Текст книги "Шаг вправо, шаг влево: от Америки до Борнео"

Что же говорить о нынешнем времени? Выпустить свою собственную кулинарную книгу полагается всякому, кто хочет закрепить свой имидж. Это означает, что слава и известность достигли той величины, при которой то, что ты ешь и как ты ешь, становится значимым и для всех остальных.

И не случайно, конечно, всякая духовная практика начинается с ограничений в еде.

Мы с Ириной не аскеты. Но в дороге, независимо друг от друга, придерживались правила: не пить и не есть, чтобы избежать связанных с этим хлопот. Правда, тем самым лишаешь себя возможности познакомиться со всеми сторонами жизни. В этот раз мы нарушили неписанную заповедь. За что были вознаграждены.

Посетив известное заведение при дорожном кафе «Куриное яйцо» (так назывался и ручей, протекавший мимо), Ирина с научной добросовестностью пересказала мне содержание инструкции на кхмерском языке, которая была прикреплена к дверце.

Инструкции гласила:

1. Когда войдете, смойте толчок из ковшика (во всех туалетах есть забетонированный бассейн (или бочка в худшем случае) с пластиковым ковшиком).

2. После этого «подверните ноги».

3. Когда справите нужду, надо зачерпнуть ковшиком воду и подмыться.

4. Категорически запрещается пользоваться кукурузными початками, листьями деревьев, камнями или бумагой.

5. Смойте все, что «оставили после себя», из ковшика.

6. После этого выходите.

Надо сказать, что все заведения в Камбодже, предназначенные для того, чтобы «подвернуть ноги», исключительно чистые. Даже в самых захудалых поселочках и деревушках, где при виде перекошенной деревянной дверцы меня охватывали самые дурные предчувствия, внутри все сияло чистотой. Традиция сливать за собой из ковшика оказалась намного эффективнее, чем современные сантехнические устройства.

Единственным местом, где, «подвернув ноги», можно было безнаказанно воспользоваться кукурузным початком, листьями или камнями, стал просто навес какого-то хлипкого сооружения, похожего на шалашик сторожа, где водитель сделал остановку по просьбе наших спутников.

Огородик упирался своим концом в лесную чащу, откуда несло запахом гари. И чем дальше мы ехали, тем отчетливее ощущался запах. Постепенно нас с обеих сторон окружил тлеющий, горящий или уже догоревший лес. Время от времени посреди пожарища промелькивали громадные почерневшие стволы, с которыми огонь так и не смог справиться. Их искореженные ветви, поднятые вверх, взывали к отмщению.

– Подсечно-огневое земледелие, – проговорила Ирина машинально, поясняя происходящее.

– Но ведь они поджигают такие могучие деревья! Как не жалко? Спилили бы сначала….

– Потому что это и дает нужное удобрение.

Кора серого пепла вдоль дороги покрывала участки земли, даже не давая угаснуть голубовато-красным язычкам пламени, лениво жевавшим выгоревшую на солнце траву. Мимо нас промелькнул домик на спичечных ножках, на ступеньках которого сидел хозяин, невозмутимо смотревший куда-то вдаль, а рядом с его наф-нафовским сооружением стелился дым от подступавшего пожарища.

– Как он не боится, что и дом тоже сгорит? – невольно ахнула я.

– А что ему стоит выстроить такой же? Забей четыре палки по углам, положи настил и сплети навес из тростника. Вот тебе и дом. А строительного материала, как сама видишь, сколько угодно.

Чем дальше мы ехали, тем больше деревьев окружали дорогу, тем гуще становилась дымовая завеса. Словно прошла бомбежка.

Я не нашла у Олега Шумакова пояснение, насколько рациональным можно считать такое ведение хозяйства. И по сей день остаюсь в неведении. Но зрелище, конечно, устрашающее.

Свернув с главной дороги на проселочную – такую же грунтовую, но поуже, – водитель поехал по туго сплетенной косичке следа промчавшегося не так давно мотоцикла, которая привела нас точнехонько во двор храма. Он ничем не напоминал мощные каменные громады Ангкора. Храм выглядел легким и воздушным благодаря высоким стройным колоннам, что обрамляли выложенную мрамором террасу вокруг прямоугольного центрального помещения, где и проходила служба. Наши спутницы устремились внутрь, чтобы совершить молитву и сделать нужные подношения.

– Здесь в ступе заложена одна из подлинных буддийский реликвий – то ли волос Будды, то ли кусочек его зуба, – бросила Ирина и добавила: – Боюсь, что кощунствую, но если сложить вместе все реликвии, заложенные во все ступы, что находятся на территориях, где в свое время был распространен буддизм и где он по сей день остается государственной религией, то получится великан с тройным рядом зубов, ногтями как у динозавра и волосами как у мамонта…

Мы вошли следом за нашими спутниками и остановились, разглядывая росписи на стенах: главным героем их выступал зубастый крокодил. К нам тотчас устремился один из служителей, предлагая брошюрку, в которой рассказывалась легенда, связанная с названием храма.

– Когда-то в этих местах жил послушник, который узнал от своего наставника, как можно произнести соответствующее заклинание и обернуться крокодилом. Чтобы он мог вернуться в свое прежнее состояние, другие монахи должны были его три раз стукнуть коромыслом, – листая брошюрку, переводила Ирина. – В первый раз опыт прошел удачно. Второй раз – тоже, хотя послушнику удалось превратиться в довольно большого крокодила. Но на третий раз экспериментатор увлекся и превратился в такого огромного крокодила, что монахи испугались и не рискнули приблизиться к нему с коромыслом. Наставник задержался в пути и не поспел к тому сроку, когда обратное возвращение еще могло свершиться. Пришлось послушнику остаться крокодилом. Он верно служил своему наставнику и перевозил его через реку. Но однажды другой, настоящий крокодил, который не знал наставлений Будды, вздумал сожрать наставника. Пришлось монаху-крокодилу вступить в схватку с кровожадным противником. А чтобы наставник случайно не пострадал, послушник проглотил его. Битва шла три дня и три ночи. И когда она закончилась, оказалось, что наставник успел «перевариться». Огорченный монах-крокодил с горя умер – вот суть этой истории, – закрыв брошюрку, сказала Ирина. – Честно признаться, не могу понять, какую мораль могут извлечь прихожане? Не превращаться в крокодила, пока наставник в отъезде?

Когда я слышу вопрос, даже риторический, во мне срабатывает «эдипов комплекс»: немедленно дать ответ на загадку, даже если ответ придется подогнать. И я быстро слепила объяснение, не имеющее никаких достоверных подтверждений:

– Потому что на одну историю – из тех отдаленных времен, когда, как ты сказала, крокодилам поклонялись, когда они были тотемами, – накладывается другая, уже буддийская, чтобы приспособить ее к новому учению, потом добавляется следующий слой.

Но ведь прихожане храма не пытаются искать в ней логику. Какой-то архетипический смысл до них доходит. Знаешь, как раньше для расшифровки беспорядочного набора слов накладывалась сетка, и текст сразу становился внятным. У нас такой сетки нет, вот рассказ и кажется нам бессмысленным.

Спутницы продолжали молиться, и мы вышли на террасу. Под навесом рядом с храмом толпились люди. Оттуда-то и доносилась громкая музыка, которую мы слышали еще внутри храма.

Я спустилась вниз и увидела лежавшую на циновках молодую женщину в желтой пижаме в мелкий голубой цветочек (самый распространенный вид одежды в Камбодже, даже по центральным улицам Пномпеня многие расхаживали в таких пижамах). Женщина несколько раз резко и пронзительно закричала. Музыка вдруг как-то сразу стихла. Стоявшие рядом наклонились, помогая ей сесть. А она продолжала что-то резко вскрикивать, разбрасывая руки и ноги. Я решила, что это больная, которую привели лечить, и отошла в сторону.

Тут ко мне подошла пожилая кхмерка, прижала руки к груди и подняла их вверх, объясняя смысл происходящего: женщина вошла в транс и общается с богом.

Контакт состоялся. Молодую женщину с помутившимся взглядом, поддерживая под руку, повели по открытой террасе вокруг храма. Она останавливалась, выкрикивая что-то, неверными движениями втыкала подсунутые ей зажженные ароматические палочки, снова что-то выкрикивала и, ведомая, спутницей, переходила к следующему алтарику.

У позолоченной невысокой ступы (с подлинной реликвией) стояла, то прячась за нее, то выдвигаясь вперед, маленькая девочка со слезами на глазах – испуганная и растерянная. Она смотрела на это действие и тщетно звала кого-то. Мне почему-то показалось, что это дочь той, что впала в транс. Должно быть, девочка впервые видела мать в таком состоянии, и это пугало ее.

Каким образом молодую женщину вывели из транса, мы не увидели (наверно, положили под тем же навесом и дали поспать). Наши спутники уже заняли свои места в автобусе. Мы вынуждены были последовать за ними.

– В общем, эта молодая женщина, – начала Ирина, пересказывая то, что узнала от прихожанок и что помнила по этнографическим сборникам, – из тех, что называют «рупа» – своего рода посредники между миром людей и миром духов. Должна сказать тебе, что к ним относятся с большим уважением. Раньше таких было много, в любой деревенской общине всегда находилось несколько человек. Но в этой общине она осталась одна. Что она выкрикивает – никто уже понять не может. Прежде существовали толмачи, которые переводили фразы. Сейчас это рассматривают просто как нужное для благосостояния района действие.

Местная Сивилла разбрасывала слова, которые «легкий ветер, сбив гурьбою, развеивал» в разные стороны: смысл прорицаний оставался недоступным.

Наконец мы миновали горящие леса. Гравий перестал стучать о днище. Дорога стала более ухабистой. За каждым промчавшимся мимо мотоциклистом, как за веретеном, тянулась крутая спираль оранжевой пыли. Она постепенно распутывалась, расплывалась, пока не превращалась в маревое облако, в которое время от времени нырял наш микроавтобус. Несмотря на кондиционер, я невольно начинала ощущать знакомый по Таджикистану сухой запах пыли.

Все вокруг – дома, деревья, кустарники даже на расстоянии метров двадцати от дороги – покрывал толстый оранжевый слой пыли. Промелькнула сидевшая у дверей дома девочка с рыжими волосами. Она даже не пыталась стряхнуть пыль. Что толку? Проедет следующий автомобиль или мотоциклист и облако снова окутает ее.

Оранжевое небо, оранжевые деревья, крыши и изгороди, оранжевые леса… Ощущение безмятежного счастья они не рождали.

Таким же оранжевым оказался и Ратанакири: небольшой, но разбросанный городок с одно-, двухэтажными зданиями. Только отели поднимались уже на три-четыре этажа.

Машин здесь было мало. Столь привычные моторикши отсутствовали – пока некого возить. По просторным незаасфальтированным улицам проносились в основном мотоциклисты. И, конечно, пыль за ними клубилась будь здоров.

Промелькнула парочка туристов. Но это были единичные вкрапления. Привычного хода жизни они особенно не нарушали.

Наш водитель медленно и с торжественным видом, будто мы прибыли на парад, совершил проезд по недавно сданному «аэропорту» (это входило в программу тура): поле с колючками по краям, в которых запутались съежившиеся на солнце медузообразные тушки старых целлофановых пакетов, и будка, рядом с которой повис «сачок». Представляю, что творилось в городе, сколько тут толпилось детишек и взрослых, когда совершил посадку первый самолетик.

А потом мы съехали к озеру, что раскинулось возле городка. Водитель с не покидавшей его лица добродушной улыбкой, опять очень торжественно начал излагать связанную с ним легенду. Конечно же в озере водился свой «лохнесский» дракон, который – а больше некому! – утащил в воду влюбленных, которые пришли посидеть на берегу. Остался только шарфик, который расстелила девушка. Отсюда и пошло название Озеро Шарф. Иногда этого змея видят, но не часто, добавил водитель, на всякий случай, видимо, чтобы мы не потребовали тут же предъявить обитателя глубин.

Пока водитель излагал нам таинственную историю исчезновения влюбленных, к берегу на двух мотоциклах подъехали девочки (на каждом – это уж точно – уместилось больше трех!). Они расстелили злополучный шарфик и начали раскладывать нехитрое угощение. Присутствие страшного монстра их как-то особенно не беспокоило. Закончив приготовления, они хором запели «Хэппи бёздэй ту ю-ю-ю-ю!». Виновнице торжества вложили в рот какую-то сладость. Чтобы день запомнился сладким и веселым – днем свободы от взрослых, приобщением к новому «хэппи» на американский манер.

Непередаваемое ощущение сверкающих камней в лавочках на оранжевых улицах.

– Ратанкири так и переводится «драгоценная гора». Здесь испокон веков добывали сапфиры, аметисты, топазы…

– Я где-то прочитала, что камни в шапке Мономаха ведут свое происхождение отсюда.

– Бог его знает, – отозвалась Ирина.

На всех улицах располагались – иногда на расстоянии двух-трех шагов друг от друга – хорошо отделанные магазины и небольшие лавочки, где выставлялись на продажу камни, иной раз такого размера, что никакая шапка Мономаха была бы не в состоянии выдержать их вес. Сверкающие и блистающие всеми гранями камни можно было пустить на украшение трона или в качестве набалдашника для царского скипетра.

Путеводитель предупреждал туристов, задумавших совершить покупку, чтобы они не увлекались: на таможне могут не пропустить, если покупка окажется слишком большой. Насколько велик должен быть аметист или топаз, чтобы новоявленного владельца задержали на таможне, мы не догадались выяснить.

Подходишь выбрать какое-нибудь изделие местных мастеров – скромный сувенир в подарок друзьям и знакомым, – и рядом с резными тыквочками, деревянными лягушками и прочими поделками в наскоро застекленных и грубо обструганных витринах лежат сверкающие голубые кристаллы, про которые продавцы в ответ на вопрос: «А это что?», отвечают просто и незатейливо: «Камни Ратанакири». Настоящий блистающий мир.

Несмотря на свои сокровища, городок выглядел довольно скромно. Конечно, человек, у которого на огороде «вылез» кристалл и который продаст его владельцу лавочки, получит намного меньше, чем выручит ювелир, отшлифовавший или огранивший камень. А что говорить о перекупщиках?! Так что местному люду достаются крохи. Как всегда. И нам ли удивляться и качать головами, когда доходы от нефтяных рек, газа и прочих даров природы обогащают отнюдь не те народы, что живут на территории нашей собственной родины.

Отель скромного городка встретил нас мраморным вестибюлем. По обеим сторонам стояли деревянные стулья с резными спинками, креслами и деревянными «диванами», если их так можно назвать. Это были не просто стулья или столы. Это были чугунно-неподъемные произведения монументального искусства. Новенькие, глянцево-красные, они выглядели так, будто их только что залили свежей кровью убитой косули.

Из такого же – драгоценных пород красного дерева – были сделаны перила лестницы, что вела наверх, шкатулки для салфеток (уронишь нечаянно на ногу – перелом обеспечен) и выставленные для продажи резные деревянные фигуры. В основном головы оленей с остолбеневшим взглядом стеклянных глаз, словно они только что увидели охотника. Эти головы, видимо, вешали на стену те, кому не удалось добыть настоящую косулю.

Передвинуть в номере стул с одного места на другое – на это требовалось серьезное усилие. А чтобы сдвинуть хотя бы на миллиметр кресло – об этом и мечтать не приходилось. Монументальные столы и стулья – почти Ангкор Ват в масштабах квартиры.

На стене комнаты, за спинками тронно-величественных стульев висели распечатанные на принтере и приклеенные скотчем инструкции: «Пожалуйста, будьте так любезны, не выбрасывайте „хвостики от сигарет“ (окурки) и мусор через окно, не варите в комнате еду». А также: «Запрещается вносить в комнату все виды оружия и наркотики».

А куда же девать оружие? Оставлять в вестибюле, что ли?

На следующий день водитель завез нас в мастерскую, владелец которой торговал мебелью. Свежеосвежеванные туши диванов, кресел и комодов окружали нас со всех сторон. Глава семейства, закинув нога за ногу и выбивая беспокойную дробь, принялся выспрашивать, что сколько стоит. Видимо, прикидывал: выгодно ли купить здесь и продать в Пномпене или овчинка выделки не стоит?

Когда глава семейства закончил, мы с Ириной попробовали получить ответ на мучивший нас вопрос: зачем нужны такие громадные столешницы? Из одной можно сделать по крайней мере три-четыре, а на самом деле – пять, примеривалась я.

Про стулья и говорить нечего. За такие стулья надо хвататься во время цунами или залезать под них во время землетрясений. Вот только ни того, ни другого в Камбодже не случается.

– Я слышала, что запрещено рубить большие деревья? – предельно деликатно начала Ирина.

– Да, нельзя вырубать деревья, – согласился владелец магазина.

– Государство правильно запрещает, – подхватил глава семейства и тут же добавил, – но кхмеры любят прочные, основательные вещи. У меня дома такая же мебель.

«Такая же мебель», как мы потом не раз убеждалась, стояла во всех уважающих себя отелях Пномпеня, а если точнее, по всей стране. И каждое семейство, которое достигло определенного положения, в доказательство своей состоятельности тотчас приобретало тронный набор.

– Сколько может просуществовать мода на такую мебель? – воскликнула я. – «Икея» и сюда доберется (наверное, в этот день владельцам «Икеи» икнулось не один раз). Их дети начнут покупать новую, и выкинут все эти громадины на помойку.

– Ха! – иронически отозвалась Ирина. – Во времена моего студенчества была мода точно на такую же. Не думаю, что в ближайшее время что-то изменится.

Сдохнуть можно! Чугунно-неподъемные столы и стулья, диваны и кресла выступали оплотом незыблемости, служили воплощение прочности и надежности? Своего рода залогом бессмертия. Но поди ж ты… Многие столы и стулья, наверное, пережили своих владельцев во времена Пол Пота. А иллюзия, что добротный стул может служить защитой от всех невзгод и напастей, осталась.

Ну а если сделать шажок в сторону? Разве не точно также, покупая книги дочери, я пребывала в полной уверенности, что их будут листать внуки, а может быть, и правнуки, как моя дочь брала «Остров сокровищ» или Марка Твена из дедушкиной библиотеки. Где они теперь, эти полки, заставленные с таким трудом добытыми томиками? Остались в брошенной душанбинской квартире. Хорошо, если нашлись те, кому они пригодятся.

Ощущение того, что мир вовсе не так незыблем и неизменен, как казалось нам, – чувство, с которым растет новое поколение. Нам пришлось учиться ему заново. И до сих пор из-под завалов рухнувшей империи раздаются стоны погребенных заживо.

В последний день по совету водителя – прежде чем с утра тронуться в горную деревушку – мы разменяли деньги, и с пачкой, в которой лежали бумажки по сто риелей, заняли свои места. Снова ухабистая дорога, оранжевое марево, что поднималось за нами, заросли и поворот, который закончился поляной посреди деревянных строений: домики на сваях стояли полукругом, окаймляя площадку в центре, по которой бродили свиньи, куры и собаки. Детишки, конечно, тут же высыпали на улицу, но не приставали, не требовали денег, дожидались, когда туристы закончат осмотр.

Деревенька мало чем напоминала «культурную деревню» горных кхмеров, которую мы видели в Сиенреапе. Там молодые мускулистые ребята в набедренных повязках бодро и весело исполняли народные танцы на площадке, которую окружали черепа животных на столбах. Нарядные девушки в национальных костюмах занимались рукоделием, которое продавалось в соседнем киоске.

Эта подлинная деревушка выглядела менее живописно. Взрослое население выглядывало из окон, устраивалось на ступеньках. Одеты они были не в традиционные национальные набедренные повязки. Женщины – в сампотах. Мужчины и дети – смесь кхмерского с американским (из китайско-вьетманских доморощенных мастерских). Один старичок в вылинявших шортах и бейсболке, с корзиной за плечами – местный Дерсу Узала – демонстративно сунул в рот узенькую трубочку и принялся пускать дым, уже зная, что мы сейчас начнем его фотографировать.

Мы смотрели на них, они – на нас.

Водитель показал домик невесты, где она садилась на крылечке и выбирала себе жениха из тех молодых людей, что проходили мимо.

– Право выбора оставалось за ней. Очень демократично. Западные феминистки в начале века были бы потрясены. Но считалось неприличным, если шлепанцы парня оказывались у лесенки до того, как начинает смеркаться. После четырех нормально.

В некотором отдалении от деревни стоял «мужской дом» на высоких сваях.

– Там юноши оставались на какое-то время, проходили инициацию и после этого выходили полноценными мужчинами.

Между двумя крышами огромный паук растянул паутину и поджидал свою добычу. В Пномпене на набережной продавали жареных пауков. Одного такого, что висел здесь, наверное, хватило бы на целый обед.

Раздав детям приготовленные заранее риели – они подходили без криков, без суеты, почти степенно, насколько это могут делать дети, – мы с Ириной следом за нашими спутниками вернулись к автобусу. И пока водитель выруливал на более укатанную дорогу, сидели молча, немного подавленные: видеть, как медленно угасает привычная жизнь людей, которые изо всех сил пытаются сохранить то, чем жили их предки, все равно, что присутствовать при агонии живого существа.

Чистенький туристический автобус с белыми кожаными сиденьями, кондиционером, с мини-холодильником для питьевой воды позволял путешествовать с максимальными удобствами. Именно эти удобства и вызывали наибольшее чувство неловкости и вины перед этими людьми, на которых всей своей тяжелой поступью обрушилась цивилизация ХХI века. Если бы мы добрались сюда на попутках в облаке оранжевой пыли, наверное, чувство неловкости не было бы таким острым. Во всяком случае, хотя бы некоторая затрата сил и тот ущерб, который приходится терпеть в пути, служили бы относительным оправданием (весьма сомнительным) того, что ты явился «не запылился». В этот раз мы, как инопланетяне, бросив мимолетный взгляд на быт деревенских жителей, вернулись в свой НЛО марки «Мерседес-бенц». Путешествие в скафандре.

Хотя наш личный подвиг, конечно, не замедлил бы поступь времени. Оно все равно вершит свое дело: сминает культуру народов все быстрее и быстрее, словно несущаяся с горы лавина.

Вот я и пережила вполне полпотовское желание «остановить мгновение», задержать жизнь людей в пятнадцатом веке, даже не спрашивая, а чего они сами-то хотят. А они наверняка хотели оседлать мотоциклы и добираться на них хотя бы Ратанакири, да и от мобильников не откажутся, и от того, чтобы их дети научились пользоваться компьютерами. Одним словом, всего того, что несет с собой каннибальская цивилизация.

Обыденное существование в Камбодже не требует непосильного труда. Оно оставляет много времени для размышления. Но оно же ведет к расслаблению. Только мощный вызов цивилизации заставляет встряхнуться от векового оцепенения, предпринять бОльшие, чем обычно, усилия…

Но, может быть, вместе с новоявленным «хэппи» в здешних краях перестанут отстреливать косуль, и они будет мирно бродить в границах государственных заповедников. Никто не посмеет покуситься на обезьяну и ковыряться в ее черепе. Не будут истошно выть бензопилы, вгрызаясь безжалостными зубьями в могучее тело вековечных деревьев, чтобы превратить их в окровавленные туши столов или кресел…

И то хлеб.

На обратном пути перед нашим микроавтобусом то и дело возникали мотоциклисты, груженые всякой снедью. Одного из них водителю никак не удавалось обогнать. И мы наблюдали, как связанные «букетом», смирились со своей участью черные куры, безжизненно мотавшие головами с налитыми красными гребешками, почти чиркая ими по дороге. Над ними восседали белые утки. Ноги у них тоже были связаны. Но они все-таки имели возможность время от времени, поклевывать товарок и переругиваться из-за тесноты и неудобства. Закончив выяснять между собой отношения, они с некоторым любопытством взирали на проезжающие мимо автомобили, не подозревая, что их ждет впереди. А впереди их ждал китайский Новый год.

– Везут в Пномпень к праздничному столу, – пояснил нам глава семейства, окидывая оценивающим взглядом уток, как он осматривал столы и стулья.

Должно быть, он быстренько подсчитал в уме затраты, что-то коротко бросил водителю, и тот послушно притормозил возле небольшого рынка очередного провинциального городка. Глава семейства вскоре вернулся с громадными рыбинами и кусками мяса. Наверное, браконьерского. В Пномпене это будет стоить намного дороже. Новый год полагается хорошо встретить: много съесть, чтобы быть здоровым.

Улица Советская к океану нас ведет…

Нет сомнений, что в какой-то прошлой жизни я точно была обезьяной. И тот панический ужас, который они испытывают при виде змеи, вспыхивает во мне даже когда попадаются фотографии в научно-популярных журналах. Никакого вреда ни эфа, ни гюрза на снимке мне точно не могут причинить, но я не в силах задержать взгляд, чтобы получше рассмотреть узор на коже.

Вот почему я не без внутреннего трепета вошла в ресторан Николая Дорошенко в прибрежном городке Сиануквиль. Название «Снейк-хаус» не сулило ничего хорошего. Еще когда мы шли, я все думала: ну чтобы ему не отгородить участок и развести каких-то редких четвероногих – пушистых и ласковых?! Нет, змеи! Даже при мысли об этом я начинала чувствовать, как деревенеют ноги.

Огромный просторный зал ресторана под навесом овевал со всех сторон легкий ветерок. Плетеные столы и стулья стояли на довольно большом расстоянии друг от друга, чтобы посетители не мешали друг другу.

Сухие лианы обвивали стойки. В просторном вольере слева от входа мы увидели огромного белого пугая и сразу устремились к нему. Остановившись рядом, мы принялись его рассматривать, приговаривая что-то умилительное. Дескать, какой красавец! Он, вывернув голову, окинул нас презрительным взглядом и вдруг рявкнул на своем языке, не требующем перевода: «Ну что уставились? Попугая не видели, что ли? Дурак, конечно, потому что попался. Но на самом деле еще неизвестно, кто из нас больше дурак. Я по крайней мере занимаюсь делом. А вы что тут торчите?!» И, вцепившись в разлохмаченный толстый белый канат, он, помогая себе таким же кривым крепким клювом, принялся взбираться вверх.

Мы, пристыженные, послушно отошли к огромному, с высокими бортиками бассейну, который расстилался посреди ресторана. Из воды торчали прихотливо разбросанные по дну морские валуны, поросшими водорослями. Медленно шевеля плавниками, плавали довольно крупные рыбины. При желании тут вполне хватило бы места поплавать и посетителям ресторана.

«А вдруг у Николая есть водяные змеи?» – я тотчас отшатнулась от бассейна и двинулась следом за Ириной к столику в углу походкой Каменного гостя.

Здесь было так уютно, что хотелось только одного: замереть и не двигаться. Но ведь я пришла не для того, чтобы наслаждаться прохладой. Надо же осмотреть владения.

Тоненькая, изящная кхмерка-официантка (она же и гид одновременно), мило и нежно улыбаясь, приняла заказ и пригласила идти за ней. Высокие стеклянные пирамиды аквариумов для змей стояли в соседнем зале (поменьше, поуютнее) и на тенистых дорожках сада, окружавшего ресторан.

Ирина, наклоняясь поближе, пыталась разобрать на прикрепленной внизу табличке латинское и кхмерское названия, потом пытливо смотрела, как изумрудно-зеленого цвета змея медленно перетекала с одной ветки на другую, а я, стиснув зубы, бросила короткий мимолетный взгляд, чтобы потом иметь право сказать: длинный потек берлинской лазури! А в следующем аквариуме «пестрая лента» – наверное, на такую устроил охоту Шерлок Холмс. Черно-красная… Эта песчано-серого цвета с блестками… Нет! Это я уже не могу выдержать. А впереди еще три? Нет, пять аквариумов! В общем, честно признаюсь, я успела разглядеть не так уж много. Все силы уходили на то, чтобы подавить желание вскочить если не на стол, то на ближайший стул, а еще лучше встать на ходули и в три шага миновать все пространство.

Наконец девушка-официантка повела нас по заасфальтированной дорожке, что вела в ту сторону, где обитали крокодилы. Дорожку окружали пальмы всех видов и форм: кудрявые, веерообразные, с кружевным узором и с листьями, будто нарезанными узкими полосками. Отодвигая от лица ветку, нависшую над головой, я, не заметив того, наступила на шланг, протянутый поперек дорожки. Почувствовав под ногой нечто округлое и упругое, я, к своему стыду, не смогла сдержать сдавленного вопля ужаса и взвилась вверх. Струя воды, вырвавшись из шланга, обдала корни куста, а потом снова зажурчала тихой струйкой.

Сколько раз бывало в детстве карандаш преподавателя останавливался против моей фамилии, как раз в тот день, когда накануне в руках оказался долгожданный «Наследник из Калькутты» (или другая столь же востребованная книга), а назавтра его надо было отдать следующему страждущему… О каких уроках, о каких домашних заданиях могла идти речь?! Но за все надо платить. И медленно поднимаясь из-за парты, я думала: ну почему я не могу как барышни XIX века взять и хлопнуться в обморок?! Бац! И никакой тебе ответственности. Здесь, в ресторане Николая Дорошенко, я как никогда была близка к исполнению своей заветной мечты.

Официантка без улыбки, с сочувствием посмотрела на меня.

– Я тоже в первое время боялась, – призналась она. – Некоторые девушки, что работали до меня, не выдерживали и уходили. А я стала смотреть, как ухаживают за змеями, как бросают еду, как убирают за ними, как чистят аквариум, и постепенно привыкла.

– А кого-нибудь хоть раз укусили?

– Нет. Здесь даже крокодилы не кусаются. Уборщики махнут им веником – и они переползают на другое место.

Девушка приехала сюда в Сианкувиль по объявлению, которое ей попалось на глаза в Пномпене. Николай Дорошенко снимает комнату для нее и второй такой же, приехавшей поработать сюда, девушки. Сам платит за квартиру. Они очень довольны условиями.

По ее описаниям Николай Дорошенко выглядел заботливым к своим сотрудникам человеком. Что, конечно, нас с Ириной порадовало: старый новый русский.

Тенистая асфальтовая дорожка привели к площадке над бассейном, где внизу, у самой кромки воды, совершенно неподвижно лежали штук пять крокодилов, словно высеченных из серого шероховатого камня небрежным мастером, который даже не удосужился смахнуть крошку после завершения работы. И только два отчетливых влажных отпечатка, повторявших очертания – лапы, морда-хвост, – свидетельствовали о том, что некоторые из них способны двигаться и только что снова нырнули в воду.

– Кто-нибудь из посетителей заказывает мясо крокодилов?

– Случается. Но готовят из тех, что берут на специальной ферме. Эти только для красоты.