Текст книги "Григорий Распутин. Могилы моей не ищите"

То, что произошло на следующие сутки – обнаружение тела Распутина в полынье – и стало этим крахом, этим апофеозом русской экзистенциальной бессмысленности, ведь этого не должно было произойти в принципе, и всплывшие, в прямом смысле слова, дикие подробности надругательства над мертвым телом создали новую проблему – придумать версию произошедшего.

А поскольку версию придумывали те, кто не смог выполнить свою работу четко и слаженно, то и вышла она кривой, путаной и беспомощной.

– Просто не смогли его утопить! – чуть не кричал Райнер. – Просто не смогли утопить!

Нет, это не укладывалось в голове…

Освальд Теодор подошел к мертвому часовому.

Убрал револьвер системы «Webley» во внутренний карман пальто.

Наклонился, поднял фузею и произвел из нее выстрел в воздух. Затем вложил ее в еще не успевшие окоченеть руки ефрейтора Лямина, сдвинул гренадерку с его лба и приставил ствол к ране.

Выходит, что свел счеты с жизнью Иван Тимофеевич. А почему, зачем – кто же теперь разберется.

Никто.

Никто – он же Освальд Райнер, он же адвокат и переводчик, он же офицер британской разведки, он же симфонион «Циммерман», он же «немец», он же человек без свойств, он же друг и однокашник Феликса Юсупова – взял, да и побежал, не оглядываясь, в сторону цирка Чинизелли, затем вдоль Мойки, через Симеоновский мост, мимо Шереметьевского сада, пока не остановился перед святящимся огнями Сергиевским дворцом у Аничкова моста, где располагался англо-русский военный госпиталь великого князя Дмитрия Павловича.

Перевел дыхание.

Еще раз последовательно прокрутил в голове все эпизоды нынешней ночи, еще раз вспомнил подробности произошедшего в Юсуповском дворце – по часам, по минутам вспомнил и шагнул к стеклянной двери парадного подъезда, которую перед ним уже открывал исполинского сложения швейцар в медвежьей шапке и тужурке, обшитой золотыми, перевитыми как корни деревьев шнурами.

…всю зиму и начало весны 1885 года Григорий проболел и только к Пасхе сумел встать с постели и выйти из дому. Едва передвигая ноги, он добрел до околицы.

Перед ним до самого неба стоял огромный медленный лес, который теперь воспрял ото сна и дышал едва уловимой свежестью первого цветения, выпускал из себя щебет птиц, да прохладу выдувал, которую можно было пить небольшими глотками, умывать ей лицо.

Видел лес перед собой со своей вышины тщедушного, бледного, едва живого подростка, который держался за изгородь, потому что его шатало, который все никак не мог надышаться, потому как память затхлых запахов отсыревшей за зиму избы накрепко въелась в его ноздри и волосы.

Стоял с закрытыми глазами и открытым ртом Григорий, не боясь захлебнуться.

А потом лес увидел, как этот человек вдруг оттолкнулся от изгороди и, нелепо размахивая тощими руками, приволакивая ноги, побежал в него, пересек границу, отмеченную облепленными прошлогодней травой корнями, и пропал в прозрачных пока, изумрудного оттенка лесных внутренностях.

Григорий Распутин, епископ Гермоген и монах Илиодор.

1909

Несся, так что ветки хлестали его по лицу, бормотал себе под нос при этом услышанное во время болезни от священника, пришедшего его исповедовать и причастить, так плох он был: «Не придет Царствие Божие приметным образом, и не скажут: вот, оно здесь, или: вот, оно там, оно – Царствие Божие внутри нас и есть». Слова эти все более и более входили в него, разливались по всему его телу радостью, которая наполняла его неведомыми ему раньше силами.

Останавливался, а потом вновь продолжал бежать, крича теперь уже в совершенном исступлении: «Если Царство Божие, а стало быть, и сам Бог, находится внутри каждого существа, то и звери не лишены его? И если Царство Божие есть рай, то этот рай – внутри нас пребывает? Почему же тогда говорят о рае так, словно тот где-то на небе? Он внутри нас!»

На этих словах Григорий в изнеможении упал на землю, на покрытый ростками первоцвета бугор и обнял его.

Так долго лежал, не шевелясь, чувствуя внутри себя тепло, которое отдавал сухой, пахнущей травным настоем земле. И тепло это не прекращалось, не иссякало, не уходило безвозвратно, но пульсировало, светилось, и Григорий видел этот свет, обитавший внутри него.

…а еще внутри бугра.

Внутри деревьев.

Внутри едва начинающего зеленеть кустарника.

Внутри извилистой протоки, только что освободившейся от шершавых языков почерневшей на солнце наледи.

Внутри прохладной тени.

Внутри ручьев.

Внутри оврагов.

Лес потерял Григория, а Григорий потерялся в лесу.

Почувствовал что-то неладное, когда уже стемнело. Ведь знал же здесь каждый перелесок, каждый бор и бурелом, но сейчас все находил здесь чужим, неведомым ранее, как будто бы, когда поднялся с земли, то родился внутри себя заново. И вот теперь шел наугад, не испытывая, впрочем, ни тревоги, ни острого беспокойства, будто бы вверил себя в чьи-то надежные руки, уповал на них полностью, радуясь, что отныне он не один.

Нечто подобное уже было в его жизни, когда упование оказывалось сильнее животного страха, а любовь и смирение пересиливали ужас кромешного небытия, которое рисовало больное воображение.

Однажды кузнец Севостьянов разбил ему голову черенком лопаты. Тогда Григорий упал, обливаясь кровью, а Севостьянов испугался, что убил его, и потащил к фельдшеру, умоляя со слезами: «Только не умирай, Гриша, голубчик, только не умирай!» И стало Распутину в ту минуту так жалко этого кузнеца, что никакой страх за свою жизнь, которая могла сейчас оборваться в любую минуту, не способен был превозмочь это умаление, дошедшее до крайности, до полного понимания своей ничтожности и слабости перед лицом искреннего покаяния человека, совершившего злодейство. Но тогда не понял, что дало ему силы стать другим и не озлобиться, не пожелать этому Севостьянову сурового наказания и простить его искренно. И вот теперь, когда заблудился в лесу, осознал, что пребывает в раю, потому что рай – это и есть он сам, а грех, злоба, страсти ли мимоестествененны, то есть мимо Божественного естества человеческого устремлены, и потому места им в раю нет.

Лес расступается перед человеком, деревья и ветви раздвигаются перед ним, и он вновь оказывается на околице села, где уже все гомонят, жгут факелы, чтобы идти искать Григория. Знают, конечно, местные, что медленный лес порой забирает людей. Это случается нечасто, но по весне происходит почему-то. То ли потому, что, устав от зимней хмари и темноты, убегают люди в лес, чтобы надышаться весенним духом, забываются, пьянеют и уже не могут найти дорогу обратно. То ли потому, что озверевший от дикости одиночества за зиму лес насыщается живым духом, голосами и запахами человека, специально водит людей кругами, незнакомыми тропами, чтобы оставить их где-то в своих непроходимых кущах и не отпустить от себя до самой их смерти, а потом и хоронит у себя в дебрях, о которых не знает никто.

Даже охотники-следопыты, и те не знают.

После того случая все в Покровском стали замечать, что с Григорием начали происходить странные вещи. Он, например, мог разговаривать с животными и птицами, а они, на удивление, слушали его и отвечали ему. Мог смотреть на человека внешне здорового и прозревать, каким он недугом страдает и как этот недуг излечить. К нему стали прислушиваться, его стали бояться. В это же время Григорий вместе с иеромонахом Даниилом, принявшим постриг в честь великого пророка, умевшего толковать сны, стал совершать паломничества по монастырям, а когда возвращался с богомолья, то рассказывал чудные вещи:

– во время чтения на трапезе жития преподобного Симеона Верхотурского с паломником по имени Александр случился приступ падучей, и тогда духовник монастыря отче Мелхиседек на глазах у всех изгнал нечистого демона из несчастного, которого в беспамятстве унесли в братский корпус, но на следующий день он был совершенно здоров;

– в келье, куда поселили Григория, до него жил некий старец Варлаам, который незадолго до того скончался, в келье не было никакой мебели, только узкая, сооруженная из фанерных коробов лежанка, спать на ней было неудобно, острые деревянные ребра впивались в спину и бока, и молодой паломник по неопытности своей начал роптать, но явившийся ему во сне седой старец, похожий на Серафима, но назвавшийся при этом Варлаамом, сказал ему: «Терпи, брате, муки здешние, дабы избежать мук тамошних»;

– Успенским постом в Верхотурский монастырь привезли отрока, страдавшего от неизвестной болезни, был он немощен от рождения, плохо говорил, а передвигаться мог только при помощи матери или старших сестер своих, взгляд имел тусклый, недетский, будто бы принадлежавший больному озлобленному старику, и никогда не улыбался, на мальчика случайно обратил внимание местный юродивый Петя-кащей, который неожиданно стал кидаться в подростка камнями, поднялся крик, одни бросились спасать ребенка, а другие стали совестить юродивого, который при этом не унимался и продолжал швырять камни, некоторые из которых достигли своей цели, и отрок вдруг стал смеяться, хотя ссадины его набухли, потемнели и начали сочиться, впоследствии выяснилось, что у несчастного была «дурная кровь», и ее надо было выпустить, чтобы ему стало легче.

А потом Григорий Ефимович уехал в Петербург.

«Мои мысли и размышления» Григория Рапустина.

Издания 1914 и 1915 года

Портрет Матвея Тимофеевича Шевкопляса.

Неизвестный художник. 1916

* * *

Информация о том, что тело Распутина увезли в Покровское и там предали земле, в результате не подтвердилась. Из слухов, ходивших по Петрограду, выяснилось, что было принято высочайшее решение похоронить Григория Ефимовича в Царском Селе на территории Серафимовского убежища-лазарета, основанного Анной Вырубовой, и строительство которого силами служащих Отдельной батареи воздушной артиллерийской обороны Императорской резиденции велось под командованием полковника Владимира Никаноровича Мальцева. Здесь же, на территории убежища, еще в ноябре 1916-го началось возведение храма во имя святого Серафима Саровского, закладку которого в присутствии царской семьи и Григория Ефимовича Распутина освятил епископ Мелхиседек (Паевский).

К декабрю шестнадцатого года был построен цокольный этаж храма.

Эта местность – Кузьминское шоссе и Александровский парк – традиционно считалась режимным объектом, а после начала войны охрана гигантского периметра только усилилась.

По слухам, место строительства храма часто посещала Александра Федоровна в сопровождении дочерей и Анны Вырубовой, это дало повод говорить о том, что цинковый гроб с телом Распутина, следы которого потерялись после его вывоза из Чесменской богадельни, находится именно тут.

Впрочем, все это до поры было лишь плодом досужих вымыслов.

Все открылось лишь в феврале 1917 года…

Служащий Отдельной Царскосельской батареи противовоздушной обороны капитан Климов имел особое искательство к розыску места захоронения Распутина.

С той надобностью еще в декабре 1916 года он совершал самостоятельные походы в сторону Кузьминского шоссе и Александровской плотины.

По пояс в снегу он пробирался по направлению укатанной санями и автомобилями дороги, которая вела в сторону Серафимовского убежища-лазарета, но всякий раз натыкался на жандармский кордон и бывал остановлен. Узнав о нездоровом интересе своего подчиненного к могиле Григория Ефимовича, полковник Мальцев перевел его из Царского Села в другое подразделение, но после Февральской революции, когда Мальцева арестовали, Климов вернулся на прежнее место службы и уже в должности командующего Отдельной батареей продолжил свои поиски.

В январе 1908 года праведный Иоанн Кронштадтский возвещает:

– Могилы моей не ищите…

В январе 1916 года капитан Климов докладывает:

– С группой революционно настроенных солдат мы выдвинулись к месту возведения церкви Серафима Саровского в глубь Александровского парка.

Стройка здесь уже давно не велась, сооружения и строительные леса были засыпаны снегом, а некогда широкая дорога не чищена. Пришлось торить узкую тропинку, которая петляла между деревьями. Путь занял довольно много времени, и когда мы прибыли к укрытому досками фундаменту церкви, то уже начало смеркаться. Это была мрачная и дремучая местность, бывать в которой мне раньше не приходилось. Солдаты принялись расчищать фундамент лопатами, которые я им приказал взять с собой. Дело шло довольно быстро, но поскольку и темнело довольно быстро, то пришлось зажечь припасенные керосиновые лампы. Тени наши метались по черным стволам деревьев, и все это напоминало какую-то дьявольскую пляску посреди ночного зимнего леса. Убрав снег, мы принялись скидывать доски, которыми было прикрыто каменное основание.

В первую очередь открылась алтарная часть, в полу которой на себя обратил внимание наглухо забитый деревянный люк квадратной формы. Пришлось изрядно повозиться, чтобы его распечатать. Внутри оказался склеп, и только после того как в него опустили лампу, мы поняли, что нашли могилу Распутина. Нетерпение и возбуждение овладело нами. Уже безо всяких церемоний солдаты принялись ломать деревянную раму люка, чтобы забраться в склеп. В неверном свете керосиновых ламп мы разглядели огромный цинковый гроб, стоявший на постаменте. В крышке гроба был проделан специальный иллюминатор, в который можно было наблюдать лицо покойника, обернутое кисеей. В отверстие на его лбу был вставлен ватный тампон, глаза закрыты, а усы и борода тщательно промыты и натерты лампадным маслом. Это было дикое зрелище, но нас ничто не останавливало. Наконец один из солдат с торжествующим криком добрался до гроба и, запустив руку в иллюминатор, достал образ Божией Матери «Знамение», который, как выяснилось впоследствии, царица привезла из паломнической поездки в Великий Новгород. В то богомолье по новгородским монастырям и храмам она ездила с дочерьми и фрейлиной Вырубовой. На обороте иконы стояли подписи всех участников того паломничества, которое было совершено по благословению Распутина. Извлекать гроб мы решили на следующий день, а пока прикрыли вход в склеп досками и присыпали их снегом.

До казарм мы дошли уже в кромешной темноте, продолжая обсуждать по дороге нашу страшную находку.

Далее капитан Климов сообщает, что утром следующего дня гроб Распутина был вынут из склепа и на грузовике доставлен в Царскосельскую ратушу, где его выставили для проведения экспертизы. Хотя здание ратуши и было взято вооруженными солдатами под охрану, и к нему даже подогнали броневик, это не мешало собравшимся многочисленным зевакам отрывать от гроба части цинковой обшивки на память, ведь многие их считали чудотворными.

Капитан Климов заканчивает свой доклад.

– Матвей Тимофеевич Шевкопляс заканчивает свою деятельность в Царском Селе. Он поставлен в известность, что отныне все грязелечебные процедуры во дворце отменены и ему следует немедленно отбыть в Саки. Он пытается возражать, говоря, что наследнику стало значительно лучше и прерывать лечение никак нельзя. Однако ему сообщают, что это не просьба, а приказ, и в случае его неподчинения он будет арестован. Матвей Тимофеевич покидает Царское Село вместе с бригадой рабочих и бочками неизрасходованного целебного сапропеля.

– Поручик Сухотин срочно выезжает из Петрограда на фронт, но скоро по болезни он эвакуирован в тыл и зачислен в резерв чинов главного управления Генерального штаба. В городе, впрочем, он не задерживается и довольно скоро появляется в Ясной Поляне, где в 1921 году получит должность коменданта. Здесь Сергей Михайлович идет на могилу Толстого, долго стоит перед ней, вспоминая промозглый ноябрьский день 1910 года, огромную черную толпу, сидящих на деревьях людей и громогласную команду: «На колени!» Вспоминает, как он словно подкошенный падает на колени и затягивает «Вечную память», а рядом на коленях стоит его мачеха, Татьяна Львовна, дочь Льва Николаевича, и плачет. Сейчас в его голове проносится мысль о том, что он ничего не знает про гроб Распутина, но зато хорошо помнит желтый гроб Толстого. От этой мысли ему становится невыносимо горько и противно, начинает себя ненавидеть, как он вообще может сравнивать такие вещи, но никак не может избавиться от этого тягостного и давящего размышления. Это мучительное состояние ему хорошо знакомо, ведь так всегда бывает перед началом приступа…

Статья в одной из российских газет после смерти Григория Распутина

Григорий Распутин на обложке журнала «Искры».

1912

– Катерина Ивановна заканчивает давать показания следователю по делу об убийстве Г.Е. Распутина. С ее слов выясняется, что в начале двенадцатого в квартиру № 20, принадлежащую Григорию Ефимовичу и расположенную по адресу улица Гороховая, 64, приехал Феликс Феликсович Юсупов-младший, и они вместе убыли в неизвестном направлении. Больше Распутина ни его дочери, ни его племянница, проживающие в этой квартире, ни она – Катерина Ивановна Потеркина, 29 лет от роду, вероисповедания православного, крестьянка Тобольской губернии и уезда, Кураковской волости, не видели. На вопрос, заданный ей дворнику по фамилии Коршунов, не видел ли он Григория Ефимовича после его отъезда с Феликсом Юсуповым, он ответил Катерине Ивановне, что не видел, потому что всю ночь спал, потому как ворота открывать более ему не приходилось. Из чего можно сделать вывод, что домой Распутин с последующим отбытием не возвращался. Данные показания Е.И. Потеркиной при наличии свидетелей – дочерей Г.Е. Распутина – Матрены и Варвары, а также его племянницы Анны опровергают письменные уверения Ф.Ф. Юсупова, данные им государю императору Николаю II. Также, по словам Катерины Ивановны, 17 декабря около 8 часов утра к ним в квартиру явилась охранная полиция и стала задавать вопрос: «Где сейчас находится Григорий Ефимович?» Ответ на этот вопрос никто из находившихся в тот момент дома дать не смог.

Григорий Ефимович Распутин.

1915

P.S.

1921 году в Москву из Великобритании приехала делегация торговых представителей. Гостей, разумеется, сопровождал переводчик, но один из английских коммерсантов владел русским языком в совершенстве, разве что говорил он небыстро и монотонно, как будто бы его речь была записана на фонограф или на граммофонную пластинку, и всякий раз он выбирал, какую запись ему следует поставить и воспроизвести. На вид англичанину было чуть больше тридцати. Он был плотного телосложения, а его идеально выбритый подбородок вполне мог принадлежать боксеру или игроку в регби.

Он представлялся как Освальд Теодор Райнер, говорил, что русский язык изучал в Хельсинки, а тогда еще Гельсингфорсе, где преподавал английский и работал переводчиком, бывал в Петрограде и Владивостоке по коммерческим делам и уверял, что полюбил Россию за ее загадочность, непредсказуемость и широту.

Из русских писателей ему особенно нравился Лермонтов, он даже знал несколько его стихотворений наизусть. Шутил, что проникся именно к Михаилу Юрьевичу, потому что у него шотландские корни. Смеялся при этом, но глаза его оставались неизменно ледяными и неподвижными, не выражавшие никаких чувств, никаких эмоций. Такие глаза называют рыбьими – белесые, навыкате, немигающие, без ресниц, устремленные куда-то мимо собеседника, словно бы там, за его спиной находится кто-то другой, невидимый, вернее, видимый только смотрящему на него, сверлящему его взглядом.

Итак, Освальд Теодор и бородатый человек сорока с лишним лет в голубой атласной косоворотке, вышитой васильками и перепоясанной тонким кожаным ремешком с узором, неотрывно смотрят друг на друга.

– Mortem effugere nemo potest[3]3
  Смерти никто не избежит (лат.).


[Закрыть], – говорит наконец Григорий Ефимович и кланяется Райнеру.

– Amen, – звучит в ответ.