Текст книги "Шаг вправо, шаг влево: от Америки до Борнео"

– В Камбодже много людей, которые учились в России, – продолжала переводить Ирина. – Многие из них стали большими чиновниками, заняли довольно высокие посты, стали ведущими политическими деятелями. Мы часто встречаемся либо в Русском культурном центре, либо в русском ресторане «Ирина». Поем русские песни, которые выучили, когда учились. Язык им пока применять негде: русских специалистов нет. Но память еще жива. Все очень тепло вспоминают студенческие годы, хотя они проходили в суровых, студеных зимах Воронежа, Иркутска и других городов. Все хотят, чтобы шире развивались отношения между нашими странами. Жаль, что на долгий срок все оборвалось.

– А еще я мечтаю, что скоро смогу работать гидом в Ангкоре, – застенчиво признался Кем Чеа.

Мы действительно встречали немало русских туристов в Ангкоре. Их не так много, но все же какое-то количество имеется. Правда… Мне вспомнилась сцена в ресторане, куда мы пришли посмотреть выступление кхмерского танцевального ансамбля. Когда «кхмерский балет» впервые приехал в 1908 году на гастроли во Францию, завороженный необычным, изысканным зрелищем Огюст Роден ездил следом за ними по всей стране…

Во время правления Пол Пота погибли многие исполнители и преподаватели. После окончания гражданской войны надо было начинать практически с нуля (нулевой год!). Но все-таки нашлись те, кто сохранил знание и навыки. И мы узнали, что можно без особого труда попасть на выступление ансамбля в Сиемреапе.

Сцена занимала левую часть просторного ресторана, где посетители вместе с билетом получали возможность набрать еды со шведского стола и, уже по желанию, заказать выпивку.

За соседним столом места заняли русские туристы. Две семейные пары. Один из них был одет совершенно невообразимо: в клетчатых просторных штанах и голубой рубашке в цветочек. Второй выглядел рядом с ним почти английским джентльменом – джинсы и светлая в «птичках» рубашка навыпуск.

Они заказали красное французское вино (в Камбодже – бывшей колонии – и по сей день продается очень много сортов настоящего французского вина) и почти сразу же начали возмущаться, что вино слишком кислое. Официантка по их требованию принесла сахар.

– Сухое вино очень вредно для сердца, – авторитетно заявила жена «джентльмена».

Фруктовый салат они тоже дружно осудили:

– Папайя, как мыло, – брезгливо проговорила жена «клетчато-цветастого».

Плод, который назывался «чешуя дракона» – розовато-белая мякоть с маковой россыпью чуть похрустывающих на зубах косточек, – показался им «безвкусным».

Мы надеялись, что наши соседи угомонятся, когда начнется представление. Но не тут-то было.

Когда вышли девушки в ярких красочных костюмах и начался танец-пантомима с плавными, округлыми движениями рук, «клетчато-цветастый», мельком бросив взгляд на сцену, с видом знатока заявил:

– Им ломают руки и ноги с детства, чтобы они стали более гибкими. – И отвернулся, продолжая обсуждение более животрепещущих вопросов: что они пили в Испании и что ели в Италии.

Только время от времени они искоса посматривали на сцену, чтобы отпустить очередное замечание:

– А это баба танцует или мужик?

– Ты что, грудь у нее не видишь? – усмехнулся «клетчато-цветастый».

В какой-то момент жена «джентльмена» прервалась на полуслове и замолчала, глядя прямо перед собой, не в силах осознать, действительно ли она видит то, что видит, – не обманывает ли ее зрение.

На столе перед ее тарелкой сидела лягушка. Она вспрыгнула на стол и так мягко приземлилась на скатерть, будто явилась ниоткуда.

– Да это же лягушка?! – воскликнул «клетчато-цветастый» так громко, что все сидевшие за соседними столами невольно повернули голову. – Лягушка! – снова повторил он уже более радостно и возбужденно и от всей души захохотал.

Небольшая темно-зеленая лягушка сидела совершенно неподвижно, только бока ее слегка подрагивали. Жена «джентльмена», громыхнув стулом, вскочила и отодвинулась.

– Ты же хотела попробовать лягушку, – продолжал хохотать, вытирая слезы салфеткой, «клетчасто-цветастый». – Вот они тебе сейчас ее поймают и зажарят.

Он схватил вилку и ткнул ею в лягушку. Та, увернувшись, перепрыгнула к другой тарелке и, не дожидаясь второго гарпунного удара, спрыгнула на пол и исчезла.

«Клетчато-цветастый», кажется, был разочарован: столь неожиданное и поистине яркое представление закончилось так же быстро, как и началось.

Как-то у нас в гостях (дело было в Душанбе) оказался мальчик из далекого горного кишлака. Он впервые увидел телевизор и, вполне естественно, тотчас прильнул к экрану. Кажется, шла передача о международных событиях, я не запомнила, помню только, что мне в тот момент ужасно захотелось увидеть все это его глазами. Мальчик сидел неподвижно, и на лице его не отражалось ничего: он просто не мог понять, что там происходит. И вдруг в камеру оператора, снимавшего новости, попала собака. Самая обычная собака, что трусила по улице рядом с толпой демонстрантов, выкрикивавших лозунги. Вот тут мальчик страшно оживился, обрадовался и закричал по-таджикски, обращаясь к отцу:

– Кучук! Ана-диди! Кучук! (Собака! Смотри, собака!)

Вот также почти по-детски радостно возликовал «клетчато-цветастый» при виде лягушки.

А на сцене танцовщица играла с кристаллом, который ей подарили Боги, а за ней охотился демон, припрыгивая в такт ударам барабана («рассказ» о том, как появились гром и молния).

Осознав, что теперь они вряд ли увидят что-то поистине примечательное, наши соседи, не дожидаясь конца, поднялись, бесцеремонно двигая стульями, и направились к выходу, не заботясь о том, что могут кому-то помешать.

Боюсь, что чистый, тонкий Кем Чеа с его романтическими воспоминаниями и представлениями о культуре России, будет сильно озадачен при встрече с такой породой русских. В конце 80-х в Иркутске ему не доводилось встречать подобных им.

– Когда у меня появилась идея возобновить занятия русским и набрать группу, знакомые пытались отговорить от этой затеи: «Русский сейчас не нужен, зачем бесполезно тратить время?», – продолжал тем временем Кем Чеа. Большую часть разговора он вел по-кхмерски, но тут его снова охватило волнение, и он торжественно закончил: – Я горджусь, что знаю рассен лэнгвидж! Я много знаю о русских писателях. У меня было много книг, которые я мог читать. Сейчас буду еще. В седуюсем году я буду гидом ва Сиемреап. Тюнпол – зелаю успеков!

Жена в очередной раз с восхищением посмотрела на него. Она очень надеялась, что знания мужа как-то помогут им достичь большего благосостояния.

Нам бы тоже хотелось.

– А знаешь, как переводится название деревеньки, куда мы ездили? – спросила Ирина, когда мы возвращались в Пномпень, подпрыгивая на заднем сидении мотоцикла. – «Возрождение». Символично, да?

Ратанакири или путешествие в скафандре

– Ну а теперь нам осталось только добраться до Ратанакири.

– К людоедам? – уточнила я, памятуя строки из путеводителя: «…там в некоторых районах еще наблюдаются случаи каннибализма».

– У горных кхмеров свой язык, который остальные не понимают. Да и стиль жизни мало чем отличается от жизни XV века… – мечтательно продолжала Ирина.

– Ну а людей-то едят?

– Посмотрим, – хмыкнула Ирина.

– Интересно, кто из нас им приглянется?

– Не думаю, что две дамы нашего возраста выглядят столь уж аппетитно.

– Если в ритуальных, а не кулинарных целях, сойдет. Ты же сама знаешь: даже дотронуться до чужестранца – уже означает позаимствовать часть его силы и могущества. Ну а уж если закусить… Кстати, а почему ты не выбралась в Ратанакири, когда проходила здесь практику? Все-таки у тебя тогда было больше возможностей.

– Ничего подобного. В те годы в горные районы добраться было очень трудно. В посольстве сразу сказали, чтобы я даже не заикалась об этой поездке. А когда я приехала сюда с делегацией – уже после Пол Пота, – мою попытку снова пресекли: «Дороги разбитые, места пока остаются опасными…». Опять не удалось.

Только кое-где на темных улицах светлячки витрин озаряли тротуары голубовато-неоновым светом. Машин не видно и не слышно. Прохожих тоже. Непривычная пустота на улицах создавала ощущение, будто мы в каком-то другом городе. Мы ожидали, что без пятнадцати пять, когда таксист довез нас до турагентства, там уже будут толпиться наши спутники. Но мы стояли в полном одиночестве…

Без пяти пять мы начали тревожиться. Ирина еще раз внимательно прочла адрес на светящейся вывеске, сверила с адресом на билетах.

– Нет, улицу не перепутали… Что ж такое? Почему никого нет? Может, позвоним?

Только она полезла в сумку за мобильником, как, лихо вывернув из-за угла, рядом с нами остановился новенький, чистенький микроавтобус. Передняя дверь распахнулась и оттуда вышел водитель. Молодой смуглый парень с по-детски растерянным выражением лица. Я бы даже сказала немного испуганным.

«Нет, – подумала я, – это не наш. Слишком роскошный автомобиль. И внутри, опять же, никого. Видимо, парень что-то перепутал».

Ирина заговорила с ним, объясняя, что мы уже начали волноваться. Какой-то момент водитель недоверчиво смотрел на нее, пока окончательно не осознал, что она говорит по-кхмерски, после чего бросился чуть ли не с распростертыми объятиями. В последнюю минуту его «объятия» обратились на два наших тощих рюкзака, которые он как пушинки забросил в машину.

– Говорит, очень беспокоился, что в поездке будут иностранцы. Он не знает ни английского, ни французского, – с легким смешком пояснила Ирина. – А сейчас мы заедем за семейством кхмеров, которые тоже купили путевку в Ратанакири.

Семейство выкатилось на улицу, прощаясь с отъезжающими так, словно они расставались не на пять дней, а по крайней мере на полгода. Объятия, причитания, поцелуи… Мне казалось, что сейчас наш микроавтобус будет забит под завязку. Первым вошел глава семейства – невысокий коренастый мужчина с жестким выражением лица. Окинув нас цепким взглядом, он только слегка кивнул и тут же отвернулся. Наверное, уже знал, что с ними поедут иностранцы, а значит, бестолковые, ничего не понимающие люди. Закинув нога на ногу, он принялся выбивать пальцами по спинке сиденья нетерпеливую дробь, явно не мог дождаться, когда войдут остальные и мы тронемся в путь.

– Спорим, он из торговцев, – сказала я Ирине. – И явно из демонов.

Самая распространенная скульптурная композиция по всей Камбодже – борьба богов и демонов. Они перетягивают – каждый на свою сторону – Мирового змея (нага). По ходу этого соперничества боги и демоны, взбивая Мировой океан, сотворили небесных апсар (танцовщиц), землю и все ныне живущее на ней. Боги победили. И раздосадованные демоны стали мстить: именно они сеют вражду, смуту и войны между людьми, от них природные катаклизмы – наводнения или засухи, болезни и несчастья. Причем, черты лица богов и демонов ничем не отличаются друг от друга. Разница только в выражении.

Приглядываясь к нынешним кхмерам, я невольно начала делить их на те же самые группы: небожителей (с легкими, не покидающими их лица благожелательными улыбками) и демонов (сосредоточенных, суровых и раздраженных). Последних было очень-очень мало. Но именно поэтому они сразу бросались в глаза.

Наш демон что-то коротко выкрикнул, явно поторапливая остальных, и в автобус зашли его жена с сестрой (как мы потом выяснили) и их сын. Настоящий атлет: высокий, хорошо сложенный – из поколения новых кхмеров. Он явно немало времени проводил в спортивных залах. Когда через два дня водитель отвез нас к водопадам, парень с большой легкостью лазил по скалам, плавал в заводях и даже спас у нас на глазах тонущего в озере мальчика.

– Этот из небожителей, – продолжила я свою классификацию.

– По кхмерскому двенадцатилетнему календарному циклу есть еще и разряд людей.

– Правда? Значит, я попала в самую точку?

Легкая улыбка, промелькнувшая у жены и ее сестры, когда они посмотрели в нашу сторону и кивнули, стали для меня основанием причислить их к классу «людей».

– Есть только одно «но», – заметила в ответ Ирина. – Человек, который родился в год «демона», не может жениться на женщине из разряда «людей». Брак будет несчастливым. Атарья – наставник при храме – отсоветует засылать сватов.

– А у демонов может родиться сын из мира богов?

– Все зависит только от того, в какой год двенадцатилетнего цикла родишься. Мы с тобой, кстати, по этому календарю попадаем в мир людей.

– Ну слава богу, что не демонов, – вздохнула я.

В нашем роскошном микроавтобусе (как сказал водитель с гордостью: «Мерседес-бенц!») с белыми кожаными сиденьями, рассчитанном по крайней мере на одиннадцать человек, осталось масса свободных мест. Можно было лечь на три последних сиденья и поспать, пока водитель мчался по пустым улицам, торопясь покинуть Пномпень до того, как образуются пробки. Но мы с Ириной, прильнув к окнам, смотрели, как начинает рассеиваться предрассветный сумрак.

Промелькнула главная площадь какого-то небольшого городка. В ее центре стояли наивные раскрашенные скульптуры: колхозник и колхозница в национальной одежде, с корзинами, серпами и пучком риса в руках. На площадях других городов по скульптурам можно было угадать, чем в основном занимается местное население: рыбак и рыбачка со снастями и уловом, потом снова земледельцы… Иной раз дело ограничивалось каким-нибудь старичком – духом местности или крокодилом.

– Многие храмы в этих местах, как и в Пномпене, – бросила Ирина на ходу, – посвящены крокодилу – покровителю местности.

– Полпотовец древних времен. Сначала сожрет кого, а потом оказывает покровительство.

Чем дальше мы отъезжали от Пномпеня, тем чаще на перекрестках дорог встречались плакаты, где люди сдавали в протянутые им навстречу руки пистолеты и автоматы Калашникова. Недавно закончившаяся гражданская война ощущалась здесь острее, чем в столице.

Через час микроавтобус уже стремительно мчался по хорошо асфальтированной дороге мимо поселков и деревушек, мимо отдельных домиков на фламингово-перекрещенных стойках. Пейзаж пока что оставался прежним и уже привычным (как быстро привыкаешь к другому пейзажу!): ржавые рисовые поля, которые кое-где сменялись зелеными чеками (где недавно посеяли рис сухого сезона), сахарные пальмы с чуть вытянутой кроной застыли в боевой стойке кобры с раздутым капюшоном. Коровы и буйволы паслись на рисовых полях и, не сходя с места, заодно удобряли их. Нигде мы не видели и признаков пастуха. Вообще, домашняя живность здесь ведет исключительно самостоятельный образ жизни. Несколько раз через дорогу пробегали громадные голенастые курицы с озабоченным видом кумушек, услышавших новую сплетню и сгоравших от нетерпения поделиться ею со своими соседками. При этом жилые строения виднелись где-то в отдалении – иной раз и не сразу заметишь.

Как только рассеялся предрассветный сумрак, во всех придорожных лавочках и небольших кафе начали разводить «костры горючие, закипели котлы кипучие» – это готовился знаменитый, не раз воспетый Ириной кхмерский супчик.

– Многие завтракают по дороге на работу в излюбленных харчевенках. Хотя дома суп тоже готовят часто и на обед, и на ужин. Но утренний супчик – это нечто!

Нам как-то все не удавалось дорваться до него: как правило, утро заставало в пути, как и на этот раз.

Но наши спутники были настроены иначе: свой утренний супчик они не собирались пропускать. Водитель остановился возле какого-то заведения, которое выглядело довольно опрятно.

Появление таких серьезных заказчиков официант ознаменовал тем, что, приняв заказ, по дороге на кухню встал на стул, открыл замок и распахнул дверцы железного ящика, в котором скрывался… телевизор. Экран окрасился аквариумными красками, а потом проявилась певица, которая, прислонившись спиной к дереву, нежно пела что-то трогательное про своего любимого. Даже по вот таким незатейливым эстрадным выступлениям можно видеть, насколько отличается темперамент индийцев от темперамента кхмеров. Индийские певцы уже давно пустились бы в пляс, ходили на головах, крутились колесом от переполнявшей их энергии. Кхмерские – на смену девушке появился парень – исполняли что-то любовно-элегическое, двигались неторопливо и сдержанно.

Кхмеры очень музыкальный народ. Не раз нам доводилось наблюдать, как торговец, скучающий без покупателей, или моторикша, поджидавший прохожего, заводят песню и поют ее с таким чувством, будто перед ним стоит толпа слушателей.

– Вот такими же нежными голосами они пели: «О собака Пол Пот!» – вспомнила Ирина поездку с делегацией советских специалистов. – «Собака» – самое страшное ругательство у кхмеров. А если добавить «бешеная», то ничего оскорбительнее уже придумать нельзя.

– О святая простота!

Наши спутники заказали суп на мясном бульоне. Мы выбрали рыбный и овощной. Но все они были с лапшой. В бульон повар добавил какие-то травы, от него шел не очень привычный, но приятный запах.

– Супчик душевный, – вздохнула Ирина, – но это уже не тот, что я ела в студенческие годы.

– Лапша другая, – предположила я, вспомнив рассказ мужа, недавно вернувшегося из Таджикистана, где ему так и не удалось найти знаменитого лагмана, потому что лапшу давно заменила готовая китайская, которую просто высыпали из пакетов. Судя по всему, здесь произошло то же самое.

– Кто его знает… – ответила Ирина.

Она как всегда избегала окончательного суждения до тех пор, пока не появятся достоверные доказательства. Вот что значит настоящий ученый, в отличие от меня, – я сразу хваталась за первые попавшиеся свидетельства.

Суп подавали в мисках, которые в родном мне Таджикистане называют «коса». Полную «косу» ни мне, ни Ирине не удалось одолеть – порция была слишком большая. Кхмеры оставили их пустыми, и глава семейства назидательно заметил, обращаясь к нам:

– Кушать надо хорошо, будете здоровыми.

Вполне понятное убеждение людей после трудных лет гражданской войны, когда горстка риса могла спасти человека от голодной смерти.

Моя преподавательница зарубежной литературы, Ася Григорьевна Гордон, пережившая ленинградскую блокаду, рассказывала, что очень долго после войны – прошло уже лет пять, а то и больше, – не могла заснуть, если ей по каким-то причинам не удавалось спрятать под подушку кусок хлеба. Тогда она тихонько поднималась, шла на кухню, отрезала горбушку, и, вдыхая теплый сытный уже сам по себе запах, погружалась в крепкий сон.

Мы с Ириной снова припали к окнам в ожидании, когда же долинный пейзаж сменится горным. Но мимо нас по-прежнему проносились поля, буйволы, сахарные пальмы…

Солнце скользило по рисовым полям, перескакивая из одного залитого водой участка в другой, словно желая омолодиться.

Когда отступает первое ощущение экзотики, сельские виды – чеки рисовых полей с мягко выделенными перемычками между участками, ананасово-панковские пучки крон сахарных пальм – начинаешь воспринимать как нечто безыскусное.

– Когда вернешься, прочитай статью Олега Шумакова, тогда поймешь, что такое камбоджийское поле, – посоветовала мне Ирина.

Что я и сделала. И решила, что самое верное дело – просто процитировать эту «песнь песней» простому крестьянину.

«На самом деле тема камбоджийского сельского ландшафта также неисчерпаема, как и система джунглей, и, наверное, не менее интересна. Каждый год на этих же самых полях сажают рис и каждый год снимают урожай… И так в течение как минимум пятнадцати веков! Как же почва не истощается, как она может оставаться плодородной и по сей день?!

Только на первый, поверхностный взгляд система ведения хозяйства выглядит бесхитростной. На самом деле она чрезвычайно сложна. Поверхность пальмового ствола покрыта целыми зарослями папоротников и орхидей, где селятся древесные ящерицы. Нижние, отмирающие листья сахарной пальмы поникают и образуют довольно массивные скопления, которые становятся укрытием для птичьих гнезд и колоний летучих мышей. В чеках находят прибежище пресноводные крабы и креветки, рыбы, приспособленные к длительному пересыханию водоема, и амфибии, несколько видов водяных змей, впрочем, не опасных для человека, и водяные черепахи. Поросшие травой и кое-где бамбуком дамбы и насыпи, разделяющие чеки, заселяют ящерицы, ужи, мыши и бамбуковые крысы. Причем, значительная часть животного населения оказывается, хотя и побочным, но все же используемым крестьянами продуктом поля.

Удобрение поступает на поля естественным образом. Так почва сохраняет свою плодородность. Голод возникал в отдельных районах Камбоджи только в периоды войн и политических кризисов, совпадавших по времени с катастрофическими засухами или наводнениями, но страна в целом никогда не знала голода».

Убери один из элементов – и все сразу рухнет. Эта гармония воды, земли, растений и живности – вечный двигатель, изобретенный камбоджийским крестьянином, гений которого сопоставим с гениальностью безвестных архитекторов, что воздвигли столь же гармоничный мир Ангкора. Только те мастера из-за невостребованности исчезли бесследно. А камбоджийский крестьянин продолжает свое незаметное дело, сохраняя все навыки мастерства, полученные от предков.

В двенадцать часов водитель зарулил в какой-то небольшой сад, ворота в который с витым железным узором, похожим на русское «ох-хо-хо-ох», стояли распахнутыми.

Мы решили, что это просто остановка, чтобы водитель мог передохнуть немного, но не тут-то было. Оказалось, по расписанию предстоит второй завтрак.

Наши спутники заказали мясо косули и дикого кабана. Когда все это принесли (вместе с выпавшими на нашу долю рыбой и тушеными овощами), мы с Ириной выдохнули: «Ох-хо-хо-ох!» – и переглянулись. Второй ланч, который подали в саду, в любом московском ресторане обошелся бы намного дороже, чем вся наша поездка.

Красно-бордовые куски косули заполнили одно большое блюдо. Темно-коричневые кабана – другое.

Рыбу пекли целиком, не вычистив внутренностей. Ирина вяло ковырнула кусочек и обнаружила, что желчь, когда официант разрезал рыбу ножом, растеклась, окрасив ярко-желтым цветом белое мясо, из-за чего оно сильно горчило. Тушеные овощи повар только слегка прихватил, как я люблю. Но порция оказалась слишком велика. Нам не удалось с ней справиться.

Покончив с косулей и кабанятиной, наши спутники приступили к овощам и рыбине. Глава семейства первым делом ткнул вилкой в желчный пузырь и с аппетитом умял его к немалому нашему изумлению. С не меньшим аппетитом они поглощали и сиреневаторозовые червячки кишок.

– Кхмеры любят потроха и всякие внутренности – это я еще помню…

– …со студенческих времен, – закончила я машинально.

– Я слышала, – осторожно начала Ирина, обращаясь к водителю, – что на косуль запрещена охота…

– Да, – охотно подхватил глава семейства эту тему, ничуть не смутившись. – На косуль и оленей нельзя охотиться. Но если заплатишь деньги, то…

И тут он с большим воодушевлением стал рассказывать, что в заповеднике Кирирум, куда он ездил накануне, поймали большую обезьяну. И съели. Он очень сожалел, что не поспел к этому пиршеству (вне всякого сомнения, запретному).

После его красочного описания, как надо есть мозг и как его вынимают из черепной коробки обезьяны, «случаи ритуального людоедства», которыми путеводитель заманивал туристов в горные районы Ратанакири, как-то сразу поблекли.

– Чем, собственно, поедание человекообразной обезьяны отличается от людоедства? – закончив переводить, заметила Ирина, с трудом сдерживаясь от того, чтобы не передернуть плечами.

– А я почему-то всегда вспоминаю про блюдо из язычков жаворонков, что подавались в московских ресторанах. И пытаюсь представить, заказывал ли их когда-нибудь Шаляпин или, скажем, Собинов. Все-таки коллеги в какой-то степени. Это почти то же самое, что заказывать руки пианиста или скрипача.

Видя, что мы не притронулись к «зверским» блюдам, жена «демона» мягко пожурила нас:

– Кушать надо много, будете здоровыми.

Хорошо асфальтированную дорогу сменила укатанная грунтовая. Мелкие камушки гравия дробно застучали по днищу микроавтобуса, выбивая какой-то особый дорожный ритм, который менялся в зависимости от скорости.

Дорога шла вдоль Меконга, следуя прихотливым извивам русла. По обеим сторонам дороги тянулись домики на сваях и снова повседневная жизнь, как везде в Камбодже, протекала на виду у всех. Почти у каждого дома какая-то лавочка. Промелькнула стойка с пластмассовыми бутылками из-под кока-колы – в них наливали бензин для заправки мотоциклов. Дальше – колеса для мопедов. Но больше всего было наскоро сбитых прилавков, где – как по всем российским дорогам, – продавались какие-то домашние заготовки. Как и у нас, торговля приносила живые деньги, служила серьезным подспорьем для выживания семейства. Поэтому для тех, кто жил вдоль дороги, это было настоящим благом. Им не приходилось тратить деньги на бензин, чтобы вывозить готовый товар.

Большое преимущество перед теми, чьи участки находись вдали от этой транспортной артерии.

Наши спутники вскоре попросили водителя остановиться возле лавочек одной из деревенек. Мы тоже вышли – просто для того, чтобы размяться. Семейство, вернувшись в машину, тут же приступило к пробам и, конечно, принялось угощать нас.

На следующей остановке мы с Ириной тоже вынуждены были купить местные деликатесы, чтобы наши спутники не волновались, что мы погибнем с голоду.

– Что это? – спросила я, вертя в руках палку тростника.

– Говорят, там внутри копченый рис.

Мы отломили кончик. По вкусу копченый рис напоминал жареный каштан. В другое время, наверное, мы смогли бы оценить его по достоинству. Но сейчас в рот уже не лезло ничего. Потом мы все это благополучно раздали вместе с захваченными с собой конфетами местной ребятне. Уж они-то не чинились.

После очередного поворота открылась площадка для стоянки, где самые удобные места – в тени под деревьями – заняли несколько автомобилей и мотоциклов. Оттуда вели ступеньки на огороженную площадку с видом на Меконг.

В сухой сезон река мельчает, обнажая острова по ходу своего течения, однако, обтекая их, Меконг легко поводит мускулами своего могучего тела, и сразу становится понятно, что с ним шутки плохи. Недаром в старинных преданиях говорится, что это Великий Наг ринулся с заснеженных вершин Гималаев вниз, чтобы добраться до океана. Так появился Меконг, который питает своими водами несколько государств.

С площадки можно было разглядеть другой берег, поросший деревьями. Воды реки струились неторопливо, задавая ритм всему. Также неторопливо двигались остроносые рыбачьи лодки.

Минут через пять, когда я уже успела отснять несколько кадров, к нам подошел смотритель в форме и о чем-то заговорил с Ириной. Я услышала знакомое «тхлай ман?» («сколько стоит?») и повернулась в их сторону.

– Что он говорит?

– Говорит, что для иностранцев вход на смотровую площадку платный.

– А рядом можно снимать бесплатно?

– Да.

– Что же он сразу не предупредил?

– Потому и не предупредил, – едко усмехнулась Ирина. – Сюда приезжают посмотреть на речных дельфинов.

– Вот оно что! – протянула я.

Путеводитель и в самом деле обещал встречу с уникальными пресноводными дельфинами, но я не ожидала, что редких животных можно будет наблюдать просто так, по пути, а не в каком-то особенном месте закрытого заповедника.

– И сколько стоит вход?

– Десять долларов!

– Сдохнуть можно…

Наш водитель, заметивший смотрителя рядом с нами, поспешил на помощь и принялся горячо убеждать его в чем-то. Водителю даже пришлось куда-то звонить, вести переговоры, после чего смотритель оставил нас в покое. Видимо, посещение смотровой площадки входило в оплату путевки.

Мы с Ириной, не сговариваясь, пришли к одному и тому же: раз уж водитель сэкономил нам эти деньги, пусть они ему и достанутся. Так решился вопрос о вознаграждении, что нам не так просто удавалось определить: много платить – вроде бы играешь роль богатых американцев, мало – проявлять жлобство. А тут все решилось само собой. Кстати, семейство кхмеров, как мы заметили в конце поездки, заплатило ему примерно столько же, сколько и мы.

Дельфины, за которых, собственно, взималась плата, не казали своих забавных кувшинообразных носов (по этому поводу в сборнике кхмерских сказов приводится история про девушку, которая в отчаянии надела на себя кувшин и бросилась в воду, естественно, превратившись в того самого пресноводного дельфина, что сейчас занесен в книгу исчезающих видов). Они не торопились ублажать всех желающих и начинали свои игры у островов обычно где-то после четырех вечера. А сейчас у них тоже была сиеста – послеобеденный отдых.

На плакатах, что высились на стойках перед смотровой площадкой, самодеятельный художник изобразил ярко-синих дельфинов, которые зарываются носами в какие-то мутноватые тряпочки. Это был призыв-предупреждение не кидать в воду целлофановые пакеты, из-за которых гибнут любопытные животные.

Водитель, выждав положенное по программе время, завел мотор, и мы покатил дальше. Наши спутники снова просили притормозить при виде очередного деревенского деликатеса: то завернутого кубиком в зеленые листья тростника (самое распространенное упаковочное средство в Камбодже) кусочка вяленой рыбы, то вареной кукурузы, то чего-то еще, чего мы даже не отваживались пробовать.

Списывать такой аппетит на трудные годы войны было бы явной натяжкой. На самом деле не случайно все какие-то важные события и семейной, и общественной жизни во все времена и у всех народов неизменно отмечались обедами, пиршествами, трапезами, возлияниями – «мед-пиво пил»! И по каждому случаю полагались свои блюда: для радостных событий – одни, для печальных – другие. Чтобы случившееся осталось в памяти – закрепилось вкусовыми ощущениями. Закатить пир на весь мир – означало надолго оставить зарубку.

Отметить чем-то съедобным пребывание в каком-то месте – привычка с детства. Взять те же походы в кино… Они ведь тоже сопровождались покупкой дешевых буфетных коржиков. Их душистый запах, как я теперь понимаю, отдававший содой, и пощипывающий нёбо лимонад соединились в нечто единое с просмотренными тогда фильмами: «Великий воин Албании Скандербек», «Седьмое путешествия Синбада-морехода» или «Бродяга». А выход в театр на «Волшебную лампу Аладдина» или «Аленький цветочек» связан со вкусом более дорогого угощения – сначала похрустывающих на зубах, а потом нежно тающих вафель. Городской парк – это дешевый приторно-сладкий вкус ваты или огненных «петушков».

Новый год для нас навсегда будет хранить вкус тройки мандаринов, вложенных в подарочный набор, ядовито-желтой начинки «Цитрона» с таким же едким вкусом и такую незабываемую повидловую начинку «Фруктово-ягодных» конфет в липких обертках, заполнявших большую часть набора, которые успевали измазать и скорлупки грецких орехов.

Кулинария – такая же часть общей культуры, как музыка, литература, архитектура… Перестройкой в нашей стране запахло уже тогда, когда впервые появилась, кроме единой, общей для всей «Книги о вкусной и здоровой пище», кулинарная книга Похлебкина, столь отличающаяся от рекомендованного государством меню.