Текст книги "Семь сестер. Атлас. История Па Солта"

Дневник Атласа

1936–1940 гг.

19

Если случайный читатель погрузится в изучение этих страниц, он может удивиться более чем шестилетнему отсутствию записей и спросить, как могло случиться, что маленький мальчик, который жил в парижском пригороде, теперь, на грани зрелого возраста, находился в новом европейском городе. Это весьма бурная история. По правде говоря, за последние шесть лет я часто вел дневниковые записи. Вероятно, их содержание могло показаться чересчур сентиментальным для некоторых литературных вкусов, но они оставались хроникой радостей, пережитых во время моего пребывания во Франции. К сожалению, я вынужден сообщить, что эти записи остались в доме Ландовски после того, как я был вынужден внезапно и несвоевременно уехать оттуда в силу обстоятельств, возникших в результате моей тяжкой ошибки, когда я открыл рот и заговорил.

Хотя я пишу эти строки в 1936 году, в восемнадцатилетнем возрасте, я понимаю, что с моей стороны было бы небрежностью оставить такой большой пробел. Разрешите объяснить. С 1930 по 1933 год жизнь в Париже продолжалась для меня во многом так же, как в предыдущие два года: я помогал мсье Ландовски и мсье Бройли в мастерской и посещал уроки мсье Ивана в консерватории, как делала и Элле. По мере нашего взросления, наши строгие блюстительницы, мадам Ганьон и Эвелин, предоставляли нам все большую свободу действий. По утрам мы безмятежно коротали время за кофе в парижских кафе, а по вечерам гуляли по улицам и каждый раз находили новые архитектурные подробности, пробуждавшие восторг и увлечение. Мое решение заговорить в тот день перед Рождеством действительно помогло расцвету моих отношений с Элле… кто бы мог предсказать это? Я был счастлив читать ей вслух во время наших пикников и интересоваться ее мнением обо всех аспектах моей быстро налаживавшейся жизни. Увы, это самое решение привело к беде.

Однажды утром в начале 1933 года, когда мы были в мастерской, мсье Ландовски сделал объявление:

– Господа, у меня есть новости! Они довольно важные, поэтому слушайте внимательно. Наше совместное плавание подошло к концу.

– Мсье Ландовски? – произнес Бройли с внезапно побледневшим лицом. В конце концов, он принял решение уехать из Рио, чтобы продолжать свою карьеру в Париже.

– Сегодня утром я получил предложение занять должность директора Французской академии в Риме!

Бройли промолчал. Я тоже встревожился, поскольку мсье Ландовски обеспечивал мне еду и крышу над головой, но самое главное – щедро оплачивал мою учебу в консерватории.

– Мсье Бройли, вам нечего сказать?

– Прошу прощения, мсье. Примите мои поздравления. Они сделали прекрасный выбор.

Я присоединился к поздравлениям Бройли с широкой, немного натянутой улыбкой и вежливо зааплодировал.

– Спасибо, господа. Только представьте, они выбрали меня! Какое место и какое жалованье!

– Мир оскудеет без вашего таланта, мсье, – с неподдельной печалью произнес Бройли.

– Ох, друг мой, давайте обойдемся без глупостей. Я все равно останусь скульптором. Я всегда буду заниматься скульптурой! Но главная причина моего согласия занять эту должность состоит в том, что… Полагаю, это вина и заслуга нашего юного друга. – Ландовски указал на меня, упиваясь моим потрясением. – Я имею в виду, что получил огромное удовольствие, как творческое, так и личное, наблюдая за успехами Бо в последние несколько лет. Мсье Иван сообщил, что он имеет все задатки будущего виртуоза-виолончелиста. И все это сделал мальчик, который едва мог встать на ноги, когда я впервые увидел его! Честно говоря, я немного завидую твоему учителю, Бо. Хотя я помогал тебе материально, но сожалею о том, что кто-то другой развивал твои художественные таланты. Поэтому я надеюсь, что во Французской академии я смогу развивать таланты других молодых людей в моей области.

Моя натянутая улыбка стала искренней.

– Это замечательное намерение, мсье, – мрачно сказал Бройли.

– Не надо так печалиться, мой дорогой Бройли! – Мсье Ландовски подошел к своему помощнику и положил руку ему на плечо. – Ты правда подумал, что я оставлю тебя без ничего? Перед тем, как принять предложение, я договорился с нашим коллегой, мсье Бланшеттом из Школы изящных искусств. Через неделю, когда я уеду в Рим, ты займешь должность младшего педагога.

– Правда, мсье? – Бройли распахнул глаза.

– Да. Бланшетт был чрезвычайно доволен, когда получил рекомендательное письмо от меня. Это прекрасное учреждение, и ты будешь отличным преподавателем. Они, определенно, будут платить тебе больше, чем я, и это еще мягко сказано. У тебя появится регулярный доход и возможность продвижения.

– Спасибо, спасибо, мсье Ландовски! – Бройли энергично пожал руку своего учителя. – Я никогда не забуду, что вы для меня сделали.

– Ты это заслужил. В конце концов, я вряд ли закончил бы Христа-Искупителя без тебя… – Ландовски еще раз пожал руку Бройли и подмигнул ему. – Твой труд останется в веках.

Потом он повернулся ко мне.

– Юный Бо! Твоя жизнь не претерпит значительных изменений. У меня нет планов по продаже этого дома, и, разумеется, мы будем возвращаться на летние каникулы, а также на Рождество. Многим слугам придется уйти… но Эвелин останется. Это тебя устраивает? – Я кивнул. – Хорошо! Тогда, я думаю, можно по традиции отметить это бутылкой шампанского…

Как и обещал мсье Ландовски, моя жизнь практически не изменилась, разве что я стал проводить больше времени с Эвелин, которая теперь одна заведовала домашним хозяйством. Я часто переписывался с мсье Ландовски. Он рассказывал мне истории о юных талантах, проходивших через двери Французской академии, и о событиях в его семейном кругу.

«Марсель неистово работает над техникой игры на фортепиано. Как тебе известно, он надеется поступить в консерваторию в ближайшие два года… Думаю, у него хорошие шансы. Я не сомневаюсь, что твой пример дал ему необходимый толчок для достижения его заветной мечты».

Было необычно иметь в своем распоряжении целый дом со свободным доступом в библиотеку и на кухню. Я даже осмелился на короткие беседы с Эвелин. Когда я впервые заговорил с ней, она расплакалась. Оглядываясь в прошлое, я понимаю, что мое тогдашнее существование было похоже на сон; я жил, зачарованный пьянящей смесью из музыки, Элле и ощущения полной безопасности.

Каким же наивным я был!

Начало конца наступило осенью 1935 года.

Мы с Элле сидели в кафе на улице Жана де Лафонтена. Поскольку Элле исполнилось восемнадцать лет, она покинула «Apprentis d’Auteuil» и жила в темной обшарпанной комнате в мансарде у подруги мадам Ганьон. Элле получала скудное жалованье за уборку дома мадам Дюпон, но мирилась с этим, так как по договоренности она по-прежнему могла дважды в неделю ходить на уроки в консерватории. Я откинулся на спинку металлического стула и посмотрел на Элле, которая с отсутствующим видом таращилась в чашку кофе. Что-то явно тяготило ее.

– Все в порядке, любимая? – спросил я.

– Да… просто мсье Туссен накричал на меня во время последнего урока.

Я послал ей обнадеживающую улыбку.

– Как тебе известно, это не редкость в консерватории.

Элле пожала плечами.

– Я знаю. Но, честно говоря, не думаю, чтобы я когда-либо нравилась мсье Туссену. Он считает ниже своего достоинства учить девочку-подростка. И, разумеется, он прав. Но в последние несколько недель, когда он учил меня правильно читать партитуру, его замечания были особенно ядовитыми.

– Не беспокойся об этом. Я уверен, его просто раздражает то обстоятельство, что ты не училась музыке должным образом. У меня были сходные моменты с мсье Иваном.

– Ты прав. Но во время сегодняшней вспышки он сказал нечто странное.

– Что именно? – поинтересовался я.

– По его словам, если бы я не была отпрыском «великого русского», то он бы заставлял меня учиться по ночам, без отдыха и сна. У меня кровь застыла в жилах. Я спросила его, что это значит. Он рассмеялся и обозвал меня дурочкой, если я думаю, что он согласился учить меня только из-за моего музыкального таланта. Я продолжала настаивать. Тогда он разъярился и заявил, что у него нет времени возиться с детьми и что мсье Рахманинов должен слезть со своего трона и сам заниматься этим.

– Ох, – вырвалось у меня.

Элле нахмурилась.

– Когда я призналась, что не понимаю, он снова засмеялся и пообещал написать «великому русскому» и сообщить, что его дочь совершенно бестолковая. Тут появился мсье Иван и предложил Туссену выйти в коридор для разговора. Какое-то время они говорили, потом он вернулся и отпустил меня домой. – Элле вопросительно посмотрела на меня. – Как думаешь, что он имел в виду, когда говорил о Рахманинове?

Я медленно отпил глоток английского чая.

– Возможно, мне удастся пролить свет на эту ситуацию.

Она выглядела растерянной.

– Что ты хочешь этим сказать, Бо?

Я со вздохом объяснил ей выдумку мсье Ивана. Когда я замолчал, Элле казалась совершенно подавленной.

– Значит… значит, я получила место в консерватории не из-за своего таланта?

– Это не так. Мсье Иван сказал, что, как дочь Рахманинова, ты получишь право на прослушивание. Уверяю тебя, все остальное было достигнуто только благодаря твоим музыкальным способностям.

– Они все считают меня брошенной дочерью Рахманинова?

– Только Туссен и Мулен. Пожалуйста, постарайся не беспокоиться. Я поговорю с мсье Иваном на следующем уроке и получу от него разъяснение ситуации.

Но мне так и не представилась возможность поговорить с мсье Иваном. Спустя несколько дней, когда я спал в доме Ландовски, меня разбудил какой-то треск. Я распахнул глаза и сбросил одеяло. Несмотря на новую жизнь под домашним кровом, я был рад тому, что на подсознательном уровне сохранял повышенную бдительность. Мое бывшее существование на мерзлых пустошах гарантировало сон «вполглаза», как выражался мой отец.

Часы на моем столе показывали два часа ночи. Я окончательно проснулся и услышал второй характерный звук: скрип открывшейся входной двери.

Я был не один. Я выглянул в окно и не увидел света в коттедже Эвелин, но не стал утешаться мыслью о том, что она почему-то решила посетить хозяйский дом глухой ночью. Я как можно тише подкрался к двери спальни и повернул ручку. К счастью, дверь открылась бесшумно. Внимательно прислушавшись, я различил скрип половиц под чьими-то шагами внизу и рефлекторно нащупал кошелек у себя на шее.

Неужели это он? Значит, ему каким-то образом удалось найти меня?

Этого момента я боялся с самого начала.

Несмотря на ужас, пронизавший мое существо, я имел одно тактическое преимущество перед взломщиком. Я хорошо знал дом Ландовски, а стуки и скрипы свидетельствовали о том, что пришелец незнаком с обстановкой. Я подумал, не стоит ли спрятаться, но решил, что это бесполезно: среди ночи поиски могли продолжаться до тех пор, пока меня не найдут. Я думал и о побеге, о возможности метнуться к входной двери и убежать в ночь. Но если это был он, то вряд ли дистанция в несколько миль между нами будет достаточной, чтобы защитить меня. К сожалению, я пришел к выводу, что лучшим выходом будет нападение.

Я медленно вышел на лестничную площадку и прислушался к шагам внизу. Казалось, что пришелец методично обыскивает дом. Разумеется, предметом его поисков мог быть только я. В конце концов, звук шагов удалился к восточному крылу дома, в сторону гостиной и библиотеки, и я решился действовать. Я украдкой спустился на первый этаж и пошел в противоположную сторону, к мастерской, где хранились резцы и зубила мсье Ландовски. Я взял самые острые инструменты и вернулся в коридор, держась ближе к стене, чтобы не попасть под лунный свет. Там было тихо. Где же он?

Когда я снова шагнул вперед, кто-то, затаившийся сзади, обхватил меня руками и с силой оторвал от пола. Я лягнул ногой, целясь в колено нападавшего, и сдавленный вскрик дал понять, что удар достиг цели. Незнакомец споткнулся и разжал руки, когда мы оба повалились на пол. Во время схватки я выронил зубило и зашарил по полу, стараясь найти его в темноте. За эти несколько секунд нападавший успел подняться на ноги и метнулся по коридору в гостиную. К счастью, я нащупал зубило и сразу же побежал за пришельцем.

– Покажись! – крикнул я с нескрываемой яростью. В гостиной было тихо, и я видел лишь силуэты мебели в лунном свете.

– Ты никогда не был трусом, Криг, – продолжал я, но никто не ответил. – Давай посмотрим друг на друга. Ты знаешь, что я не хочу драться с тобой. Я взял это зубило только для защиты. Есть вещи, которых ты не понимаешь… вещи, о которых я давно хочу рассказать тебе. Пожалуйста, покажись, и я все объясню.

По-прежнему тишина. Я почувствовал слезы, подступившие к глазам.

– Почему ты вообще решил, будто я способен на такое? Мы были друзьями. Мы были братьями. – Я смахнул слезы и постарался сосредоточиться. – В тот день я убежал лишь потому, что узнал о твоем намерении убить меня. Я был маленьким мальчиком, как и ты, Криг. Теперь мы молодые люди и можем все решить спокойно. – Поколебавшись, я сделал последнее заявление в надежде выманить его из укрытия: – Алмаз у меня. Я не стал продавать его. Я могу отдать его тебе прямо сейчас: он лежит в кошельке у меня на шее. Просто покажись, и мы договоримся. Потом ты уйдешь, и мы больше никогда не встретимся, если ты так захочешь.

За шкафом в дальнем конце комнаты скрипнула половица. Я знал, что упоминание о драгоценном камне должно выманить его из укрытия.

– Алмаз, говоришь? Так вот что ты носишь в этом кошельке!

Я узнал голос, который принадлежал вовсе не Кригу. Из сумрака появилась фигура, и я увидел лицо.

– Мсье Туссен?

– А знаешь, ты удивительно красноречив для немого мальчика.

– Что вы здесь делаете? Чего вы хотите?

– Я не люблю, когда меня надувают, мальчик. Парижская консерватория – это величайшее музыкальное учреждение на свете, а не детский сад. Тебе отлично известно, что этот русский крысеныш Иван заставил нас поверить, будто твоя подружка – незаконная дочь Рахманинова. Когда я пригрозил написать Рахманинову, Иван раскололся и признался в своей лжи.

Он шагнул ко мне.

– Я спросил его насчет тебя. Он сказал, что ты был подопечным Поля Ландовски… который, как мне известно, получил должность в Риме. Поэтому, в качестве наказания за обман, я решил прийти сюда и забрать парочку его фарфоровых ваз. Но теперь оказалось, что здесь есть нечто куда более ценное.

Он сделал еще шаг.

– Вы не понимаете.

– В сущности, здесь есть две ценные вещи, мой мальчик. Алмаз, который ты носишь на шее… и ты сам.

– Я?!

– Похоже, что этот «Криг», о котором ты упомянул, будет очень рад узнать, где ты находишься. Уверен, что он щедро заплатит за информацию о тебе.

– Он лишь немного старше меня, Туссен. У него нет денег. И если он узнает, что вы украли у меня алмаз, то убьет и вас.

Туссен фыркнул.

– Бывают разные сделки, малыш. Возможно, если сейчас я убью тебя и верну алмаз молодому мистеру Кригу, мы найдем способ поделить деньги…

Речь Туссена становилась все более невнятной. Очевидно, он был пьян.

– Пожалуйста, мсье, – взмолился я. – Вы флейтист, а не убийца!

– С этим алмазом я могу стать кем захочу. Ну-ка, иди сюда, мальчик!

Туссен набросился на меня, но я предвидел этот маневр и отпрыгнул к дивану. Имея преимущество в росте, я попытался напасть на него со спины. Но учитель оказался удивительно силен и бросил меня через бедро, так что мы оба покатились по полу. Он придавил меня своим весом так, что я начал задыхаться. Ухватившись за эту возможность, Туссен развернулся и сорвал кошелек с моей шеи. Он отбросил кошель в сторону и принялся душить меня.

Я помню странное ощущение покоя, когда жизнь начала покидать мое тело. Я не испытывал паники… пока передо мной не возник образ Элле, и тут я моментально преисполнился жаждой борьбы. Собрав последние силы, я взмахнул зубилом и вонзил его в руку Туссена.

– А-ууу! – взвыл он. Теперь уже я воспользовался возможностью и нашарил кошелек, а потом сунул его в карман.

Внезапно в комнате зажегся свет, и кто-то громко закричал в дверях. Я откатился в сторону и увидел Эвелин: она держала одну руку на выключателе и прижимала другую ко рту. Туссен встал, баюкая раненую руку, и низко пригнулся, чтобы она не увидела его лицо. Потом он пулей пролетел мимо Эвелин и выбежал из дома.

– Что происходит, Бо? Боже мой, это кровь на полу? – Я кивнул. – Ты цел? – Я снова кивнул, стараясь отдышаться. Эвелин опустилась на колени рядом со мной и принялась лихорадочно ощупывать меня. – Говори со мной! Кто этот человек? Почему он был здесь?

Я ошеломленно смотрел на нее.

– Пожалуйста, Бо. Расскажи мне все.

Я объяснил положение дел так быстро, как только смог.

– Mon Dieu, Бо. Алмаз у тебя? – Я похлопал по карману. – Хорошо. Но теперь тебе опасно оставаться здесь. Он может вернуться, и не знаю, кого еще он приведет с собой. Тебе пора уходить отсюда.

– Уходить? Куда?

– В квартиру мсье Бройли на Монпарнасе. Он приютит тебя, и вы будете в безопасности, пока я не найду решение.

– Я боюсь, что Туссен может прийти к Элле. Он ее учитель, и, наверное, он знает, где она живет.

Эвелин закрыла глаза и кивнула.

– Думаю, твое беспокойство оправдано. Тебе нужно сначала отправиться к ней.

– Но, Эвелин, как насчет вас? Что, если Туссен вернется сюда?

– Пускай вернется. Едва ли ему что-то нужно от меня. Завтра я извещу Бройли, и он временно поселится здесь. А теперь поспеши. Ты сможешь добраться до Элле примерно за час быстрой трусцой. Иди наверх и собери вещи, только самое нужное. Я запишу для тебя адрес мсье Бройли.

Я побежал наверх и запихал в кожаную сумку несколько рубашек и нижнее белье. Потом взял адрес у Эвелин, обнял ее и после долгой семимильной пробежки оказался возле дома Элле, отдуваясь и истекая потом. Ее окно находилось на самом верху, и я выругал себя за то, что не предусмотрел этого. Пришлось собрать с обочины мелкие камешки и бросать их в ее окно. Это была рискованная затея, но у меня не оставалось выбора. Через несколько минут она принесла результат, и в окне появилось заспанное лицо Элле.

– Бо? – одними губами прошептала она. Я жестом попросил ее спуститься, и она кивнула. Через минуту тихо открылась входная дверь, и передо мной появилась Элле в белой ночной рубашке. Она обняла меня.

– Что происходит, Бо?

– Я все объясню, когда мы окажемся в безопасности… Но сейчас нужно, чтобы ты ушла со мной.

Она изменилась в лице.

– Это он?

– Не совсем. Но нужно, чтобы ты собрала одежду и спустилась сюда. Мы пойдем на квартиру к мсье Бройли.

Дальнейших объяснений не понадобилось. Через несколько минут Элле вернулась, и мы молча направились по переулкам в сторону Монпарнаса. К счастью, поиск квартиры Лорена оказался довольно легкой задачей, так как его окно было украшено розовыми орхидеями, национальной гордостью Бразилии. После нескольких нажатий дверного звонка появился красноглазый Бройли, который после короткой процедуры моего опознания впустил нас внутрь. Он любезно заварил крепкий кофе, и я пересказал ему и Элле события сегодняшнего дня.

– Бог ты мой! Бог ты мой! – повторял Бройли. – Ты – настоящая загадка, Бо. Немой мальчик, который заговорил о чудесах.

Элле держала меня за руку. Ее присутствие было невыразимым утешением для меня.

– Спасибо, что пришел ко мне, – сказала она.

Я помедлил, разглядывая тесную квартиру Бройли. Тусклая лампа освещала коллекцию его наполовину законченных скульптур и полусырых эскизов. Статуэтки, холсты и инструменты были разбросаны повсюду. Хаос не способствовал моему психическому состоянию, и я обхватил голову руками.

– И зачем я проснулся? Туссен украл бы эти вазы и убрался восвояси.

– Мне бы хотелось, чтобы Бел услышала, как ты говоришь, – меланхолично произнес Бройли.

Я посмотрел на него. Даже после описанных мною событий его мысли блуждали где-то еще.

– Вы поддерживаете связь с ней, мсье Бройли? – спросил я. У моего бывшего партнера по скульптурной мастерской был загнанный вид.

– Нет, – тихо ответил он.

В конце концов Бройли принес пару одеял. Я настоял на том, чтобы Элле легла на маленьком диване, а сам положил подушку на пол. Элле опустила руку, за которую я держался, пока изнеможение не одолело меня и я не погрузился в сон.

Рано утром звякнул дверной колокольчик, и Бройли открыл дверь Эвелин.

– Мои дорогие, как хорошо видеть вас. – Я устремился вперед и крепко обнял ее. – Здравствуй, Элле, рада, что с тобой все в порядке. Я связалась с жандармерией.

– С жандармерией? – в ужасе спросил я.

– Да, Бо. Не забывай, что вчера в дом моего работодателя проник взломщик, вернее, пьяный учитель Элле, который пытался убить тебя. Туссена необходимо задержать и разобраться с ним. В конце концов, мы имеем дело с буйнопомешанным, который не может вернуться в Парижскую консерваторию и учить ранимых молодых людей.

– Но, Эвелин, люди из жандармерии захотят поговорить со мной! У них возникнут вопросы об алмазе. Вы не понимаете, я не могу…

– Я отлично понимаю, Бо. – Она взяла меня за руку. – И всегда понимала, с тех пор, как маленький мальчик впервые постучался в мою дверь. Ты пережил больше ужасов, чем выпадает на долю многим взрослым людям. Тебя преследуют силы, выходящие за рамки понимания простой женщины, вроде меня. Поэтому да: когда жандармы захотят срочно побеседовать с тобой, я скажу им, что не имею ни малейшего понятия, где ты находишься.

Она подмигнула мне.

– Когда полиция задержит Туссена, он исказит факты и расскажет, что это Бо напал на него, – сказала Элле и грустно посмотрела на меня. – Помнишь, что вчера ночью ты упомянул при нем об… убитой женщине?

Я раздраженно стиснул кулаки.

– Нет! Я сказал, что никогда не стал бы убивать женщину!

Элле сочувственно похлопала меня по спине.

– Я искренне сомневаюсь, что Туссен точь-в-точь повторит твои слова. К тому же ты ранил его зубилом.

Глаза Бройли широко распахнулись от изумления.

– Это была самозащита, – честно признался я.

– Знаю. Но у тебя нет доказательств, поэтому Туссен получит преимущество.

У меня защипало в глазах от подступивших слез.

– Мне снова нужно бежать. Вам известно, что у меня большой опыт в этом деле. В конце концов, я должен завершить поиски моего отца. Если он где-то и может быть, то в Швейцарии. Я доберусь до границы, Элле, а потом…

– Вместе со мной, – перебила она.

Я энергично покачал головой.

– Нет, ты не понимаешь. Ты уже убедилась, к чему приводит близкое знакомство со мной. Я не могу подвергать тебя опасности.

Элле взяла меня за руку.

– Бо, пока я не познакомилась с тобой, моя жизнь была унылой и монотонной. Ты все изменил. Если ты уезжаешь, то и я тоже.

Она обняла меня. Эвелин прижала руку к груди, и я увидел, как Бройли недовольно качает головой.

– Пожалуйста! – взмолился я. – Ты должна находиться в безопасном месте.

– Ради всего святого, Бо, почему ты не слушаешь ее? – воскликнул Лорен и раздраженно всплеснул руками. – Разве ты не понимаешь, что любовь – это самое главное? Поверь на слово тому, кто знает. Эта девушка боготворит землю, по которой ты ходишь, и ты явно отвечаешь ей взаимностью. Не повторяй моих ошибок, Бо. Жизнь коротка. Живи ради любви, и ни для чего больше.

Я посмотрел Элле в глаза и понял, что вопрос больше не подлежит обсуждению.

– Хорошо. Мы направимся к границе сегодня вечером, после наступления темноты.

– Границы то, границы сё! – воскликнула Эвелин. – Бо, неужели ты на самом деле думаешь, что тетушка Эвелин позволит обречь тебя на такую участь?

Я растерянно посмотрел на нее.

– Не понимаю.

Она вздохнула.

– С того самого дня, когда ты появился в Париже, мсье Ландовски понял, что ты от чего-то убегаешь и что ты решил притвориться немым, поскольку был испуган. Он был достаточно прозорлив и предусмотрел, что на каком-то этапе тебе придется покинуть Париж. Он решил помочь тебе и составил соответствующий план. – Эвелин протянула мне конверт кремового цвета. – Рада сообщить, что на сегодняшнее утро ты являешься обладателем престижной премии Блюменталя.

У меня отвисла челюсть.

– Что это такое, Эвелин? – спросила Элле.

– Ты помнишь, Бо? – Эвелин посмотрела на меня, и я понял намек.

– Это премия, учрежденная американской благотворительницей Флоренс Блюменталь для молодых художников и музыкантов. Мсье Ландовски входит в жюри. Но, Эвелин, я не понимаю… Каким образом мне удалось получить премию?

– Мсье Ландовски договорился с Флоренс незадолго до ее смерти в тысяча девятьсот тридцатом году. Очевидно, мисс Флоренс была глубоко тронута твоей историей и согласилась, что если ты подвергнешься опасности в Париже, то премия достанется тебе вместе с денежными средствами, которые обеспечат твою безопасность.

Я недоверчиво хлопал глазами.

– Мои поздравления, Бо, – ласково сказала Элле.

– Прошу прощения. – Эвелин улыбнулась. – Мне следовало упомянуть, что премия будет разделена.

– Каким образом? – поинтересовалась Элле.

– Ты тоже являешься обладательницей премии Блюменталя. Мсье Ландовски позаботился, чтобы вы не остались без средств, если произойдет несчастье.

– О господи, – потрясенно пробормотала Элле. Я взял ее за руку и, несмотря ни на что, довольно улыбнулся.

– Разумеется, вы будете рады узнать, что по условиям конкурса вы оба должны будете продолжить музыкальное образование. В конце концов, вас наградили за музыкальные таланты.

– Как это устроено, Эвелин? – спросил я.

– Вам обеспечат перевод из Парижской консерватории в другую европейскую консерваторию. К счастью, у мсье Ландовски хорошие связи, и я ожидаю вестей от него с инструкцией о вашем дальнейшем продвижении.

– Этот человек с нелепыми усами поистине гениален, – пробормотал Бройли.

– Так и есть, Лорен. Сегодня утром я телеграфировала ему. Он разрабатывает план и вскоре сообщит мне о своем решении.

У меня не было слов.

– Эвелин, я не знаю, что и сказать…

Эвелин добродушно рассмеялась.

– Разве это не всегдашняя твоя проблема, юный мастер Бо?

Я снова обнял ее.

– Спасибо, Эвелин. Спасибо за все.

– Держи ее при себе, Бо, – прошептала она мне на ухо. – Она – твой дар небесный. – Когда я отстранился, ее карие глаза влажно блестели. Потом она хлопнула в ладоши, собираясь с духом: – А теперь мне нужно вернуться домой и дождаться телеграммы от мсье Ландовски. Когда я снова приду сюда, то принесу твои инструменты. Элле, ты могла бы написать записку для мадам Дюпон и подтвердить, что я твоя тетя, чтобы я смогла забрать твои пожитки?

– Хорошая мысль. – Элле взяла лист бумаги со стола Бройли и начала писать.

– Кстати говоря, если есть какие-то дела, которые вам нужно завершить до отъезда из Парижа, то сейчас самое время. До свидания, мои милые.

С этими словами Эвелин повернулась и вышла из квартиры. Мы немного постояли в молчании, осмысливая услышанное. Наконец я повернулся к Элле:

– Нам нужно составить письма. Нет ничего хуже, когда кто-то без объяснения исчезает из твоей жизни. Я напишу мсье Ивану.

Элле кивнула.

– А я напишу мадам Ганьон.

Я постарался, чтобы мое письмо мсье Ивану было кратким, но сердечным.

«Дорогой мсье Иван!

Надеюсь, что Эвелин связалась с вами и что это письмо будет доставлено по назначению. Мне жаль, что во вторник я не смог прийти на урок. Сейчас мне хочется поблагодарить вас за все. Вы не только были лучшим наставником, какого мог бы пожелать любой начинающий музыкант, но и кем-то гораздо большим: первым настоящим другом, которого я приобрел.

Надеюсь, однажды мы еще встретимся. В любом случае я всегда буду внимательно прослушивать все записи Парижского симфонического оркестра в надежде различить характерное звучание вашего инструмента. Возможно, вы сделаете то же самое, и тогда мы сможем навсегда сохранить друг друга в наших сердцах.

Хочу, чтобы вы знали: я ни в коей мере не считаю вас ответственным за прискорбные события последнего времени. Без вашей изобретательности и… помощи мсье Рахманинова не было бы никакой возможности устроить музыкальное обучение для Элле. Я бесконечно благодарен за то, что вы предоставили шанс нам обоим.

И наконец, пожалуйста, берегитесь некоего учителя игры на флейте. Ему нельзя доверять. Я хотел поделиться с вами этой информацией, поскольку… мы, эмигранты, должны помогать друг другу, верно?

Бо Деплеси».

Вечером Эвелин вернулась на такси вместе с нашими инструментами. Я пошел помогать с разгрузкой, но она вскинула руку, останавливая меня.

– Оставайся внутри, Бо. Никогда не знаешь, кто может следить за тобой.

Они с Бройли быстро выгрузили вещи, и она отпустила шофера.

– Я здесь ненадолго. У меня инструкции от мсье Ландовски. Во Французской академии у него есть коллега, другой парижский скульптор. Его зовут Павел Розенблюм. Сейчас удачное время: его дочь Карин собирается начать свой первый семестр в Лейпцигской консерватории. Он сделал несколько телефонных звонков, и теперь вы оба будете приняты туда студентами на старший курс.

– Лейпциг? – нервно спросила Элле. – В Германии?

Я обнял ее за талию.

– Да, ты права. Ясно, что для старшего курса нужно будет немного подправить ваш возраст. Я не вижу никаких проблем: вы оба выглядите старше своих лет.

– Когда мы уедем, Эвелин? – спросил я. – И как мы попадем в Германию?

– Ты помнишь, что мой сын Луи работает на заводе «Пежо»? По счастливому стечению обстоятельств, завтра утром он отправляет новый автомобиль клиенту из Люксембурга. Он перевезет вас через границу, а оттуда вы спокойно доберетесь до Лейпцига на поездах. Что касается документов, Бо, то ты позаимствуешь некоторые бумаги Марселя, а ты, Элле, воспользуешься бумагами Надин. Поскольку вы очень молоды, я не предвижу каких-либо осложнений при досмотре. После прибытия в Германию вам нужно будет отослать документы обратно.

Такая доброта была поистине неоценимой.

– Вам известно, где мы будем жить, Эвелин?

– Мне сообщили, что у вас будет жилье в квартале Йоханнисгассе, устроенное через мсье Розенблюма. Там же остановилась и его дочь Карин. У меня нет особых подробностей, все было организовано за один день, но, по всей видимости, это хорошее место.

Я мысленно перебрал оставшиеся практические вопросы.

– Как насчет денег?

– Мои дорогие, вы получили премию Блюменталя. Могу вас заверить, что материальная компенсация будет более чем достаточной для вашего содержания в течение трех лет обучения. Учеба будет оплачена, банковские счета открыты… Фонд Блюменталя обо всем позаботится. А пока что вот немного денег на еду и железнодорожные билеты. – Эвелин вручила мне коричневый конверт. – Внутри вы найдете адрес вашего жилья.

Я заглянул в ласковые глаза Эвелин.

– Эвелин, я никогда не смогу… – Мой голос сорвался. Я понял, что, возможно, мы видимся в последний раз, и у меня защемило сердце. Она молча привлекла меня к себе, и я уткнулся лицом в ее пальто.

– Спасибо, что был моим маленьким спутником, Бо. Помни: несмотря ни на что, хороших людей на свете больше, чем плохих. Я очень люблю тебя. – Она отстранилась и сунула руку в карман. – У меня есть телеграмма для тебя от мсье Ландовски.