Текст книги "Красный цветок (сборник)"

– А-а, понятно! Пришёл, значит, лишние думы на мою голову валить. И, наверно, самые тяжкие?

– Да, тяжко мне. Не только голова, но и сердце переполнено. Совсем пропаду, если не поможешь.

У девушки заалело лицо, ресницы задрожали, видно было, что она придала словам парня очень глубокое значение. Чтобы скрыть волнение, она повернула голову к приближающемуся трамваю и зашагала впереди. Муртаза оглядел её восхищённым взглядом: волнистые русые волосы, рассыпанные по плечам, ладную фигуру в лёгком бежевом брючном костюме, тонкие загорелые запястья из-под коротких рукавов.

Народу в трамвае было много, они протиснулись в угол задней площадки.

– Ну как, удачная была поездка? – спросил Муртаза.

– Всё отлично. В шести деревнях была, везде повстречалась с нужными людьми, со всеми договорилась.

– И все приняли твои проекты без оговорок?

– А куда им деваться? – засмеялась Илюса. – Без нас никак!

И правда, в последнее время сельчанам без таких, как Илюса, невозможно стало обходиться. Недавно вышел закон, требующий экологической безопасности всякой хозяйственной деятельности, ещё раз осложнивший жизнь руководителей села. Загрязнять окружающую среду нельзя. Если не будет заключения эколога и подписанного им проекта, нельзя работать ремонтным мастерским – там на землю течёт мазут, нельзя топить котельные – из печи идёт дым, нельзя содержать фермы – оттуда сочится навозная жижа, часто в речку, вблизи протекающую. Не будет требуемых документов – штрафами задушат.

Срочно потребовались экологи. Много экологов. Илюса – санитарный врач, а значит, и эколог. Отец её – Ильдар Бадретдинов – журналист, имя известное, многие обращаются за помощью к нему. Как не помочь бедолагам! Вот и ездит эколог Бадретдинова по деревням. Берёт пробы дыма из труб, соскребает толику земли со двора мастерских, измеряет навозные кучи возле ферм, составляет научно обоснованные, жизненно важные для сельских работяг документы. С заключениями, предложениями, разрешениями. По толстой папке на каждое хозяйство.

Трамвай шёл вперёд, народу набивалось всё больше, их прижали со всех сторон. Но это не причиняло им неудобства. Даже наоборот, стоящие вокруг люди с равнодушными лицами как будто образовали для них укромный уголочек, такой тесный, что девушка оказалась в объятьях Муртазы – он с двух сторон ухватился за поручень руками. Никто на них внимания не обращает, так было хорошо полушёпотом и тихим смехом поговорить. Илюса с шутками рассказывала о своих приключениях, о спорах с представительными мужчинами. Она считала, что в сельских районах недопустимо много земли и рек загрязняется, и была абсолютно убеждена, что это нужно и можно исправить: очистить загрязнённое, сохранить в первозданном виде ещё нетронутое. «Да разве это возможно – чтоб дрова рубили и щепки не летели? – думалось ему. – Мечтательница! Думаешь, что все земли и воды можно очистить от нечистот, а все души людские – от скверны… Невозможно это! Понятно же, что проводят очередную кампанию. Пошумят, поморочат голову людям дела, отнимут у них сколько-то денег на проекты, на штрафы, этим всё и закончится…»

Так думал Муртаза, но вслух не возражал. Когда она говорила, слова были не так уж важны. Его шею ласкало нежное дыхание, голос, радостный, трепетный, проникал в душу как сладостная песня. Ох, как он соскучился по этому голосу! Как он мог жить без неё целых десять дней?

А ведь при первой встрече она не понравилась ему. Да и не до девушек было тогда.

Это случилось в то время, когда на заводе опять приостановили работу. Началось массовое сокращение. Стараниями начальника цеха Муртазу всё же не уволили, просто перевели на должность инженера по безопасности труда. К несчастью, не прошло и месяца, как произошли два несчастных случая.

…Одним утром пятерых слесарей нашли лежащими на полу. Двое уже не дышали, трое были в бесчувственном состоянии. Рядом валялись пустые железные банки и бумажные пакеты от соли. Это объяснило всё: бедолаги отравились клеем «БФ-88». И раньше поговаривали, что пьянчуги, не найдя спиртного, даже технического спирта, хватаются за клей. Смешивают его с водой и солью, долго взбалтывают, процеживают… Но до сих пор дело не доходило до смертельного исхода.

Все были в шоке, дело приняло крутой оборот. Не успели закрыть ворота за машинами «скорой помощи», увозившими потерпевших, появились чёрные «Волги» и серые «Жигули». Приехали высокие начальники, создали комиссию и первым делом взяли Муртазу за шиворот: «Инженер по безопасности труда куда смотрел?» Отнесли в заводскую лабораторию несколько банок клея и пачек соли, велели в точности повторить то, что делали безголовые слесари. Девчонки смешивают, взбалтывают, трясут банки, а в глазах ужас, на лицах отвращение. Получается такая гремучая смесь, что даже удивительно, как те дурни не превратились в чёрные головешки!

Сами виноваты, и дети знают, что пить клей нельзя!

Примерно в таком роде рассуждали и члены комиссии, собравшиеся в просторном кабинете директора. Но тут вскочила с места незнакомая молодая девушка.

– Легко валить всё на покойников! Они не могут себя защищать, – почти крикнула она. – Надо стыд иметь! За всё, что случается на территории завода, отвечать должны руководители! На то они и поставлены!

От её тонкого, резкого, взволнованного голоса все встрепенулись, и тучи над головой Муртазы, уже начавшие было расходиться, снова сгустились. Девушка оказалась представителем комитета экологического контроля горсовета.

– Инженер по безопасности не может дни и ночи проводить на заводе, – возразил ей Муртаза. – Тут нет нянек бородатым недорослям.

– Если не умеете толково объяснить, убедить, то будьте за няню!

– Что объяснять? Что клей пить нельзя?!

Но слова девушки произвели впечатление, некоторые из сидевших в кабинете поддержали её: что бы то ни было, нельзя допускать гибель людей на рабочем месте. И из туч ударила молния, хорошо хоть не прямо в макушку: комиссия установила частичную вину инженера Асанина и вынесла ему строгое предупреждение.

Всякий руководитель скажет: встреча с санитарными врачами и экологами не сулит ничего приятного. Муртаза разузнал: навлёкшую на него наказание балаболку звали Илюса. По фамилии Бадретдинова. После окончания санитарного факультета мединститута работает всего год. «Молода, зелена, – подумал о ней Муртаза. – Такие обо всём по книжкам судят. Намучаешься с ними, пока научатся понимать что-то в жизни».

Ждать, пока они поумнеют, накладно, поэтому многие ищут способы как-нибудь договариваться. Смягчить их сердца, застить глаза, чтобы не видели чёрных пятен на их светлых деяниях. Часто это удаётся к обоюдному удовольствию: и работа проверяемого идёт своим чередом, и карман проверяющего не пустует.

Но это не о Бадретдиновой речь, она была на редкость неуступчива. И ведь обойти её невозможно, как-никак работник горсовета, в любое время может прийти с проверкой.

Иные приятели намекали Муртазе, многозначительно улыбаясь:

– Да неужели не можешь найти подхода к девушке? Ты же парень видный!

Некоторые, догадываясь, что Муртаза до сих пор девственник, со скабрезной ухмылкой показывали руками, как надо девушку хватать и где щупать.

Они не знали Илюсу! Это нежное создание, которое родители нежили и холили, как драгоценный цветок, не выносило никаких грубых прикосновений. Им должно было восхищаться только на расстоянии.

Это понял Муртаза, когда сопровождал её по заводской территории. Да, именно он, инженер по безопасности труда, обязан был оказывать ей помощь и содействие во время экологических проверок.

Проходя вдоль бетонных стен длинных производственных помещений по асфальту, пестревшему пятнами мазута, они не уставали спорить. Илюса с возмущением указывала тонким пальцем на извергающийся из высоченной трубы факел и тянущийся сизый дым от него, на лоснящиеся чёрные лужи на земле. Муртаза же старался сосредочить её внимание на рядах тополей вдоль дорог, на цветочных клумбах возле лаборатории.

Он сам не заметил как, но со временем эти словесные дуэли стали ему нравиться. И даже стали милым украшением скучного бытия. Или как необходимые горчица или перец на столе – приправы острые, горькие, но без них самая изысканная еда не так аппетитна.

И что самое удивительное, причиной к их дружескому сближению стало очередное печальное происшествие. Один из грузчиков ночной смены во время выгрузки из железнодорожного вагона пустых бочек вдруг потерял сознание и был доставлен машиной «скорой помощи» в больницу. Дежурный врач нашёл домашний телефон начальника цеха, разбудил его и требовательно спросил: «Тут привезли вашего грузчика, отравился, когда выгружал бочки. Что вы в них возите? Нам надо знать, чем он отравился. Иначе лечить невозможно». «Это государственная тайна», – ответил сонный начальник. «Да вы что? Какая, к чёрту, тайна, когда речь идёт о жизни человека! Ведь он может умереть!» – «Я не имею права разглашать гостайну…» – «Да вы люди или нет?» Доктор выругался. Но что от этого толку?

К утру больной умер. В историю болезни написали слова: «Неясная этиология». Это означало, что причина возникновения хвори, приведшей к смерти, не установлена.

На заводе же, как водится, начались поиски виновных. Правда, на этот раз не стали создавать большую комиссию, обсудили, так сказать, в узком кругу. Муртаза со страхом ожидал, что гром грянет именно над его головой. Но в этот раз, как ни странно, в его защиту встала эколог Бадретдинова.

– Все инструкции и правила проведения работ вывешены на стендах на видном месте, беседы с рабочими проведены, респираторы, перчатки, сапоги, комбинезоны им выданы, – сказала она. Её слова обмыли душу Муртазы тёплой волной. Ведь именно для того, чтобы показаться перед ней молодцом, он и старался.

– А вы почему не сказали, что за ядовитое вещество было в бочках? – накинулась Бадретдинова на пожилого начальника цеха. – Одно ваше слово могло спасти жизнь человеку. Вы убили его! Именно вы! Судить за это надо!

– За неразглашение гостайны никого ещё не сажали, – не поднимая головы, пробормотал мужчина.

На минуту в кабинете воцарилась тишина. Да и что тут скажешь? «Респиратор, значит, был выдан? – тихо, как бы размышляя, спросил кто-то немного погодя. – Надо было этому бедняге надеть его. Бережёного Бог бережёт…» С этим трудно было не согласиться. И говорить дальше было не о чем. Никто не хотел раздувать дело, связанное с гостайной. В таких случаях лучше всего валить вину на покойного – всё стерпит и с собой в могилу унесёт.

Все тихо разошлись. Выйдя из здания, Илюса облокотилась на перила крыльца и наклонилась. Шедший чуть впереди Муртаза обернулся, подошёл и мягко дотронулся до её плеча.

– Из-за одного слова… Единственного… Если бы врачи знали, то наверняка спасли бы… Говорят, у него было двое детей. Теперь они сироты. – Она подняла голову, взгляд её был непонимающим, умоляющим. – Это гостайна… Ей же ведь от этого ничего бы не сделалось! А тут у человека жизнь оборвалась, у двух детишек судьба сломана. Как же это понимать?

«Да разве можно так переживать из-за людей, которых ты никогда в глаза не видел?» – удивился Муртаза и, заметив, что на её глазах накипают слёзы, нащупал в кармане носовой платок. Ему хотелось погладить ей лицо, порозовевшие, трепещущие нежные крылья милого носа. Но платок был помят, не очень свеж, и место как бы не очень подходящее для нежничанья. К тому же он боялся показаться слишком навязчивым.

– Врач не может оплакивать каждого умершего, – сказал несколько назидательно. – Слёз не напасёшься.

– Все врачи бездушные, что ли?

До сих пор Муртазе не приходилось близко общаться с врачами. Но у этого доктора сердце было чувствительное и душа на редкость отзывчива.

– Давай я тебя провожу…

Это вырвалось как-то само собой, неожиданно для самого Муртазы. Но девушка не возразила, спустилась с крыльца и со склонённой головой пошла по тротуару.

…После того случая они и стали встречаться. Но до этого дня отношения были просто дружескими. Только вот теперь, когда деревья оделись в зелень, когда отцвела черёмуха и зацвела сирень, и душа жаждала наслаждений, после того как они не виделись десять дней – о-о, какими долгими они были! – оба поняли, что солнце особенно ярко светит только для них двоих.

Трамвай оставил их посреди широкой улицы. Теперь надо спуститься в подземный переход, перейти на ту сторону улицы и идти пешком минут пятнадцать. Можно было проехать одну остановку на троллейбусе, но им хотелось растянуть дорогу. Муртаза, не чувствуя тяжести сумки, шагал широко, Илюса часто стучала высокими каблуками по асфальту.

– Давай посидим немножко вон на той скамейке!

Муртаза указал свободной рукой на уютный садик на углу улицы.

– Может, дойдём до дома? Там у нас тоже есть скамья.

– Это ты доходишь до дома. Дорога у тебя прямая. А я вот заблудился. Как в песне: «Заехал я в лес густой, окутанный ночною тьмой…» Это про меня…

– Случилось что-нибудь?

Муртаза тяжело вздохнул.

– О таком не говорят на ходу.

– Ну так давай посидим.

Садик был светлый, деревья посажены нечасто, зелень травы из угла в угол прорезали тропинки, выложенные плиткой. Клонившееся к западу солнце ласкало светом и теплом густые кроны кудрявых рябин, цветущих диких яблонь. В самой середине круглой клумбы цвели поздние тюльпаны. Они, словно желая досыта насладиться синевой прояснившегося неба, широко раскрыли красные лепестки-веки глаз и протянули тоненькие реснички-пестики.

Вокруг клумбы, под нежной тенью молодых, широко раскинувших ветви деревьев, стояли деревянные скамейки, выкрашенные в синий цвет. Они сели на ту, что была под крупнолистным боярышником.

– Мне было грустно, целые дни один, не к кому голову преклонить, – начал Муртаза.

– Почему один? А на заводе что?

– Да опять не работаем. Всех распустили аж на две недели.

– Это в нашем-то городе не найти куда пойти?!

Муртаза опустил голову.

– Я совершил путешествие, Илюса. В прошлое…

Последнее было произнесено многозначительно.

– В какое прошлое? – насторожилась Илюса. – И с кем там встречался?

– Хотел взглянуть на молодость моей матери. Я ведь тебе не рассказывал ещё о ней.

– Как нет? Говорил же, что она была красивая, весёлая, учительницей работала. Но когда тебе исполнилось девять…

Илюса смолкла.

– Да, мне было девять, когда она умерла. Что я знал о ней? Когда мальчики били меня, дразнили, что я сын арестантки, я считал виноватой маму. Отец утешал, говорил мне, что маму оклеветали, что за ней нет вины. Но ведь у него не было никаких доказательств! А судимость была… Теперь я хочу знать, за что её арестовали и судили. Я верю, точно знаю, что она была невиновна. Хочу восстановить её доброе имя. И не только это.

– А что ещё? – насторожилась Илюса, почувствовав в его голосе не присущую ему жёсткость.

– Хочу, чтобы те подлые твари, которые оговорили её, оклеветали, мучили в заключении, невинно осудили и сослали в ссылку, получили своё. Зло должно быть наказано! Хочу отомстить за всё! За её страдания и за мои унижения!

– Как?!

Муртаза уткнулся взглядом в красные цветы с золотистыми ресничками. Помолчал минутку и стал рассказывать о красном сундучке, обвитом золотистыми полосками. О фотографиях, тетрадках, записочках, хранившихся в нём. Потом о маминой подруге Фариде, об упрёке, высказанном ей. И о том, как пошёл по адресу стукача.

– И нашёл?

– Да.

– И что же ты ему сказал?

– Не помню.

– Как это?

– Злость затмила разум… Хотелось одного: мстить, мстить, мстить…

– И ты заявил в милицию?

– Зачем? Что она может делать с такими?

– И как же ты отомстил?

– Как мстят мужчины… Стукнул, пинал.

– Пинал? Так он же, наверное, старик уже! А если сломал ему что? Тебя же посадят!

– Пусть станет калекой! Пусть катится в ад! Туда ему и дорога!

– Это самосуд! За это сажают! Надо действовать по закону.

– Закон? Да нет в этой стране ни закона, ни обычая наказывать таких нелюдей. Хотя земля у них под ногами должна бы гореть. Не имеют они права ходить по ней. Если есть в этом мире хоть капля справедливости.

– А ты уверен, что справедлив? Что поступил правильно?

– А ты как думаешь? Этот гад искалечил судьбу матери. И не только её, но и мою. Что-то такое сотворили с ней тюрьме, что-то повредили внутри, поэтому она прожила так мало. Отец так говорил.

Лицо Илюсы вытянулось:

– Неужто били? – спросила она со страхом. – Известно, что в годы большого террора заключённых в тюрьмах подвергали страшным пыткам. Об этом столько уж написали. Душа стынет, когда читаешь роман «Чёрная Колыма» Ибрагима Салахова. Не щадили и женщин. Ты читал роман Евгении Гинзбург «Крутой маршрут»?

Муртаза молча кивнул поникшей головой.

– Как представлю, что тогда творилось, волосы встают дыбом.

Илюса с жалостью посмотрела на опущенные плечи Муртазы.

– Но ведь когда твою маму… арестовали… времена уже изменились, – постаралась смягчить она свои слова. – Было разоблачение культа личности, оттепель, многих реабилитировали… Нет, не должны были уже никого бить! Закон не позволял!

– Уж и не знаю, что думать…

– Не знаешь, а судить берёшься. И наказываешь сам. Да кто он такой, по-твоему, этот стукач? Он уж точно никого не бил. И для КГБ не указчик. Тут замешан не один и не два человека.

– Я и сам думал об этом…

– И всех собираешься избивать?

– Погорячился… Сердце не стерпело…

– Надо бы узнать точно, что же всё-таки случилось с твоей мамой, – стала размышлять Илюса. – И ведь вот что печально: мы – продолжение своих отцов и матерей, а, если подумать, так мало знаем о них. Всё, что нам известно, очень поверхностно: там родился, тут учился, здесь работает. А что творилось у них в душах, какие огни сжигали их сердца, нам неведомо… А надо бы знать… Сначала надо точно выяснить, в чем её обвинили. Тогда, в шестидесятых, времена огульного обвинения в контрреволюции, в заговорах против вождей советской власти уже прошли. Но ведь и уголовницей она не была… Тут что-то тёмное. Хорошо бы просмотреть её «Дело». Узнать, по какой статье судили.

– Я и сам думаю об этом, да не знаю, как это сделать, куда пойти. Ведь не всякому с улицы «Дело» выдадут.

– Посоветуюсь-ка я с папой, – сказала Илюса. – Все заметки о репрессированных проходят через его руки. Он работает в таком отделе газеты. Недавно помог опубликовать большую статью бывшего работника КГБ.

– Может, я сам поговорю с ним?

Лицо Илюсы стало строгим. Привести в дом молодого человека – это было бы очень важным и волнующим событием не только для неё, но и для всей семьи. Поэтому она относилась к этому вопросу очень ответственно. Она могла позволить перешагнуть их порог дорогому сердцу человеку только после того, как уже сказаны главные слова и даны обещания.

Муртаза сердцем понял это. Встал, поднял со скамьи сумку девушки.

Илюса тоже встала, подняла голову ввысь и застыла на месте:

– Смотри, радуга! Что это за чудо?

Муртаза обернулся. На фоне беспокойных рваных сизо-серых туч, длинной, от горизонта до горизонта, дугой вольно растянулась радуга. Только вот в самой середине, на самой вышине она была словно срезана – белая тучка перерезала её.

– Неужели радуга может быть разрубленной? – сказала Илюса. – Никогда такого не видела!

– И я тоже… – сказал Муртаза.

И свободной рукой взял девушку за локоть. Тонкая кожа её ответила ему еле заметным трепетом.

* * *

Через несколько дней Илюса принесла Муртазе хорошую весть. Её отец, через свои связи добился для Асанина разрешения ознакомиться с «Делом» матери. Журналист и сам хотел было пойти с ним, но Муртаза не согласился. Тайны трагических событий, произошедших с самым дорогим человеком, хотел узнать первым сам, один. А уж потом решить, стоит ли о них говорить журналисту…

Он позвонил по данному Илюсой телефону. Предупредительный, даже несколько ласковый, густой, бархатный голос пригласил его в центр города. Всем горожанам печально известное величественное здание, первый этаж которого облицован серым гранитом.

Остановившись перед высокой дубовой дверью, прежде чем коснуться рукой громоздкой, вычурной золочёной ручки, он постарался унять трепет сердца.

…Много лет назад именно в такой солнечный день раннего лета к этой самой двери подошла Загида и остановилась в нерешительности. Простояла без движения несколько мгновений. Затем же, собрав силы и стараясь прогнать сомнения, ухватилась за блестящую на солнце, но всё же холодную на ощупь, слишком громоздкую для её изящной руки, золочёную ручку двери.

…И вот теперь здесь стоит её сын. Под тем же солнцем, перед той же дверью, обуреваемый сомнениями, с таким же трепещущим сердцем. Что ждёт его внутри? Какие до сих пор неведомые ему тайны откроются там, за дверью?

Он точно так же, как когда-то его будущая мать, глубоко вздохнул и ухватился за ручку. Потянув дверь к себе, подумал: «Какая же она тяжёлая…»

Внутри стоял высокого роста постовой с непроницаемым лицом, он попросил у вошедшего паспорт, потом поднял с маленького стола чёрную трубку телефона. Кратко, чётко сообщил, кто явился и по чьему приглашению.

Минуту спустя наверху широкой, покрытой красной дорожкой лестницы показался молодой человек в сером костюме с приветливым лицом.

– Вы Асанин? Здравствуйте. Пожалуйста, поднимайтесь.

На втором этаже повернули в коридор, и мужчина открыл одну из одинаковых, как солдаты в строю, тяжёлых дверей.

– Проходите, садитесь. Минутку подождите, я сейчас.

Оставшись один в комнате, Муртаза оглянулся. Панели стены слева и закрытые шкафы справа, стулья, стол напротив входа около окна, письменный прибор на нём, настольная лампа – всё было тёмно-коричневого или чёрного цвета и казалось слишком тяжёлым, громоздким. Муртаза невольно почувствовал себя маленьким, слабым. как будто внутрь пробирался холод.

Благо, что сопровождающий его человек не заставил себя долго ждать.

– Да вы располагайтесь, не стесняйтесь.

И, положив на тускло поблёскивающую поверхность стола белую папку с ботиночными шнурками, удалился, бесшумно закрыв за собой дверь.

У Муртазы колотилось сердце. О Аллах, и из-за таких вот папок рушились судьбы, безвременно обрывались жизни?! И не толстая ведь вовсе…

На обложке номер, имя, фамилия, отчество и ниже «70 статья – пропаганда и агитация против советской власти». И ещё: «Cтатья 318, пункт 1 – сопротивление милиции и народному дружиннику». А это что значит? Какое сопротивление милиции может оказать молодая девушка?

Муртаза дрожащей рукой развязал бывший когда-то белым, но от прикосновения множества рук ставший серым шнурок. На первой странице внутри были приклеены две фотографии. Из первой прямо смотрела черноволосая девушка в белом платье с широко раскрытыми, точно распахнутыми глазами. На второй была та же девушка в профиль. У Муртазы перехватило дыхание. И это его будущая мать? Та студентка, которая запечатлена на фотографиях из красного сундучка, весёлая, задорная, с искристыми глазами? А как она смотрелась в зеркало – на фотографии получилась в анфас и в профиль, словно спрашивала, смеясь: «А ну, кто из вас лучше меня?»

Невозможно поверить, но это была она. Такие же дорогие сердцу черты. Но кто сделал её лицо таким потерянным, кто погасил искры в глазах, поселил в них отчаяние и беспомощность? Кто сделал застывшими, деревянными её тонкую шею и узкие плечи?

Муртаза закрыл глаза, старался унять боль в сердце. На вопросы, причинявшие эту боль, должны были ответить следующие страницы из этой папки.

Вот первые две из них: на тетрадных листочках в голубую линеечку выстроены аккуратные, ровненькие буквы. Написано только с одной стороны листа – удобно читать. «При проверке поступивших сигналов выяснено следующее…»

«Каких сигналов? А где они?» – эти вопросы укололи сердце Муртазы. Но на бумаге это не уточнялось. «Кадерметова высказывает слова осуждения политики коммунистической партии и советского государства, обвиняет их в несправедливостях по отношению к отдельным личностям и целым национальностям. Используя своё высокое положение секретаря комсомольской организации, защищает хулителей коммунистических идей и подстрекателей к протестам, поддерживает их. Пишет жалостливые стихи о печальной судьбе крымских татар, собирает подписи с обращением в Верховный Совет с требованием предоставить право крымским татарам вернуться на свою родину. Для этих целей замышляет создать организацию. Дед её был осуждён и сослан на Беломорканал. Во время личной беседы она заявила, что осуждает методы работы органов госбезопасности, что знает имена некоторых наших осведомителей, и грозилась разоблачить их».

От этих слов Муртазу бросило в дрожь. «Исходя из вышеизложенного, мы пришли к следующему выводу: учитывая необходимость защиты своих сотрудников и сохранения авторитета органов среди населения, задержать Кадерметову и держать под стражей до выяснения всех обстоятельств дела».

И внизу подпись: «Лейтенант Токтогулов». Ещё ниже слово «согласен» и чьи-то неразборчивые фамилии.

Лейтенант Токтогулов – вот кто сунул мать Муртазы в тюрьму!

Ну а тот гад Садиров где?

Муртаза в нетерпении перелистал разномастные бумаги, жадно ловил взглядом имена, фамилии. Их было не так уж и мало: следователь Сидоров А. Н., Гельмс Э. Б., Канчуров В. Ш., надзиратель сержант Кузьмина. Последняя написала рапорт: «Кадерметова напала на меня, поцарапала лицо, чуть глаз не раздавила». И подтвердила свои слова справкой от врача. Вот откуда, оказывается, появилась статья 318!

Под медицинской справкой стоит фамилия Гельмс. Такая же и под другой бумагой: она подтверждает, что Кадерметова лежала в лазарете. Сердечная недостаточность. Какая? Откуда? На эти вопросы ответа нет. Написаны два слова: «Этиология не выяснена». То бишь причина неизвестна. И точка.

Затем были пришиты короткие записочки от некоего Канчурова В. Ш. Он просил свидания, разрешения передать какие-то вещи.

У Муртазы сердце защемило. Фамилия была незнакома, но от записок веяло душевным теплом, искренней заботой. Буквы прыгали от волнения. А не Вилен ли это, упомянутый в тетрадях матери?

О Аллах, и кто только не прошёлся по судьбе молоденькой студентки! И что им было надо от неё? Отчего так обозлились, за что мстили одни и почему так заботился о ней неведомый для Муртазы Канчуров?

Где начало и где конец этого клубка? За какой конец нитки потянуть?

Токтогулов пишет о «поступивших сигналах», но откуда, кто подал эти сигналы, о том ни слова. Точно ли Садиров виноват?..

Да, органы умеют хранить свои тайны.

«Тут не надо торопиться, поспешишь – людей насмешишь, – старался унять волнение Муртаза. – Сначала надо всё хорошо обдумать. Один раз уже погорячился и что толку? Испачкал руки о мелкую гадину. И может даже зря. А крупные злодеи они вот тут. Требовавший ареста Токтогулов, следователь Сидоров, возможно, даже врач Гельмс. Почему он не исследовал как положено больную? Не выяснил причину болезни? Могли быть виноваты все, кроме, конечно, Канчурова. Он был вне мест заключения, приходил специально хлопотать за Кадерметову. Надо будет его найти… «Однако пойду-ка я по порядку», – решил Муртаза. – Начну с Токтогулова. Странная какая-то фамилия. Явно не местный».

* * *

Но ему не суждено было встретиться с Токтогуловым. Этот гражданин, внешним видом похожий на азиата, после развала Советского Союза отбыл на свою родину.

Впрочем, если бы даже они встретились, Токтогулов не расссказал бы ничего. Во-первых, потому, что при поступлении на службу, он дал клятву молчать о своей работе. Во-вторых, потому что именно в отношении Кадерметовой он допустил большую ошибку. Сотрудник, работающий с агентурой, обязан соблюдать правила, твёрдые, как мельничные жернова. Сает чуть-чуть оступился, и от жернова как бы кусочек откололся. А это было опасно. Но ведь где установлен жёсткий порядок, там беспорядки всегда случаются. Такова жизнь… Это был именно тот случай. В результате Токтогулову пришлось пережить очень неприятные часы, Кадерметова же оказалась в тюремной камере.

Отступление от порядка началось, можно сказать, из-за пустяка. Прочитав протянутую Садировым бумагу и внимательно посмотрев ему в лицо, он быстро понял, где зарыта собака. Вовсе не забота о родине волновали стукача, когда он писал этот донос. Месть – вот что капало с ручки, точнее из самого чёрного нутра его. А за что мстил? Известно за что: видимо, этот тупица положил глаз на красотку, ей же наплевать на него. Понять её можно. Но он не понимает, наоборот, хочет наказать её за нелюбовь. Руками Токтогулова, при помощи самих органов. Да, за большую дубину ухватился парень! Прямо-таки неподъёмную! А как только вмещается столько коварства в такой узкой голове!

Но голова есть не только у него, но и у других. И Сает тоже из мужского племени. Девушка, которая свела с ума парня до такой степени, должна быть какой-то особенной. Да и из доноса это явствует: секретарь комсомольской организации, а говорит о несогласии с политикой партии и правительства. Подписи под какими-то письмами собирает… Не мешало бы посмотреть на неё…

Тут необходимо сразу уточнить: в этом случае у Токтогулова не было никаких так называемых амурных интересов. Упаси Бог, таких вещей он на службе не допускал. Да и разборчив был по женской части. Намерения его были другие: неплохо бы иметь под рукой такого осведомителя. Именно из таких «красных ртов» (так называют у татар активистов, по поводу и без повода выступающих с речами с поддержкой политики партии) и получаются хорошие агенты. И не беда, что кое в чём выражает несогласие с советской властью. Перед такими легче открывают своё чёрное нутро злопыхатели. И что женского пола, тоже хорошо, мужчины часто доверяют свои самые сокровенные мысли женщинам.

В том, что молодую студенточку уговорить на сотрудничество не составит особого труда, Токтогулов не сомневался.

Вот тут-то он и допустил промах. Слишком самоуверенным был, да и поспешил. Прежде чем назначить встречу, надо было присмотреться к ней, узнать мнение не только чокнутого Фирдуса, но порасспросить и других. Сает же, недолго думая, взял быка за рога – через своего человека пригласил её на встречу.

Он встретил её на пороге, с аристократичной сдержанностью галантно улыбаясь, изображая из себя саму скромность. При виде задёрнутых штор Загида как бы насторожилась и остановилась у открытой двери, не решаясь перешагнуть порог.

– Да ты не обращай внимания, – как родной дядя добродушно заулыбался Сает. – Жарко, солнце бьёт прямо в глаза. Проходи. Не бойся, не съем. Я не людоед.

Поздоровались, познакомились.

Исходя из написанного Фирдусом, Токтогулов уже знал, за какие струны тронуть девушку. Она была смелая, трусости ни в ком не терпела. Поэтому решительно перешагнула порог и села в кресло возле двери, выпрямив стан.