Текст книги "Семь сестер. Атлас. История Па Солта"

Он утешающе положил руку мне на плечо, но это не помогло. Я плакал и плакал. Раздраженный окрик мсье Ивана стал катализатором, высвободившим то, что было накоплено за много месяцев. Я плакал по своему отцу, по своей матери и по тому мальчику, которого я считал своим братом и который теперь желал мне смерти. Я оплакивал множество жизней, которые мог бы прожить, если бы меня не принудили к бегству. Я плакал, когда думал о щедрости мсье Ландовски и о желании мсье Ивана учить меня. Я плакал из-за усталости, горя, отчаяния, благодарности, но прежде всего я плакал из-за любви. Я плакал, потому что не мог дать Элле ту возможность, которую она заслуживала. Должно быть, я рыдал целых пятнадцать минут, а мсье Иван стоически держал руку у меня на плече и повторял: «Ну-ну, будет тебе». Бедняга. Я сомневался, что он мог предвидеть такую драматическую реакцию, когда повысил голос на меня. Вряд ли он сталкивался с такими проблемами, когда учил студентов.

В конце концов мой резервуар слез опустел, и я хватал ртом воздух, делая глубокие, судорожные вдохи.

– Бог ты мой. Должен сказать, хотя я был не прав, твоя реакция оказалась крайне неожиданной. Теперь все в порядке? – Я кивнул, утирая нос рукавом. – Тогда я рад. Не стоит и говорить, что сегодняшний урок лучше закончить.

«Извините, мсье», – написал я.

– Не нужно извиняться, petit monsieur. Мне ясно, что здесь скрыто еще многое другое. Поможет ли тебе дружеское ухо или, вернее, пара дружеских глаз? Ведь мы оба эмигранты, и, даже если мы кричим друг на друга, между нами существуют вечные узы.

Я начал писать и снова остановился. Вероятно, подействовала внутренняя химия, вызвавшая слезы, но теперь я ощущал невероятное спокойствие. Что плохого может случиться, если я заговорю? Вероятно, это приведет к моей смерти, но тогда я хотя бы окажусь в загробном мире вместе с мамой, а может быть, и с отцом. Все казалось абсолютно и прекрасно бессмысленным. Желание облегчить душу наконец одержало верх над здравомыслием, поэтому я совершил немыслимое. Я открыл рот и заговорил.

– Если вы пожелаете выслушать меня, мсье, то я расскажу свою историю, – сказал я на языке моей матери.

Мсье Иван пристально посмотрел на меня.

– Я дал тебе слово…

– Я живу недолго, но история длинная. Едва ли я смогу рассказать ее целиком за десять минут, оставшиеся до конца урока.

– Нет, конечно же, нет. Так давай я освобожу место в своем рабочем графике. Это очень важно. Как насчет твоей мадам Эвелин? Я оставлю ей записку в приемной, что собираюсь продлить сегодняшний урок для подготовки к концерту.

Он так резко вскочил с места, что едва не опрокинул свой стул.

– Спасибо, мсье Иван.

Пользоваться голосом было все равно, что напрягать мышцу, утратившую тонус после долгого постельного режима. Это казалось странным, как будто мой голос принадлежал кому-то другому. Разумеется, время от времени я шепотом говорил сам с собой, напоминая себе, что еще не утратил дар речи, а несколько недель назад вслух поблагодарил мсье Ландовски. Но слова, с которыми я обратился к мсье Ивану, были моей самой длинной речью за последний год.

– Мне зовут… Бо, – сказал я. – Меня зовут Бо. Меня. Зовут. Бо.

Мой голос стал заметно глубже, чем был раньше, но даже не начал ломаться. Очень странное ощущение.

Мсье Иван вернулся в комнату.

– Хорошо, все готово. – Он опустился на стул и жестом предложил мне начинать.

Я закрыл глаза, сделал глубокий вдох и рассказал ему правду.

История заняла большую часть следующего урока. Мсье Иван сидел тихо, с широко раскрытыми глазами, совершенно поглощенный шокирующими подробностями моего рассказа. Когда я наконец замолчал, поведав о том, как Бел нашла меня под живой изгородью мсье Ландовски, наступила потрясенная тишина.

– Боже мой, боже мой, боже мой… – повторял мсье Иван, качая головой и обкусывая ногти, он явно приходил в себя. – Юный Бо… или не Бо, как мы оба знаем… у меня просто нет слов.

Он встал и так крепко обнял меня, что выдавил воздух из моих легких.

– Но я понимаю! Мы эмигранты, и нам приходится быть сильными, Бо. Сильнее, чем все остальные.

– Мсье Иван, если кто-то узнает…

– Пожалуйста, petit monsieur. У нас с тобой общая родина. Помни, я хорошо знаю страну, из которой ты пришел, и страдания, которые ты пережил. Клянусь могилами моих родителей, я никому не скажу ни слова о том, что узнал от тебя.

– Спасибо, мсье.

– Должен добавить: я убежден, что твои родители очень гордились бы тобой. Твой отец… ты действительно веришь, что он еще жив?

– Не знаю.

– А… вещь, о которой ты упомянул, она по-прежнему у тебя?

Пожалуй, это была единственная часть моей истории, которую я утаил от мсье Ивана. Я знал, что алчность развращает и превращает разумных людей в безумцев. Он ощутил мое колебание.

– Заверяю тебя, я не испытываю интереса к этой вещи. Хочу лишь сказать, что ты должен защищать ее во что бы то ни стало. Не из-за ее материальной ценности, как ты понимаешь, а потому, что ее вполне можно будет использовать в качестве предмета для сделки ради спасения твоей жизни.

– Да. Я так и сделаю.

– Рад это слышать. А теперь, будь добр, расскажи мне об Элле. После всего, что ты вынес, я понимаю, как важно иметь такого друга.

Я поведал ему историю Элле.

– Она совершенно особенная, мсье Иван, если остается такой храброй и доброжелательной, несмотря на обстоятельства. Думаю, она немного похожа на силу тяготения, привлекающую к себе все остальное.

Мсье Иван издал добродушный смешок.

– Ах, Бо, я понимаю. Однако думаю, что она привлекает к себе не все остальное, а главным образом тебя. Бог тебе в помощь, молодой человек, ибо ты влюблен, как будто у тебя без того мало проблем!

– Не знаю, может ли десятилетний мальчик быть влюбленным в кого-то.

– Не глупи, petit monsieur! Разумеется, да! Любви все возрасты покорны. Она держит тебя в своей власти, и отныне ты ее раб.

– Мне очень жаль.

– Жаль? Прошу тебя, ни о чем не жалей! Это скорее повод для радости. Честно говоря, если бы ты был постарше, я бы налил нам водки, и мы бы еще долго говорили о твоей возлюбленной.

– Вы встретитесь с ней, мсье Иван?

– Если я обнаружу, что ты поделился со мной хитроумным вымыслом, чтобы провести свою подружку в консерваторию, то обрушу на тебя адское возмездие… – Он удержал мой взгляд, а потом расплылся в широкой улыбке. – Я шучу, petit monsieur. Разумеется, мы послушаем ее. Мсье Туссен учит играть на флейте, а мсье Мулен – на скрипке. Мы устроим ей прослушивание. Но не стоит и говорить, если мы сумеем организовать ее обучение, то профессора не станут работать бесплатно.

– Об этом позаботится щедрая дама из сиротского приюта.

– Вот и хорошо. Я все устрою и сообщу во время твоего следующего визита. Следует ли мне ожидать, что когда ты вернешься, то снова станешь немым?

Я немного подумал.

– Нет, мсье Иван. Как вы сказали, у нас общая родина.

– Спасибо за доверие, petit monsieur. Ты не пожалеешь об этом. – Я кивнул и потянулся к дверной ручке. – И еще одно. Ты рассказал мне все, но не назвал своего настоящего имени. Поделишься им со мной?

Я сказал свое имя.

– Да, теперь все ясно.

– Что ясно?

– Почему ты чувствуешь бремя всего мира на своих плечах.

* * *

В конце концов прослушивание Элле оказалось формальностью. Мсье Иван недвусмысленно намекнул на это, когда мы встретились в следующий раз.

– Маленький Бо, мне пришлось использовать ложь во спасение, чтобы твоя возлюбленная получила гарантированное прослушивание.

– Она не моя возлюбленная, мсье Иван.

– А кто же? Так или иначе, профессора были далеко не рады тому, что консерватория превращается в детский сад.

– Что за ложь? – нервно осведомился я.

– Что твоя юная подруга связана с мсье Рахманиновым и он лично заинтересован в развитии ее музыкального таланта.

– Мсье Сергей Рахманинов?

– Точно. Настоящий гений, не так ли?

– Но я не понимаю, мсье Иван. Элле живет в сиротском приюте.

– Как бы выразиться потактичнее… Хотя мсье Рахманинов очень добрый и одаренный человек, он известен своими связями… со многими парижанками. Поэтому вполне правдоподобно, что мадемуазель Элле является плодом его связи с одной из таких женщин, и чувство вины вынуждает его принимать меры.

– Мсье Иван, я не уверен, что Элле сможет поддержать такой нелепый розыгрыш, – возразил я.

– Здесь не понадобится никакого розыгрыша. Я сообщил Туссену и Мулену, что юная дама не знает о своем происхождении, а мсье Рахманинов придет в ярость, если она узнает об этом. Я могу гарантировать их молчание; они не хотят расстраивать великого русского композитора.

– Мсье Иван…

– Бо, полагаю, ты хочешь, чтоб вы обучались одновременно? Разумеется, нам придется перекроить расписание уроков, а эта подробность насчет мсье Рахманинова гарантирует, что все пройдет гладко.

Я неохотно согласился поддержать план мсье Ивана при условии, что он косвенно обеспечит Элле еще один уровень защиты. Туссен и Мулен не осмелятся на резкую критику дочери Рахманинова. Хотя, должен признать, мысль о пятне на репутации великого композитора наполняла меня ужасом.

После наших уроков и перед возвращением в «Apprentis d’Auteuil» мы с Элле завели привычку покупать мороженое в маленьком кафе на авеню Жан-Жар, а потом гулять по набережной Сены. Эта привилегия была получена от мадам Ганьон, которая сохраняла неувядающую благодарность за то, что мне удалось обеспечить высшее музыкальное образование для ее подопечной. За последние недели мы раздвинули границы дозволенного, возвращаясь обратно все позже и позже. Иногда мы берем с собой книги и рисовальные принадлежности. Элле читает вслух, а я рисую. Я не считаю себя одаренным живописцем, но мои пейзажи постепенно становятся лучше.

Несколько дней назад Элле положила голову мне на плечо и стала пересказывать «Собор Парижской Богоматери» Виктора Гюго. Я прекратил попытки изобразить цветущий конский каштан и посмотрел на ее светло-русые волосы, а потом на спокойную реку. Лучи майского солнца танцевали на водных струях.

– Любовь подобна дереву: она произрастает сама по себе, ее корни находятся глубоко внутри нашего существа, и она продолжает властвовать даже над сердцем, которое обращено в руины, – процитировала Элле. – Это необъяснимо, но чем более она слепа, тем более привязчива. Она сильнее всего, когда совершенно неразумна… Думаешь, это правда, Бо? Люди могут быть ослеплены любовью?

Она посмотрела на меня. Я покачал головой и взялся за перо.

«Наоборот. Я думаю, любовь позволяет человеку открыть глаза».

Я удержал ее взгляд. Элле подняла голову и поцеловала меня. Поцелуй был более долгим, чем первый, ее теплые губы нежно прикасались к моим. Когда она отстранилась, я ощутил легкую невесомость, головокружение и приятное щекочущее чувство в животе. У меня вырвался невольный смешок, и Элле тоже рассмеялась. В приливе смелости я взял ее за руку. При каждом нашем следующем свидании я снова и снова делал это.

Она вселяет в меня ощущение безопасности. Раньше я думал, что это ощущение связано с теплым домом, с едой на столе и деньгами в банке. Но Элле научила меня, что можно спокойно обходиться без этого, пока ты вместе с…

После множества внутренних дискуссий и размышлений я пришел к определенному выводу.

Да, я полностью, безусловно и безнадежно влюблен в Элле Лепэн.

15

Надеюсь, моя способность к прозаическим излияниям не уменьшилась за последние несколько месяцев. По правде сказать, решившись заговорить с мсье Ландовски несколько месяцев назад, я не ощущал потребности вести дневник ради моего доброго хозяина, и если вы каким-то образом читаете эти строки, то обратите внимание, что я оставил привычку вставлять благодушные замечания ради ублажения любопытных глаз. Это потому, что я стал полностью доверять членам семьи Ландовски. Они продолжают кормить меня и обеспечивать крышу над головой.

Я нахожу целебным поверять бумаге мои сокровенные мысли. Разумеется, большинство людей могут выразить их в разговоре с другом или членом семьи, но, когда я начинал, у меня не было такой роскоши. Теперь я могу беседовать с мсье Иваном, который умеет хранить секреты. В начале осеннего семестра он поделился со мной некоторыми соображениями.

– Бо, у меня было время подумать о твоем прогрессе во время летних каникул. Многие бы позавидовали твоей жизни: учеба в Парижской консерватории, возможность работать рядом со всемирно знаменитым скульптором… не говоря уже о благосклонном внимании некой голубоглазой блондинки.

Я покраснел.

– Да. И я очень благодарен за это, мсье Иван.

– Тем не менее… нам до сих пор не удалось научиться расправлять плечи.

– Что вы имеете в виду?

– Я убежден, что ты сможешь стать виртуозом. Твои музыкальные способности далеко превосходят способности тех, кто зарабатывает игрой себе на жизнь.

– Спасибо, мсье Иван.

– Но твои плечи – это проблема, которую так просто не решить.

– Ох. – Его непредвзятая оценка была острее кинжала.

– Не падай духом, юный Бо. Разумеется, я буду продолжать твое обучение. Но я настаиваю на расширении репертуара. – Он встал и подошел к большому футляру у стола. – Ты заметно подрос за это лето, и это очень поможет нам. – Я смотрел на футляр. – Что ты думаешь насчет виолончели, Бо?

У меня не было особого мнения, и я честно признался в этом.

– Это чудесный инструмент, необыкновенно глубокий и полнозвучный. У него широкий тональный диапазон: от сурового, торжественного басового регистра до страстных вспышек в верхнем регистре. Как по мне, так он немного похож на тебя. Ты познал огромную боль и страдания, однако в тебе есть нечто героическое. Я невольно думаю, что, несмотря на все, тебе суждено стать великим.

– Виолончелистом? – простодушно спросил я.

Мсье Иван добродушно усмехнулся.

– Возможно, виолончелистом. А может быть, кем-то другим. Я хочу сказать, что виолончель обладает свойством раздвоенной личности. С одной стороны, это мощный, хотя и меланхоличный басовый инструмент, но с другой стороны, она может возвышаться до героического тенора. Думаю, она подойдет для тебя.

– Я никогда не играл на таком большом инструменте, мсье Иван. Но, конечно, я готов попробовать все, что вы предлагаете.

– Хорошо. Лучшая часть моего замысла состоит в том, что виолончель удобно размещается между ногами. Тут не будет надобности напрягать плечевые мышцы, чего от тебя требует скрипка. Это мой второй инструмент, так что я сам буду учить тебя.

Так я начал играть на скрипке по вторникам и на виолончели по пятницам. Сначала было странно помещать такой крупный инструмент между ногами и держать смычок на уровне живота. Но я всей душой предался новому занятию и был доволен своим прогрессом. Разумеется, у меня не было собственной виолончели, поэтому я не мог заниматься дома. С другой стороны, это обострило мое восприятие и усилило желание получать максимальную пользу от уроков в консерватории.

Сегодня я решил снова взяться за перо, потому что наступил канун Рождества, а мой отец говорил, что это время для размышлений о прошедшем годе и о том, какой след оно оставило в вашей жизни. В этом смысле я много думал о Бел… хотя, наверное, не так много, как мсье Бройли, который был безутешен после своего возвращения из Бразилии. Не стоит и говорить, что я продолжал помогать в мастерской, между тем как Лорен, хотя и присутствовал физически, мысленно витал в иных местах. Несколько дней назад он услышал, как я играю «Утреннее настроение»[13]13
  Часть музыкальной сюиты «Пер Гюнт» Эдварда Грига. (Прим. пер.)


[Закрыть] на скамье перед мастерской, и подошел ко мне со слезами на глазах.

– Где ты научился так играть?

Я молча посмотрел на него.

– Кто дал тебе скрипку? Ландовски?

Я кивнул.

– Понятно, – тихо сказал он. – Как любой художник, ты говоришь через свое творчество. Действительно, у тебя есть талант. Настоящее сокровище, правда?

Я улыбнулся, снова кивнул, и мсье Бройли положил руку мне на плечо. Потом он помахал мне на прощание и побрел заливать свое горе в барах Монпарнаса, где он проводил все время, свободное от работы.

Вчера ночью меня разбудил странный скулящий звук за окном. Я посмотрел на часы: было начало третьего. Если только Дед Мороз не сделал особенно раннюю остановку в мастерской Ландовски, то звук принадлежал более реальному персонажу. Я достал кожаный кошелек, который перед сном прятал между ног, и повесил его на шею. Потом приоткрыл окно и выглянул во двор, где заметил фигуру мсье Бройли и несколько бутылок рядом с ним. Я пришел к выводу, что любые попытки заснуть будут тщетными, а отец учил меня, что перед Рождеством нужно искать возможности, чтобы помочь своим собратьям. Я надел самую теплую куртку, потом тихо спустился вниз и вышел из дома. Во дворе я пошел на звук и вскоре обнаружил мсье Бройли, обхватившего голову руками. Мне показалось благоразумным, что он решил выплакаться под моим окном на заднем дворе, а не под хозяйскими окнами перед домом.

Приближаясь к нему, я старался побольше шуметь, чтобы он заметил меня и в своем алкогольном ступоре не принял за призрак прошлого Рождества. Это возымело желаемый эффект, и Бройли круто развернулся, опрокинув бутылку. Я рефлекторно приложил палец к губам и оперся щекой на ладонь, изобразив «сон».

– Извини, Бо. Я разбудил тебя? – Я кивнул. – Боже, как мне стыдно.

Я уселся рядом с ним, и он с легкой озадаченностью уставился на меня.

– Уверяю тебя, теперь я буду вести себя тихо. Пожалуйста, возвращайся в постель.

Я указал на луну, а потом на сердце мсье Бройли.

– Мсье Ландовски великодушно разрешил мне остаться при нем, хотя в данный момент от меня не больше пользы, чем от растаявшего шоколада. – Бройли горько усмехнулся. – Он даже согласился послать меня в Бразилию, хотя прекрасно знал, что мое намерение не ограничивалось безопасной доставкой статуи Христа. Он великий человек.

Я указал на себя.

– Совершенно верно. Он по-человечески обошелся с нами обоими. – Бройли посмотрел на меня. – Ты заметно подрос, пока меня не было. И не только физически. Приятно видеть, как ты начинаешь взрослеть. Бел была бы очень рада… если бы я только мог рассказать ей.

Я приподнял брови и пожал плечами.

– Хочешь знать, что случилось? Честно говоря, я сам до сих пор стараюсь это понять. Мы были вместе в Рио, но мы оба знали, что я должен буду вернуться в Париж. Я не мог упустить возможность, предоставленную мсье Ландовски. Я умолял Бел уехать со мной и бросить этого жалкого слизняка Густаво. Я думал, что она выберет меня, Бо. Но этого не случилось, вот и все. Наверное, я никогда не пойму, почему.

Бройли заплакал, и я положил руку ему на плечо.

– Насколько мне известно, после моего отъезда ты нашел себе подругу?

Я сочувственно кивнул.

– Теперь ты не представляешь свою жизнь без нее?

Я покачал головой.

– Тогда, наверное, ты сможешь понять, какая судьба меня постигла. – Бройли снова расплакался. – Ты лучше других знаешь доброту Бел. В конце концов, без нее тебя бы здесь не было.

Это не вызывало сомнений. Честно говоря, я был немного удивлен, что мсье Бройли вообще вернулся в Париж. Судя по моим наблюдениям за Бел и Лореном в мастерской, они были влюблены друг в друга. Если бы я мог заключить пари, то поставил бы все на то, что они сбегут и найдут убежище в каком-то далеком уголке, где будут счастливы друг с другом. Разумеется, я уже усвоил, что иногда любви бывает недостаточно, чтобы удержать людей вместе.

– Знаешь, она даже не пришла попрощаться со мной. Вероятно, это показалось ей слишком болезненным. В конце концов, она прислала свою горничную вместе с этим. – Бройли сунул руку в карман и достал нечто белое и гладкое. – Знаешь, что это такое, Бо?

Я прищурился и разглядел в лунном свете то, что показывал Лорен.

– Это мыльный камень от внутренней облицовки статуи Христа. Среди рабочих появилась традиция писать на обороте послания о неувядающей любви, а потом запечатывать их навеки внутри статуи. Вот.

Он протянул мне камешек, и я поднес его ближе, чтобы рассмотреть надпись:

30 октября 1929 года

Изабелла Айрис-Кабрал

Лорен Бройли

– Я много думал о ее решении вручить мне этот камень. Поступив таким образом, она решила не связывать нас узами вечной любви. Поэтому я не хочу, чтобы этот камень оставался у меня. Пожалуйста, возьми его себе.

Я попытался втиснуть камень обратно, но Лорен отказался принимать его.

– Наверное, ты не понимаешь, Бо. Если появление статуи Христа будет таким великим событием, как я ожидаю, этот маленький камешек однажды станет ценной реликвией. Это подарок. Возможно, в будущем ты продашь его. – Лорен встал, слегка покачиваясь, и уперся рукой в стену. – Или ты навсегда сохранишь его как напоминание о том, что нельзя терять любимого человека. Иначе ты станешь таким, как я!

Я тоже встал.

– Утрата любви – это проклятие, Бо. Это очень больно. Это не только душевные переживания: само твое существо изнывает от боли. Надеюсь, что тебе никогда не придется испытать ничего подобного.

Он наклонился, подхватил бутылку с остатками вина и сделал большой глоток, а потом посмотрел на луну.

– Как странно, тебе не кажется?

Я вопросительно посмотрел на него.

– Сейчас она на другом краю света, но видит то же самое. – Лорен закрыл глаза и немного постоял в тишине. – Спокойной ночи, маленький Бо. Надеюсь, я еще поработаю в мастерской рядом с тобой. И счастливого Рождества!

С этими словами Лорен Бройли побрел в ночь.

Я вернулся в свою спальню и положил камешек в кошель рядом с предметом, который продолжал охранять. Потом забрался в постель и снова спрятал кошелек между бедер. Боль, которую испытывал Бройли, была глубокой и беспощадной. Я вознес безмолвную молитву Семи Сестрам, чтобы они присматривали за ним… и за Бел.

* * *

Рождество было волшебным. Я был изумлен, когда под большой елкой, великолепно украшенной свечами и бумажными орнаментами, нашелся подарок и для меня.

– Дед Мороз был очень тронут твоей помощью мсье Ландовски, пока мсье Бройли находился в отъезде, поэтому решил вознаградить тебя, – с улыбкой сказала мадам Ландовски.

Пакет имел узнаваемую форму. Я осторожно снял коричневую оберточную бумагу, потом расстегнул большой кожаный футляр. Внутри лежал один из самых великолепных инструментов, какие мне приходилось видеть. У виолончели была гладкая сосновая верхняя дека, блестящие кленовые обечайки и нижняя дека. Она была так хорошо отполирована, что я видел в ней собственное отражение, а когда я целиком вынул ее из футляра, вокруг распространился приятный аромат миндаля и ванили.

Мсье Ландовски положил руку мне на плечо.

– Она изготовлена немецким мастером Г. А. Претцнером, поэтому, при надлежащем отношении, прослужит тебе всю жизнь. Мсье Иван предсказывает, что ты будешь быстро расти, поэтому я думаю, что взрослый размер вполне уместен. – Мадам Ландовски покосилась на мужа. – Я хочу сказать, что Дед Мороз попросил меня позаботиться об этом.

Я благодарно обнял его.

Но щедрый подарок был еще не лучшим событием того дня. Вся семья знала об Элле благодаря частым беседам мсье Ландовски с мсье Иваном. В результате они любезно предложили мне пригласить ее на рождественский ужин. Хотя сначала я нервничал, это оказалось радостным событием, и моя душа ликовала, когда я смотрел на собравшихся за столом людей, которые так много значили для меня. Элле, конечно же, проявила себя с лучшей стороны, пленив Ландовски своим обаянием и непринужденностью.

После еды в комнате воцарилось меланхолическое настроение. Члены семьи Ландовски один за другим выходили из-за стола, чтобы устроиться на одном из диванов в гостиной с книжкой, головоломкой или за тихой беседой. Мы с Элле помогли вымыть тарелки, а потом надели пальто, и я отвел ее на скамью перед мастерской.

Я взял Элле за руку и собрался с духом. Последние несколько недель я планировал этот момент и предвкушал его. Наступило Рождество, Элле была рядом, и я знал, что мне хочется сделать. Я посмотрел на своих лучезарных небесных покровительниц с просьбой дать мне сил, и слова, которые я так долго хотел произнести, наконец сорвались с моих губ.

– Я люблю тебя, Элле.

Она крепче ухватила мою руку и распахнула глаза.

– Скажи, что мне это не снится, Бо.

– Нет, не снится, – ответил я.

Она просияла.

– А я и не думала, что сплю! – Она рассмеялась и обняла меня. – Здравствуй, Бо!

– Здравствуй, Элле. – На меня накатила волна эйфории. – Я люблю тебя.

– Я тоже тебя люблю! – Она едва не взвизгнула от восторга. – Ох, Бо, я так долго ждала, когда ты заговоришь со мной. Я знала, что ты можешь! Но скажи, почему это заняло у тебя столько времени?

Я посмотрел в ясное парижское небо, где мерцали Семь Сестер.

– Прежде чем я объясню, почему дал обет молчания, скажи мне… Ты знаешь о звездном скоплении Плеяд, Элле?

Она покачала головой, словно не в силах поверить, что мы на самом деле разговариваем друг с другом.

– Нет… Должна признаться, я не знаю.

– Не могу придумать лучшей темы для нашего первого разговора. Я так долго не мог поделиться их историей!

Она положила голову мне на плечо.

– Тогда расскажи мне, Бо.

– Видишь ту яркую звезду на небе? Там, прямо над церковным шпилем?

– Да. Какая красивая!

– Ее зовут Майя. Теперь, если присмотреться, ты увидишь другие яркие звезды вокруг нее, расположенные в форме убывающего полумесяца.

– Я вижу…

– Это шесть других сестер: Альциона, Астеропа, Тайгете, Келено, Электра… и Меропа, потерянная сестра.

– Потерянная сестра? Почему ее так называют? Я ее вижу.

– Да, это интересно. Могу лишь предположить, кто когда-то она пропала, но потом ее нашли. Мне нравится думать о ней как о звезде, которая дает надежду. А слева от Меропы есть еще две звезды, одна над другой. Присмотрись. Меньшая – это Плейона, а большая… это Атлас. – Я глубоко вздохнул. – Это родители Семи Сестер.

– Ты говоришь о них как о реальных людях, Бо.

– А кто мы такие, чтобы сомневаться в их существовании? Легенда гласит, что, когда их отец был обречен нести на своих плечах бремя всего мира, неутомимый Орион устроил охоту за сестрами. Поэтому всемогущий Зевс превратил их в звезды, чтобы утешить Атласа.

Ее глаза сверкали, когда она смотрела на небо.

– Как прекрасно!

– Да. Само собой, есть и другие толкования, далеко не такие романтичные. Но я решил верить в эту историю. – Я посмотрел на Элле. – Большую часть жизни я провел в одиночестве, но надо мной всегда светили звезды. Это мои защитники. – Я опустил голову. – Так говорил мой отец.

– Твой отец? Где он, Бо?

Я покачал головой.

– Не знаю. Я уже больше года не видел его. Я отправился в путь, чтобы найти его, но… хотя это трудно признать, я больше не верю, что он жив.

– А твоя мать?

– Умерла.

– Мне очень жаль, Бо.

Я осмелился положить руку ей на плечо.

– Ты всю жизнь была сиротой.

– Поэтому я так сочувствую тебе, Бо. – Она погладила меня по щеке. – Правда, мне очень жаль.

У меня в горле встал комок.

– Спасибо, Элле.

– Так скажи мне… Почему ты сегодня решил заговорить со мной? Ты мог сделать это в любое время, дорогой!

Я немного подумал над ее вопросом.

– В конце концов, сегодня Рождество. Этот день напоминает, что мы живем только раз и не должны тратить впустую ни одного момента.

– Чрезвычайно мило, но совершенная чепуха. Прошу тебя, пока мы здесь одни. Скажи правду.

Я снова посмотрел на звезды. Их безмолвное величие придало мне уверенности.

– Я молчу, потому что боюсь сказать слова, которые навлекут на меня большую беду.

– Ох, Бо. Молчание защищает тебя, но от чего?

– Я нахожусь в бегах, Элле. Я прячусь от человека, который поклялся убить меня. Единственное, что сейчас защищает меня, – это мое местонахождение, преследователь не знает, где я. Если я заговорю, то эта информация может дойти до него, а я не хочу идти на такой риск.

– Боже мой, Бо. Кто хочет убить тебя?

Я немного помедлил.

– Другой мальчишка.

– Мальчишка? Бо, почему ты не сказал об этом раньше? Мне бы очень хотелось познакомиться с ним. Знаешь, чего боятся маленькие мальчики больше всего на свете? Более взрослых и умных девочек. Ты же видел, как я справилась с Морисом и Жандретом.

Ее доброта глубоко тронула меня.

– Спасибо за предложение защитить меня, Элле. Но, при всем уважении, такие мальчики, как Морис и Жандрет, тут ни при чем. Тот парень, от которого я сбежал, считает, что я совершил нечто ужасное, и это делает его очень опасным.

– Насколько опасным может быть один подросток?

– Он считает меня виновным… в смерти одного человека.

– Правда? – ахнула Элле.

– Да. – Наши взгляды встретились, и в разговоре наступила неловкая пауза.

– Ты… убил этого человека?

– Нет. Но тот парень не верит в мою невиновность. Поэтому я был вынужден бежать от него. Боюсь, я обречен на скитания до конца моих дней.

– Где он сейчас? Во Франции?

– Нет, не думаю. Надеюсь, между нами еще остается несколько стран.

– Несколько стран, Бо? Ты пересекал границы?

Я серьезно кинул.

– Я бежал от него и одновременно искал своего отца. Отец отправился в Швейцарию, где он родился, в попытке спасти мою жизнь… и семью того мальчика. Именно туда я хотел попасть, когда меня обнаружили под забором больше года назад.

– Бо… тут много непонятного. Как этот мальчик, кем бы он ни был, может узнать, где ты находишься?

– Есть нечто особенное. – Я набрал в грудь побольше воздуха и снял с шеи кожаный кошелек. – Эта… вещь… причина всех несчастий.

Я осмотрелся по сторонам и убедился, что вокруг нет любопытных глаз, потом достал предмет из кошелька. Даже в темной ночи, испачканный в клее и обувной смазке, он заблестел у нас перед глазами.

– Бо… – потрясенно прошептала Элле.

Я поднял его, чтобы она могла разглядеть.

– Это алмаз.

– Не может быть. Он такой огромный.

– Уверяю тебя, он настоящий. Тот, другой мальчик, считает, что я украл алмаз у его матери и убил ее. – Элле прижала ладонь ко рту. – Пожалуйста, поверь, что это абсолютная неправда. Но, пока камень у меня, тот парень не остановится ни перед чем, чтобы убить меня и забрать его. Он умен…

– Как ты?

Я выдавил улыбку в ответ на ее добрые слова.

– Пожалуй. Ты понимаешь, почему я изображаю немого, Элле? И почему ты никому не должна рассказывать о том, что узнала сегодня вечером?

Я убрал алмаз в кошелек и закрепил его на шее.

– Ты должен рассказать мне твою историю, Бо. Всю, до конца.

Я покачал головой.

– Она длинная и горькая.

Элле выпрямилась и заговорила строгим тоном:

– Посмотри на меня. Я – твоя Элле, и я люблю тебя сильнее, чем кого угодно. Я обещаю хранить твой секрет до самой смерти. Клянусь тебе в этом перед Семью Сестрами.

По правде говоря, я жаждал поделиться с нею всеми подробностями. Но я считал себя обязанным предупредить ее о последствиях.

– Элле, – начал я, – с тех пор, как ты появилась в моей жизни, я снова чувствую себя живым. Я получаю удовольствие от аромата крепкого кофе мсье Ландовски, от теплого одеяла, от плеска волн Сены. И все потому, что я встретил тебя.