Текст книги "Скажите Жофике"

– Ты ужинал? – спросила его Марта.

Хидаш ответил, что нет.

– Давай поужинаем вместе, не возражаешь?

– С удовольствием. Где?

Если бы она знала где! Безразлично, лишь бы можно было спокойно поговорить. Хидаш вспомнил, что на улице Месарош есть уютный ресторан. Они договорились встретиться прямо в ресторане. Кто раньше придет, тот занимает столик.

Ресторан назывался "Ньярфа". Найти свободное место оказалось нелегко, но все же Марта нашла – она добралась немного раньше Хидаша. Цены были чересчур высокими, и она заказала только ветчину. В саду играла музыка, но, к счастью, не танцевали – оркестр играл старинные вальсы. Меж деревьев горели фонари, пахло пивом и хорошим жарким. Утром Хидаш был в холщовом костюме, теперь – в полосатом серо-синем. Он уже надевал его во время конференции. Обычно Марта Сабо не придавала значения своему туалету, она и к Добаи пошла в ситцевом платье. Но теперь ей почему-то стало немного жаль, что не забежала домой и не переоделась. Она имеет особенность к концу учебного года худеть, и тогда платье висит на ней, как на вешалке. Следовало бы сменить платье, хотя бы потому, что этот чудак приоделся к ужину…

Хидаш тоже заказал ветчину и бутылку вина. Он ни о чем не расспрашивал, и это вдруг стало раздражать Марту: что он, собственно, думает об ее телефонном звонке? Или воображает, что ей захотелось полюбоваться им? Она отодвинула тарелку – аппетит пропал. За соседним столиком мужчина дал сотенную ассигнацию, а сдачи получил всего несколько монет. Как легкомысленны люди! Или им некуда деньги девать?

Хидаш покончил с ветчиной и отпил вина.

– Что нужно было от тебя Добаи?

Говорить особенно нечего, она зря пошла туда, но все-таки приятно вспомнить разговор. Там, в институте, она так разволновалась, что даже не отдавала себе отчета в происходящем. Теперь, рассказывая обо всем Йошке, она заодно и обдумает кое-что.

Словом, началось с того, что Добаи сварил кофе и угостил ее. Рабочий день в институте уже окончился, секретарша ушла, и они остались с Добаи вдвоем. Сначала пили кофе, потом он провел ее по обоим этажам института. Показал комнату научных сотрудников, – у каждого своя отдельная библиотечка и свой шкаф для бумаг. Она видела и общую библиотеку, в ней хранится тридцать тысяч книг. В институте шестьдесят сотрудников, теперь из них девять человек сокращают.

Хидаш взглянул на нее и снова отпил из стакана.

– Значит, ему не статья нужна была, – заключил он. – Звал, да?

Угадал! И что он скажет на это? Дожить, дождаться, чтобы Главный Умник сказал ей: "Что-то с этим институтом неладно". Еще как неладно! Хорошо, что заметили наконец. Поняли, что значит педагог-практик, с трудом, но додумались. Рука, в которой Марта держала стакан, стала такой горячей от волнения, что даже вино нагрелось. Юдит Надь уходит. В августе она переходит в школу. Юдит Надь будет работать в школе! "Воспитатель не должен допускать, чтобы какое-либо обстоятельство нарушало нормальное течение урока литературы", – это написано Юдит Надь. Ах, до чего же умна Юдит! И как она удивится, если, скажем, во время разбора стихотворения Петефи «В конце сентября» в умилительной тишине кто-нибудь из детей поднимет руку и, переступая с ноги на ногу, скажет: «Разрешите выйти». Марта засмеялась. Теперь стоило ей захотеть, и она могла бы стать точно таким, же Умником, восседать в красивом кабинете, любуясь отдельной библиотечкой. Только она этого не хочет! Она пока еще в своем уме!

– Неужели ты отказалась? – спросил Хидаш.

Что значит неужели? Она взглянула на своего коллегу. По его мнению, она должна оставить школу, оставить всех, к кому так привыкла за долгие годы! И это говорит Хидаш, которого она считала своим самым лучшим другом! Неужели он мог подумать, что у нее закружится голова от такого почета и она тотчас же бросит своих учеников?

– Ну, конечно же, отказалась, – ответила Марта с досадой. – А что бы ты ответил?

Хидаш некоторое время вертел в руках стакан, потом попросил поподробнее рассказать, как происходил разговор. Марта чуть ли не слово в слово повторила все. Добаи начал с того, что институт не так работает, как ему бы хотелось, и что он знает, в чем кроется причина неудач: институт все больше и больше отрывается от жизни. Есть теория и есть практика. Но вместо того, чтобы теория шла рука об руку с практикой, институт и школы идут разными путями, и его сотрудники в основном знакомы с детьми только по книгам. Взять для примера Пирошку Шипош, статьи которой она, Марта, вероятно, читала. Это талантливая молодая особа и, пожалуй, одна из самых начитанных, самых образованных сотрудниц института. Но едва закончив университет, она стала получать зарубежную стипендию и тут же попала прямо сюда, в институт. Она никогда, если не считать нескольких недель учебной практики, не бывала в школе, никогда не пробовала жить среди детей, работать с ними. Примерно так же обстоит дело и с сотрудницей Надь. У нее более солидная подготовка, чем у Пирошки Шипош, но и она тоже никогда не обучала детей. Добаи неоднократно говорил об этом в министерстве и теперь поставил перед отделом образования вопрос категорически: отныне в институт не будут приниматься лица, не имеющие соответствующего педагогического стажа, даже если у них самая блестящая теоретическая подготовка. Кадры же, не отвечающие этим условиям, следует сменить. Теоретическая и практическая педагогика должны быть неразрывно связанными звеньями, иначе не достигнуть нужных результатов. Как первый шаг к осуществлению всего этого он просит ее, Марту Сабо, чья воспитательская работа признана всеми в столице, быть старшим научным сотрудником института, то есть его, Добаи, заместителем.

Хидаш удивленно слушал ее рассказ. К соседнему столику подошла новая пара: хрупкая женщина с пучком волос на затылке и мужчина в сером костюме. Женщина села лицом к ним, а ее спутник – спиной, но Марта Сабо, узнав Вики, тотчас же догадалась, что с ней Калман Халлер.

– Я думаю, ты должна согласиться, – сказал Хидаш.

Марта с недоумением посмотрела на него. Она думала, что Хидаш поддержит ее, а он, оказывается, принимает все всерьез. Еще доводы выдвигает и говорит слово в слово то же, что и Добаи: если она, знающая школу как свои пять пальцев, не пожелает пойти институту навстречу, не захочет работать там, не будет помогать коллегам, когда они допускают ошибки, наконец, не будет делиться своими знаниями, то грош цена ее любви к детям.

Что они сегодня взялись учить ее! Марта сама отлично представляет себе, что она должна делать. Неужели Йошка воображает, что она пойдет работать в институт, чтобы никогда больше не видеть детей, а только читать и писать о них? На Вики красное нейлоновое платье, в ушах маленькие клипсы-вишенки.

– А ты не пробовала договориться с Добаи, объяснить, чего ты хочешь? – спросил Хидаш. – Они нуждаются в тебе и поэтому пойдут на уступки.

Еще не хватало торговаться с ними! Марта чувствовала, что вечер испорчен, хотелось уйти домой. Она вполне удовлетворена тем, что Умники наконец начинают заманивать к себе специалистов. Добаи советовал хорошенько подумать, прежде чем окончательно отказываться. Институт, говорил он, в свою очередь пойдет ей навстречу и по мере возможности выполнит поставленные ею условия. Ну, да мало ли что он говорит! Ее волнует сейчас совсем другое: звено юных поварят, смерть Габора Надя, Жофика и Понграц… Уйти, оставить все? Если она перекочует к Умникам, кто поможет Жофи, кто уладит дело с Халлером? Пожалуй, еще не слишком поздно и по пути домой можно будет заглянуть к Доре. Теперь-то она наверняка не столкнется с ее сестрой.

И в Хидаше она ошиблась, он твердит одно – что надо подумать. А интересно, принял бы он сам это предложение? Конечно, тут же замахал бы руками – дескать, он и сочинять-то не умеет, так как он математик. Вот она, Марта, совсем другое дело! О детях должны писать лишь те, кто знает их по-настоящему.

Марта поднялась. Она не предполагала, что разговор с Хидашем примет такой оборот. Думала просто пошутить, посмеяться вместе с ним над Добаи: вот, мол, караул кричит, учителей на помощь зовет. А вышло иначе. Тоже умничает. Он, видите ли, недоволен ее решением: если, говорит, такие, как Марта Сабо, не пойдут работать к Добаи, он вынужден будет заполнить вакантные должности слабыми педагогами, и институт снова не сдвинется с мертвой точки.

– Какое я имею отношение к этому несчастному институту? – сказала она раздраженно. – Я должна быть там, где Жофи и Дора. Позови официанта!

Хидаш, не торопясь, допил вино.

– В институте ты больше смогла бы им помочь.

Расплатились. Марта сердито молчала. Вначале она собиралась сообщить Йошке разгадку Жофиной тайны – как-никак эта девочка ведь и его ученица, – но затем решила ничего не говорить ему, раз у него хватает совести толкать ее на такое дело – уговаривать перейти к Умникам! Ей казалось, что Йошке будет жалко, если им придется работать в разных школах? Выходит, не так. Ему все равно! Ну, и ей в таком случае безразлично. Хватит проблем на сегодня. Когда Марта проходила мимо, Вики поздоровалась. Халлер – нет. Конечно, он сидел спиной и мог не заметить ее.

Они с Хидашем дошли до самой школы, но вместо того, чтобы свернуть к своему дому, Марта остановилась на площади.

– Ну, сервус, – сказала она Хидашу. – Спасибо, что пришел. Я еще не домой.

Хидаш взглянул на номер дома,

– Что, к ученице? Ведь уже больше девяти. Не поздно ли? Может, там уже улеглись?

– Нет, эти еще не спят.

Они подали друг другу руки. На Хидаше был новый голубой галстук. Как он седеет, этот Йошка. Еще год-два – и будет седой как лунь. Она никогда бы не подумала, что он станет уговаривать ее уйти из школы. Или она все еще недостаточно разбирается в людях?

– Я тоже хотел поговорить с тобой, – сказал Хидаш. – Ну ладно, в другой раз. Хватит с тебя на сегодня и одного Добаи.

Хидаш ушел. У Марты вдруг гулко забилось сердце. Щеки запылали. Она машинально прижала к лицу ладони. Ей тридцать семь лет. До чего же глупо так краснеть.

Хидаш исчез за поворотом улицы Катона. Какой хороший все-таки человек. Только зачем он уговаривает ее идти в институт и почему так странно держался сегодня?

В этом доме жили даже две ее ученицы. На первом этаже – Дора со своей сестрой, на втором – Анна Биро. С матерью Биро она тоже должна поговорить, но не сегодня. Сегодня – Дора. Это важней. Окна Вадас выходили во двор. Шторы были опущены, но сквозь них пробивался свет. Марта позвонила.

Дверь оставалась закрытой, но штора приподнялась. Дора высунулась в окно. На ней была цветастая ночная сорочка, стянутая у шеи ленточкой. На ночь девочка подняла косы кверху и поэтому выглядела старше.

– Одну минуточку, – сказала Дора, – я сейчас.

Штора, зашуршав, снова опустилась. Когда Дора открыла дверь, она была уже в платье, надетом прямо на голое тело. Ноги ее тонули в домашних, на высоком каблуке, туфлях старшей сестры.

Крошечная прихожая, где на рамах сохли разрисованные Вики платки, была чиста и опрятна. В спальне, хоть там и было уже постелено на ночь, тоже царил порядок. Лицо Доры спокойно, только щеки чуть румянее обычного. Марта присела.

Сама не зная, чего она здесь ждет, Марта опять почувствовала то же разочарование, какое испытывала всякий раз, приходя сюда. Она обычно с каким-то неопределенным ожиданием переступала порог этой квартиры, ей казалось, что она вот-вот обнаружит что-то, какое-нибудь вещественное доказательство, что наконец-то всплывет на поверхность один из спрятанных в воду концов, который наведет ее на след. Но уходила она всегда в неведении. Неужели и этот приход ничего не даст, ничего не откроет? Дора тоже села и молча смотрела на нее.

– Ты ни в чем не нуждаешься, детка? – спросила Марта у девочки.

Та покачала головой. Пикейное платьице с широким вырезом открывало худенькую шею девочки. А где же цепочка? Когда Марта водила Дору на рентген или на загородные прогулки, купаться, каждый раз она обращала внимание на это блестящее украшение.

– Куда девался твой ангелочек?

Почему Дору так задел ее вопрос? Ясно, что ей больно. Она медлит с ответом, обманывать Дора не станет. В худшем случае она смолчит.

– Нету, – ответила девочка наконец. – У меня его больше нету.

– Потеряла?

Молчание. Дора покачала головой. Неужели Вики заставила заложить цепочку в ломбард? Нет, вряд ли. Массивный золотой браслет Вики лежал в пепельнице возле постели. Так где же цепочка? Неужели она опять уйдет отсюда ни с чем? Если бы она работала в институте – чего, конечно, никогда не будет, – она, пожалуй, занялась бы вопросом помощи одиноким детям, которые формально не являются сиротами, и поэтому ни государство, ни, в частности, школа не имеют юридического основания вмешиваться в их жизнь. Хорошо бы привлечь для обмена мнениями по этому вопросу побольше учителей и начать дискуссию, например, в журнале "Педагогика", пусть бы каждый высказался на его страницах. Так хотелось бы знать, что делают в такой ситуации другие педагоги. Она бы рассказала о жизни Доры, попросила бы совета у учителей. Наверное, во многих школах встречаются подобные случаи. Институт, как официальное учреждение, мог бы вступить в переговоры с правовыми органами. Конечно, если учитель утверждает, что ученик живет в неподходящем окружении, нужны доказательства. А если доказательств не имеется? Как быть в подобных случаях? Ох уж этот Хидаш. Ей бы раньше и в голову такие мысли не пришли. Она – и вдруг среди Умников! Если бы не Хидаш, давно бы все выкинула из головы, забыла бы о предложенной ей Добаи работе. Но, с другой стороны, тогда она не увидела бы Вики и не была бы теперь тут. Но что ее привело к Доре в такую позднюю пору? Трудно ответить. Ясно одно: сегодняшнее посещение нисколько не прибавило ей, Марте, ума.

Она взяла в руки книгу, которую, видимо, перед тем читала Дора. Девочка получила ее в награду. Книга называется: "Полушубок ищет клад". Возле кровати Вики также лежали книги, сверху – "Магдольна" Жольта Харшани.

Ничего. Снова ничего. Марта встала.

– Где твоя сестра? – спросила она, уходя.

– Пошла в кино, на шесть.

Это возможно. В "Ньярфа" они пришли примерно четверть девятого, значит, она действительно была с Халлером в кино.

– Ты ужинала?

– Да. Я ела простоквашу.

Как же уйти? Что подумает эта девочка? Скоро половина десятого. Так поздно она никогда не заходила к своим ученикам. Но ведь свет горел. Как же объяснить девочке свой неурочный визит?

– Завтра, когда покончите с обедом, зайдешь ко мне в учительскую. На будущей неделе – ваш концерт в лагере, мы должны с тобой обсудить программу. Бауман меня попросила подобрать материал. Я думаю, что на этот раз тебе следовало бы не только выступать, но и участвовать в организации концерта. Тебе хочется?

Дора молчала. Что с девочкой? Обычно она так радуется, когда ей приходится помогать Марте. Дора любит литературу и охотно принимает участие в школьных концертах. На этот раз Марта собиралась подобрать материал о Петефи или же, если не найдет ничего подходящего, составить литературно-художественный монтаж. Дора отлично сыграла бы роль Петефи, а долговязая белокурая Лембергер – Йокая. В прихожей пахло краской. Дорин плащ висел на вешалке рядом с сиреневым дождевиком Вики. Тут же были и два рюкзака – один побольше, другой поменьше. Когда выезжали коллективно на Добогокё, ни у одной из сестер еще не было туристского снаряжения, Видимо, Халлер любит вылазки,

– Что, за город собрались? – спросила Марта.

Теперь девочка взглянула ей в глаза и схватилась за шею. Рука привычным движением пыталась нащупать медальон. В минуты волнения Дора всегда тянулась к цепочке. Проведя рукой по голой шее, девочка бессильно поникла. Узнать бы, о чем она сейчас думает.

– Мы на прогулку, – прошептала девочка.

– С Вики?

– Да.

– И далеко?

На этот раз Дора вовсе не ответила, только кивнула. Видимо, девочка не любит ездить с сестрой. Хотя она всегда радуется загородным поездкам. Вот на Добогокё Дора была расстроена. Она сразу почувствовала недоброе между Вики и Халлером. Сама она, Марта, была занята тогда с детьми, врассыпную гулявшими по лугу. Может, в райсовете придумают что-нибудь? С кем бы поговорить? С Фехервари? Он толковый. В сущности, она ведет себя малодушно, здесь нужна бы большая настойчивость, это дело с Халлером не шуточки, оно бьет сразу по двум ученицам, а сколько еще будет задето людей помимо них, косвенно! Матери наивны, они никогда не желают верить в то, что дети всегда все знают. Но как бороться с Вики и Халлером, чтобы не ранить при этом Марианну?

– Ну все, спи! И не забудь завтра зайти ко мне.

Дора проводила Марту, потом с минуту следила, как она пробирается к выходу по слабо освещенному двору, и вдруг рванулась вдогонку. Марта услыхала за своей спиной лихорадочный стук каблуков. Спотыкаясь в Викиных туфлях на неровном булыжнике, Марту догоняла Дора. Она настигла ее под аркой. Марте пришлось удержать девочку – с такой стремительностью та бросилась к ней. Стоя в одной туфле – другая свалилась по дороге, – Дора напряженно заглядывала Марте в глаза.

Она хотела что-то сказать, но не могла: ей было запрещено говорить. Так смотрят животные, которые лишены дара речи. Встав на цыпочки, Дора судорожно обняла Марту за шею и, притянув к себе ее голову, порывисто поцеловала в щеку. Потом опять раздался стук ее каблуков (она уже успела подцепить на ногу вторую туфлю), и Марта услышала, как Дора захлопнула и заперла за собой дверь.

Дора никогда никого не целовала. Это не Таки, которая вечно терлась около учителей и при всяком удобном случае украдкой поглаживала рукава их одежды. Так ведут себя люди, когда прощаются. Очевидно, Вики хочет перебраться в другой район – может быть, из-за Халлера, а ребенка с осени отдаст в другую школу. Но почему девочка попрощалась теперь? Ведь завтра она придет в кружок юных поварят, а в августе вместе со всеми поедет в лагерь.

Несмотря на поздний час, спать Марте не хотелось. Взволнованно шагая по комнате, она машинально перекладывала вещи с места на место. Юдит будет трудно в школе первое время. Ведь она никогда не сталкивалась с учениками. Второй удар за такой короткий срок: свою работу она любит почти так же, как любила мужа. И все равно она счастливая, ведь у нее дочка! Когда-нибудь она, может, поумнеет настолько, что поймет, какая у нее девочка.

Со временем Юдит постигнет, что именно такие вот средние ученики и задают больше всего работы педагогу. Они-то и есть шкатулка с секретом. Хорошего ученика понять не трудно. Лентяй, если его встряхнуть, тоже рано или поздно начнет заниматься. С теми, что родились со слабыми умственными способностями, как ни мучайся, учитель ничего не добьется, это тоже легко понять, выяснить, они не секрет. Отличный ученик еще менее загадочен. При наличии умственных силенок и двоечник в один прекрасный день раскачается, если, конечно, неустанно подгонять его, – и тут не над чем особенно ломать голову. Когда Юдит проработает в школе, как она, Марта Сабо, четырнадцать лет, ей тоже станет ясно, что в характере пятерочника и двоечника можно найти сходные черты. Труднее всего подобрать ключи к "середняку". Если бы Марта не была так сильно загружена, она бы изучала именно эту категорию детей. Попал в точку – и ребенок начинает расцветать на твоих глазах, не попал – значит, битва проиграна. Надо уметь вести упорную борьбу за каждую душу. К Жофике ключ уже найден.

О том, чтобы перейти в институт, не может быть и речи. Но, пожалуй, под настроение она все же позвонит Добаи! Пусть прочитает у нее в дневнике про одну девочку. Конечно, не называя фамилии. Она и теперь очень хорошо помнит свою первую запись о Жофике в начале учебного года. «Невнимательная! – стояло в дневнике. – Если эта девочка когда-нибудь заставит себя сосредоточиться – но не на том, что случайно привлечет ее внимание, а целеустремленно, – она сумеет развернуть свои способности». Это случилось. Но работа только начата: ведь пока, кроме решения загадки, ничего еще не найдено. Сделан только первый шаг к успеху! Борьба за Жофику началась.

А все же сегодняшний день был хорош!

Юдит, наверное, не сможет составить как следует даже плана урока, если будет пользоваться своими образцами. Марта охотно бы помогла ей, не будь в Юдит столько спеси. И все же надо попробовать. Не слишком ли она была сегодня резка с Хидашем? Но кто виноват, что он такой непокладистый! Ведь от него-то она меньше всего ожидала, что он будет толкать ее к Умникам.

Она постелила себе и, взяв в постель сборник стихов Петефи, начала составлять программу концерта для лагеря. Завтра она поговорит с Дорой и позвонит пионервожатой Бауман. Да и к Биро надо будет забежать. Вот удивится Бауман ее выдумке!

13

Войдя к Понграцу, Жофи не заметила пончиков, так как сразу же должна была бежать за покупками. Пончики она увидела лишь тогда, когда принялась за уборку. Они стояли на маленьком столике возле пепельницы с конской головой. Начав подметать, Жофика прикрыла их салфеткой, чтобы не пылились. А когда закипело молоко и сварилось кофе, поставила тарелочку с пончиками рядом с чашкой на поднос. Но дядя Пишта пробурчал, что пончики Жофика должна съесть сама, и еще сказал, что не будь она разиней, то заметила бы их сразу, как только вошла. Себе он велел отрезать кусок хлеба да намазать его топленым салом, а не маслом, потому что масла даже деды его терпеть не могли. И кто ее просил приносить столько масла?

Итак, они снова ели вместе – Жофика пончики, а дядя Пишта свою краюху с салом. Пончики хотя и зачерствели немного, но были еще вкусные, только варенья оказалось мало. Жофи оставила варенье напоследок. Она собрала его ложечкой и помазала последний кусочек для запаха.

Старый Пишта время от времени поглядывал на Жофи. Пожалуй, питанием девчонка дома обеспечена: она не набрасывается на еду, а так, клюет понемногу. Видно, на съестное у них хватает. Эржи так же вот оставляла варенье напоследок. Одежду Жофи тоже имеет приличную. Наверное, получила от Красного Креста – там в нынешнем году выдавали кое-что детишкам. Но все-таки гложет что-то эту малявку, иначе отчего ей быть такой молчаливой? Ягненка даже не видит, нет того, чтобы взглянуть на железную печку. Стоит нос повесив и режет мясо. Думает, из этих лоскутков гуляш получится! Хоть бы подняла голову, слепая курица, стоило возиться вчера целый день! А игрушка получилась на славу, особенно голова красивая, и смотрит печально, как живая. Да посмотри же наконец! Только и знает что копошится по хозяйству. Что же ее все-таки точит? Теперь небось не спрашивает, может ли он петь или там стихи говорить. Он даже давеча вспомнил кое-какие, что еще с детства пристали. Тогда по одну сторону становились девчонки, по другую – мальчишки, одни спрашивали, другие отвечали. Среди них были ястреб и охотник, заяц и собака. У девчонок-голубей спрашивали:

– Куда летите, голуби?

– В левкоевый сад!

– А что делает ястреб?

– Высматривает нас!

– Где охотник?

– В чаще леса!

– А собака?

– Зайца гонит!

– Кыш-кыш, ястреб!

– Лети на ружье.

– Кыш-кыш-кыш!

Тот, кто был ястребом, при этих словах падал на землю, "охотник" ударял оземь ногой, "голуби" перелетали в левкоевый сад, разводя руками, как крыльями. Однажды, заделавшись голубем, он встал в ряд с девчатами. То-то было смеху! Вот теперь бы полетать немного, с этим гипсовым чулком на ноге! Черт бы побрал того, кто придумал такое. Вот бы взмахнуть своими старыми руками да побежать! Понграц вдруг засмеялся. Жофика оглянулась, посмотрела на него, но не рассмеялась вместе с ним, а быстро отвернула голову и склонилась над кастрюлей. Ох, и мучает ее что-то! Денег, что ли, у них нет? Или мать трепку задала? Ничего, рано или поздно скажет!

– Ну, чего приуныла?

Ответа не последовало. Жофика, помешивая лук, продолжала молчать.

– Что, денег у вас, что ли, нету? Или язык потеряла?

Жофика, покраснев, сказала, что деньги у них дома есть. Понграц задумался. Видать, все же туго с деньгами. Да, деньги такая штука: их всегда мало. Вот когда она уйдет, он подымется как-нибудь и достанет из шифоньера несколько спрятанных там форинтов. Может, лучше их не трогать? Из того, что по больничному причитается, не ахти как разживешься. Как бы самому на бобах не остаться. Ну да ладно. Раз уж она ходит словно в воду опущенная, он, так и быть, даст ей немного деньжат. Нужда – штука скверная. У них дома, должно быть, не густо, вон вьюном вьется за четыре форинта. Узнать бы, чем занимается ее мать – фабричная она или убирать куда ходит? Что девчонка не из болтливых – факт. Он хоть и очень не любит бабью трескотню, но все-таки лучше, если бы хоть что-нибудь да рассказала. Неужто на мать за трепку обиделась? Эржи он всего один-единственный раз всыпал по мягкому месту, так она два дня с ним потом не разговаривала. Да, и характерец был, даром что под стол пешком ходила. И чего он налетел на нее тогда? Ну, размалевала стену. Подумаешь! Все равно ту стену потом бомбой разнесло. Эту красавицу, видно, тоже неласково погладили, вот и онемела.

– А за что тебе всыпали-то?

Жофика удивленно замотала головой. Нет, ее никогда еще не били. Мама даже писала о том, что детей бить нельзя. Какие странные вещи спрашивает дядя Пишта! Как ему такое могло прийти в голову! У нее просто полно забот, мысли прямо так и путаются. А когда думаешь про другое, и руки не слушаются. Вот ведь мама толком объяснила, что сначала надо поджарить на сале лук, потом посыпать его красным перцем, перемешать, бросить туда кусочки мяса, посолить и налить воды. Ох, она уже что-то перепутала. Перец осел в воде, и от кастрюли пошел странный едкий запах. Все равно, пускай тушится.

Что за недоверчивая девчонка! Может, просто застенчивая? Сидит себе, притихла, ягненка не видит, но он все равно не скажет этой слепой курице, чтоб взглянула вверх, даже если зима застанет игрушку на печи! Пусть научится с открытыми глазами ходить. Если сама не заметит ягненка, он ей не отдаст его ни за что. Вот разиня! А все же что-то тут неладно. Сидит что твой истукан, коленки обняла да смотрит в одну точку. Уж не выбросили ли ее мать часом с фабрики? Коль они перебиваются на его четыре форинта, им не позавидуешь. Хоть бы уж не молчала! До чего же, дрянь, упрямая!

– Из-за матери, что ли, переживаешь?

Он намеревался спросить как можно мягче, но получилось грубо. Жофи испуганно ответила, что да, из-за матери, из-за нее тоже.

Ну вот! Значит, он правильно отгадал, из-за матери. И еще есть что-то, кроме этого. Значит, напал на след. Приходится допытываться, как жандарму. Нет того, чтобы сама все рассказала – так, мол, и так.

– Что, уволили?

Глаза Жофики наполнились слезами, она тихо ответила: "Еще нет".

Ну, раз еще нет, значит, скоро уволят. За две недели предупреждают. Все же он угадал. Если Жофи в мать, так не мудрено, что та полетела с работы. Какой может быть из нее толк? Хорошо еще, если целая уберется с фабрики: а то машина в последнюю минуту палец может отхватить. Есть же такие недотепы. Но чего он, собственно, взъелся на женщину. Ведь он ее, горемычную, даже не знает. А что до малой, то у нее, видно, доброе сердчишко, больно уж убивается она через мать! А сестра не помогает им, что. ли? Или сестер нету? Ни отца, ни братьев, ни сестер. Что с ними станется теперь? Не бывает так, чтоб раз-раз – и новая работа.

А если…

– Ты, слышь, поговори там со своим Андрашем, – процедил Понграц.

Жофика недоуменно посмотрела на него. С каким Андрашем? Оказалось, что Андраш – это Куль-шапка.

– Он, пожалуй, сможет порекомендовать ее сюда, и тогда она будет работать на стройке, при каменщиках, покуда не подвернется что-нибудь более подходящее. У них, сдается, рук маловато. Ну а там, ежели что лучшее отыщется, уйдет и все. Только ты гляди, передай матери-то!

Да, маму увольняют из института. Она вчера после ужина сама сказала об этом Жофике. Ее пошлют работать в школу, только в какую – еще неизвестно. Мама рассказала Жофике и расплакалась. Даже заперлась в кухне, чтобы Жофика не слышала, как она плачет, но Жофика услыхала и тоже стала подтягивать. Очень уж жалко было маму. Жофика не может представить себе, что мама придет сюда, в школу, повяжет голову косынкой, как те девушки, которые работают на стройке, и будет таскать ящики и подавать кирпичи… А почему бы и нет? «Я бы согласилась идти на любую работу, – сказала вчера мама, – быть официанткой или продавцом в табачном ларьке – кем угодно. Только бы не в школу. Ведь надо мной все теперь будут смеяться».

Ну, раз мама согласна быть кем угодно, то она на всякий случай спросит у нее вечером, не хочет ли она сюда. Здесь работа найдется. Куль-шапка замечательный парень, он поможет. У Габи Хегедюш, которая учится в одном классе с Жофикой, отец штукатур, он всегда такие вкусные вещи привозит из деревни.

Понграц мельком взглянул на Жофи. Ага, она уже немного веселей глядит. Ну что за две несчастные божьи сироты! Он, видите ли, должен учить их, как поступать – сами не знают! Вот и улыбнулась. А гуляш у нее пахнет, как надо. Усвоила наконец, которой тряпкой можно крышки хватать. Правда, раз пять пришлось ей напоминать… Недолго у ней что-то держится веселье, опять вон нос опустила, и руки повисли. Вдобавок еще и вздыхает. О нем, старике, не думает совсем и разговаривать с ним не хочет. Сидит, глупая, съежившись, хоть бы подошла к кровати, что ли, ведь кроме как ее макушку он отсюда ничего не видит. Взяла бы свою скамейку да подсела поближе.

Жофика думала о Доре. Никогда, никогда в жизни они больше с Дорой не увидятся. Сколько, раз она переступала порог школы, столько раз вспоминала подругу. Дора исчезла так же, как папа, только Дора простилась с ней, а папа нет. Вот лишь цепочка с ангелом осталась. Жофи спрятала ее в "конюшне", рядом с мышонком Яникой. У нее уже не будет никогда такой подруги. Теперь она сама станет следить в магазинах за весами. С Дорой даже переписываться нельзя. Доры не стало, как не стало Тэри, прежней квартиры, Тобиаша и папиных книг. Все постепенно исчезает. Что она, Жофика, может сделать? Как удержать дядю Калмана? Правда, в воскресенье вернется Марианна, но они с Марианной еще маленькие, а дядя Калман и Вики – взрослые. И рассказать никому нельзя – она же поклялась на ангеле!

А если Марианна не поможет? Если она не так уж сильно любит дядю Калмана? Мама ее всегда всем рассказывала, даже ей, Жофике, и Тэри, и Валике из поликлиники, какой плохой муж дядя Калман и что она терпит и мучается исключительно ради своей любимой Марианны. Сколько раз она слышала: "У тебя такой отец", "У тебя сякой отец". Однажды даже сама Марианна заявила, что дядя Калман ужасный и что она должна быть отличной ученицей, "так как ей нужно поскорее стать на ноги и жить отдельно, чтобы не слышать этих вечных скандалов. "У меня будет работа, – сказала Марианна, – и отдельная квартира!" Жофика очень удивилась, но Дора стала говорить, что и у нее будет работа и отдельная квартира. Они даже нарисовали во дворе прежнего Жофикиного дома квартиру Доры и квартиру Марианны. Дорина была меньше. Жофика тогда очень смущалась, она, например, никак не могла себе представить, что можно жить отдельно от папы и мамы, совсем в другой квартире.