Текст книги "Бегуны"

Клеопатры

В автобусе со мной ехали женщины – человек десять, – с ног до головы закутанные в черное. В узкую прорезь были видны только глаза – и я поразилась тщательности и искусности макияжа. Поистине глаза Клеопатр. Мусульманки очаровательно пили минеральную воду с помощью пластиковых трубочек; трубочка исчезала в складках черной материи, где-то там, очевидно, отыскивая губы. В рейсовом автобусе пустили фильм, чтобы скрасить нам путешествие, – «Лару Крофт». Мы любовались этой гибкой девушкой с блестящими руками и ногами, ловко бравшей верх над вооруженными до зубов мужчинами.

Очень долгая четверть часа

В самолете, с 8.45 до 9.00. По моим подсчетам, она продолжалась час, а может, и дольше.

Осел Апулей

Эту историю мне поведал человек, разводивший ослов.

Дело в том, что ослики – бизнес не дешевый, прибыли ждать приходится долго, а труда вкладывать много. Не в сезон, когда нет туристов, нужны деньги, чтобы кормить животных, чистить и вычесывать. Вот этот, темно-коричневый, – самец, отец семейства. Апулей – так его окрестила одна туристка. А вон Жан-Жак, хотя на самом деле это самка. Самый светлый – Жан-Поль. У меня еще несколько есть, они с другой стороны дома. Сейчас, не в сезон, работают только два. А так я обычно привожу осликов еще до прибытия автобусов, на рассвете.

Хуже всего американцы, потому что большинство из них имеет лишний вес. Иногда даже Апулею тяжело их возить. Американцы весят в два раза больше других людей. Осел – умное животное, он способен моментально оценить вес человека и, вероятно, нервничает, увидев, как из автобуса высаживаются американцы – мокрые, в футболках с пятнами пота, в штанах до колен. Мне кажется, он их просто-таки по запаху распознает и начинает капризничать, даже если в смысле габаритов турист приличный. Осел лягается, кричит, явно манкирует своими обязанностями.

– Но, вообще-то, у меня хорошие животные, воспитанные. Мы стараемся, чтобы у клиента остались добрые воспоминания. Сам я не христианин, но понимаю, что для туристов это кульминационный момент экскурсии. Они приезжают сюда, чтобы верхом на моих осликах посетить место, где какой-то Иоанн окрестил их пророка речной водой. Откуда они знают, что это произошло именно здесь? Видимо, так написано в их книге.

Представители СМИ

Утром был совершен теракт. Один человек погиб, несколько ранено. Тело уже увезли. Полиция оцепила это место бело-красной пластиковой лентой, за ней виднелись огромные пятна крови, над которыми кружили мухи. Брошенный мотоцикл, рядом переливается радугой лужа бензина; тут же пакет с фруктами, разбросанные мандарины, грязные, закопченные, дальше какие-то тряпки, сандалия, кепка неопределенного цвета, фрагмент мобильника; там, где был раньше экран, зияет дыра.

У ограждения толпились люди и смотрели на это с ужасом. Говорили мало, полушепотом.

Полиция медлила и не убирала место трагедии – ждали журналиста с какого-то важного телеканала, он должен сделать репортаж. Вроде бы ему непременно надо снять пятна крови. Вроде бы он уже едет.

Реформы Ататюрка

Как-то под вечер, когда, усталая, я уже лежала в постели – целый день ходила, смотрела и слушала, – мне вспомнилась Александра с ее книгой злодеяний. Я вдруг почувствовала, что скучаю по ней. Представила себе, что она в том же городе – спит в серебристом ореоле своих волос, поставив сумку возле кровати. Апостольша Александра Справедливая. Я нашла в рюкзаке ее адрес и записала для нее одно злодеяние, о котором узнала здесь.

В двадцатые годы прошлого века, когда Ататюрк проводил свои смелые реформы, в Стамбуле водилось множество полуодичавших собак. Вывелась даже особая порода – средней величины, короткошерстные, со светлым подшерстком, белые, кофейные или с пятнами двух этих цветов. Собаки жили в портовых доках, возле кафе и ресторанов, на улицах и площадях. С наступлением ночи они отправлялись на охоту в город; дрались, рылись в помойках. Никому не нужные, вели себя как их древние предки, как задумала природа: подобно волкам и шакалам сбивались в стаи, выбирали вожака.

Однако Ататюрк решил сделать Турцию цивилизованной. В несколько дней специальные команды переловили тысячи собак и вывезли на близлежащие островки – безлюдные и голые. Там животных выпустили. Лишенные пищи и пресной воды, они на протяжении трех или четырех недель поедали друг друга, а жители Стамбула, особенно те, чьи балконы выходили на Босфор, и посетители рыбных ресторанов, которых много на набережной, слышали доносившийся с островов вой, а позже страдали от ужасного смрада.

Ночью я продолжала припоминать всевозможные человеческие злодеяния, так что меня бросило в пот. Например, щенок, замерзший в перевернутой жестяной ванне, куда его поместили вместо будки…

Калиюга[44]44
  В ведийской и индуистской мифологии четвертая эра в развитии человечества, «темный», «грешный» век.


[Закрыть]

Мир делается все темнее, – твердили сидевшие рядом со мной мужчины (насколько я поняла, они летели в Монреаль на конгресс океанографов и физиков). Якобы с шестидесятых годов интенсивность солнечной радиации уменьшилась на четыре процента. В среднем свет на планете гаснет со скоростью около 1,4 процента в десятилетие. Явление не такого масштаба, чтобы его можно было заметить невооруженным глазом – об этом стало известно из показаний радиометров. Например, количество солнечной радиации, достигавшей территории СССР в 1960–1987 годы, уменьшилось на одну пятую.

В чем причина? Точно неизвестно. Говорят, загрязнение воздуха, сажа и аэрозоли.

Я заснула, и мне приснился жуткий сон: из-за горизонта появляется огромная туча – примета величайшей, вечной, далекой войны, жестокой и беспощадной, уничтожающей мир. Но не волнуйтесь: мы – пока что – на счастливом острове: лазурное море, синее небо. Под ногами – теплый песок и выпуклые костяшки ракушек.

Но это Бикини[45]45
  Атолл в Тихом океане, 1 марта 1954 г., во время испытания водородной бомбы, подвергшийся разрушению. Около 840 жителей умерли от раковых и других заболеваний.


[Закрыть]. Сейчас все погибнет, сгорит, сгинет, в лучшем случае – подвергнется чудовищным мутациям. Выжившие породят детей-монстров, сиамских близнецов – сросшиеся головы, один мозг в двойном теле, два сердца в одной грудной клетке. Возникнут дополнительные органы чувств: ощущения нехватки, вкуса отсутствия, дар специфического предвидения. Знать, чего не случится. Носом чуять несуществующее.

Багровое зарево, небо делается коричневым, темнеет.

Собрание восковых фигур

Цель паломничества – другой паломник. На сей раз – восковой.

Вена, Йозефинум[46]46
  Музей истории медицины в Вене, где хранится уникальная коллекция медицинских восковых фигур XVIII в.


[Закрыть] – собрание анатомических восковых муляжей, только что отреставрированных. Кроме меня в дождливый летний день сюда пришел еще один путешественник, в очках без оправы, – однако он интересовался лишь одной моделью, которой посвятил четверть часа, после чего исчез с загадочной улыбкой. Мне же хотелось посмотреть коллекцию как следует. Я вооружилась блокнотом и фотоаппаратом, запаслась кофейными карамельками и шоколадным батончиком.

Медленно, мелкими шажками, чтобы не пропустить ни одного экспоната, я двигалась среди застекленных витрин.

Модель номер 59. Двухметровый мужчина, без кожи. Его тело соткано из мышц и сухожилий – красивое, ажурное. В первый момент шокирует; это, наверное, рефлекторная реакция: вид тела без кожи причиняет боль, щиплет и печет, как в детстве, когда из разбитой коленки проглядывала живая плоть. Одно плечо модели отведено назад, правая рука поднята и, как на античных статуях, прикрыты глаза – словно человек смотрит вдаль, на солнце. Мы знаем этот жест по живописным полотнам – так принято смотреть в будущее. Модель номер 59 могла бы украсить расположенную неподалеку художественную галерею: непонятно, почему ее стыдливо заперли в Музей анатомии. Ей место в лучших выставочных залах, это произведение искусства в квадрате: во-первых, гениальное воплощение в воске (без сомнения, величайшее достижение натурализма), во-вторых – сама идея! Кто автор?

Модель номер 60 также демонстрирует мускулы и сухожилия, но наше внимание привлекает прежде всего плавная лента кишок с их совершенными пропорциями. В гладкой поверхности отражаются музейные окна. Лишь в следующее мгновение я с изумлением обнаруживаю, что это женщина: внизу живота – нотка извращенности – приклеен кусочек серого меха, в котором не без доли вульгарности намечена длинная щель. Видимо, автор модели стремился показать несведущему в анатомии зрителю, что тот лицезреет именно женские кишки. Волосатая печать, фирменный знак пола, логотип женщины. Кровеносная и лимфатическая системы представлены в модели номер 60 как окружающий кишки ореол. Сосуды большей частью опираются на мышцы, но некоторым придан смелый вид зависшей в воздухе сетки – и мы можем как следует разглядеть фрактальное чудо этих красных нитей.

Дальше – руки, ноги, желудки и сердца. Каждый экспонат покоится на блестящем лоскутке шелка жемчужного цвета. Почки вырастают из мочевого пузыря, словно пара анемонов. «Нижняя конечность и ее кровеносные сосуды», – гласит надпись на трех языках. Сеть лимфатических сосудов нижней части живота, лимфатические узлы, звездочки, брошки, которыми неведомая рука разукрасила монотонный рисунок мышц. У сетки лимфатических сосудов могли бы заимствовать узоры ювелиры.

В центре этой восковой коллекции – модель номер 244, самая красивая, та, что так заинтересовала мужчину в очках без оправы, а в следующее мгновение на целых полчаса привлечет и мое внимание.

Это лежащая женщина, тело ее почти не нарушено: вскрыт только живот, демонстрирующий нам, паломникам, размещенную под диафрагмой систему размножения, матку в чепце яичников. Тут тоже проставлена меховая печать пола – и совершенно напрасно. Кто бы усомнился, что это женщина? Холмик лона старательно прикрыт имитацией волос, а ниже скрупулезно воспроизведено отверстие вагины, которое трудно разглядеть, разве что кто-нибудь очень настойчивый не поленится присесть на корточки рядом с маленькими ступнями с розовыми пальчиками – вот, например, как тот мужчина в очках. – Хорошо, что он ушел, – думаю я, – теперь моя очередь.

Светлые волосы разметались, веки опущены, губы полуоткрыты, так что видны кончики зубов. На шее – нитка жемчуга. Меня поражает абсолютная невинность ее легких – гладких, шелковистых, расположенных почти под самым жемчугом; явно незнакомых с сигаретным дымом. Эти легкие могли бы принадлежать ангелу. Рассеченное поперек сердце открывает свою двойную природу, оба желудочка устланы красным велюром, подготовлены для монотонной работы. Печень накрывает желудок большими полнокровными губами, видны почки, мочеточники, напоминающие опирающийся на матку корень мандрагоры. Матка – приятная глазу мышца, ладная и гармоничная, трудно себе представить, чтобы она блуждала по телу, вызывая истерию, как некогда считалось. Не подлежит сомнению: органы тщательно упакованы в тело, приготовлены для долгого путешествия. И рассеченная вдоль вагина также открывает свою тайну: короткий туннель, заканчивающийся тупиком и кажущийся совершенно бесполезным, поскольку не ведет дальше внутрь тела. В конце его – замкнутая полость.

Я присела на жесткую скамью у окна, оглядела молчаливую толпу восковых моделей и, утомленная, позволяю себе растрогаться. Что за мышца обручем стискивает мне горло, как она называется? Кто придумал человеческое тело и – следовательно – имеет на него вечные авторские права?

Путешествия доктора Блау I

Волосы с проседью, седая бородка; он летит на конференцию, посвященную консервации анатомических препаратов, в первую очередь – созданию пластинатов[47]47
  Тело, обработанное путем пластинации – метода в анатомии, созданного для сохранения внешнего вида тела или органов живых существ.


[Закрыть] человеческих тканей. Блау поудобнее устраивается в кресле, надевает наушники и слушает кантаты Баха.

У девушки на снимках, которые он напечатал и взял с собой в поездку, смешная прическа: сзади, на затылке, волосы ровно подстрижены, а спереди оставлены длинные прядки, касающиеся обнаженных плеч и кокетливо заслоняющие лицо, – видна лишь четко очерченная терракотовая полоска губ, нарисованных на гладкой поверхности лица. Блау все это очень понравилось – и губы, и тело: небольшое, крепкое, с маленькой грудью, аккуратными сосками, рельефно выделяющимися на бархатистой плоскости грудной клетки. Худые бедра и довольно массивные ляжки. Его всегда привлекали крепкие ноги. «Сила – в ляжках» – это могла бы быть его персональная, 65-я гексаграмма[48]48
  64 графические фигуры, составляющие наиболее ранний слой «И цзин» («Книги Перемен»), древнекитайского памятника письменности, который первоначально использовался при гадании и затем вошел в конфуцианский канон, символы, иллюстрирующие универсальный круговорот в космосе и в то же время определяющие нормы поведения для человека.


[Закрыть]. Женщина с мощными ляжками подобна Щелкунчику, – думает доктор Блау. – Входя внутрь, не рискуешь быть раздавленным. Входя внутрь, не чувствуешь себя сапером.

Это его возбуждает. Сам он субтилен, худощав. Рискует жизнью.

Когда Блау фотографировал обнаженную девушку, его охватило возбуждение. Поскольку он тоже был раздет, это постепенно делалось заметно и даже вполне очевидно. Но доктор Блау нисколько не был смущен – лицо его скрывал фотоаппарат, отчего профессор ощущал себя этаким механическим минотавром с лицом-объективом, одноглазой линзой на стебельке, которая – послушная движению зума – то выдвигается вперед, то возвращается обратно, подобно механическому хоботку.

Девушка заметила происходящие с телом доктора Блау изменения, и это придало ей уверенности в себе. Она подняла руки и сплела их на затылке, открыв беззащитные подмышки – не прорезавшиеся промежности. Грудь приподнялась, став почти плоской, мальчишеской. Не отводя аппарат от лица, Блау на коленях подполз к девушке и сделал еще один снимок – снизу. Профессора била дрожь. Ему казалось, что кустик черных волос, которым бритва придала форму полоски, оптически делающей бедра еще уже, и притягательной, словно восклицательный знак, вот-вот царапнет объектив. Эрекция была уже довольно сильной, девушка пригубила белого вина (кажется, греческой рецины) и уселась на пол, скрестив ноги и скрыв то место, которое так взволновало доктора. Он догадался, что означает это движение: девушка стремилась к горизонту их совместного вечера.

Но ему хотелось другого. Продолжая фотографировать, Блау отошел к окну, худые голые ягодицы на мгновение коснулись холодного подоконника. Очередной акт, теперь в положении сидя, был запечатлен. Девушка, совсем юная козочка, улыбнулась: ей было лестно, что тело доктора демонстрирует такую готовность, ведь это значило, что она способна воздействовать на расстоянии – подумать только, какая мощь! Еще несколько лет назад, ребенком, она играла в колдунью и придумала, что может одной волей передвигать вещи. Порой какая-нибудь ложечка или булавка действительно сдвигалась на миллиметр. Но еще никогда ни один предмет не подчинялся ее воле столь очевидно и недвусмысленно.

А вот перед Блау встала сложная задача. Невозможно остановить неотвратимое – их тела уже дрейфуют по направлению друг к другу. Девушка позволяет ласкать себя, он укладывает ее на спину. Нежными движениями пальцев обезвреживает мину. Гексаграмма ляжек может быть интерпретирована произвольно. Щелчок фотоаппарата.

Таких фотографий у Блау целая коллекция – десятки, а может, уже и сотни: женские тела на фоне стены. Стены отличаются, поскольку дело происходит в разных местах – отелях, пансионах, кабинете Блау в Академии, наконец, в его квартире. Тела же, в сущности, схожи – это всем известно.

Но только не вагины. Они подобны папиллярным линиям – эти недооцененные полицией, застенчивые органы можно было бы использовать для идентификации: они абсолютно неповторимы. К тому же красивы, словно орхидеи, форма и цвет которых, как известно, привлекают насекомых. Странная мысль – будто этот ботанический механизм каким-то образом сохранился вплоть до эпохи формирования человека. Более того – он явно оказался эффективным. Такое ощущение, что природа охотно приняла эту идею с лепестками. Настолько охотно, что продолжала воплощать понравившийся проект, видимо, не догадываясь, что человек окажется одарен также и психикой, которая слегка выйдет из-под контроля и скроет то, что было так волшебно задумано. Под бельем, за недоговоренностями, в молчании.

Фотографии вагин доктор хранит в картонных узорчатых коробках, которые покупает в «ИКЕЕ»; от десятилетия к десятилетию менялся лишь орнамент – в зависимости от моды: крикливая вульгарность восьмидесятых, девяностые с их лаконизмом серого и черного и, наконец, винтаж, поп-арт, этно наших дней. Поэтому даже нет необходимости писать на коробках даты – доктор распознаёт их с первого взгляда. Однако мечтает о настоящей коллекции, не фотографической.

Ни одна часть человеческого тела не заслуживает забвения. Каждое тело достойно бессмертия. Ужасно, что оно столь хрупко и нежно. Ужасно, что его обрекают на разложение под землей или отдают на откуп пламени, сжигают точно мусор. Будь на то воля доктора Блау, он сотворил бы мир иначе – душу сделал бы смертной, ведь, в конце концов, чтó нам душа, а вот тело… тело должно быть бессмертно. Мы никогда не узна́ем, насколько разнообразен человеческий род, насколько неповторим каждый индивидуум, если станем столь поспешно истреблять тела, – думал доктор Блау. – В прошлом это было объяснимо – не хватало ни средств, ни знаний. Бальзамирование могли себе позволить лишь очень богатые люди. Но сейчас наука пластинации развивается семимильными шагами, методы ее постоянно совершенствуются. Уже сегодня каждый желающий может сохранить свое тело от уничтожения и поделиться его красотой и тайной с другими людьми. – Взгляните, вот чудесная система моих мышц, – скажет спринтер, чемпион мира по стометровке. Посмотрите, как они действуют. – Вот мой мозг, – воскликнет гениальный шахматист. – В нем есть две уникальные извилины, назовем их «изломами ферзя». – Вот мой живот, из которого появились на свет двое детей, – гордо заявит мать. Такого рода фантазии посещали Блау. Так он представлял себе справедливый мир, в котором люди перестанут столь поспешно уничтожать то, что священно от природы. И сам профессор прилагал все усилия для воплощения своей мечты.

Ну и что здесь такого сложного? У нас, у протестантов, уж точно не должно быть проблем. Да и католикам не следует поднимать по этому поводу шум: ведь имеются древние свидетельства, собрания реликвий, более того – покровителем искусства пластинации может стать сам Иисус Христос, демонстрирующий нам свое красное мясистое сердце.

* * *

Приглушенный гул двигателей придавал неожиданную глубину хору, звучавшему в наушниках. Самолет летел на запад, так что ночь в положенное время не закончилась, а капризно длилась. Блау несколько раз приподнимал шторку – надеялся разглядеть сзади, где-нибудь на горизонте, белое зарево, свечение нового дня, новых шансов. Однако ничего не происходило. Экраны погасли, фильм закончился. Время от времени высвечивалась географическая карта, на которой с черепашьей скоростью преодолевал игнорируемое ею расстояние маленький силуэт самолета. Можно было даже подумать, что карту изобрел Зенон Элейский[49]49
  Зенон Элейский (ок. 490–ок. 430 до н. э.) – древнегреческий философ, ученик Парменида. Знаменит своими апориями, доказывающими невозможность движения, пространства и множества. «Ахилл и черепаха» – одна из апорий Зенона. Быстроногий Ахилл никогда не догонит черепаху, если в начале движения черепаха находится впереди на некотором расстоянии от него. Допустим, Ахилл бежит в десять раз быстрее, чем черепаха, и находится от нее на расстоянии в 1 километр. За то время, за которое Ахилл пробежит этот километр, черепаха проползет 100 метров. Когда Ахилл пробежит 100 метров, черепаха проползет еще 10 метров и так далее. Процесс будет продолжаться до бесконечности, Ахилл так никогда и не догонит черепаху.


[Закрыть]: мол, всякое расстояние само по себе бесконечно, всякая точка открывает новые, непреодолимые пространства, всякое движение является иллюзией – и путешествуем мы, не сходя с места.

Невообразимый холод снаружи, невообразимая высота, невообразимый феномен парения тяжелой машины в разреженном воздухе. «Wir danken dir, Gott»[50]50
  Благодарим тебя, Господи (нем.).


[Закрыть], – пели в наушниках ангелы доктора Блау.

Он взглянул на руку женщины, сидевшей слева, и с трудом удержался, чтобы ее не погладить. Женщина спала, прижавшись к плечу своего спутника. Справа от Блау дремал пухлый мальчик. Его рука бессильно свисала с подлокотника, почти касаясь штанины доктора Блау. И эти пальцы ему тоже захотелось погладить.

Профессор сидел в продолговатом туловище самолета, зажатый в своем кресле среди двух сотен людей, дышал с ними одним воздухом. Именно поэтому доктору так нравилось путешествовать: дорога вынуждает людей к совместному пребыванию, телесной близости, словно цель путешествия – это другой путешественник.

Но каждое из этих существ, в обществе которых он пробудет еще (Блау проверил) четыре часа, казалось монадическим, гладким и блестящим, словно шар для игры в боулинг. Поэтому единственный вид общения, на который давали «добро» природные алгоритмы доктора Блау, – это поглаживание; касание кончиком пальца, подушечкой, ощущение плавных, прохладных изгибов. Ладони уже потеряли надежду нащупать там какую-нибудь царапину, он тысячи раз проверял это на девичьих телах: не существует никакой зазубрины, никакого тайного клапана, который можно было бы осторожно подцепить ногтем и послушно проникнуть внутрь – никакой выпуклости, волшебного рычажка, кнопки, при нажатии на которую сработала бы пружинка, что-нибудь щелкнуло и отскочило, открывая взгляду вожделенное замысловатое нутро. А может, вовсе и не замысловатое, может, очень даже простое – всего-навсего обратная сторона поверхности, только вывернутая наизнанку, спираль, поглощенная самой собой. Поверхность этих монад скрывает бездонные тайны – нипочем не догадаешься о существовании потрясающего богатства искусно, мастерски упакованных структур (даже самому опытному путешественнику не под силу столь виртуозно сложить свой рюкзак): во имя порядка, безопасности и эстетики органы отделены друг от друга оболочками брюшины, амортизированы жировой тканью. Доктор Блау продолжал увлеченно фантазировать в беспокойной самолетной полудреме.

Все хорошо. Блау чувствует себя счастливым. Что может быть прекраснее? Глядеть на мир сверху, видеть его прекрасный безмятежный порядок. Этот порядок стерилен. Он заключен в ракушках и пещерах, в песчинках и регулярных авиарейсах, в симметрии, ведь неслучайно испокон века правое соответствует левому и наоборот, в красноречивом сиянии информационных табло и вообще в лучах света. Доктор Блау натянул на свое худое тело плед, кусок флиса, принадлежащий авиакомпании, и крепко уснул.

* * *

Блау был ребенком, когда отец – инженер, долгие годы восстанавливавший вместе с другими строителями из социалистических стран разрушенный Дрезден, – отвел его в Музей гигиены[51]51
  Музей гигиены, или Музей человека, в Дрездене был основан как народный учебный центр гигиены в 1912 году немецким фабрикантом К. А. Лингнером после I Международной выставки по вопросам гигиены (1911).


[Закрыть]. Там взору маленького Блау явился Glasmensch – Стеклянный человек, созданный Францем Тшакертом в учебных целях. Двухметровый голем без кожи был искусно составлен из стеклянных органов и частей: прозрачное тело, казалось, ничего не скрывало. Своеобразный памятник природе – той, что спроектировала это совершенство. В нем ощущались легкость и изобретательность, чувство пространства и хороший вкус, красота и игра с симметрией. Волшебный механизм с удобными, обтекаемыми формами, автор которого не побоялся решений остроумных (вроде строения уха), а порой и эксцентричных (как строение глаза).

Стеклянный человек подружился с маленьким Блау, во всяком случае, в фантазиях мальчика. Иногда он приходил в гости, усаживался в детской, клал ногу на ногу и позволял себя рассматривать. Порой любезно наклонялся, чтобы Блау мог получше разглядеть ту или иную деталь, понять, каким образом стеклянная мышца нежно обхватывает кость и куда уходит нерв. Он стал приятелем мальчика, его молчаливым стеклянным спутником. Говорят, многие дети придумывают себе друзей.

Иногда в мечтах Блау Стеклянный человек оживал, но редко, можно сказать, случайно. Уже в молодости Блау испытывал неприязнь (во всяком случае, до некоторой степени) ко всему живому. Когда в детской гасили свет, они беззвучно беседовали под одеялом, в темноте, до поздней ночи. О чем? Теперь уже и не вспомнить. А днем Стеклянный человек служил его ангелом-хранителем и всегда оказывался рядом – оставаясь невидимкой, – в школьных драках готовый, в фантазиях мальчика, дать сдачи классному задире, во время коллективных экскурсий в ботанический сад, скучных и утомительных, заключавшихся главным образом в ожидании, пока наберется группа. Группа – эту форму общения Блау особенно ненавидел.

На Рождество отец подарил ему маленькую пластмассовую копию Стеклянного человека, которая, конечно, не шла ни в какое сравнение с оригиналом, но напоминала о существовании подлинного божества.

У маленького Блау было отлично развито пространственное воображение, что позже помогло ему в занятиях анатомией. Эта способность позволяла мальчику делать своего друга более или менее прозрачным. Блау умел высветить в теле Стеклянного человека то, что в данный момент казалось ему наиболее достойным внимания, скрыв прочее – незначительное. Поэтому стеклянная фигура могла предстать состоящей из сухожилий и мышц, без кожи и лица – сплошное сплетение мускулов, натянутых, вздувшихся от напряжения тетив. Так, незаметно для себя самого, маленький Блау изучил анатомию. Его отец, обладавший точным и требовательным умом, с гордостью наблюдал за сыном, в мечтах уже видя его врачом, ученым. На день рождения мальчик получил великолепно раскрашенные анатомические таблицы, а пасхальный зайчик преподнес ему человеческий скелет в натуральную величину.

В юности – в студенческие годы и после окончания университета – Блау много путешествовал. Он осмотрел почти все известные анатомические коллекции. Точно фанат какой-нибудь рок-группы, таскался за фон Хагенсом[52]52
  Гюнтер фон Хагенс (р. 1945, Польша) – немецкий анатом, изобретший технику пластификации с целью сохранения живых организмов. Является создателем знаменитой «Body Worlds» – выставки человеческих тел и их частей.


[Закрыть] с его демонической экспозицией и в конце концов познакомился с мастером лично. В своих странствиях Блау описывал круги, возвращался к исходной точке, пока не осознал, что цель его – совсем рядом, внутри тела.

Блау изучал медицину, но быстро к ней охладел. Его не интересовали болезни, а тем более их лечение. Мертвое тело не страдает. Блау оживлялся только на занятиях по анатомии и первым вызывался делать то, от чего воротили нос испуганно повизгивавшие студентки. Он написал работу по истории анатомии и женился на однокурснице, специализировавшейся по педиатрии и все свободное время проводившей в своей больнице, что молодого супруга очень устраивало. К тому моменту, когда жена, вопреки его воле, родила дочку, Блау стал адъюнктом Академии и начал ездить на многочисленные конференции и стажировки. Супруга тем временем познакомилась с гинекологом и, прихватив малышку, перебралась в его просторный дом, в цокольном этаже которого был устроен кабинет. Таким образом этой паре удалось охватить целую область человеческого размножения.

Блау написал блестящую диссертацию «Сохранение патологических проб с помощью силиконовой пластинации. Новаторское дополнение к курсу патологоанатомии». Прозванный студентами Формалином, он занялся историей анатомических препаратов и консервации тканей. Изъездил десятки музеев в поисках материалов и, в конце концов, осел в Берлине, где получил хорошую должность в создававшемся тогда Музее истории медицины[53]53
  Музей истории медицины – медико-исторический и патолого-анатомический музей крупнейшей берлинской клиники Шарите, университетской клиники Берлинского университета им. Гумбольдта и Свободного университета Берлина. Наряду с медицинскими инструментами, историческими медицинскими приборами и аппаратами, ценными книгами и микроскопами коллекция содержит примерно 900 ценных и редких патолого-анатомических препаратов.


[Закрыть] – ему поручили каталогизировать коллекцию.

Личную жизнь он организовал ловко и необременительно. Блау предпочитал жить в одиночестве; сексуальные потребности удовлетворял со своими студентками – предварительно осторожно приглашая их на чашечку кофе. Он знал, что это против правил, но убеждал себя, что с социобиологической точки зрения университет является естественной зоной его обитания, а студентки, в конце концов, – женщины взрослые и сами за себя отвечают. Выглядел Блау хорошо – красивый, опрятный, гладко выбритый (время от времени доктор отпускал строгую бородку), а девушки были любопытны как сороки. Влюбляться Блау не умел, всегда пользовался презервативом, а потребности его были весьма умеренны, поскольку большая часть либидо самопроизвольно сублимировалась. Итак, в сей области Блау не испытывал никаких проблем – его не терзали ни мрачные тени, ни чувство вины.

Первое время он воспринимал свою музейную должность как отдых от работы со студентами. Входя во двор комплекса зданий клиники Шарите, с ухоженными газонами, причудливо подстриженными деревцами, Блау ощущал вневременной (в своем роде) характер этого места. Клиника находилась в самом центре мегаполиса, но сюда не доносились ни шум, ни суета. Блау беспечно посвистывал.

Почти все свободное время он проводил в огромных музейных подвалах, соединявшихся с подвалами других больничных корпусов. Большая часть этих переходов была заставлена стеллажами, старыми запыленными витринами, сейфами, в которых раньше хранили бог знает что и которые в конце концов (неизвестно когда) опустели и оказались здесь… Но кое-где можно было пройти, и со временем Блау, заказав для себя несколько ключей, научился передвигаться по всему подземелью. Именно таким путем он каждый день добирался до буфета.

Работа его заключалась в том, чтобы извлекать из пыльных и мрачных бездн музейных хранилищ сосуды с препаратами (или экспонаты, законсервированные другим образом) и описывать их. Помогал ему старик Кампа, давно уже достигший пенсионного возраста, – однако договор с ним ежегодно продлевали, поскольку больше никто не умел ориентироваться на этом гигантском складе.

Они приводили в порядок полку за полкой. Сперва господин Кампа тщательно очищал банку от грязи, стараясь при этом не повредить этикетку. Они с Блау научились разбирать старинный, с красивым наклоном почерк. Обычно на этикетке значилось латинское название части тела или болезни, а также инициалы, пол и возраст того, кому принадлежали данные органы. Порой указывалась и профессия. Таким образом они узнавали, что вот эта, например, огромная опухоль кишок была обнаружена в животе портнихи, А.В., 54 лет от роду. Но чаще всего надпись оказывалась полустертой и неточной. Порой, если лак, которым запечатывали крышки, начинал крошиться, в спиртовые препараты попадал воздух, отчего жидкость мутнела и окутывала плавающий в ней экземпляр густым туманом; такие препараты приходилось уничтожать. Собиралась комиссия, в состав которой входили Блау, Кампа и двое служащих с верхних этажей музея, составлялся акт. Затем господин Кампа относил извлеченные из банок испорченные фрагменты человеческих тел в больничный крематорий.

Некоторым препаратам требовался особый уход (если банка была уже немного повреждена). Такие экспонаты Блау нес в свою маленькую лабораторию, с величайшей осторожностью промывал, а затем, тщательно исследовав и взяв пробы (которые замораживал), помещал в новый герметичный сосуд с самым современным, собственноручно изготовленным раствором. Таким образом, он если не даровал препаратам бессмертие, то, во всяком случае, значительно продлевал им жизнь.

Разумеется, здесь были не только препараты в банках. Попадались также ящики с неподписанными фрагментами костей, почечными камнями, какими-то окаменелостями; обнаружили Блау с господином Кампа и мумифицированного броненосца, и других животных в очень плохом состоянии. А также маленькую коллекцию головок маори, маски из человеческой кожи – две, самые жуткие, тоже окончили свои дни в крематории.

Были найдены и подлинные раритеты. Например, четыре экспоната из разрозненной и частично затерявшейся знаменитой коллекции Рюйша[54]54
  Фредерик Рюйш (1638–1731) – нидерландский анатом, предложивший методы бальзамирования трупов и изготовления анатомических препаратов, создавший анатомический музей, коллекция которого была в 1717 г. куплена Петром I.


[Закрыть] рубежа XVII–XVIII веков. Увы, один из них – Acardius hemisomus[55]55
  Недоразвитие одной половины тела и врожденное отсутствие сердца (лат.).


[Закрыть], сегодня украсивший бы любую тератологическую коллекцию, – пришлось (из-за трещины в стеклянной банке) отправить в крематорий: спасти его не удалось. Комиссия, однако, при виде уже начавшего разлагаться препарата задумалась: не следует ли в подобных случаях устраивать своего рода похороны.