бывает, не в силах оторваться от мелочей жизни, обыденных дел.

На то и существуют храмы, чтобы заставить нас, подняв голову, узреть иные сферы и уловить отклик нравственного закона внутри, когда «душа… рванувшись к чуду, перетекает из этой дали в Ту».

Да, не спорю, искатели высоких истин способны свалиться в такие горные провалы, из которых потом их могут вытащить разве что специально подготовленные спасатели. В нашем дружеском кругу где-то годах в 80-х уже прошлого века по этому поводу ходило ироническое словечко – «духовка». Уж слишком много народу приезжало в Таджикистан в поисках мистических откровений. Ехали с Украины и Прибалтики, из Москвы и Ленинграда в полной уверенности, что здесь, на краю империи, у подножия Памира они обретут нечто такое, что выведет их за пределы обыденности. Даже поиски снежного человека становились попыткой установить контакт с иной цивилизацией. Объяснения, что мы в этих ущельях ночевали в палатках еще в школьных туристических походах, встречались со снисходительной улыбкой. Дескать, снежный человек умеет становиться видимым или невидимым в зависимости от того, готовы вы к контакту или нет. Любой проходимец, который уловил, куда ветер дует, и догадался выдать себя за наследника суфийского учения, тотчас мог набрать известное количество подвижников, которые с почтением внимали его мутным речам.

Среди тех, кто жаждал «духовки», были такие, которые попадали в сумасшедшие дома, тюрьмы, а кто-то честно заплатил жизнью за ложные, на наш взгляд, убеждения. Так что это была не придурь, не просто выверт от нечего делать. Эта была глубинная потребность. Но путь к «духовке» тоньше того моста, который по представлениям мусульман надо преодолеть, чтобы попасть в рай. Шаг в сторону – и можно оказаться на уровне животного, которое «неба не зрит». Шаг в другую сторону – и все человеческое сгорает в духовном жаре фанатизма.

Буддисты предлагают срединный путь. А храм Байон – воплощение буддизма в камне – простота, стройность и логичность учения. Каждый гигантский блок ложится строго на свое выверенное место, а все вместе создает ощущение легкости, соразмерности, равновесия и ясности.

Конечно, весь этот храмовый комплекс претерпел мощнейшее влияние индуизма, когда торжествовал мягкий Вишну и когда ему на смену приходил грозный Шива-разрушитель с такой распальцовкой, что мало не покажется. И, тем не менее, именно здесь возвели Байон, который можно назвать истинным воплощением буддизма в камне. Если Тонлесап – это Озеро! Если Меконг – это Река! То Байон – это Храм!

Вот только Река и Озеро продолжают свою жизнь, а храмовый комплекс, утративший истинное предназначение, превратился просто в поразительные по мощи и красоте… архитектурные сооружения, оставлявшие печальное чувство, как потухший костер, как утратившая плодородный слой почва, как музыкальный инструмент, на котором не играют.

В предпоследний день перед отъездом мы наконец добрались до Та Прома. Французские реставраторы оставили его почти таким, каким он предстал в 1842 году взору изумленного, потрясенного увиденным первооткрывателя натуралиста Анри Муо (я прочитала, что до его знаменитой поездки в Камбоджу он некоторое работал в России, куда его тоже привела страсть к путешествиям).

Джунгли, у которых люди отвоевывали землю, выкорчевывая деревья, чтобы расчистить площадки для гигантского комплекса, стоило только жителям покинуть эти места, методично принялись возвращать отобранное, принадлежавшее им по праву. Еще одно наглядное доказательство буддийской истины: слабое и мягкое побеждает жесткое. К XVIII веку Ангкор окружал мощный древесный мир, поглотивший творение рук человеческих.

Таким – почти покоренным джунглями – увидел Ангкор Анри Муо. Понадобилось много лет, чтобы освободить стены, скульптуры и барельефы от цепких объятий деревьев. Восстановить, если не первозданную красоту храмов, то хотя бы костяк. Но один из них – Та Пхром – оставили для наглядности – «как это было». Верхушки некоторых деревьев срезали, корни подпилили, чтобы остановить их продвижение. Теперь корни громадных деревьев-великанов, стекающие по кладке, будто щупальца гигантского спрута, замерли.

Две стихии – камень и дерево – застыли в клинчевой хватке. И хотя рефери-время наблюдает за поединком, ни одной из сторон уже не дано одержать окончательной победы.

В тот момент, когда мы добрались до Та Пхрома, посетителей почти не было. Промелькнули две-три фигуры и вскоре исчезли. Нам выпала редкая возможность оглядеться, спокойно пройтись по полуразрушенным коридорам, вглядываясь в полустертый орнамент. И мы с Ириной как-то непроизвольно разошлись в разные стороны, чтобы полностью насладиться одиночеством. Растерянный гид еще какое-то время по привычке пытался сбить нас в кучку, чтобы выложить давно заготовленный текст. Но нам не хотелось слышать ни про царя, который его строил, ни про особенности кладки… Наконец он понял, что нас не удержишь, и оставил в покое.

Поплутав по коридорам, я выбралась на небольшую открытую площадку, села в тени и, чуть прикрыв глаза, просто сидела, слушала и смотрела на камни и корни.

Женщина в традиционном кхмерском сампоте (длинная облегающая юбка с запахом) и блузочке вышла из-за угла почти беззвучно. Она была заметно беременна. Рядом с нею, держась за руки, шли мальчик лет четырех-пяти и девочка – чуть постарше. Женщина замедлила шаг и остановилась. Какое-то время она испытующее смотрела прямо на меня, а потом… подтолкнула мальчика вперед, в мою сторону.

Магическая сила жеста! Иной раз движение руки скажет больше, чем подробный рассказ о случившемся. Как ни странно, при всей разнице темпераментов мы все равно способны понять этот язык быстрее, чем усвоить произношение слов.

Остановившись незадолго до того возле одной из башен Бантийсрея, я невольно выслушала пояснения корейского гида, сопровождавшего свою группу.

– Вы думаете, – с пафосом начал он, указывая на башенку, сверху донизу покрытую ровными рядами отверстий, – что это кто-то стрелял во времена Пол Пота? – Гид изобразил, как это делают мальчишки, вздрагивающий в руках автомат.

– О-о-о! – выдохнула вся корейская группа разом с легким ужасом.

– Нет! – он помотал головой. – Это не следы пуль. Эти отверстия были сделаны для драгоценных камней. – Его пальцы изобразили кристалл. – Они крепились к золотым пластинам и сверкали на солнце так, что их видно было издалека. – Гид махнул рукой вниз.

– О-о-о! – восхищенно вздохнула вся группа.

Короткий рассказ, понятный и без перевода, только благодаря жестам.

Жест этой женщины тоже не нуждался в переводе и не оставлял никаких сомнений – она хотела, чтобы мальчик подошел ко мне не для того, чтобы попросить денег. Она хотела, чтобы я взяла его себе…

И, похоже, мальчик тоже не сомневался, чего хочет и чего ждет мать. Движения ее были решительными, хотя легкая неуверенность в них все же проскальзывала. Самое странное, что я не уловила в глазах мальчика испуга. Он смотрел с любопытством, интересом и чуть-чуть вопросительно. Правда, для большей уверенности он все же продолжал держаться за руку сестры, которая не решалась отпустить его, дожидалась какого-то движения с моей стороны.

Я представила, какое это наслаждение, снова услышать в доме детский голос. Какое это будет очарование, видеть широко распахнутые глаза, нежную улыбку, что пробегает по личику, услышать беззаботный смех, звон разбитых чашек на кухне и обнаружить разрисованные фломастером свеженакленные обои…

Я даже явственно увидела, как поведет себя мой муж – только чуть вздернет брови в первую минуту от неожиданности, а потом, усмехнувшись, ответит: «Что ж, раз усыновила, будем растить…»