Текст книги "Скажите Жофике"

Юдит с тоской посмотрела вокруг. "Господи, когда он кончит говорить?"

– Как трудно порой бывает проникнуть в душу ребенка, понять, почему он совершил тот или иной поступок. Но одно ясно – что любая, даже кажущаяся на первый взгляд бессмысленной выходка имеет свои причины. И вам с вашей огромной теоретической подготовкой понять их будет куда легче, чем кому бы то ни было! Сколько ждет вас радостных открытий!

Он подошел к шкафу с документами и взялся за один из ящиков.

– Не так давно побывала у меня тут девочка. Совсем еще маленькая, ей не больше десяти-одиннадцати лет. Явилась, как будто всю свою жизнь только и делала, что по учреждениям ходила. Век не забуду, как это было.

Юдит выпрямилась. Ну вот, теперь начнутся истории! Вместо того чтобы коротко и ясно сказать, в какую школу она должна пойти, он устроил целое представление. Где только взять силы, чтоб все это выдержать!

– А для чего она приходила? – из приличия спросила Юдит.

Референт улыбнулся, но тут же вновь стал серьезным.

– Видите ли, ей нужно было кое-что разузнать у нас. Я не вправе рассказывать подробности, но вы скоро убедитесь, как часто вам придется сталкиваться с подобными случаями на новой стезе. Я пока не могу сказать, в какую школу вы будете направлены; если нам удастся уговорить перейти в институт Марту Сабо, тогда – в женскую школу на площади Апацаи Чери. Если же нет, то, возможно, вам придется работать в школе на улице Дэлибаб.

Юдит изменилась в лице.

– Нет, ничего, пустяки, – произнесла она едва слышно. – Видите ли, моя дочь учится как раз в той школе, что на площади Апацаи Чери.

Вот как? Значит, нужно будет постараться устроить ее именно туда. По-видимому, она хорошо знакома со всем педагогическим коллективом этой школы. Надо полагать, она охотно пойдет работать в ту школу, где учится ее ребенок. Ведь это так удобно. Примерно дней через десять он сообщит Юдит Надь окончательное решение. А пока пусть наслаждается отпуском: насколько ему известно, она еще не отдыхала в этом году.

Он пожал ей руку с такой теплотой, как будто они были старыми друзьями. Выйдя из кабинета, Юдит прижалась лбом к стеклу окна и стала смотреть вниз. Площадь Апацаи Чери! И она, Юдит Надь, должна стать преемницей Марты Сабо! Сколько заманчивых перспектив он попытался открыть перед ней… Потом эти истории про девочек, которые скандально ведут себя в общественных местах или трогательно приходят кое-что разузнать. Хоть бы избавил ее от этих басен.

А все же странно, что некоторые дети с самого начала имеют свой определенный характер и только ее дочь какая-то неопределенная – ни то ни се. С тех пор как Юдит избила Жофику, девочка стала во сто крат милее и дороже ее сердцу.

Хочешь не хочешь, а пора вернуться в институт. Вовсе не из-за Добаи, просто нужно иметь совесть. Басни… Чепуха… У кого же она была? Вот табличка: Фехервари.

20

Жофи села обедать примерно в то же время, когда Юдит вернулась в институт. Дора первый раз за весь день слезла с подоконника и пристроилась на низенькой скамейке. По-прежнему она не сводила глаз с двери и прислушивалась. Старого Понграца так раздражала эта настороженность, что он с трудом заставил себя есть. А ведь недотепа приготовила сегодня отличный обед и рассчитала, чтобы хватило на всех. Девочка умнеет не по дням, а по часам. Ишь ты! Сама додумалась купить побольше продуктов. Разницу в деньгах он, конечно, возместит. Коробку стеклянную больше с собой не таскает, ест как дома. Ух как уплетает! С отчимом, видно, тоже все уладилось. А кто, интересно, уладил? Андраш Киш? Сама говорит об этом. Тогда понятно, почему каменщик больше носа не кажет. А ведь так надо потолковать с ним!

Он, Понграц, конечно, не любит кланяться, но эта немая со вчерашнего дня ничего не ела. Хочет она или не хочет, а капусты ей придется отведать. Раз уж принял к себе, нечего тут голодать, даже если она невесть какая разбойница.

Глазищи вылупила, губы сжала. Ну ничего, он раскроет ей глотку. Что это она в самом деле, голодать, что ли, собралась? Он и не таких обламывал. Вот на недотепу, например, приходилось орать каждый день. И что же? Научилась в конце концов есть по-человечески. Но с черномазой он сначала попробует по-хорошему. А уж если не выйдет, пусть пеняет на себя.

– Почему ты не ешь, скажи на милость?

Черномазая смотрела на него и моргала. Жофи начала ей что-то шептать на ухо. Вот еще! Шептаться вздумала за столом! Воображает, что черномазая ее послушается!

– Давай ешь капусту, не то я сам тебя начиню.

Дора выпустила ложку и еще крепче сжала губы. В этой гипсовой колодке не так легко встать с места, но он все же подымется и хватит сейчас негодницу по носу! Жаль, что отсюда не дотянуться. Понграц попытался приподняться, но Жофика схватила его за руку. Что вмешивается не в свое дело? Лопочет, лопочет, и глаза, конечно, на мокром месте. Любит она, видно, эту разбойницу, боится за нее. Вон как вцепилась в рукав. А он, старый болван, терпит, слушает, как она мелет, чтобы не вздумал трогать черномазую. Одна за руку держит, вторая подскочила со стула да к раковине.

Боится – и правильно делает: такого еще не случалось в этом доме, чтобы кто-нибудь посмел раньше него из-за стола выйти, да к тому же без разрешения. Спиной стала. Кран то откроет, то закроет. Пусть себе льет, не ему платить, вода у него даровая.

– И какого дьявола ты не ешь?

Черномазая даже не шелохнется. Теперь боком повернулась: волосы на лоб падают. Нос кнопкой. Из крана бежит вода. Черномазая подставляет пальцы под струю и сквозь них пропускает воду в раковину. Узнал девчонку!

Ну и ну! У него от удивления даже сердце екнуло. Давно оно не билось так сильно. Браниться, злиться – к этому он, Понграц, привык, иногда даже и ударить может. Но удивляться? Не отрываясь смотрел он на стоявшую у раковины черномазую. Вот уж и фонтан видит, и белокурую Лембергер, что повисла на Хидаше, и учительницу, которая ровным счетом ничего не знала о Жофике. Он вспомнил двух мужчин с женщиной и фигурку девочки, притаившейся за фонтаном. Ну и дела!

Что эта недотепа от него хочет? Подскочила к нему, и опять давай в ухо шептать. А дыхание горячее, словно у малышки температура. Наверное, просто за подругу боится. Черномазая все кран мусолит и не глядит больше в его сторону.

Недотепа порет какую-то чушь. Говорит, что девчонка не ест потому, что у нее нету денег. Да что у него, трактир тут в самом деле? Сейчас он прихлопнет эту черномазую, как муху. Если мамаша по ночам шатается с такими, как Карчи Шереш, толку не жди. Наверное, и второй, с которым она обнималась у ворот, не лучше. Знать, убежала от нее девчонка. И не диво.

Откуда-то издалека продолжали звенеть слова: "Потому не ест… потому не ест… что у нее нету денег…" И вдруг не стало черномазой, вместо нее появился он сам, младший сынишка Понграцев. В те давние времена его отдали в мастерскую, но он оттуда не долго думая сбежал – терпеть не мог своего хозяина. Добрался до этого дурацкого Пешта, где все кругом из камня, и явился к своей невестке Тэрке, приюта попросил, пока устроится куда-нибудь. Тэркины домочадцы как раз ели, уселись все вокруг блюда с дичью и давай куски хватать. А он заладил одно: нисколько, мол, я не голоден, только устал с дороги. Родичи уплетают за обе щеки, а он сидит, слюнки глотает и молит бога, чтоб не услыхали, как у него в кишках урчит. Так и не дали ему ни крошки. Тогда он всю ночь лежал в каморке и спрашивал себя, почему невестка такая бессердечная, почему все сразу поверили ему, что он не голоден.

– Поди сюда, черномазая! – позвал Понграц Дору.

Скажи пожалуйста, и не пошевелится, будто не слышит.

– Я тебя, понимаешь ты, пригласил, и ты у меня в гостях, поэтому должна есть вместе со мной. Поняла?

И эта туда же: спеси, спеси-то, будь она неладна! Ждет, чтобы ей поклонились. Зато – что правда, то правда – не из нахальных, имеет самолюбие. Он терпеть не может тех, что клянчат.

– Ты что, глухая? – прикрикнул он опять на нее.

Стоит, как мумия, но глядит уже не так дико, присмирели глаза-то немного, и ему от этого стало веселей, чуть было не засмеялся. Ну и ну! Такая махонькая, а характерец! Если честь честью не пригласить – не поест.

– Когда-нибудь и ты меня угостишь. Вот и расквитаемся.

Он положил ей капусты на тарелку. Жофи это, видно, пришлось по вкусу. Обняла его за шею и снова давай шептать. Ух как его раздражает, когда ему вот так шепчут на ухо! Он просто не переносит щекотки. Ах, вот оно что, он, видите ли, должен объяснить Доре, что она ему не мешает – ведь Доре, наверное, неприятно, так как она без спросу пришла сюда и беспокоит его. Обхаживай тут эту козявку! Понграц хотел рассердиться, но не смог. Черномазая, видно, не охотница до чужого.

– Можешь пожить у меня, – сказал он Доре, – ты никому здесь не мешаешь. И покуда ты со мной, не бойся никого, потому как я здесь хозяин. Ешь, не то всыплю!

Дора села и взяла вилку. Старый Пишта обомлел. Должно быть, сколько времени пищи горячей не видела! Хватает как зверь! Блюдо мигом опустело. Хорошо хоть у самого аппетит неважный – подчистую все выгребли. В докторской-то семье, видно, нынче тоже не варили. Ну да на здоровьичко им!

Жофи начала быстро собирать посуду. Дора вдруг встала, подошла к Жофи и обхватила ее за шею. Девочки прижались друг к другу. Они ничего не говорили, да что говорить, и так все понятно. Некоторое время обе молча смотрели в пол. Затем Дора взяла миску и стала мыть посуду, а Жофи вытирала. Когда они все сложили в буфет, Дора подошла к Понграцу и сказала: "Спасибо".

Тоже еще! Благодарить вздумала! Понграц сердито буркнул что-то. Взявшись за края юбки, Дора начала медленно кружиться по комнате. «Ветки шиповника склонились к тропинке», – запела она, и Жофи подхватила песню. Понграц прислушался. Хорошо поют. Черномазая низко вторит, а Жофи потянула ввысь. Девочки проворно перевернули миску, в которой мыли посуду, и накрыли ее влажным полотенцем. Дора опять обняла Жофику, и обе засмеялись. Жофи замолчала, быстро собрала свои вещи и убежала домой. Дора расплела косу, причесалась и присела на скамеечку. Понграц читал газету, а девочка, примостившись рядом, тихо напевала своим удивительным низким голосом: «Ветки шиповника...»

21

В среду Марта Сабо, как обычно, была в школе. В этот день она замещала директора и поэтому принимала в ее кабинете.

Свой рабочий день Марта начала с ответов на письма.

Первым, как всегда, прибыл курьер райсовета. Он вручил пакет под расписку. Опять, очевидно, требуют какие-то никому не нужные сведения. Однако, заметив пометку "секретно", Марта решила, что пришло распоряжение о мероприятиях в школе на случай противовоздушной обороны. Такие распоряжения поступали обычно в конце лета. Но она ошиблась. Директору школы предлагалось сообщить отделу народного образования Совета 1-го района об ученице шестого класса Жофии Надь, которая, по заявлению директора нумизматического музея, в понедельник, в пять часов дня, преднамеренно заперла в хранилище одного из сотрудников музея. Этот сотрудник, по фамилии Халлер, является, между прочим, ее родственником. Как сообщалось в письме, захлопнув дверь хранилища, Жофия Надь швырнула в пепельницу одну из ценнейших золотых монет и, не рассказав швейцару о случившемся, покинула здание. Если бы служащий охраны не обратил внимания на происходящее, то музей понес бы крупный материальный ущерб, а Халлер потерял бы здоровье. Совет просит школу расследовать этот странный поступок и выяснить, при каких обстоятельствах он был совершен. Если речь идет просто о детской шалости, необходимо указать ученице, что она должна с уважением относиться к взрослым и должна беречь народное достояние. В конце письма заведующая отделом образования Тюдёш, ссылаясь на заявление директора нумизматического музея, сообщала, что при разборе дела Калмана Халлера придется наложить взыскание и на вышеназванного сотрудника. Однако это ни в какой мере не может изменить настоятельной просьбы райсовета как можно подробнее и скорее доложить в отдел обо всем случившемся.

Учительская была пуста. Секретарша вязала. Марта не видела Хидаша ни в понедельник, ни во вторник. В понедельник она встретила старшую Лембергер, но та не поздоровалась с ней: вероятно, не узнала. Девушка шла в толпе, не обращая ни на кого внимания. У нее был взгляд человека, который сосредоточенно думает о чем-то своем.

Марта выкурила папиросу и снова прочла письмо.

Итак, ученица шестого класса Жофия Надь… По правилам, она, Марта Сабо, должна послать немедленно Секея за девочкой, пригласить еще кого-нибудь из учителей и заставить Жофию рассказать, как все произошло. А пока предстоит решить, каким образом попали в руки Жофи золотая монета и почему вдруг девочка решила запереть собственного дядюшку.

Если бы этот странный поступок совершила Дора, его можно было бы как-нибудь объяснить. У Доры неуравновешенный характер, она на многое способна из мести, со злобы, стыда или отчаяния. Но Жофи? Жофи – и подобные проделки! Несовместимо. Какая-то бессмысленная, грубая выходка! В райсовете требуют объяснить поведение ребенка. Хорошо, она составит объяснительную записку. И Секея не придется далеко гонять: ведь ученица шестого класса Жофи Надь в данную минуту – если она еще не изменила свой распорядок дня – находится у Понграца. Марта позвонила Секею.

Ну да, конечно, девочка приходит к Понграцу, он, Секеи, видит ее каждый день. Сейчас куда-то вышла, верно в лавку, она всегда в это время уходит покупать продукты. И хорошо, что барышня учительница сама заговорила об этом: он, Секей, не собирается ни о ком плохо говорить, но, по его мнению, старику давно пора на пенсию: ведь он такое, с позволения сказать, вытворяет тут с ученицами, что просто скандал. В понедельник, к примеру, дети ночью явились к нему. Да, ночью. Явились, потому как у него теперь не одна, а целых две девчонки. Эта, как ее, Жофия Надь, только до обеда бывает, а та, вторая, у старика живет. Что ей там надо? Что она там делает? Неизвестно. Когда кто-нибудь проходит мимо, она тотчас прячется. Более того, если по надобностям, например, выйдет в коридор и заметит, что там кто-нибудь есть, сразу убегает обратно. С самого понедельника, с ночи, живет у Понграца. Она тоже в этой школе учится, он помнит ее; в прошлом году окно на втором этаже в коридоре разбила, а когда они вместе с Добозихой прижали ее к стенке, швырнула им свой кошелек: нате, мол, берите, сколько оно стоит.

Дора… Дора находится здесь… У Понграца, с самого понедельника! Да ведь она, Марта, в понедельник под вечер забегала к Вадасам, и привратница сказала ей, что девочка уехала вместе с сестрой отдыхать. Надо немедленно, пока Жофи не вернулась с базара, спуститься к Понграцу.

Марта чуть было не вошла без стука, но заметила, что с двери снята табличка. Наверное, старику уже не хочется, чтоб входили без стука. Она постучалась. Ответа не последовало, пришлось снова постучать. Когда Понграц наконец крикнул: "Сейчас!" – Мартой овладело странное чувство. Так бывало в детстве, когда мать, украшая елку, выставляла ее, маленькую Марту, в прихожую. Из комнаты не доносилось ни звука, но она чувствовала, что там, за дверью, происходит нечто значительное, о чем ей пока нельзя знать. Если бы она сейчас открыла дверь, то увидела бы Дору. Но она ждет, ждет, чтобы дать возможность Доре спрятаться. Интересно, где прячет ее Понграц? И почему прячет? Почему?

– Пожалуйста! – услыхала Марта.

Когда она вошла, старый Пишта сидел за столом, а его больная нога покоилась на стуле. Чистота и порядок. Газ погашен. Одна кровать застелена. Доры в комнате не было, но на вешалке висели ее красная жакетка и рюкзак. Понграц так смотрел на Марту Сабо, словно собирался указать ей на дверь.

– Мне нужна Жофи, – произнесла спокойно Марта Сабо. – Вы послали ее куда-нибудь?

– Да, за продуктами.

Понграц даже не предложил присесть.

Дора может быть только здесь, но куда она спряталась? В шкаф? Под кровать? Нет, это невозможно. На открытом, выходящем на задний двор окне колышется занавеска. Дора, конечно, сидит теперь под угольной горой и ждет, чтобы она ушла. Если переступить через подоконник, то угодишь прямо в уголь. И черны же, должно быть, Дорины колени!

– Когда она вернется, пошлите ее ко мне наверх, в кабинет директора, я хочу поговорить с ней. Как ваша нога? Лучше?

– Да вроде как ничего. Только устал я, очень устал,

"Конечно, так я тебе и поверила, не очень-то ты похож на усталого человека. Я никогда не видела тебя таким оживленным. Обычно ты равнодушный и скучный. А сейчас твоя комната полна жизни. Не тени в ней шуршат, а живые, по-настоящему живые существа, одно из них прячется вон за той занавеской". Она уйдет, да, уйдет сейчас отсюда, так как Дора боится, а у Доры сердце не совсем в порядке, врач говорил, что ее необходимо беречь от волнений.

Прошло больше часа, пока Жофи наконец явилась. Она вбежала разрумянившаяся, неся с собой запах жареного сала. Жофи извинилась за свое опоздание; она была очень занята там внизу. Жофи заволновалась, узнав, что ее вызывают в кабинет директора. Затворив дверь, она с опаской покосилась на классного руководителя, затем подошла к окну и выглянула на улицу. Видно было, что девочка чем-то взволнована. Но вот тревога уступила место раздражительности и нетерпению. Очевидно, она кого-то ждала. Взгляд Жофи не отрывался от улицы, которая поглощала, казалось, все ее внимание. Она впилась глазами в ворота одного из домов на площади. Дом номер девять. Оттуда кто-то должен выйти. Кого она выслеживает?

– Я получила письмо, оно касается тебя, – начала Марта Сабо. – Вот прочти его, а потом скажи, что мне ответить совету.

Жофи прочитала письмо. Неужели оно не произвело на нее никакого впечатления? Стоит, как и раньше, неподвижно и держит письмо в руке. Можно подумать, что ее не интересует содержание письма.

– Ну, так что же мне написать? – продолжала настаивать Марта Сабо. – Почему ты заперла своего дядю?

Но Жофика продолжает молчать, царапая и теребя свой передник. Вдруг у нее задрожали губы, как у Юдит, когда она нервничала. Наконец девочка очень тихо произнесла:

– Просто так.

Просто так!

Однажды, когда Жофи не было в школе, она поговорила о ней с классом и объяснила ученицам, чтобы они не шутили с Жофи, так как та не понимает шуток и все принимает за чистую монету.

Просто так! И это говорит Жофи!

– Ну, хорошо, – кивнула Марта. – Я так и напишу. Конечно, это будет не в твою пользу. Ты меня очень огорчила. Разве можно шутить такими вещами?

Жофи разглядывала ковер под ногами. Она была бледна.

– Я уже думала о том, что ты можешь вступить в отряд, была очень довольна, что помогаешь дяде Пиште. Ведь у него, бедняги, никого нет. Думала, за лето научишься стряпать, а с осени станешь вожатой звена поварят. И вот, пожалуйста!

Теперь Жофи покраснела и еще ниже опустила голову. Да, это действительно обидно: теперь все потеряно. Но она упорно продолжала молчать.

– Мама-то знает?

– Да.

– Ну, что же она?

Ответа не последовало.

– Я тебя спрашиваю.

Жофика подняла лицо и неожиданно улыбнулась. Это была непонятная, грустная улыбка.

– Она меня ругала, – ответила Жофика после долгой паузы и провела рукой по своему лицу.

Марта, оторопев, смотрела на нее. Очевидно, Юдит побила девочку. Она поняла это по вздрагиванию пальцев Жофики, по неловкому, подсознательному движению, каким она схватилась за лицо.

– Ну, подскажи мне, что написать в совет?

– То самое, – прошептала девочка.

– Правду?

– То, что я сказала.

Марта взяла у нее письмо и, сложив его, прижала стеклянным прессом. На улице в это время показался почтальон, отец Шути Сюч. Жофи тоже заметила его, и снова все ее внимание поглотила улица. Она забыла о присутствии классного руководителя. Ее взгляд был прикован к почтальону.

Что нужно Жофике от отца Шути Сюч?

– Когда ты виделась с Дорой? – спросила вдруг Марта Сабо.

Жофика пришла в ужас. Учительница смотрела куда-то поверх ее головы и спокойно играла ножом для разрезания бумаг.

Марта, делая вид, что не смотрит на Жофику, наблюдала за ней. Так. Теперь она размышляет над тем, как бы ответить на вопрос. Правду сказать она не может, лгать не будет. Пока еще не известно, почему она не может сказать правды. Но это выяснится. Ведь все всегда становится известным.

– Недавно, – наконец ответила Жофика на ее вопрос.

– Они уехали, – продолжала Марта Сабо. – В понедельник, во второй половине дня. Ты знаешь об этом?

– Знаю.

Да, она об этом знала. И знала не только об этом, ей кое-что еще известно, например что уехала одна Вики, а Дора непонятно почему находится здесь и скрывается у Понграца.

Теперь девочка неожиданно повернулась к ней спиной: вошел отец Шути. Он выгрузил из своей сумки пачку писем и целую связку "Кёзневелеш"[8]8
  Народное образование" – журнал.


[Закрыть].

– Можно мне идти? – спросила Жофика.

Раньше Жофи не посмела бы обратиться первой, она отлично знает, что разговор может прервать только учитель. Но почему она так следит за почтальоном? От кого ждет письма? О чем ей должны написать? А может, это для Доры? Ну, конечно. Дора показываться не может, что-то мешает ей жить дома, поэтому она спряталась у старика. Но в чем дело?

– Да, можешь идти.

И Марта Сабо стала рыться на столе в бумагах. Жофи вышла вместе с почтальоном. Быстро подойдя к дверям, Марта посмотрела им вслед. Жофи некоторое время молчала, затем, видимо собравшись с духом, спросила о чем-то у отца Шути Сюч. Письмоносец в ответ покачал головой. Жофи не стала спускаться вместе с ним. Она продолжала стоять, прижав к щекам руки и – провожая почтальона взглядом. Почувствовав вдруг, что за ней следят, она резко обернулась и, увидев Марту, стремглав понеслась вниз по лестнице.

В полдень в учительскую зашел Хидаш. Он сильно загорел. Рассказывал, что часто бывает на острове. Но все время казалось, что Хидаш никак не решается сказать о чем-то главном. Марта Сабо видела, с каким трудом он подбирал нужные слова. Она теперь наблюдала за ним с тем же вниманием, с каким недавно следила за своей ученицей. Вот дурачок! Разве он обязан отчитываться перед ней? Когда он наконец выпалил, что в августе будет его свадьба, Марта Сабо дружески пожала ему руку и пожелала большого счастья. Хидаш тут же удалился. Похоже было, что он зашел просто для того, чтобы облегчить душу. Вот чудак! Он как будто оправдывается перед ней. Зачем? Кто она ему?

Зазвонил телефон, Марта слышала, как секретарша сказала: "Подождите, пожалуйста!" Звонила жена Калмана Халлера. Она требовала, чтобы ее племянница, которая находится сейчас в школе, немедленно принесла ей портфель мужа. Мать Жофи обещала, что дочь утром, по пути в школу, занесет портфель. А портфеля все нет.

Марта попросила передать жене Халлера, что сейчас же выяснит, в чем дело. Нет, она не собирается подходить к телефону, еще не хватало сейчас выслушивать жалобы Като. Она снова позвонила Секею и велела снова послать к ней Жофику.

На этот раз Жофику не пришлось ждать. Она почти тут же появилась в дверях. Но теперь лицо у нее было замкнутое и испуганное, как обычно в начале учебного года. Казалось, кто-то стер с него выражение уверенности и спокойствия, каким светилось оно в тот момент, когда каменщик бросил ей свой подарок – грушу. Теперь Жофи боялась.

– Тебе звонили насчет какого-то портфеля. Ты знаешь, что это за портфель?

Девочка кивнула.

– Говорят, ты должна была сегодня отнести его на место.

– Да, должна была.

– А почему не сделала этого?

Жофи долго молчала, затем сказала, что побоялась сдать портфель в музей, так как там ее мог увидеть дядя Калман.

– Но ведь ты не в музей должна была отнести его, а к тете своей.

Нет, Жофи не хотела отдавать портфель тете. Нельзя.

– Это нельзя? Почему?

– Нельзя.

Марта вспомнила вдруг Като – свою одноклассницу. Недоверчивая, любопытная, она могла выворачивать сумки подруг и читать найденные там письма, умела подслушивать за дверью учительской во время совещаний и подглядывала в щелочку, как целуется ее брат со своей невестой Юдит Папп. Да. Като. Но что в том портфеле, который, по мнению Жофики, не должен попасть к Като?

Марта Сабо просто не знала, на что решиться.

– Принеси портфель сюда, в учительскую, твой дядя сам заберет его отсюда. Я позвоню ему.

Жофи убежала и тотчас же вернулась. Тяжело дыша, она положила портфель перед Мартой на стол. Да, вокруг этого портфеля какая-то тайна. Тайна Жофи. Тайна Калмана.

Девочка облегченно вздохнула.

– Только дяде Калману, больше никому! – повторила она несколько раз.

Когда дверь за ней затворилась, Марта открыла портфель. Она увидела в нем непромокаемую куртку, бритвенный прибор, зубную щетку. В боковом отделении нашла зачетную книжку и копию диплома на звание доктора, выданного после защиты в Академии наук имени Петера Пазманя диссертации на тему "Золотые монеты Венгрии", Тут же лежал иностранный матрикул – экзаменационная книжка Перуджинского университета, где Халлер в течение двух семестров занимался на факультете истории искусств. Среди документов был конверт и в нем двести австрийских шиллингов.

Она снова заглянула в присланное из совета письмо. "В понедельник, 22-го числа, в пять часов дня…" Вдруг перед глазами ее всплыло лицо привратницы дома номер девять. Она спокойно ела помидоры у ворот, когда Марта, задыхаясь от быстрой ходьбы, спросила, дома ли Виктория Вадас. "Сегодня в пять часов они уехали на какой-то машине, – сказала привратница. – Хоть бы совсем не возвращались!"

Марта Сабо закрыла портфель. Теперь она знала, почему Жофика в понедельник в пять часов дня захлопнула дверь хранилища, знала, почему Дора Гергей в понедельник ночью поселилась у Иштвана Понграца!

Перед тем как уйти домой, она позвонила Калману Халлеру. Его не оказалось. Он ушел в крепость. На вопрос, что ему передать, Марта ответила: "Спасибо, ничего". Секретарше она поручила созвониться с Като. Хотя Жофики сейчас в школе нет, надо позаботиться о том, чтобы портфель в кратчайший срок был возвращен хозяину.

Придя домой, Марта наспех кое-что сварила себе, но есть совсем не хотелось. Опершись на подоконник, она внимательно смотрела на улицу. Като. Марианна. Халлер. Жофика и дядя Пишта. Вики и Дора. Ну как же ты будешь решать судьбы детей, когда их жизнь так тесно связана с жизнью взрослых? Надо сначала изменить жизнь взрослых. Но как взяться за это дело, какое она имеет право вмешиваться, да и кто станет слушать ее вообще? Правда, на совещаниях ее слушают. Но это совещания. Там бывает самое большее сорок человек. Может быть, надо писать об этом? Что писать – статьи, брошюры, книги?

Кто-то поздоровался с ней.

Это Яни Борбей, он как раз проезжал мимо на своем велосипеде. Когда-то Марта и его учила. Она помнит Яни тщедушненьким белобрысым мальчуганом. Его не слышно было и не видно. Говорил он редко, лишь тогда, когда знал что-нибудь наверняка. Да, очень редко говорил. Потом устроился на почте и теперь работает разносчиком телеграмм. В классе его прозвали Бубу.

– Жарко, – заметил Бубу и слез с велосипеда. – Не угостите водой?

Марта дождалась, пока струя воды стала холодной, затем налила стакан и подала парню. Бубу сообщил, что у него осталась одна телеграмма, но доставить ее он не сможет, так как адресат уехал. Придется вернуть на почту. Еще полчаса – и он сдаст свою маленькую сумку другому. На этом его рабочий день окончен.

– Больше всего возни с недоставленными телеграммами, – пожаловался он Марте. – Отправитель недоволен, жалуется в газету, и в один прекрасный день появляется заметка, что почта-де неисправно работает. А куда я должен доставить телеграмму, если человек уехал на дачу? Уехал – ну и правильно сделал. Имей я возможность вырваться из этого раскаленного котла, я бы тоже выехал. По мне, пусть отдыхает себе, только бы адрес оставил.

Бубу подъехал со стороны площади. В каком доме он побывал? Пока пьет, книжка его лежит на подоконнике. Марта склонилась к раскрытой книге и увидела телеграмму. Теперь все ясно. Не удивительно, что ему не удалось доставить телеграмму. Это была телеграмма для Доры.

– Тебе не придется возвращать ее на телеграф, – сказала она неожиданно Бубу. – Можешь оставить ее здесь, у меня.

Вдруг вся кровь прилила к ее лицу. Ей показалось, будто от этого клочка бумаги зависела жизнь Доры. "Сдает помаленьку тетя Марта, – подумал Бубу. – Видно, жару плохо стала переносить. Но с какой стати оставлять ей телеграмму, что пришла на имя Гергей?"

– Видишь ли, адресат живет тут, в школе, с тех пор как ее сестра уехала. Если ты можешь оставить мне телеграмму, то я сама передам ее.

Бубу согласился. Уж кто-кто, а тетя Марта наверняка знает, что можно и чего нельзя. По крайней мере он избавится от этой телеграммы. А то четвертый раз приезжает уже сюда с ней. Вот тут надо расписаться. Так. Бубу попрощался и напоследок попросил Марту непременно вручить телеграмму, иначе ему здорово попадет.

О, она все прекрасно понимает, пусть не беспокоится.

Учительница-то, оказывается, любопытна. Вот он никогда не раскрывает чужие телеграммы. Правда, она даже деньги имеет право принимать вместо адресата, потому что Сабо замещает директора. И к тому же эта телеграмма для ее ученицы. Вот она ее и раскрыла. Что это с ней – голову склонила, может, плохо или просто задумалась? Что же там написано, в той телеграмме? Впрочем, слава богу, его это уже не касается.

Марта Сабо вновь запечатала телеграмму и вышла на раскаленную улицу. Надо спешить. Там внизу ждут эту телеграмму. Хорошо бы проскользнуть незамеченной. Всякая встреча, в особенности с Секеем, нежелательна. О Секее вообще придется поговорить с директором: он завистливый, ленивый, бестолковый человек, к тому же не любит детей. Привыкли всегда и по всякому поводу ругать Понграца, а Секей и рад.

Она подкралась к двери с занавешенными стеклами и остановилась. Из комнаты слышен был разговор, рокотал голос Понграца. Марта Сабо сунула телеграмму за ручку двери. Голоса в комнате умолкли. Видимо, там услыхали шум. Воцарилось молчание.

Никогда в жизни она еще не бежала так, как теперь из этого коридора. Она должна была во что бы то ни стало успеть уйти, исчезнуть до того момента, когда старик подковыляет к двери, откроет ее и выглянет, чтобы узнать, кто же подходил. Когда Понграц наконец открыл дверь, в коридоре уже никого не было, но к его ногам упал легкий белый квадратик. Без очков он ничего не мог разобрать, но когда Дора вырвала бумагу у него из рук, старик прочел по ее лицу, что телеграмма, кто бы ее ни принес сюда, адресована не ему. Рука Доры так дрожала, что она не могла вскрыть ее, потом положила на стол и стала разглядывать со всех сторон. Доре было всего одиннадцать лет, и ей еще никогда не приходилось получать телеграммы.