Текст книги "Красный цветок (сборник)"

Токтогулов расположился в другом кресле напротив, соблюдая приличие, в двух шагах. И начал крутить свою заезженную пластинку. Сначала как будто с искренним интересом расспросил про учёбу, про быт собеседницы. Затем плавно перешёл на положение в стране и мире. Пожаловался, что мировой империализм становится всё более агрессивным и злобным, описал коварные планы Аллена Даллеса. В таких условиях требуется единство народа, особенно молодёжи. Необходимо сплочённым строем противостоять козням мирового империализма. Ожесточённая борьба идёт на невидимом фронте за моральные устои советского народа, за его духовное здоровье. И нам необходимо быть в курсе, чем дышит народ, особенно молодёжь… Всегда лучше предупредить беду, чем потом исправлять… Для этого нужны внимательные, чуткие, ответственные люди, истинные патриоты своей страны…

Токтогулов говорил, как всегда, гладко и искренне, но вдруг стал чувствовать, что голос его помимо воли становится вялым, бесцветным. Как будто между ним и слушательницей возникло невидимое глазу препятствие. И его слова отскакивают как от щита в сторону, не достигая сердца девушки.

Сает в некотором замешательстве затих. Загида чуть наклонилась вперёд и довольно громко спросила:

– Призываете, значит, бороться с политикой Аллена Даллеса. Не думаете ли вы, что чем больше будет доносчиков, тем выше будет мораль народа?

Как будто из-за невидимого щита кинули копьё! Токтогулов растерялся. Он начал понимать, с кем связался. Сговориться с ней будет непросто. Садиров, сопляк, видимо, и не понимает, в кого втюрился.

С виду казавшаяся голубкой, птица оказалась ястребом. Начитавшаяся многих правильных книг, воспитанная комсомолом, она убеждена, что надо быть всегда искренней, правдивой, открыто говорить людям в лицо всё, что думаешь. Однако это ведь чревато: набираться ума в основном из романов да стихов и мерить жизнь книжным аршином. Но что делать, у книгочеев голова непременно кренится немного набок.

Они смотрели в глаза друг другу с открытой неприязнью. У Загиды это была даже враждебность. Лицо её было суровым, в глазах – искры. Ястреб сложил крылья и вытянул когти, навострил острый клюв…

Воздух в полутёмной комнате как будто накалялся. Токтогулов понимал, что договориться или хотя бы умаслить эту птицу не удастся. Он поудобней устроился в кресле, заулыбался и покачал головой, как будто выказывая сожаление о том, что его неправильно поняли.

– Жаль, вы ещё, оказывается, многого не знаете и не понимаете. Мы же никого ни к чему не обязываем. Не лежит душа, и не надо. Но…

Он перевёл дыхание.

– Но… – продолжил чуть погодя, погасив улыбку, со значением. – Вы должны крепко запомнить: никогда, никому, ни при каких случаях ни слова о нашей встрече. Пусть всё останется в этой комнате. Иначе…

Загида аж вскочила:

– Что «иначе»? Вы мне угрожаете? Хотите напугать? Прошли уж те времена! Хватит и того, что отцов и дедов в страхе держали! Все думают, что дышать стало легче, а вы всё туда же!

Токтогулов плавно поднялся с места и тихо спросил:

– И куда же это мы, по-твоему, идём?

Он изобразил на лице улыбку, но в голосе не сумел скрыть желчи. Загида почувствовала это, но не дала себе слабину.

– Натравливаете людей друг на друга! Поощряете доносы, клевету! Вот как вы, оказывается, вербуете себе доносчиков! Так знайте, я всем об этом расскажу. На собрании выступлю!

– На каком соб-б-брании? – Токтогулов сам не заметил, как начал заикаться.

– На комсомольском! Я секретарь комсомольской организации, если хотите знать!

Лейтенант не поверил своим ушам. Это уж тебе не простая балаболка, не болтливый утёнок какой-нибудь. Это была граната! Как будто он взял в руку гранату и неосторожно вытянул чеку. Теперь вот и в руке нельзя ни секунды держать, и бросить в сторону невозможно. Грянет взрыв, и земля под ногами лейтенанта КГБ рухнет в тартарары. На какой чёрт нужен КГБ разоблачённый тайный сотрудник?

Что делать? Как быть? И тут голова его заработала в том же направлении, что и у стукача Садирова, он ухватился за ту же дубину – КГБ, потому что не было другого средства спастись от этой напасти. Или поможет КГБ, или пропала голова.

– Хотите, значит, поставить вопрос на повестку дня комсомольского собрания, – сказал он задумчиво, стараясь показаться спокойным. «Так ведь она дура круглая, – думал про себя. – Как можно раскисать перед такой! Придумать надо что-нибудь!» И придумал:

– Интересное предложение. К этому надо подготовиться основательно. Кто будет доклад делать, кто выступать. Разве не так? Ведь вопрос чрезвычайно важный. Касается обеспечения безопасности страны.

Загида никак не ожидала этого. Про собрание она ляпнула сгоряча, только чтобы ещё раз уколоть этого вербовщика стукачей. Видя же, как он успокоился, даже заинтересовался, она от удивления растерялась. Даже остыла несколько и сама не заметила, как обратно села в кресло.

– Вы, конечно, и нашего представителя пригласите? – спросил Токтогулов будто бы с просительными нотками в голосе.

– А что, ваши представители на такие собрания разве ходят?

– Если приглашают, то вопрос рассматривается, – заулыбался Сает. – Только надо суметь убедить в важности мероприятия.

– Пригласим, конечно! И постараемся убедить!

Загида загорелась. Да и как не загореться от такой идеи – в их студенческую группу придёт представитель КГБ и будет выступать! Такого она до сих пор и не слышала. Это, может быть, будет впервые! Надо будет пригласить на собрание и параллельные группы.

– Дело серьёзное, надо обсудить всё заранее, – сказал Токтогулов.

Видя, что это наивное существо хватает крючок, он успокоился, подобрел. Возникло желание пошутить.

– У нас есть специальный отдел по связям с общественностью. Недавно создали. Начальник отдела… – он перевёл дыхание и выговорил первую пришедшую на язык фамилию: – подполковник Гаскаров Айрат Шаймарданович к таким просьбам относится очень внимательно. Направляет на места сотрудников, иногда даже ходит сам.

– И даже сам ходит?

У Загиды расширились глаза.

– Если лично обратиться с просьбой, то, может, удастся уговорить…

У девушки закружилась голова, перед глазами мелькнули лица однокурсников: вот будут потрясены! И тот нахал Фирдус, наконец, поймёт, что она уважаемый человек, и перестанет грубо приставать…

– А как же к нему попасть?

– Да вот хоть сейчас вместе можем пойти.

– Как это? А если его нет на месте?

Сает поднял руку и, отодвинув рукав пиджака, посмотрел на часы.

– Как раз сейчас он принимает представителей общественности.

– Неужели в КГБ принимают простых граждан?

Сает с улыбкой покачал головой, как бы умиляясь неосведомлённостью молодой особы.

– Органы в своей работе опираются на помощь населения. Поэтому и создан этот отдел. Ищем новые формы связей с народом.

Загида опустила голову, призадумалась. В глубине её души возникли сомнения.

– Может, отложить собрание на осень? Начинается сессия. Потом каникулы.

– Надо ковать железо, пока горячо, – твёрдо сказал Токтогулов. – Кто знает, что будет через несколько месяцев? Да и стиль работы отдела может измениться.

Загида глубоко вздохнула, как бы набираясь смелости, и поднялась.

– Ну если так, я готова. Пойдёмте!

«Дура! – подумал Токтогулов. – Так я и буду прохаживаться по улицам рядом с тобой!»

– Ты иди. Может, там ещё люди есть, займёшь пока очередь, – сказал он, многозначительно улыбнувшись. – Мне надо ещё на минутку заглянуть в одно место. Знаешь ведь куда? Нет разве?..

И он назвал адрес. Это было старинное трёхэтажное здание, первый этаж которого облицован серым гранитом. Оно находилось на одной из центральных улиц, напротив хорошо известного всем горожанам парка.

– Там дежурному скажете, что вас пригласил Токтогулов. Я мигом!

В глазах его блеснули опасные искорки. Но Загида не обратила на это внимания, и возникшую в глубине души тревогу постаралась погасить. Да и чего ей было бояться, что она плохого сделала?

Вот так прошла и закончилась роковая встреча, о которой очень хотел бы узнать Муртаза. Но она так и осталась для него тайной.

* * *

Как только Загида вышла из комнаты, Токтогулов схватился за трубку чёрного телефона, стоявшего на столе.

– Это я, – сказал он, не называя имени того, кто был на том конце провода. – Придёт девушка по фамилии Кадерметова, спросит меня. Ты встреть её, пригласи к себе. Побеседуй. Ну, пожалуйста… Не больше часа… Как это «о чём говорить»? О чём говорят мужчины с девушками? Особенно с красивыми. Неужели тебя надо учить? Потом всё объясню.

И всё же Токтогулов не совсем был уверен, что эта егоза сама ножками потопает в пасть удава. Не настолько же она темна, соображать должна, какой порог перешагивает…

Токтогулов вышел из гостиницы и быстрым шагом пошёл по улице. Издали увидел: Загида была в парке.

В самом центре шумного города, полного суеты, это был райский сад, дающий душе отдохновение и сердцу успокоение. В дальнем конце его – окружённая высокими деревьями детская площадка, заставленная ярко окрашенными каруселями, качелями, горками. По краям её охраняют выточенные из дерева фигуры медведей, лисиц, зайцев и Алып батыра. Слышится гомон ребятишек. Видимо, вышли погулять из детского сада. А за длинным столом несколько дедушек стучат костяшками домино. В середине, поодаль от круглого фонтана, на удобных деревянных скамеечках ведут свои неторопливые беседы бабушки.

Этот старинный фонтан был самым большим украшением парка. Он представлял собой большую бронзовую чашу, из середины которой вырастает ствол, на котором прикреплена чаша поменьше, и над ней крылатый мальчик Амур – бог любви. Натянул тетиву, навострил стрелу и, смеясь, смотрит сверху вниз. Метит в проходящие по дорожкам сада молодые сердца. Высоко брызжущие из чащ струи воды создали лёгкий туман, на котором образовалась прозрачная радуга. Серебряные капли льются на широкую клумбу вокруг, на нежные весенние цветы – жёлтые и белые нарциссы. Ах, как хороша жизнь!

Загида положила сумку на диванчик и протянула руку к богу любви, под сверкающие капли. Пышные рукава белого платья выше локтей издали делали её похожей на белую бабочку, ещё одно дополнение к торжествующей природе. Какие думы одолевали её, какие чувства волновали? Или она не решалась повернуть на аллею, ведущую на противоположную улицу? Или вспомнила о назначенном на сегодняшний вечер у этого фонтана свидании с любимым?

Ведь это самое подходящее место для романтических встреч.

Пройдёт немного времени, и детишки, и дедушки-бабушки разойдутся по домам. Тёплая, волнующая ночь накроет сад мягким тёмным покрывалом и создаст под кронами деревьев уютные шатры. В них укроются счастливые пары.

Но ты, девочка, похожая на белую бабочку, мечтаешь напрасно. В этот вечер не бывать тебе в таком волшебном шатре…

На мгновение в душе Саета проснулась жалость, смешанная с сожалением. «Сумку толстую носит, – подумал он, бросив взгяд на скамейку. – Книгами, тетрадями, наверное, набила… Всё есть у этой девушки, только вот ничегошеньки в жизни не понимает…»

Токтогулов опустил глаза и отвернулся. Раскисать ему никак было нельзя, надо было позаботиться о себе.

Вот Загида отошла от фонтана, взяла со скамейки сумку и пошла по аллее, по краям которой выстроились пышные липы. Вот вышла на улицу, перешла её и подошла к двери старинного здания, облицованного по нижнему этажу серым гранитом. И остановилась, словно переводя дух.

Наблюдавший за ней Токтогулов застыл на месте. А если она не откроет дверь и не перешагнёт порога? Если повернётся назад и пойдёт обратно? Тогда, может, минут её испытания?

Однако нет, не суждено было ей избежать их. Не должна была она в этот вечер вернуться в своё общежитие. Токтогулов найдёт способ пресечь ей дорогу. У него в голове уже созрел план. Да не один. Если она сядет в трамвай, можно будет последовать за ней, и там ухватить за руку и закричать: «Ты украла мой бумажник!» Или пойти за ней по улице и шепнуть встречному милиционеру: «Это распутная женщина, заразила меня дурной болезнью, задержите её». А дальше найдётся способ…

Но в таком раскладе дело намного осложнялось, появились бы ненужные свидетели. Токтогулову же лучше всего было решить проблему тихо. И всё получилось так, как он хотел. Загида ухватилась за ручку двери, откинув гибкий стан назад движением, полным изящества и силы, открыла её. И шагнула внутрь.

Сает с довольной удыбкой подошёл к фонтану, сощурив глаза, протянул руку к богу любви. Льющиеся на пальцы прохладные капли как будто смыли все сомнения и сожаления. Самое сложное было сделано. Теперь надо войти в здание напротив парка и написать рапорт. И дело его на этом закончится. Судьба девушки, похожей на белую бабочку, перейдёт в другие руки.

* * *

А «другие руки» означали систему, напоминающую медленно крутящееся зубчатое колесо. Если зацепит, то очень трудно оторваться – так и перекидывает тебя с одного зубца на другой.

Возле двери стоял сурового вида молодой мужчина в милицейской форме. Он попросил у Загиды документ, открыл корочку студенческого билета, снял трубку чёрного телефона, стоящего на маленьком столике, и сухо сообщил:

– Пришла Кадерметова.

– Минутку подождите, – повернулся потом к Загиде и положил трубку.

Действительно, долго ждать не пришлось, наверху широкой дубовой лестницы, покрытой красной дорожкой с зелёными краями, появился стройный молодой человек в сером костюме.

– Уже пришли? – широко улыбнулся он, как будто её только и ждал. – Здравствуйте. Поднимайтесь.

При виде такого радушия сомнения и тревоги улетучились, и Загида смело зашагала по ступенькам вверх.

Коридор второго этажа был широк и высок, стены наполовину обшиты коричневыми дубовыми панелями, пол покрыт такой же дорожкой, как и лестница. Всё чисто, добротно, но что-то гнетущее витало в воздухе.

– Токтогулов сказал, что скоро сам придёт, – сказала Загида, торопливо семеня за крупно шагающим мужчиной.

– Да-да, он звонил, предупредил.

– Он сказал, чтоб я заняла очередь к подполковнику Гаскарову…

Тут мужчина, не убавляя шага, повернул голову и бросил на неё косой взгляд.

– Да-да… Подполковник… Но я уже занял очередь… Что вам там томиться.

И он открыл высокую дубовую дверь.

– Давайте лучше подождём Токтогулова здесь. Пожалуйста, проходите. Располагайтесь поудобнее. – Он указал рукой на один из стульев возле стола. – Вы не очень торопитесь?

– Раз уж пришла, придётся потерпеть.

– Терпение – это замечательное качество, – улыбнулся мужчина. Прошёл за стол и сел. Загида села тоже.

– Вы, наверное, учитесь? – начал беседу мужчина. Улыбка не сходила с его чисто выбритого лица.

Загида же оставалась серьёзной, отвечала на его вопросы сухо. Да, учится, да, начинается сессия… И стипендию получает… Мужчина задавал вопросы как бы с живым интересом, но чувствовалось, что он просто тянет время. Раза два он, отвернувшись, даже зевнул.

Наконец он встал, вышел из-за стола.

– Вы посидите тут, я на минутку.

Дверь за ним закрылась бесшумно. В комнате установилась гнетущая тишина. Время как будто остановилось. Только солнечные лучи, проникающие между наполовину задёрнутыми тяжёлыми коричневыми шторами, как бы блекли, в углах притаилась тень.

Вот, наконец, дверь открылась. Появилась женщина с грубым лицом, мужиковатого вида. Коротко стриженные волосы придавлены беретом, гимнастёрка и чёрная юбка обтягивают плотную фигуру, на ногах сапоги.

– Кадерметова? – спросила она не здороваясь.

– Да… Это я…

– На выход! – скомандовала женщина.

– Что?!

– Говорят тебе: выходи из комнаты. Портфель твой? Возьми с собой!

Выйдя в коридор, Загида повернула было направо к выходу, но прозвучала команда:

– Налево!

Загида остановилась.

– Шагай налево!

Загида, подчиняясь командам: «Налево! Вниз! Направо!» – довольно долго шла по коридорам и лестницам невольно в такт шагам, раздающимся сзади неё. Чем дальше шла, тем коридоры казались неприглядней, стены обшарпанней, полы грязнее. Затем по краям лестниц появились решётки.

Женщина завела Загиду в тесную комнату без окон. Из мебели была там одна скамья вдоль стены.

– Раздевайся?

– Как?! Зачем?!

– Раздевайся, говорят тебе? Глухая, что ли?

– Что это? Арестовываете, что ли, меня? Позовите Токтогулова?

– Надо будет, позовут.

– А ордер? Без ордера нельзя арестовывать!

– Будет тебе и ордер, и всё остальное. Сними платье!

И женщина грубо дёрнула её за рукав. Загиду охватил ужас. Спасаясь от омерзительных прикосновений, она приподняла подол.

– Всё снимай! Спиной повернись! Расставь ноги! Что застыла? Шевелись! Наклонись вперёд! Ниже, ниже!

Женщина ткнула в её обнажённую спину пальцем, словно гвоздём.

…После обыска Загиду отвели куда-то ещё ниже, в камеру. При виде забранного пыльной железной решёткой окошка, под самым потолком двухэтажных нар, на которых сидели женщины с мрачными лицами, она почувствовала себя как в дурном сне. Спёртый воздух грязной тряпкой перекрыл горло.

Она была дитя природы, сызмальства привыкшая бегать по широким лугам, плавать в чистой реке, дышать сладким запахом садов, обводить взглядом широкие горизонты. Душа и тело её не могли вытерпеть такую тесноту. Ужас охватил её. Казалось, что, если сейчас не откроют дверь, она умрёт.

Она стала колотить кулаками в железную дверь:

– Откройте! Выпустите меня! Это ошибка! Я ни в чём не виновата! Позовите Токтогулова!

– Не дури! – сказала ей одна из женщин. – Все мы такие же. Тут виноватых нету.

– Смотри, совсем молоденькая! – сказала другая.

– Ничего, тут быстро созреет!

Кто-то подошёл и обнял Загиду за плечи:

– Не надо так колотить, руки повредишь. Идём-ка, сядь вот сюда. Сейчас же вечер. Нужный тебе человек наверняка уже домой ушёл. Даст Бог, завтра придёт на работу. Потерпи. Утро вечера мудренее.

– Послезавтра зачёт. Мне надо готовиться… – затряслась Загида в рыданиях.

Женщины засмеялись.

– Смотри, студенточку к нам привели! И портфель у неё толстый!

– Тут уж тебе, сестрёночка, придётся держать экзамены по другим наукам, – сказала одна назидательно. – Готовься к ним…

…Весь следующий день Загида провела на ногах, возле окошечка в двери. Услышав шаги в коридоре, прилипала ухом к холодному железу. Дверь несколько раз открывалась, приносили какую-то еду, питьё, кого-то вызывали, но фамилию «Кадерметова» никто не называл.

Затем наступили выходные… И понедельник прошёл, и вторник… Загида совсем затихла. Она уже не кричит, не требует, только с мольбой смотрит на надзирательниц, но ответ один:

– Надо будет – вызовут!

Она опять обводила безумным взглядом сокамерниц и твердила:

– Я не виновата… За что меня здесь держат? Зачёт не сдала…

– Истинно сказано, от сумы да от тюрьмы не зарекайся, – сказала пожилая женщина. – Тут, почитай, половина сидит без всякой вины.

– Больше, больше…

В камере, рассчитанной на шесть человек, сидело девять женщин. Их разговоры и жалобные рассказы стали достигать ушей Загиды. Одна привозила из Чувашии дрожжи, двое возили из Москвы одежду-обувь и здесь продавали. Их поймали и будут судить за спекуляцию. Есть воровка и даже убийца: пырнула в драке пьяного мужа ножом.

У всех нарушение закона налицо. А Загида-то тут за что? Должна же быть какая-то зацепка! Вспомнила своё выступление на собрании в защиту Тауфика, свои стихи, попытку послать коллективное письмо в Верховный Совет… И в самую душу её ворвался ледяной ветер тридцать седьмого года. Если уж человека за дрожжи судят, то за такие дела точно посадят…

Но откуда Токтогулов узнал про неё? Кто ему сказал? Что с ней теперь будет?

* * *

Что было с матерью Муртазы в заключении?

В бумагах из «Дела» не было ответа на этот вопрос. В протоколах допроса, написанного следователем Сидоровым, написано всё о том же Тауфике Гарипове, о коллективном письме в Москву.

Надо найти этого Сидорова и тех, кого в те дни судьба свела с задержанной Кадерметовой. И попытаться разузнать у них то, что не вошло в «Дело». Но где их искать и как найти?

Помогла опять Илюса.

– Ты сначала поговори с доктором, – сказала она. – Они человечны, отзывчивы. Как, ты сказал, фамилия?

– Гельмс.

– Это очень хорошо.

– Чего хорошего?

– Фамилия редкая. Папа быстро найдёт.

И правда, через день адрес Э. Б. Гельмс был уже у Муртазы в руках. Оказалось, это женщина – Эльза Бруновна. Из поволжских немцев. Живёт в центре города, в одном из расположенных на возвышении старинных, когда-то аристократических, теперь уже обветшалых домов, сокрытых за высокими деревьями.

Дверь квартиры открыла полная пожилая женщина с собранными в узел на затылке седыми волосами. Лицо её было в глубоких морщинах, над верхней губой – рыжие волосинки.

После того как поздоровались, она на несколько мгновений застыла, вглядываясь в его лицо внимательными серыми глазами.

– Бадретдинов из редакции звонил мне, попросил рассказать тебе о Кадерметовой всё, что знаю. Вот теперь я её ясно вспомнила, – сказала, глубоко вздохнув. – Ты похож на мать. Отчество твоё Виленович, а фамилия Канчуров. Ведь так?

Лицо его дрогнуло. По телефону он сказал, что сын Кадерметовой, фамилию свою не назвал. Но почему эта женщина думает, что он сын какого-то там Канчурова? И так уверенно об этом говорит!

– Вы ошибаетесь, – сказал он. – Я Османович. Фамилия моя Асанин.

– Значит, им так и не было суждено быть вместе, – как бы про себя сказала Эльза Бруновна. И, смутившись, добавила: – Прости… Может, не стоило тебе об этом говорить. К сожалению, тогда я совсем потеряла их из виду и до сих пор ничего о них не слышала. Сами понимаете, нам не приходилось проявлять излишнее любопытство. Как твоя мама?

– Мама… Она давно умерла…

Морщины на лице Эльзы Бруновны как бы стали глубже. Она повернулась и пригласила гостя в дом. Они прошли через высокий коридор, хотя и освещённый сверху лампочкой, но казавшийся полутёмным из-за стоявших по стенам шкафов, и вошли в комнату.

– Проходи. Садись вот сюда, на диван.

Сама села за стол, на мягкое кресло. Опёршись правым локтем о столешницу, подпёрла подбородок.

– Как это печально, – сказала, тяжело вздохнув. – И сколько ей было?

– Тридцать пять.

– И диагноз?

На лице её отразилась настороженность, даже страх.

– Цирроз печени.

– Соболезную, – покачала она головой. – Тебя воспитал отец?

– Я жил с отцом и мачехой.

– И теперь живёшь с ними?

Муртаза в нескольких словах рассказал о себе: детство в Средней Азии, армия, приезд в Казань, институт, работа на заводе.

– Женат? – спросила она.

– Нет ещё. Здешние родственники умерли, живу один.

– Как же я опасалась этого! – как бы невольно вырвалось у Эльзы Бруновны.

– Чего же вы опасались?

Женщина повернула голову и несколько мгновений промолчала, глядя в угол.

– Ты, конечно, имеешь право узнать всю правду… Но почему именно от меня?

Муртаза сидел в полной растерянности.

– Я познакомился с «Делом» матери, – сказал он. – Там есть справка, написанная вашей рукой. Я ничего не понимаю в медицинских терминах, да почерк ваш не совсем удалось разобрать. Может, вспомните: чем же она там болела?

– Да-а, ты имеешь право… А вот я… у меня свой долг, своя обязанность… Ответственность…

Женщина совсем запуталась в словах.

Удивление Муртазы росло.

– Какая обязанность? Перед кем?

– Перед государством… Точнее, перед родиной. С меня взяли клятву не разглашать…

Оба замолчали. Муртаза ждал продолжения разъяснений, Эльза Бруновна была в нерешительности.

– Но моя мама, Кадерметова… Она не могла знать никаких секретов, ни государственных, ни военных. Если и была во что посвящена, то только в тайны языка и литературы. Она же училась на филологическом факультете. И в её «Деле» нет ни слова о секретах.

Эльза Бруновна покачала головой, как бы удивляясь его наивности.

– Если бы в «Делах» писали, как говорится, только правду, всю правду и ничего кроме правды. Если бы…

– И какая же правда, по-вашему, там не написана?

– Да я же «Дела»-то не видела! Просто исхожу из того, что происходило на моих глазах. Очень сомневаюсь, что кто-то подробно написал это и вложил в «Дело».

– И что же произошло? – в нетерпении наклонился к ней Муртаза. И Эльзу Бруновну как будто прорвало, она заговорила сбивчиво, путано.

– Молодёжь обвиняет нас в бездумной покорности, что мы, подобно овцам в отаре, с опущенными головами покорно брели туда, куда вёл шедший впереди козёл. Что мы не делали ничего, чтобы противостоять несправедливости и злу. И вы правы тысячу раз. Да, одни открыто одобряли и поощряли несправедливость, даже творили зло и получали от этого удовольствие. Другие были обмануты, введены в заблуждение пропагандой. Третьи, хотя и всё понимали, но были напуганы, застращены. И если кто-то осмеливался поднять голову и что-то сказать… Для избавления от таких была создана целая система. Правда тогда, в наше время, она начала расшатываться. Но в целом сохранилась и продолжала действовать.

Муртаза был в некотором недоумении. Сидящая перед ним немолодая женщина-доктор как бы открывала ему душу, которая болела от незаживающей раны. Но к чему это? Сейчас он хочет слышать только об одной из узниц!

Доктор понимала его состояние.

– Да, я из племени напуганных, – продолжила она. – А вот твоя мама была не из таких. Она держала голову высоко. И видна была издалека. Как цветок тюльпана в засохшей от жары степи. Такой осталась она в моей памяти. И её любовь, как романтическая история. Поэтому я и подумала, что твоя фамилия Канчуров.

– Я не понимаю вас! – сказал Муртаза. – Почему вы не говорите прямо? Ведь с тех пор прошло уже тридцать лет! И даже многие государственные тайны открыты!

Эльза Бруновна горько усмехнулась и бросила на него взгляд, как бы умиляясь его наивности.

– Тайны бывают разные. В те годы даже ураган считался гостайной, о нём не разрешалось писать в газетах и говорить по радио. Теперь можно. Но ведь есть секреты такие, о которых мы так никогда и не узнаем. Вполне возможно, что это был именно такой случай. Связанный с важной и опасной тайной… Но я должна рассказать о том, чему сама была свидетельницей. Иначе душа моя не успокоится…

Она выпрямилась и глубоко вздохнула.

– Это началось как-то необычно. Странно даже. Однажды к нам в больницу СИЗО привели девушку для обследования, что мы и сделали. И составили заключение, что она была здорова. Девственница. Только вот бледная немного. Но это объяснялось тем, что она плохо переносила заточение. На следующий день главный врач больницы пригласил меня к себе. Вместе с медсестрой, что было необычно. И дал нам ампулу. Велел сделать инъекцию обследованной накануне девушке.

– Здоровому человеку? Какой укол?

– Какой препарат, ты спрашиваешь?.. Ампула была без надписи. Абсолютно чистой. Никакой пометки на ней не было. Что за препарат в ней находился, я не знала, и после не узнала и уже, наверное, не узнаю никогда.

– Но как же вы, врач…

– Пойми, я тоже была там узницей! – В голосе женщины прозвучала неизбывная горечь. – Узник – ты понимаешь, что это значит?

Она отвела от него взгляд.

– Нет, не знаешь и не надо тебе этого знать… Пусть судьба проложит твои пути-дороги подальше от таких мест.

– И вы…

– Да, медсестра сделала укол. А мне было приказано записывать свои наблюдения на листочке.

– Но в «Деле» нет такого листочка!

– Остаётся догадываться, что она пришита в другую папку и совсем в другом месте… В каком? А я откуда знаю! Прошло минут десять, и состояние девушки резко ухудшилось. Неровный пульс, затруднённое дыхание. Этого я никак не ожидала…

– И что потом?

– Пойми, я спасла её! Сделала невозможное, сказали бы сведущие люди. Я предотвратила остановку сердца. Целых два часа мы с ней боролись со смертью. Состав препарата мне был неизвестен. В таких случаях лечение затруднено, иногда даже невозможно, потому что неизвестно, что привело к резкому ухудшению здоровья больного, до того совершенно здорового. Это тот случай, когда в истории болезни пишется: «Этиология не выяснена».

Где слышал Муртаза эти слова? Ах да, на заводе отравился грузчик, выгружавший из вагона пустые бочки. До того в них что-то перевозили. Но что именно, так и не узнали, и человек умер. И тогда говорили про «невыясненную этиологию»…

– И через два часа всё прошло? – спросил он.

– Через два часа был доставлен антидот. Его, то есть противоядие, привёз Канчуров, – сказала доктор со значением. – Он спас Загиду. Если бы не он, при всём нашем старании, мы бы не смогли сохранить ей жизнь.

– Кто он, этот Канчуров?

– Говорили, вроде бы адвокат. Но это нас удивило. До того мы ни разу не видели, чтоб у кого-то из наших больных был защитник. Да и не похоже было, что он работает в такой области, где приходится общаться с арестованными, надзирателями. Куда там! Интеллигент высокой пробы. Райская птица, случайно залетевшая в наш ад. Душу был готов отдать за Загиду. Да и она…

Эльза Бруновна посмотрела на Муртазу:

– Прости, если что не так сказала…

– Этот, вы говорите, адвокат… Если привёз антидот, то, значит, знал точно, что за яд?

– Про это ничего не могу сказать. Я не могла спросить, он ничего не сообщил.

– А где он теперь, не знаете?

– Канчуров? Нет, после того как увезли от нас Загиду, я ни разу его не видела и ничего о нём не слышала. Знаете, они тогда подружились со следователем Сидоровым. Он, Антон Никитич, давно уже на пенсии. Но друг друга не забываем, с праздниками поздравляем. Можешь ему позвонить. Очень хороший человек. Было видно, что и к Кадерметовой относился по-доброму. Сострадал всей душой.

Следователь… и сострадал? Но почему же тогда мать Муртазы была сослана в ссылку?

Эльза Бруновна наклонясь писала на бумажке телефон и адрес Сидорова, поэтому не заметила удивления Муртазы.

– Он, конечно же, знает больше меня, – говорила она. – И про Канчурова тоже. Но ты меня не забывай. Если возникнут вопросы, позвони. Я говорю серьёзно… Обращайся, не стесняйся.

Последние слова она произнесла с особым значением, как бы виновато и просительно. Даже глаза увлажнились.

– Ты не представляешь, как я рада этой встрече, – сказала она, когда вышла провожать. – Вот ведь каким молодцем вырос. А я как вспомню те времена, душа начинает болеть, как будто её червь точит…

Уже вышедший на лестничную площадку, Муртаза обернулся:

– Какой червь?

– Да так, это иносказание… Но теперь душа моя будет спокойна.

И она, подняв голову, с улыбкой посмотрела в глаза Муртазы. Лицо её как бы помолодело, в загоревшихся глазах отразилась материнская забота, искренняя симпатия и даже гордость.

– Ты ж, наверное, проходишь диспансеризацию? – спросила она посерьёзнев. – Хотя, что я спрашиваю, ты же учился в вузе. Да и на заводе это обязательно.

– Какая диспансеризация? Зачем?

– Ну… Ты же образованный человек. Истинный интеллигент постоянно заботится о своём здоровье. Была бы жива мама, напоминала бы тебе об этом. Теперь вот, может, некому об этом заботиться. Никому не мешает время от времени показаться врачу, провериться. Таким, как ты, особенно…