Текст книги "Унесенные ветром. Том 2"

Но все прежние злоязычные замечания на ее счет просто померкли на фоне новой сплетни, подхваченной всем городом. Мало того, что Скарлетт торгует с янки, она еще и удовольствие от этого получает!

Миссис Мерриуэзер и другие южане тоже вступали в деловые отношения с приезжими северянами, с той только разницей, что им это не нравилось, и они не скрывали, что им это не нравится. А вот Скарлетт получала удовольствие или, по крайней мере, делала вид, что получает, и это было еще хуже. Она даже чаи распивала с женами офицеров-янки прямо у них дома! Она была готова на все, разве что к себе домой их не приглашала, и весь город считал, что если бы не тетушка Питти и Фрэнк, то пригласила бы непременно.

Скарлетт знала, что в городе судачат о ней, но не обращала внимания на сплетни: она не могла себе этого позволить. Она по-прежнему до дрожи в коленях ненавидела янки, как и в тот день, когда они пытались сжечь Тару, но тщательно скрывала это. Скарлетт понимала, что если уж делать деньги, то выкачать их можно только из янки, и она очень скоро убедилась, что улыбка и лесть сослужат ей добрую службу на этом пути.

Вот когда она станет очень богатой, когда ее деньги будут надежно спрятаны в таком месте, где янки не смогут их найти, она выложит им все, что о них думает, выплеснет им в лицо все свою ненависть, отвращение, презрение. О, это будет день счастья! Но пока этот день не настал, разумнее всего с ними ладить. И если это зовется лицемерием, пусть Атланта лопнет со злости, считая ее лицемеркой!

Скарлетт очень быстро уразумела, что подружиться с офицерами-янки так же просто, как попасть в неподвижную мишень. Они чувствовали себя одинокими изгнанниками в чужой и враждебной стране; живя в городе, где проходившие мимо дамы подбирали юбки и смотрели так, будто готовы плюнуть в лицо, многие из них изголодались по женскому участию. Доброе слово они слышали только от проституток да негритянок. Но Скарлетт, безусловно, была дамой, причем дамой из хорошей семьи, хотя и вынужденной работать, поэтому ее очаровательная улыбка и блеск зеленых глаз сводили их с ума.

Часто, сидя в своей коляске, Скарлетт разговаривала с ними, улыбалась, играла ямочками на щеках и в то же время ощущала такой прилив ненависти, что еле удерживалась от искушения открыто послать их ко всем чертям. Но она держала себя в руках и вскоре обнаружила, что обвести янки вокруг пальца не сложнее, чем южанина, только раньше это было для нее развлечением, а теперь стало горькой необходимостью. Она разыгрывала роль благородной леди, хорошо воспитанной и милой, но, увы, оказавшейся в стесненных обстоятельствах. Сохраняя величавое достоинство, она всякий раз удерживала очередную жертву на почтительном расстоянии, но при этом разыгрывала из себя воплощенную любезность, и воспоминания о миссис Кеннеди согревали душу офицерам-янки.

Эти теплые воспоминания были на руку Скарлетт, впрочем, она на это и рассчитывала. Большинство офицеров гарнизона, не зная, как долго еще придется оставаться в Атланте, вызывали в город жен и детей. Поскольку гостиницы и пансионы были переполнены, офицеры строили собственные домики, а лесоматериалы с удовольствием закупали у обходительной миссис Кеннеди, которая была с ними любезна, как никто другой в городе. Разбогатевшие «саквояжники» и прихлебатели тоже строили красивые дома, магазины, гостиницы, и они, как и янки, предпочитали иметь дело с прелестной леди, а не с бывшими солдатами Конфедерации, чья натянутая учтивость была ничем не лучше открытой ненависти.

Итак, благодаря своей внешности и природному очарованию, умению казаться беспомощной и порой даже несчастной Скарлетт удавалось пленять сердца янки, а они готовы были идти ей навстречу не только на складе лесоматериалов, но и в лавке Фрэнка, чувствуя себя обязанными помочь маленькой храброй женщине, у которой не было иной опоры в жизни, кроме недотепы мужа. Глядя, как растет и ширится ее дело, Скарлетт сознавала, что может не только обезопасить себя в настоящем с помощью денег янки, но и обеспечить свое будущее благодаря дружбе с янки.

Поддерживать отношения с офицерами-янки в выгодных для себя рамках оказалось легче, чем она думала, потому что все они испытывали почтительный трепет перед дамами с Юга, а вот с их женами, как вскоре обнаружила Скарлетт, общаться было куда сложнее. Скарлетт не горела желанием поддерживать знакомство с ними. Она была бы рада вообще с ними не встречаться, но избежать этих встреч не могла, потому что сами жены офицеров жаждали познакомиться с ней. Им хотелось побольше узнать о Юге и о южанках, и только Скарлетт, сама того не желая, могла удовлетворить снедавшее их любопытство. Другие женщины Атланты не хотели иметь с ними ничего общего и даже не кланялись в церкви, поэтому, посещая их дома по делу, Скарлетт оказалась для них посланницей свыше, явившейся в ответ на молитву. Часто, пока Скарлетт, сидя в двуколке перед домом янки, беседовала с хозяином о стояках и кровле, из дома выходила хозяйка и вступала в разговор или настойчиво приглашала ее на чашечку чая. Как бы это ни было неприятно, отказывалась Скарлетт редко, чтобы не упустить возможность в приватной беседе как бы ненароком упомянуть о лавке Фрэнка и залучить в нее новых покупателей. При этом ее самообладание нередко подвергалось жестоким испытаниям: бесцеремонные женщины-янки задавали слишком личные вопросы и вообще относились со снисходительным высокомерием ко всему южному.

Принимая «Хижину дяди Тома» за евангельское откровение, женщины-янки нетерпеливо расспрашивали ее об овчарках, которых держал, по их мнению, каждый южанин, чтобы травить беглых рабов. Скарлетт отвечала, что за всю свою жизнь видела всего одну овчарку, и это была маленькая кроткая собачка, а вовсе не злобный волкодав, но ей никто не верил. Им хотелось знать, как плантаторы клеймили лица своих рабов каленым железом, как забивали рабов насмерть плетками-девятихвостками, кроме того, они проявляли нездоровый, по мнению Скарлетт, интерес к сожительству господ с цветными наложницами. Эта тема казалась ей особенно отвратительной, потому что именно после размещения в городе солдат-янки в Атланте появилось множество младенцев-мулатов.

Любая другая жительница Атланты уже вспылила бы, если бы ей пришлось выслушивать все эти рассуждения, основанные на невежестве и нетерпимости, но Скарлетт держала себя в руках. Ей становилось легче от того, что они вызывали у нее скорее презрение, а не гнев. В конце концов, это же янки, разве можно от них ждать чего-то другого? Поэтому оскорбления, наносимые по неведению ее штату, ее народу и его моральным устоям, отскакивали от нее, не раня слишком глубоко и лишь иногда вызывая презрительную усмешку, пока один случайный разговор не вывел ее из себя, наглядно доказав – как будто она нуждалась в доказательствах! – что между Югом и Севером существует огромная и непреодолимая пропасть.

Как-то вечером, направляясь с дядюшкой Питером домой, Скарлетт проезжала мимо дома, в котором временно теснились семьи трех офицеров, строивших свои собственные жилища из ее материалов. Жены янки, стоявшие на подъездной дорожке, замахали ей, знаками приглашая остановиться. Они подошли к коновязи и поприветствовали ее со своим кошмарным акцентом, всякий раз заставлявшим Скарлетт думать, что янки можно было бы все простить, но только не их голоса.

– Вот вас-то я и хотела видеть, миссис Кеннеди, – заявила худая высокая женщина из Мэна. – Мне нужно кое-что разузнать об этом забытом богом городишке.

С молчаливым презрением Скарлетт проглотила оскорбление, нанесенное Атланте, и очаровательно улыбнулась:

– Чем же я могу вам помочь?

– Наша няня Бриджет вернулась на Север. Она сказала, что ни дня больше не останется среди этих «найгуров», как она их называет. А меня дети просто с ума сводят! Посоветуйте, как мне найти другую няньку. Я понятия не имею, к кому обратиться.

– О, это нетрудно, – рассмеялась Скарлетт. – Постарайтесь найти негритянку только что из провинции, которой Бюро содействия свободным гражданам еще не успело заморочить голову своим вздором, и лучшей няни вам на целом свете не сыскать. Просто постойте у ворот и спрашивайте каждую проходящую мимо негритянку, и я не сомневаюсь…

Все три женщины разразились криками негодования.

– Неужто вы думаете, что я доверю своих малюток какой-то черномазой? – выпалила женщина из Мэна. – Мне нужна порядочная девушка из Ирландии.

– Боюсь, в Атланте вам не удастся найти ирландскую прислугу, – холодно ответила Скарлетт. – Лично я никогда не встречала белых слуг и вовсе не жажду заводить их у себя в доме. И я вас уверяю, – тут она не смогла удержаться от легкой нотки сарказма, – чернокожие вовсе не людоеды, им вполне можно доверять.

– О боже, никогда! Ноги их не будет в моем доме. Это уму непостижимо!

– Мне пришлось бы не спускать с них глаз – один бог знает, что они могли бы натворить у меня за спиной! А уж отдать им моих малышей…

Скарлетт подумала о добрых, загрубевших в работе руках Мамушки, которые вырастили Эллин, ее и Уэйда. Да что знают эти заезжие о негритянских руках, об этих заботливых и верных руках, всегда умеющих вовремя успокоить, погладить, приласкать? Она коротко рассмеялась:

– Странно слышать такие слова от вас, ведь вы сами дали неграм свободу.

– О боже, да не я, дорогуша, – захихикала дама из Мэна. – Я впервые в жизни увидела черномазого, когда приехала на Юг месяц назад, и была бы счастлива вообще их больше не видеть до самой смерти. У меня от них мурашки по коже. Я бы не доверяла ни одному из них…

Скарлетт давно уже слышала, как тяжело дышит дядюшка Питер. Он сидел, выпрямив спину, и смотрел прямо на уши лошади. И тут ей пришлось поглядеть прямо на него, потому что дама из Мэна вдруг со смехом ткнула в него пальцем.

– Вы только посмотрите на этого черномазого! Надулся как жаба, – хихикнула она. – Бьюсь об заклад, эта старая шавка тоже входит в число ваших домашних любимцев! Я права? Вы, южане, не умеете обращаться с черномазыми. Вы их избаловали до невозможности.

Питер втянул ноздрями воздух, на лбу у него залегли глубокие морщины, но он по-прежнему смотрел прямо перед собой. За всю его жизнь ни один белый не назвал его черномазым. Другие негры – да. Но белый человек – никогда. К тому же они сказали, что ему нельзя доверять, мало того, назвали «старой шавкой» его, Питера, который столько лет служил надежной опорой семейства Гамильтон!

Скарлетт скорее почувствовала, чем увидела, как от оскорбленной гордости затрясся черный подбородок, и ее охватила убийственная ярость. С молчаливым презрением она выслушивала, как эти дамы унижали армию Конфедерации, забрасывали грязью ее президента Джеффа Дэвиса и обвиняли южан в том, что они мучают и убивают рабов. Если бы они открыто усомнились в ее собственной честности и добродетели, Скарлетт ради выгоды стерпела бы оскорбление. Но, услыхав, как они оскорбляют честного старого негра, она вспыхнула словно порох от горящей спички. Она бросила быстрый взгляд на большой седельный пистолет, заткнутый за пояс у Питера, и у нее руки зачесались, так сильно хотелось его схватить. Они заслуживали смерти, эти нахальные, невежественные, заносчивые захватчицы. Стиснув зубы так, что желваки проступили, Скарлетт напомнила себе, что время еще не пришло, она еще не может высказать янки все, что думает о них. Ну ничего, когда-нибудь этот день придет. Непременно придет! Но не теперь.

– Дядюшка Питер – член нашей семьи, – дрожащим голосом проговорила она. – Всего хорошего. Едем, Питер.

Дядюшка Питер с такой силой огрел лошадь кнутом, что та испуганно рванула вперед, тряхнув двуколку, но Скарлетт успела услышать, как женщина из Мэна удивленно спросила:

– Член семьи? Она что, хотела сказать – родственник? Он черен, как вакса!

«Черт бы их побрал! С лица земли стереть мало! Вот заработаю много денег и плюну им прямо в лицо! Да я…»

Взглянув на Питера, Скарлетт заметила стекающую по черному носу слезу. Ее охватил прилив такой неистовой нежности и боли за испытанное им унижение, что на глаза навернулись жгучие слезы. Все равно что с бессмысленной жестокостью обидеть ребенка. Эти женщины обидели дядюшку Питера – Питера, который всю Мексиканскую войну прошел с полковником Гамильтоном, Питера, у которого на руках умирал хозяин, который вырастил Мелли и Чарльза и присматривал за беспомощной и глупой Питтипэт, «зачичал» ее во время бегства из города и «уворовал» лошадь, чтобы после поражения привезти ее обратно из Мейкона через всю изуродованную войной страну. А они говорили, что нельзя доверять неграм!

– Питер, – начала она срывающимся голосом и положила руку на его тощее плечо, – как тебе не стыдно плакать! Что тебе за дело до них? Это же всего лишь проклятые янки!

– Они… они говорили при мне, будто я мул и не понимаю ничиво… будто… будто я только из Африки и в толк не возьму, чего они говорят про меня, – громко шмыгая носом, ответил Питер. – И они назвали меня черномазым, а меня за всю жисть ни один белый не называл черномазым! Они обозвали меня старой шавкой, да еще сказали, что черным нельзя доверять! Мне нельзя доверять! А вот старый полковник, когда умирал, он сказал: «Питер! Присмотри за детьми. Береги мисс Питтипэт, у нее ума что у кузнечика». И я ходил за ней как за малым дитем все эти годы.

– Сам архангел Гавриил не справился бы лучше, – заверила его Скарлетт. – Без тебя мы все пропали бы.

– Премного благодарен, мэм. Это вы знаете, и я знаю, а янки эти ничиво не знают и знать не хотят. Мисс Скарлетт, ну почему они в нашу жизнь-то лезут? Они совсем не понимают нас, конфудуратов.

Скарлетт промолчала: ее все еще душила не выплеснутая в лицо янки злость. Домой они ехали молча. Питер перестал сопеть, но его нижняя губа все больше выпячивалась вперед, принимая угрожающий вид. Первоначальная обида улеглась, уступая место растущему негодованию.

«Какие, черт побери, странные люди эти янки! – думала Скарлетт. – Похоже, эти женщины считают, что раз дядюшка Питер черный, значит, у него нет ушей и он не может слышать, а главное, нет чувств, которые можно ранить так же легко, как и их собственные. Они не имеют понятия, что с неграми нужно обращаться бережно, как с детьми: их нужно направлять, хвалить, поощрять, журить. Янки не понимают ни негров, ни отношений между неграми и их бывшими хозяевами, но они даже войну развязали только ради того, чтобы освободить негров. А теперь, когда негры свободны, янки не хотят иметь с ними ничего общего, только используют их, чтобы всех нас держать в страхе. Янки не любят негров, не понимают их, не доверяют им и при этом на всех углах кричат о том, что южане не умеют ладить с неграми».

Не доверять чернокожим! Скарлетт доверяла черным намного больше, чем большинству белых, не говоря уже о янки! Верность, неутомимость и любовь негра нельзя ни сломить, ни купить за деньги. Скарлетт вспомнила горстку самых преданных негров, оставшихся в Таре, несмотря на ежеминутную угрозу вторжения янки, хотя они запросто могли бы сбежать или присоединиться к войскам и вести праздную жизнь. Но они остались. Она вспомнила, как Дилси трудилась бок о бок с ней, убирая хлопок, как Порк, рискуя своей жизнью, забирался в соседские курятники, чтобы прокормить всю семью, как Мамушка отправилась с ней в Атланту, чтобы ее девочка не наделала глупостей. Вспомнила о соседских слугах, которые, храня верность своим белым хозяевам, остались с ними и защищали хозяек, пока мужчины сражались на войне, вместе с ними бежали от ужасов войны, выхаживали раненых, хоронили погибших, утешали обездоленных, работали, попрошайничали, воровали, чтобы на столе была еда. Даже теперь, когда Бюро наобещало неграм все чудеса света, многие оставались со своими белыми хозяевами и надрывались на работе куда больше, чем во времена рабства. Но янки этого не понимали и не поймут никогда.

– Но ведь они же дали тебе свободу, – сказала она вслух.

– Нет, мэм. Ничиво они мне не дали. Я бы не позволил какой-то белой швали давать мне свободу, – презрительно ответил Питер. – Я принадлежу мисс Питти, а как помру, меня похоронют там, где все Гамильтоны лежат, там мое место… Вот уж у хозяйки будет припадок, когда я ей скажу, как вы позволили этим янки оскорблять меня.

– Я им ничего подобного не позволяла! – изумилась Скарлетт.

– Позволяли, мисс Скарлетт, – ответил Питер, еще дальше выпячивая нижнюю губу. – Ни вам, ни мне не было причин якшаться с янки, чтобы они могли меня оскорблять. Ежели бы вы с ними не заговорили, у них бы случая не было меня обидеть, как будто бы я мул или прямо из Африки. А вы даже не вступились за меня.

– Еще как вступилась! – воскликнула Скарлетт, уязвленная его нападками. – Разве ты не слышал, как я назвала тебя членом нашей семьи?

– Это не защита. Это просто правда, – возразил Питер. – Мисс Скарлетт, не надо вам водить дела с этими янки. Вон другие леди с ними не знаются. Мисс Питти ни за что не стала бы об этот мусор свои маленькие ножки вытирать. И уж ей точно не понравится, как она узнает, что они про меня говорили.

Упреки старого Питера ранили Скарлетт гораздо больнее, чем все, что говорили ей Фрэнк, тетя Питти или кто-то из соседей. От досады ей хотелось схватить старого негра и тряхнуть его так, чтобы застучали его беззубые челюсти. Питер говорил правду, но до чего же невыносимо ее выслушивать из уст негра, к тому же негра из ее семьи! Уронить себя в глазах домашней прислуги – не было для южанина более страшного унижения.

– Сказать про меня «старая шавка»! – продолжал ворчать Питер. – После такого, думаю, мисс Питти больше не отпустит меня с вами ездить. Нет, мэм!

– Тетя Питти скажет, чтобы ты возил меня, как обычно, – строго ответила Скарлетт, – так что давай прекратим этот разговор.

– У меня спина больная, – мрачно предупредил Питер. – Вот прям сичас до того мозжит, что еле сижу. Хозяйка не пустит меня ездить, когда узнает, как спина болит… Негоже вам, мисс Скарлетт, водить дружбу с янки и всякой белой швалью, раз ваши родные вас не одобряют.

Питер очень точно подвел итог, и Скарлетт пришлось умолкнуть, хотя она и кипела от негодования. Что ж, захватчики и впрямь одобряли ее, а от семьи, от соседей она слышала только слова осуждения. Она прекрасно знала, что говорят о ней в городе. А теперь даже Питер отвернулся от нее и ясно дал понять, что не желает появляться с ней на людях. Это была последняя капля.

Прежде ей не было никакого дела до того, что думают другие, она относилась к чужому мнению с пренебрежением и даже с легким презрением. Но слова Питера ранили ее в самое сердце, она почувствовала себя виноватой и вынужденной оправдываться, в душе у нее вспыхнула неприязнь к близким – едва ли не более острая, чем ненависть к янки.

«Что им за дело до меня? – возмущалась она. – Неужели они думают, что мне нравится иметь дело с янки и работать, надрываясь, как рабыня на сборе хлопка? Мне и без того нелегко, а они только усложняют мне жизнь. Но мне все равно, что они думают. Я не стану обращать на это внимание. Сейчас я просто не могу забивать себе голову еще и этим. Но вот когда-нибудь… когда-нибудь…»

Вот когда-нибудь! Когда в ее мире снова воцарится порядок, она будет сидеть сложа руки и вести себя как настоящая леди, какой была Эллин. Как и положено настоящей леди, она станет беспомощной и женственной, и все будут относиться к ней с уважением. О, какой важной она станет, когда заработает много денег! Тогда уж можно будет позволить себе быть вежливой и учтивой, как Эллин, думать о других и соблюдать принятые в приличном обществе нормы поведения. Ей не придется днем и ночью терзаться страхами, жизнь станет безмятежной и неспешной. У нее появится время поиграть с детьми, послушать, как они выучили уроки. Долгими летними вечерами ее будут посещать с визитами другие леди, под шорох нижних юбок из тафты и ритмичное пощелкивание вееров из пальмовых листьев она будет часами вести неторопливые беседы и обмениваться сплетнями со своими гостьями, угощая их горячим чаем с вкуснейшими бутербродами и пирожными. Она будет сочувствовать попавшим в беду, носить корзинки с продуктами бедным, бульоны и желе – больным, приглашать тех, кому не повезло в жизни, на прогулки в своей великолепной карете. Она станет настоящей южной леди, какой была ее мать. Вот тогда все будут ее любить, как любили Эллин, все будут восхищаться ее бескорыстием и называть ее Леди Щедрость.

Упиваясь сладкими грезами о будущем, она даже не задумывалась о том, что на самом деле у нее нет ни малейшего желания быть бескорыстной, щедрой и доброй. Она хотела лишь слыть такой. Но колесики ее мозга были слишком грубы и примитивны, а зазоры между ними слишком велики, они не улавливали столь тонких нюансов. Ей достаточно было знать, что в один прекрасный день, когда у нее будет много денег, все станут восхищаться ею. Когда-нибудь! Но не теперь. Не теперь, что бы ни говорили о ней другие. Сейчас нет времени становиться настоящей леди.

Питер оказался верен своему слову. Тетя Питти действительно страшно разволновалась, а сам Питер за одну ночь расхворался так, что больше не смог сесть на козлы. Скарлетт пришлось ездить одной, и исчезнувшие было мозоли вновь появились у нее на ладонях.

Весенние месяцы проходили один за другим, холодные апрельские дожди сменились майским теплом и свежей зеленью. Работы становилось все больше, забот тоже прибавилось, особенно в связи с беременностью; старые друзья вели себя с ней все холоднее, а домашние – все заботливее и внимательнее, доводя Скарлетт до белого каления своей предупредительностью и полным непониманием истинных причин ее поведения. В эти трудные дни волнений и тревог среди людей, окружавших Скарлетт, нашелся лишь один заслуживающий доверия и понимающий ее человек. И этим человеком был Ретт Батлер. Именно он предстал перед ней в столь неожиданном свете, и это казалось особенно странным, потому что он был скользким, как ртуть, и порочным, как сам Люцифер. Но он проявил к ней сочувствие – то, в чем ей всегда отказывали другие и чего она никак не ждала от него.

Он часто покидал город, совершая загадочные поездки в Новый Орлеан, о цели которых никогда не рассказывал, но Скарлетт со смутной ревностью в душе догадывалась, что они связаны с женщиной… или с женщинами. Однако, когда дядюшка Питер отказался возить ее, Ретт стал все чаще и дольше задерживаться в Атланте.

Оставаясь в городе, он большую часть времени играл в карты в помещении над салуном «Девушка сезона» или в баре у Красотки Уотлинг, обсуждая с богатыми янки и «саквояжниками» хитрые денежные махинации, за что жители Атланты ненавидели его чуть ли не больше, чем его дружков. Он перестал появляться в доме у Скарлетт: видимо, щадил чувства Фрэнка и Питти, которые были бы возмущены до глубины души, если бы Скарлетт стала принимать визитера-мужчину, находясь в интересном положении. Но они как бы случайно встречались в городе чуть ли не каждый день. Очень часто он догонял ее верхом на каком-нибудь пустынном отрезке Персиковой или Декейтерской дороги, когда она направлялась к одной из лесопилок в своей двуколке, и всякий раз, придерживая повод, заводил с ней разговор, а иногда привязывал лошадь к задку двуколки и сам возил Скарлетт по ее делам. Наступили такие дни, когда она уже начала быстро уставать, хотя и не желала признаваться в этом, и втайне испытывала благодарность к Ретту всякий раз, как он забирал у нее вожжи. Он неизменно оставлял ее еще за городской чертой, но об их встречах знала вся Атланта, поэтому у сплетников появился новый пунктик в добавление к длинному списку прегрешений Скарлетт, безбожно нарушавшей правила приличия.

Порой она спрашивала себя, вправду ли все эти встречи происходят случайно. Они становились все более регулярными по мере того, как в городе росло напряжение в связи с участившимися беззаконными выходками негров. Но почему он так часто ищет встречи с ней, именно сейчас, когда она так ужасно выглядит? Уж конечно, никаких похотливых мыслей она у него не вызывает, если вообще когда-то вызывала: она начала сомневаться и в этом. Вот уже несколько месяцев он даже в шутку не упоминал об ужасной сцене, разыгравшейся между ними в тюрьме янки. Он перестал говорить об Эшли и ее любви к нему, перестал отпускать грубые шутки в самом дурном вкусе насчет своих «домогательств» по отношению к ней. Скарлетт рассудила, что лучше не будить лиха, и не стала спрашивать об истинной причине столь частых встреч. В конце концов она решила, что за неимением других дел, кроме игры в карты, он встречается с ней, просто чтобы провести время в приятной компании, ведь у него было так мало знакомых в Атланте среди порядочных людей.

Но какие бы причины ни руководили Реттом, Скарлетт была рада его обществу. Он терпеливо выслушивал все ее жалобы по поводу упущенных клиентов, неоплаченных долгов, жульнических проделок мистера Джонсона и бестолковости Хью. Ретт искренне восхищался ее победами, в то время как Фрэнк лишь снисходительно улыбался, а Питти изумленно вздыхала: «Да что вы говорите!» Скарлетт догадывалась, что многие заказчики обращались к ней по подсказке Ретта, близко знакомого со многими богатыми янки и «саквояжниками», но он всегда отрицал свое участие. Зная, каков он на самом деле, Скарлетт никогда не доверяла ему, но у нее всегда становилось легче на душе, когда он показывался из-за поворота тенистой дороги на своем крупном вороном жеребце. А когда Ретт садился в двуколку и забирал у нее вожжи, отпустив какую-нибудь забористую шутку, она вновь чувствовала себя молодой, счастливой и привлекательной, несмотря на все тревоги и растущий живот. С ним можно было свободно говорить почти обо всем, не стесняясь своего мнения по любому поводу, не скрывая истинных причин, побуждавших ее совершить тот или иной поступок, с ним – в отличие от Фрэнка и даже Эшли, если уж быть до конца честной, – она всегда находила тему для разговора. Но разумеется, в общении с Эшли множество тем оказывалось под запретом по соображениям чести, и от этого самый простой разговор выходил каким-то скованным. Поэтому приятно было иметь такого друга, как Ретт, особенно теперь, когда он по каким-то непонятным причинам вдруг решил вести себя примерно. Тем более приятно, что у нее осталось так мало друзей.

– Ретт! – возмущенно воскликнула она вскоре после ультиматума, предъявленного ей дядюшкой Питером. – Ну почему люди в этом городе так гнусно ко мне относятся и так плохо обо мне говорят? Даже не знаю, кого они больше поносят: меня или «саквояжников»? Я в их дела не вмешиваюсь, я ничего дурного не сделала и…

– Если вы и не сделали ничего дурного, то лишь потому, что возможности не было, и, должно быть, люди об этом смутно догадываются.

– О, Ретт, перестаньте дурачиться! Они меня до чертиков бесят. Ведь я всего лишь пытаюсь заработать немного денег…

– Вы всего лишь ведете себя не так, как другие женщины, и делаете это с большим успехом. А я вам уже говорил, что в любом обществе это самый страшный грех. Быть непохожим значит быть проклятым! Скарлетт, одно то, что вы преуспели в своем деле с лесопилкой, – это уже оскорбление любому мужчине, не сумевшему преуспеть в делах. Помните, место порядочной женщины дома, и она ничего не должна знать о грубом деловом мире.

– Если бы я сидела дома, в конце концов у меня не осталось бы ничего, в том числе и этого самого дома.

– Предполагается, что вам следовало бы голодать молча и с достоинством.

– Чушь! Посмотрите на миссис Мерриуэзер. Она печет пироги для янки, а это куда хуже, чем управлять лесопилкой! А миссис Элсинг шьет и сдает помещения постояльцам, Фанни раскрашивает эту отвратительную, никому не нужную посуду, которую покупают, только чтобы ей помочь, да и…

– Вы совершенно упускаете из виду главное, моя кошечка. Эти дамы не преуспели в своих начинаниях, поэтому их занятия не задевают распаленную гордость мужчин Юга. Мужчины по-прежнему могут сказать: «Бедные глупышки, как они выбиваются из сил! Что ж, пусть думают, что их труд не напрасен». Кроме того, упомянутые вами дамы не получают удовольствия от своей работы. Они ясно дают понять, что будут работать только до тех пор, пока не придет сильный мужчина и не снимет неженскую ношу с их плеч. Вот поэтому их все жалеют. Вы же явно получаете удовольствие от работы и вовсе не хотите, чтобы вместо вас делом занялся мужчина, вот и жалости к вам нет. Атланта никогда вам этого не простит. Ведь так приятно жалеть других.

– Как бы мне хотелось, чтобы вы хоть иногда говорили серьезно!

– Вы когда-нибудь слышали восточную пословицу: «Собаки лают, а караван идет»? Пусть себе лают, Скарлетт. Боюсь, ваш караван уже ничто не остановит.

– Но почему они так злятся только из-за того, что я хочу заработать немного денег?

– Нельзя иметь все, Скарлетт. Или вы будете делать деньги, действуя неподобающим леди образом и повсюду встречая холодный прием, или будете бедной и благородной, тогда у вас будет много друзей. Свой выбор вы уже сделали.

– Бедной я точно не буду, – отрезала она. – Но… я ведь сделала верный выбор, да?

– Если деньги для вас важнее всего.

– Да, деньги мне нужны больше всего на свете.

– Значит, у вас не было иного выбора. Но за все приходится платить, и плата за ваш выбор – одиночество.

Это заставило ее замолчать на время. Он прав. Если хорошенько подумать, ей действительно немного одиноко: у нее нет ни единой близкой подруги. Во время войны, когда становилось грустно, она могла навестить Эллин. После смерти Эллин рядом всегда оказывалась Мелани, хотя с Мелани у нее не было ничего общего, кроме тяжкого труда в Таре. А теперь у нее вообще никого не осталось: тетя Питти жила в своем замкнутом мирке глупых сплетен и понятия не имела о реальной жизни.

– Мне кажется… мне кажется, – неуверенно начала она, – что даже в женской компании я всегда была одинокой. Дамы Атланты не любят меня не только из-за работы. Я им просто не нравлюсь. Ни одна женщина никогда не любила меня, кроме матери. Даже сестры. Не знаю отчего, но даже до войны, еще до того, как я вышла за Чарли, женщины не любили меня, их раздражал любой мой поступок…

– Вы забываете о миссис Уилкс, – зло сверкнув глазами, вставил Ретт. – Она всегда и во всем оправдывает вас. Смею предположить, она одобрила бы любой ваш поступок, за исключением разве что убийства.

«Убийство она тоже одобрила», – мрачно подумала Скарлетт и презрительно рассмеялась.

– Ах, Мелли! – пренебрежительно протянула она и сокрушенно добавила: – Мне не больно-то льстит, что Мелли – единственная, кто меня одобряет. Мозгов у нее не больше, чем у курицы. Будь она умнее… – Тут Скарлетт смутилась и замолчала.