Текст книги "Скажите Жофике"

С лица Доры сошла улыбка. Оно стало настороженным и подозрительным.

– А что с Жофикой? – спросила она.

– Черт ее знает, в той бумажке ничего толком не сказано. Дергают ее из-за какого-то портфеля. Когда я спросил, в чем дело, думаешь, мне ответили? Узнал покуда лишь одно – что разбор дела назначен на завтра. По правде сказать, боюсь за нее. Впутал ее Халлер в какую-то историю. Наверное, сам украл где-нибудь этот портфель, а на Жофи сваливает. Да пропади пропадом этот разбойник! Сколько она тревожилась из-за него, а в конце концов все же втянул он ее в эту заваруху. Иначе почему бы их стали вместе вызывать на завтра? Вот я тебе и говорю: топай, да как можно скорее!

– Халлер, – повторила Дора. Она смотрела на струйки фонтана, так же как в тот вечер. Только теперь она не жалась к бассейну, а сидела рядом с Понграцем и носком рыла песок.

– А мне нельзя бы пойти туда завтра?

– Тебя там не хватало! Я один пойду, доберусь как-нибудь с горем пополам до второго этажа. Ежели с утра начну подниматься из подвала, то к одиннадцати, пожалуй, доползу. Ну чем ты, скажи на милость, сможешь там помочь? Хотя, если думаешь пользу принести, идем, я тебе не запрещаю.

Молчит. А смотрит-то как! Пусть идет вместе с ним. Что тут такого? Может, она лучше кого бы то ни было знает ее, может, как раз она скажет, что Жофи никому вреда не причиняет, что ей чужого не надо. Если Халлер имеет право присутствовать, то и его, Понграца, людям не могут запретить явиться.

Дора положила рядом с ним свой мешок. Дать ей, что ли, денег на трамвай? Не хочет брать, говорит, деньги у нее есть, она нашла дома несколько форинтов. Глаза так и мечут искры. Если плохо выполнит его поручение, ей достанется как следует, вот увидит.

Побежала. Даже пятки засверкали. А он сиди тут и отвечай на приветствия – ученицы раскланиваются с ним не хуже, чем с учителями. Узнай они, что он стережет тут рюкзак какой-то девчонки, обязательно бы высмеяли А тут еще, вдобавок ко всему, из мешка торчит заяц. Стоит одной из этих козявок заметить проклятую зверюшку – и прощай авторитет! В сентябре ни за что не будут слушаться.

Становилось прохладно. Доры все не было. Чем бы покормить ее перед сном? Одного кофе мало. Открыть разве баночку мясных консервов? Где-то завалялась еще, кажется, одна. Что поделаешь, раз ничего другого не припасено. На электрических проводах отдыхали птицы. Интересно, слышно им там, о чем гудят провода? И как это передается по ним разговор? Черномазая, наверное, знает, да и Жофи тоже. А вот его таким вещам не учили.

Вечерний ветерок перебирал широкими, как ладонь, листьями клена. Вот наконец и Дора.

– Все сделала, – сообщила она и взялась за свой рюкзак.

23

Повестку из школы Халлер смял и швырнул в корзину. Это уж слишком! С него достаточно и той головомойки, которую ему задал директор музея. Не хватало еще в школе выслушивать всякую всячину. Конца не видно этой волоките. Мало ему горя! Вики уехала и не подает о себе никаких вестей. Ему до сих пор даже неизвестно, благополучно ли она добралась. Пока не узнает, где она, он не сможет отправиться в путь.

В школу! Ему уже тошно от всего этого. С понедельника ни разу не выспался как следует, только и держится, что на таблетках. Пусть Юдит идет! Там ее научат, что делать со своим отпрыском, когда в него вселяется дурь. Ведь девочка была в тот раз невменяема. Пришла, села на пол и давай орать благим матом. Габор, наверное, нашел бы ее приступам какое-нибудь медицинское объяснение. Совершенно сбила его с толку своей выдумкой будто она явилась вместо Марианны. И далась ему эта Жофи, одна мысль о ней выводит его из себя.

Дома после ужина он вдруг вспомнил, что в повестке упоминалось о его портфеле. К счастью, Жофи не решилась принести его домой, побоялась Като – только недоставало, чтобы портфель попал в руки жены! Он должен сам раздобыть его. Да необходимо заготовить сказку на тот случай, если кто-нибудь открывал его, надо же как-то объяснить, для чего он захватил портфель с собой на работу. Хорошо еще, коли до валюты не добрались. Ну, ничего, он найдет какой-нибудь выход. Откуда знать преподавательнице венгерского языка, какими деньгами он оперирует по линии службы? Значит, все-таки придется пойти в школу. Надо кончать с этой комедией. Раз он будет на площади Апацаи Чери, то, конечно, заглянет и в девятый номер – не пришла ли какая весть от Вики. На другой день, без четверти одиннадцать, Халлер явился в школу с твердым намерением взять портфель и тотчас уйти. Но секретарша сказала ему, что портфель он сможет получить только после разбора дела, и предложила подождать заместителя директора. Халлер с досады хлопнул дверью и вышел. На пороге он чуть не столкнулся с Юдит. Она едва кивнула на его приветствие. Вот тебе раз! Она еще разыгрывает из себя оскорбленную! Ну, если ей так угодно… Совсем не обязательно разговаривать, можно и вовсе не замечать друг друга. Халлер вышел в зал. От скуки он снял с полки чучело какой-то птицы, но тут же поставил его на место и принялся тщательно вытирать пальцы носовым платком. На ножке птицы висела записка, которая предупреждала, что чучело нельзя трогать; препарирующее средство – яд. Это совсем вывело Калмана из равновесия. Сердце начало биться глухо, с перебоями. С какой стати должен он тут губить свое время? Ведь спокойно могли переслать ему портфель с рассыльным, так нет, видите ли, им поважничать захотелось. Раздуть дело, которое само по себе не стоит и выеденного яйца.

В одиннадцать часов наконец появилась Марта Сабо со злополучным портфелем в руке. С ней шел учитель математики Хидаш. Халлер посмотрел на Марту так, как будто видел ее впервые. Лицо учительницы было серьезно и сосредоточенно. Она заняла место председательствующего. До сих пор в памяти Халлера Марта жила как бесцветная стареющая дева с померкшим лицом. Даже в юности на нее редко кто обращал внимание. От Като и Юдит он только и слышал: "Как она поблекла" или "Ее туфли как раз пригодились бы в прошлом столетии". Теперь перед Калманом сидел совершенно иной человек. Он только сейчас заметил, что глаза ее светятся умом. Она держалась спокойно и непринужденно. Чувствовалось, что здесь Марта хозяйка, распоряжения и просьбы которой всегда выполняются с первого слова.

Одна Юдит пыталась не замечать Марту, но ей это плохо удавалось. Помимо своей воли она вновь и вновь обращала на нее свой взгляд.

– Я прошу извинения, что побеспокоила вас, – начала Марта.

Хидаш стенографировал. Это еще больше подчеркивало официальность обстановки. Калман нетерпеливо дернул головой. Она слишком многословна. Если посмотреть в окно, виден дом номер девять. Жофи вполне заслужила, чтобы ее серьезно наказали, и все же он попытается выгородить ее сегодня – конечно, насколько это удастся. И какая муха укусила ее тогда? В сущности, он любит эту девчонку. А какую она, сама того не желая, подложила ему свинью! Калман не сводил глаз с ворот, возле которых он столько раз прощался с Вики. Скорее бы уехать вслед за ней!

– Разрешите ознакомить вас с положением дела. В адрес нашей школы пришло письмо следующего содержания…

Знакомь, знакомь, думала Юдит, пока у тебя горло не пересохнет. Скажите пожалуйста, как разошлась! И в платье темное вырядилась. Еще бы! Такое событие в твоей скучной жизни! Если бы не траур, я бы нарочно пришла сегодня в чем-нибудь ярком, чтобы доказать тебе, насколько твои ухищрения мне безразличны. В который раз ты пережевываешь эту чепуху! Даже стенографиста захватила с собой. Ты должна была стать юристом. До чего же все неприятно! Калман делает вид, что все ему нипочем, и смотрит себе в окно: разумеется, школьная площадь – зрелище куда более интересное, чем дисциплинарная комиссия. Бедная Жофи, сидит одна в кабинете директора. Хорошо, что девочка сегодня как следует выспалась, может, не очень будет нервничать.

Юдит закурила. Вот и наградили Жофи за ее старания. Она тут трудится, ухаживает за их старым швейцаром, и в результате получай благодарность! Подумаешь, преступление совершила, устроили тут судилище. Ну, стало девочке скучно, она пошла к дяде на работу – так в этом виновата скорее сама Юдит, потому что вечно отсылает ребенка из дома. Там случайно захлопнулась дверь, и, естественно, с испугу Жофика прихватила портфель. А с монетой вообще безобразие. Раздули дело! Никакой объективности в отношении к девочке. Если бы она выбросила куда-нибудь монету – тогда обвиняйте, но ведь она оставила золото там же, в пепельнице. Что они думают о ее ребенке? Что она, воровка?

Марта Сабо обращалась теперь к Калману Халлеру:

– Первым долгом я хотела бы выяснить кое-что с вами, так как знаю, что вы торопитесь на работу. Скажите, пожалуйста, отвечают ли действительности факты, изложенные в письме, присланном советом?

Да. Отвечают. "Конечно, есть существенные неточности, но это их не касается", – подумал Халлер.

– В таком случае примите свой портфель под расписку. Я зачитаю акт с перечнем вещей, которые были в портфеле, и если все на месте, то прошу расписаться.

Халлер собирался закурить, но при последних словах зажигалка застыла в его руке. Марта Сабо начала выкладывать на стол вещи, а Хидаш зачитывал акт:

– Бритвенный прибор, зубная щетка, мыло, полотенце, непромокаемая куртка, карманный фонарь. Документы на имя Калмана Халлера. Далее, копия диплома на звание доктора, две университетские зачетные книжки: одна – выданная в Будапеште, на другой – печать Перуджинского университета. В итальянском матрикуле – пустой синий конверт. Ну как, все перечислено?

Юдит обомлела. Не ослышалась ли она? Да. Она не ошиблась. Все названные предметы Марта разложила на столе. Но для чего понадобилась Калману в понедельник его бритва, карманный фонарь и все его документы? Как он побледнел! Даже не побледнел, а стал желтый, как воск. Ничего не говорит, только кивает: все, дескать, на месте. Едва перо в руках держится. Да он и не подписался, а лишь кое-как нацарапал свое имя. У Марты лицо совершенно спокойное, у математика тоже. Он невозмутимо стенографирует. Все-таки очень странно!

Но долго раздумывать над этим не пришлось: секретарша сообщила, что прибыл товарищ Фехервари из отдела кадров. Юдит возмутилась. Это уж слишком. Марта Сабо даже ему сообщить успела. Только его здесь не хватало! Слезы так и брызнули у Юдит из глаз, и она поспешила закрыть лицо платком. Такого предательства она все же не ожидала от Марты Сабо.

Но если бы лицо Юдит не оказалось закрыто платком, она бы заметила, что сообщение секретаря подействовало и на Марту не меньше, чем на нее. Марта помрачнела. Нехорошо, что совет контролирует ее даже в таком деле! Могли бы выбрать для проверки другое время. Но оставлять Фехервари за дверями, конечно, невозможно, да он уже и сам вошел и поздоровался со всеми. Напрасно она приглашала его сесть рядом с ней за столом – Фехервари отказался. Он пояснил, что явился сюда не по линии службы, а как частное лицо, и присел рядом с Юдит. Марта ничего не могла понять. Как частное лицо? Сюда, в школу?

– Простите меня, – прошептал Фехервари на ухо Юдит, – я не предполагал, что вы так скромны. Только сейчас я понял, что вы – мать и дочь. Конечно же, ведь и фамилия одна и та же. Но почему вы не сказали мне прошлый раз, когда я заговорил о вашей дочке, что вы ее мать?

Вот, оказывается, в чем дело! Он тогда про Жофи рассказывал! Так она ему и поверила, что он не знал, кому говорит! Еще издеваться вздумал! Что за интриган! И от таких зависят судьбы людей! Юдит мрачно уставилась в пол.

– Никак не могу взять в толк, – продолжал шептать Фехервари, – как такая девочка могла впутаться в темную историю.

Он еще вдобавок и лицемер! Юдит отодвинулась.

– Утром в отделе народного образования снова разговор о случае в музее. Одна работница, Тюдеш, сказала мне, что девочка вызвана на сегодня. Только теперь дошло до меня, что вы и она… Скажу прямо… я очень заинтересовался. Насколько мне все это не безразлично, вы можете судить по тому, что я здесь.

Скажите, только сегодня узнал ее фамилию! – подумала с горечью Юдит. А для чего же тогда говорил о ней? Лжец!

– Я все бросил и пришел сюда. Здесь какое-то недоразумение. Я никогда не забуду, как она пришла ко мне кабинет. Вот увидите, в конце концов выяснится, что она ни в чем не виновата.

Жофика была у него? О чем это он? Ничего не понимаю. Сколько можно шептаться? Как это действует на нервы! Пусть не отвлекает ее теперь, когда Марта Сабо послала за Жофикой.

Вот и она. На лице не испуг, а скорее недоумение. Все оглядывается через порог, словно не может оторваться от чего-то там, что осталось позади, в кабинете директора, Хорошо, что утром она, Юдит, влила Жофике в кофе несколько капель валерьянки. Девочка выглядит довольно спокойной. А из одежды снова выросла. Еще на похоронах эта юбчонка была ей впору, теперь опять придется отпускать подол. Молодчина, хорошо держится и отвечает толково. Как ни странно, и Марта ведет себя прилично, не очень-то мучает девочку, скорее наоборот, подбадривает ее. А Жофика связно, спокойно, не заикаясь и не хватая воздух, рассказывает все, как было: пришла в музей и заперла дядю Калмана, который дал посмотреть ей золотую монету, потом взяла его портфель и ушла домой. Значит, она не случайно закрыла Калмана? Но почему Марта все время говорит о портфеле? Хорошо, что перед уходом Юдит догадалась приласкать Жофику. Она уговаривала Жофику не волноваться и объяснила ей, что тут дело вовсе не в Жофи, а в самой Юдит. Просто тетя Марта давно ненавидит ее, маму Жофики, и поэтому мстит ей. Какой она все-таки странный ребенок! Она еще защищала свою тетю Марту, а горевала лишь о том, что сегодня нельзя ей идти к Понграцу.

Ну, заперла она Калмана. Предположим. Но он-то жив и невредим? И все же она, мать, считает, что дверь сама захлопнулась. Жофи стыдится своей неловкости, поэтому клевещет на себя. Зачем только без конца все пережевывать? Ясно, Марта не может уйти из школы, чтобы не насолить ей на прощанье. Разве не так? Опять задает девочке никому не нужные, глупые вопросы, выпытывает, почему она сразу не отнесла портфель на квартиру Калмана. Как будто это имеет какое-нибудь значение! Жофи помолчит, помолчит, а потом скажет такое, чтя уши вянут. Вот и теперь взяла да и выпалила: "Это была бы нехорошо".

Лоб Халлера покрывается испариной. Портфель, правда, уже в его руках – его успели возвратить еще до прихода референта из отдела кадров, – но валюту все же кто-то вынул из портфеля, и это сделано не Жофикой. Если он сейчас не выйдет из зала, его просто стошнит. "К сожалению, уйти еще нельзя", – вежливо сказала Марта.

– А почему это было бы нехорошо?

Жофика в нерешительности теребила свою юбку.

– Ты хотела продать портфель? – спросила Марта Сабо.

Вот ехидна! Задавать ребенку такие вопросы! Жофи покраснела. Нет! Конечно же, нет, ей просто хотелось отдать его в руки дяде Калману, но потом она встретила ее, тетю Марту.

– Почему ты хотела отдать именно ему?

– Потому что портфель его, – ответила Жофика.

– Почему ты тете своей не могла отнести? Ведь можно было вручить портфель тете Като?

Жофи некоторое время молчала, но вот губы ее задрожали, и она едва слышно произнесла:

– Ей нельзя было.

И чего она терзает девочку? Какое это имеет отношение к делу? Нашли кого называть лучшим педагогом в районе! Да у нее нет ни малейшего представления о детской психологии! Интересно, как она сама поступила бы на месте девочки. Решилась бы она отдать портфель Като, которая способна поднять вой даже без всякой причины? Чего только она переливает из пустого в порожнее: ведь выяснили с этой дверью, так нет, опять принялась за старое. Для чего, мол, Жофика закрыла Калмана?

Когда же девочка ответила ей, что так нужно было, у Юдит захватило дух. Неужели у ребенка навязчивые идеи? Как же она прежде этого не замечала? Она сама читала о неврастениках, которые одержимы какой-нибудь одной идеей. Неужели ее дочь принадлежит к таким же? "Так нужно было!" А Марта даже не удивляется, кивает головой, будто вполне согласна с ней. Кто же, как не Марта, должен сейчас объяснить своей ученице, что она говорит несуразные вещи?

До чего же Жофика все-таки замкнутый ребенок! Перед ней, перед матерью, таилась, ничего не говорила, даже не намекнула на то, что собирается по какой-то причине запереть Калмана. Но и Марта хороша: разве можно в таких случаях поддакивать ребенку! Она, Юдит, слышала, как Марта сказала Жофи: "Я тоже так думаю". И таким вручают награды, переводят на ответственные посты! Разве это педагог! Ну, кажется, она перестала донимать девочку вопросами. Представление окончено, и Марта Сабо сыграла в нем главную роль.

Нет, игра продолжается. Она сажает Жофику рядом с собой за стол, берет ее за руку – вот артистка! – мол, пусть Фехервари из отдела кадров видит, что она ласкова с детьми даже при подобных обстоятельствах! Если уж она такая хорошая, то зачем столько времени мучила девочку? Калман опять порывался уйти, но ему снова пришлось сесть, так как Марта, "к сожалению, не может обойтись без него". Бедняга Калман! Вид у него такой, что краше в гроб кладут. Не попросить ли для него стакан черного кофе? Упадет сейчас! Наверное, это от духоты с ним. Но с какой стати он таскает на работу свои документы и для чего понадобились ему днем в музее зубная щетка и фонарь?

Когда Жофика села, Фехервари вдруг поднялся с места и обратился к Марте Сабо. Он, дескать, не думал, что дело так затянется, ему казалось, они раньше кончат. К сожалению, его время ограниченно, поэтому он хотел бы попросить слова теперь же. Он явился сюда лишь для того, чтобы сказать несколько слов в защиту ученицы, в невиновность которой, вопреки всему изложенному здесь, он все равно продолжает верить. Ему уже приходилось сталкиваться с Жофией Надь, и встреча эта оставила у него прекрасное впечатление. Было бы больно ошибиться в девочке.

"Значит, не проверка, – заключила Марта Сабо, – он пришел из-за Жофи. Но откуда же он ее знает?" Лицо Марты выражало такое недоумение, что Фехервари улыбнулся.

– Мы с ней давние друзья, – продолжал Фехервари, виновато взглянув на Юдит, словно прося ее набраться терпения и выслушать то, что ей и так хорошо известно. – Эта девочка как-то побывала у меня в отделе кадров. Она пришла за тем, чтобы узнать адрес Иштвана Понграца, последнего пациента ее отца.

Юдит стало вдруг душно. Марта отвернулась, Хидаш продолжал писать. Жофи опустила голову. Все пропало, дядя Райсовет выдаст ее, а ведь как она смотрела на него, когда он вошел, как умоляла не выдавать! Ведь это тайна, великая тайна, папина тайна – о ней говорить нельзя! Что это дядя Райсовет объясняет всем? Что она, Жофи, мужественная и ловкая, добрая и сердечная. Вот уж неправда! Пускай они спросят у дяди Пишты, он им скажет, что она недотепа и дуреха. "Девочка, которая разыскивает недосказанные отцом…" О дядя Райсовет, дядя Райсовет! Что ты наделал! Разве можно здесь, при всех… Узнать бы, какое наказание ее ждет. Ведь сказать правду она все равно не сможет, она поклялась ангелом. Да к тому же, проговорись она тут, дяде Калману несдобровать. Выдать его никак нельзя. И чего это учитель математики так смотрит на нее? Мама плачет? Почему плачет бедная мама? Дядя Райсовет уже собрался уходить, он поклонился дяде Калману, а с тетей Мартой и с математиком попрощался за руку. Маме он тоже долго пожимает руку и говорит ей что-то на ухо. Вот и к ней, Жофике, подошел, погладил по голове и сказал, чтобы она и впредь не подводила своего друга. Все кругом молчат. Тетя Марта водит карандашом по бумаге. Кому это она говорит: "Эх, ты!"

Марта вспомнила один случай. Жофия Надь была дежурной по классу и не принесла мел. Хидаш записал ей тогда в дневнике, что она недобросовестно выполняет обязанности дежурного. А Жофи просто боялась зайти в учительскую и долго стояла перед закрытой дверью, почесывая носком правого ботинка левую ногу. Теперь Хидаш не подымает глаз и стенографировать перестал, смотрит в одну точку на столе.

"Мне она ничего не говорила, с горечью думала Юдит, утирая слезы; отцу бы все рассказала. Как только тогда ее ни называла, а она все терпеливо сносила. Теперь я понимаю, что за бумажка была у нее в руке. Замызганная, облитая мясной сукровицей. Кто-то написал на ней адрес школы: "Площадь Апацаи Чери…" Вот почему Жофи так устала тогда, что тут же уснула на диване. Что ж, Марта может торжествовать победу. Но мне сейчас все безразлично. Интересно, если бы я умерла, пустилась бы Жофика на поиски моих недосказанных слов?" Ей вспомнился пример с горой Янош. Как она тогда проверяла степень готовности ребенка жертвовать ради матери! Юдит изо всех сил кусала край носового платка.

Дядя Калман опять хотел уйти, но ему снова велели сесть. Тетя секретарь теперь пришла и сообщила, что за дверями дожидаются трое и что все они пришли по делу Жофики. Склонившись к уху тети Марты, она назвала их имена. Губы Жофи опять начали дрожать, а тетя Марта, как и раньше, положила свою руку поверх Жофиной и больше не отнимала ее. Все-таки Жофике многое непонятно. Она, Жофика, сидит тут в учительской за большим столом вместе с учителями. И все они так хорошо относятся к ней! Дяде Калману вернули наконец портфель. А дядя Райсовет для того заходил сюда, чтобы ей, Жофике, помочь. Разве она могла подумать, что еще раз увидит его? Но для чего пришли сюда Куль-шапка, дядя Пишта и Дора?

Дверь закрылась за вошедшими. Этот усатый худощавый старик, пожалуй, и есть Понграц, подумала Юдит Надь. Брови у него косматые, глаза синие. Нога в гипсе. Он смотрит только на Жофику. А лицо Жофи проясняется и светлеет. Старик даже не улыбается ей, он зол, очень зол. Этот человек любит Жофику. Понграц ведет за руку Дору, ту самую Дору, с которой ее дочери запрещено общаться. Интересно, что думает теперь Калман? Он уронил свою зажигалку. Какая же здесь, должно быть, тишина, если падение такого пустяка, как зажигалка, кажется грохотом! Кто этот третий? Она не знает. По виду рабочий, одежда у него в извести, волосы прикрыты, вернее, были прикрыты кульком; при входе он сорвал его с головы, словно настоящий головной убор. В глазах Юдит блестят слезы. Но она уже не плачет.

– Садитесь, пожалуйста! – предложила Марта Сабо. Куль-шапка остался стоять, сели только дядя Пишта и Дора.

– Товарищ учительница, – начал Куль-шапка, – я сейчас на работе, так что не могу здесь задерживаться. Но поскольку старик позвал меня, говорит, девочку тут донимают, то я решил забежать сюда. Если можно, разрешите мне высказаться сразу, а то мне надо на леса. Или лучше так: вы меня спрашивайте, а я все скажу, как дело было.

Ой, зачем это они пришли? Сейчас все выяснится. Тетя Марта даже не подозревает, какая большая беда будет. Куль-шапка хочет ей добра, и дядя Пишта тоже, и Дора тоже, но сама она, Жофика, ничего не сможет сказать, она поклялась ангелом, что не проговорится. Еще бы! Ведь крестного могут посадить в тюрьму. Дяде Калману, кажется, стало дурно. Все равно, правды здесь, кроме Доры и нее, никто не знает. А они с Дорой будут молчать. Куль-шапка такой хороший, только пришел он зря.

Тетя Марта снова зачитала письмо райсовета. Дядя Пишта выругался. Жофика ужаснулась: слишком отчетливо прозвучало каждое слово. Дора не сводила глаза с Калмана Халлера.

Куль-шапка долго думал о чем-то, потом неожиданно расхохотался. Все с удивлением посмотрели на него. Он извинился. Но чувствовалось, что ему трудно сдерживать свой смех.

– Вы, пожалуйста, понапрасну не мотайте девочку, – начал он, – потому что в этом деле не она виновата, а старик да я, особенно же старик. Чего он молол о Халаше да Халасе, когда речь шла о Халлере? Скажи он мне это четко, я не стал бы вместо Халлера баламутить Ревеса. Ежели девочка заперла Халлера, значит, правильно сделала. Я должен был бы запереть его, мне старик наказал удержать этого Халлера в понедельник между половиной пятого и половиной шестого, чтобы он за воротник не заложил. В музее как раз должна была быть проверка. Вот я и решил уладить дело, только маху дал. Вместо Халлера какого-то Ревеса все увещевал насчет рома. Он мне про язву желудка, а я о своем: что спиртное-де гибель для человека. Выходит, он в самом деле язвенник и непьющий, так что я напрасно потратил на него столько времени. Он мне еще и дом свой сторговать хотел. Ослепнуть мне, если господин, что сидит вон там, в заднем ряду, не есть Халлер! Видите, сразу догадался, а почему? Да потому, что он и теперь того… лишнего хватил! Да держите же его, не то упадет со стула! Девчоночка все упрашивала старика помочь ей справиться с Халлером, но старый Понграц хромой, не смог пойти в музей, так я сам взялся за это дело. Надо же помочь человеку. Но что поделаешь, раз мне не ту фамилию сказали и я другому зубы заговаривал! Выходит, малышке вместо меня пришлось потрудиться, чтобы удержать этого господина. И надо сказать, она неплохо справилась: факт, что он не пошел никуда, и не напился, и домашних не мучил. Вот все, что я хотел сказать. Если этот господин надумает жалобу подавать, то пусть на меня да на старика пишет, – Жофика не виновата, что ей самой пришлось действовать. Ведь мне не ту фамилию дали. У меня все.

Раз Дора здесь, значит, еще ничего не потеряно. Скорее бы кончился этот кошмар. Хорошо, что конверт пуст – оттуда исчезли шиллинги. Скандал устраивать не станут, удержать его, чинить ему препятствия никто из них не сможет. Дора, когда она вырастет, будет такая, как Вики, только та белокурая, а у Доры волосы темные.

Юдит с такой силой сплела пальцы, что они онемели. Значит, Жофика заперла Калмана намеренно! Но зачем ей понадобилось так поступать? Сидит тут в своей коротенькой юбчонке и упорно смотрит на Дору. Марта Сабо молчит. В зале такая тишина, что слышно, как Хидаш пишет. Так что же, в конце концов, здесь происходит?

– Разрешите идти? – спросил Куль-шапка.

Марта Сабо кивнула и попрощалась с ним за руку. Проходя мимо Жофики, Куль-шапка сунул ей что-то в руку. Жофи зарделась и просияла. В руке у нее был прекрасный золотистый дюшес. "Жофин ящик, – вспомнила Юдит. – Значит, ту грушу она тоже от каменщика получила".

Видя, что Понграц заерзал на месте, Марта предложила ему говорить сидя. Старый Пишта пробурчал, что, в сущности, ничего не может добавить. Андраш Киш все уже сказал. Марта Сабо достала исписанный на машинке лист бумаги и зачитала продиктованный накануне Понграцем текст. Старик изредка прерывал чтение репликами вроде: "Сущая правда", "То-то и оно", "Я отвечаю за свои слова".

Юдит прикрыла лицо руками. "Детей знать надо, – доходили до ее сознания слова Марты. – Девочка давно поняла, что бедняга отец ее – он при мне помер – ничего через меня ей не передавал, и все-таки ходила и ходила ко мне. Признаюсь, я только гонял ее взад-вперед, даже побил ее однажды, думал – поделом, а она и после того не перестала ходить, ухаживает за мной, хотя денег больше не получает".

Добаи прав, она не годится для работы в институте. Она никуда не годится. Вот когда поработает с детьми лет десять-двадцать, тогда, может быть, из нее будет толк. Ведь она своего собственного ребенка не знает. Сегодня впервые видит его. Все знали о ее Жофике больше, чем она, – и Фехервари, и каменщик, и вот этот старик. Можно сгореть со стыда!

"Это я все к тому говорю, что если какой-нибудь там бездельник оговорил ее, не следует все принимать за чистую монету. В особенности же Халлеру не стоит доверять, непутевый он человек. Жофи – вот она порядочная. Уж коли я даю за нее свою старую голову на отсечение, то, стало быть, и вы, учительница, можете сделать то же самое".

Халлер с трудом отвел глаза от Доры. Он только сейчас начал соображать. Чего надо этому неотесанному мужлану? Что он тут несет? Да ведь он, Халлер, никогда в жизни не видел этого старика. Что за негодяй! Не будь он таким старым да к тому же калекой, он бы заставил его ответить за свои слова. Нет, хватит молчать, сейчас он покажет всем этим бездельникам. Каждый считает своим долгом соваться в его дела, в его жизнь – и швейцар, и каменщик, и все, все. Калмана вдруг бросило в жар. Рубашка прилипла к спине. "…выходит, малышке вместо меня пришлось потрудиться, чтобы удержать этого господина. И надо сказать, она неплохо справилась: факт, что он не пошел никуда в тот раз, и не напился, и домашних не мучил…" Теперь-то ему понятно, для чего захлопнула Жофика дверь. По-видимому, из взрослых только он один понял, в чем дело. Дора его выдала. "Я пришла вместо Марианны", – сказала тогда Жофи. А он, дурак, еще вздумал забавлять ее монетами!

Мама плачет, думала Жофика, она теперь уже и головы не подымает, только все плачет. Дядя Пишта дал бы за нее, за Жофику, голову на отсечение! Как это хорошо! Правильно, что Куль-шапка сознался, ведь он должен был тогда все устроить в музее. Дядя Калман бледный как смерть, а Дора все время смотрит на него. Хоть бы уж не спрашивали больше ни о чем, хочется домой, устала.

– Для чего ты заперла своего дядю? – спросила тетя Марта.

Но ведь она это уже спрашивала. Жофика молчала.

– Ты скажи, скажи! – вдруг выкрикнула Дора.

Жофика сжала губы. Она сейчас ответит ей глазами, подумала Марта Сабо. Взглядом прикажет молчать. А Дора будет красавицей, когда вырастет.

– Ангел не в счет! – сказала Дора. – Говори правду!

Так и есть. Она на прощанье подарила Жофике ангела и заставила поклясться им, что будет молчать. Теперь она освобождает девочку от клятвы. Но Марта Сабо вовсе не желает, чтоб это дело приняло другой оборот. Надо поскорее закругляться. Вовсе не обязательно сейчас всем знать, что Калман хотел покинуть страну. Если это станет известно, ей, как официальному лицу, придется передать дело в следственные органы. Тогда разрушится семья Халлеров. А больше всех пострадает Марианна. Нет, с Халлера достаточно. Зрачки Юдит расширились, как у слепой.

Халлер беспокойно ерзает на стуле. "Если она скажет – мне конец. Вот отвратительный щенок, я всегда говорил Вики, что Дора ненавидит меня".

– Скажи, – упорно твердит Дора. Она хочет, чтобы Жофи высказалась. Вики уже добралась, она в безопасности, а дядя Калман пусть сидит в тюрьме. Она не чувствовала к нему ни капли жалости. Трус, жалкий трус. Молчит и терпит, чтобы Жофику обвиняли. И ее, Дорину, жизнь он загубил, что теперь будет с ней? Вики она больше не нужна, никому она не нужна. Нельзя же без конца надоедать дяде Пиште!

– Прекратите! – сказал Калман Халлер и встал с места.

Хидаш поднял голову. Лицо Калмана исказилось в гримасе.

– Прошу вас занести в протокол, что девочка ни при чем, дверь захлопнул я сам. Дело в том, что в таком месте, где я работаю, подобная неосторожность чревата всякого рода осложнениями. Думаю, нетрудно понять, что мне казалось более удобным свалить свою неловкость на ребенка. Но я, право, не предполагал, что из этого получится такая путаница.