Текст книги "Сирота с Манхэттена. Огни Бродвея"

– Тяжко тебе приходилось, Элизабет рассказывала. И я, мой мальчик, искренне тебе сочувствую. Но тем больше твоя заслуга, раз ты сумел остаться таким, как есть, – порядочным, любящим, щедрым душой. Моя внучка тебя очень любит.

– Спасибо вам, мсье Дюкен.

– Зови меня просто дедушка Туан! Мне это будет приятно. И, когда закончится служба, смело приезжай, в моем доме тебе всегда найдется место.

Лицо Жюстена осветилось широкой улыбкой – так его растрогала доброта старика с голубыми глазами, такими же прекрасными, светлыми и ясными, как у Элизабет.

Подошли Ивонн с Пьером и детьми. Муж с женой были в рабочих халатах и фартуках, белых от муки. И только кисти рук у них были безукоризненно чистые и еще блестели от воды.

– Здравствуйте, Жюстен! – воскликнула Ивонн. – Жиль рассказал, что у нас гости. Простите, что мы в таком виде: после обеда нам еще работать, так что не до переодеваний.

Пьер Дюкен, которому было уже сорок девять, задержал взгляд на лице гостя. И был так поражен, что сказал все, что было у него в тот момент на уме:

– Простите, но вы так похожи на Катрин, мою невестку! Выходит, это правда, ну, что вы – сын Лароша?

– Дорого бы я дал, мсье, чтобы им не быть! – ответил сконфуженный Жюстен. – Но беда в том, что доказательств я уже никогда не получу – ни за, ни против.

– Когда вы уехали из Гервиля, Элизабет часто об этом упоминала. Что вы очень похожи с ее покойной матушкой и что у вас такие же белокурые волосы, – подхватила Ивонн. – У меня есть фото Катрин и Гийома, сделанное по случаю крещения их малышки. Я вам покажу!

Старый мельник помрачнел. Он до сих пор не мог смириться с потерей среднего сына.

– Поговорим о другом, – предложил он. – Сегодня пришло письмо из Парижа! Я не открывал, ждал вас. Прочтем, а потом сразу будем обедать. Иначе мальчики в школу опоздают.

Несмотря на радушие Дюкенов, Жюстен чувствовал себя в их семейном кругу лишним. Да еще в обеденное время. Он было встал, но Пьер подал ему стакан вина.

– Письмо из Парижа могла прислать только Элизабет! Наверняка вам будет интересно узнать новости, – сказал он. – Останьтесь!

– Ну-ка, что она тут пишет… – пробормотал Антуан, вынимая из кармана очки.

В конверте также обнаружилось две коричневые картонки с золотым тиснением, в которые обычно для сохранности вкладывались фотокарточки. Все дружно умолкли, и старик стал читать:

Милый дедушка Туан, милая Ивонн, милый Пьер, милые мои кузены!

К сожалению, я не прислала вам приглашения насвадьбу – жизнь в Париже настолько стремительная, беспокойная, что я пренебрегла этой традицией. Объявления о нашем предстоящем бракосочетании вывешивались в мэрии VI округа в течение положенных трех недель, и в субботу, 17 июня, мы наконец поженились. Свидетелями взяли Бонни и дядю Жана, которые в тотже день официально обручились. Оба этих события мы отпраздновали в ресторане на бульваре Сен-Жермен.

Как я уже писала, я довольно долго болела – с самого приезда в столицу. Но теперь поправилась и вышла замуж за того, кого люблю.

Ричард окружает меня заботой и нежностью, такчто обо мне можете не волноваться. Во вторник,27 июня, мы уплываем в Нью-Йорк на пароходе «Гасконь».

Я очень часто думаю о вас, честное слово! Но судьба увлекает меня далеко-далеко от родины, на землю которой мне, возможно, больше никогда не ступить. А может, я все-таки приеду, но только когда человек, разбивший жизнь моих родителей, упокоится навеки.

Я буду очень рада, если Ивонн и впредь будет заботиться об их доме в Монтиньяке. И, конечно же, берите постояльцев, если это будут хорошие, порядочные люди. Это пусть маленький, но доход.

А еще я часто вспоминаю Жюстена. Если он все-таки вернется в Гервиль или если вы его увидите, передайте, чтобы не показывался в замке. Хотя, если хватит смелости, он может потребовать у Гуго Лароша, чтобы тот признал его законным сыном. В будущем это даст Жюстену права на наследство. Свою долю я ему уступаю с дорогой душой.

Еще передайте ему, что оловянный солдатик скоро совершит свое третье трансатлантическое плаванье. Он поймет.

Я вас всех люблю и крепко-прекрепко обнимаю. И отправляю две фотокарточки, которые, надеюсь, вас порадуют.

Элизабет

– Что ж, мой мальчик, даже если б захотел, ты не смог бы выбрать день лучше, чтобы зайти в гости! Внучка тебя не забывает, – воскликнул Антуан, обращаясь к гостю, и только потом положил письмо на стол.

Жюстен был потрясен. Он все еще нежно любил Элизабет, и сколько бы ни напоминал себе, что они – кровные родственники, все без толку.

– Мне очень приятно, – пробормотал он. – Слава Богу, она счастлива, и в Нью-Йорке ее ждут те, кто ее вырастил и любит.

– Ричард Джонсон ее обожает, это ясно как день! – мечтательно протянула Ивонн. – Теперь они поженились и можно не волноваться – уж он ее в обиду не даст.

– Время покажет, – буркнул Пьер и досадливо поморщился. Ему американец никогда не нравился.

– Деда, а можно нам фотографии? – спросил Жиль, трепеща от любопытства.

– Имейте уважение к матери, пострелята! Она – первая! – распорядился старый мельник.

Ивонн, с разрумянившимися от удовольствия щеками, взяла одну из фотографий и осторожно приподняла защитный слой папиросной бумаги.

– Элизабет с супругом! – объявила она серьезным тоном. – И оба так хорошо улыбаются!

– И наряжены по последней парижской моде, спорим? – насмешливо отозвался Пьер. – Ну-ка, покажи!

Он даже нахмурился, так велико было его удивление: одежда на молодоженах была повседневная. У Элизабет в руках – букет, но платье светлое и простое, без декоративной отделки. Фото переходило из рук в руки, и Жюстен получил его последним. Пальцы у него дрожали от волнения.

Наконец он увидит девушку, чье лицо забыть невозможно! Элизабет смотрела в объектив спокойно, с радостной улыбкой. С Джонсоном Жюстену встречаться не доводилось, и он с горечью отметил про себя мужественную красоту американца и то, каким довольным он выглядит.

– На другом фото – дядя Жан и мадемуазель Бонни! – вскричал Жиль. – И место красивое. Они на берегу озера?

– Фон нарисован на холсте, и его попросту устанавливают за спиной клиентов в фотомастерской, – объяснил Антуан. – А теперь передай фотокарточку мне! Жан – красавчик в своем галстуке-бабочке! Господи, еще одно мое дитя уезжает в Америку… И в этом мире нам больше не свидеться.

– Дедушка Туан, может, дядя Жан скоро вернется, – сказал на это Лоран, обнимая старика.

– Бонни тоже хорошенькая – загляденье! – восхитилась Ивонн. – Эта блузка ей очень идет.

Жюстен на обрученных Жана и Бонни посмотрел мельком, из вежливости. Он думал о том, как хорошо было бы иметь фотографию Элизабет, которую всегда носил бы при себе и любовался бы ее восхитительными чертами, взглядом, улыбкой.

«Если ей пришлось покинуть замок в спешке, значит, там должны были остаться фотографии! Можно рискнуть и сходить в Гервиль. Гуго Ларош, естественно, прикажет меня гнать… Но если пробраться в дом в его отсутствие…»

Утвердившись в своем намерении, Жюстен с аппетитом поел поданного Ивонн сочного бараньего рагу с гарниром из тушеного картофеля и морковки. Потом выпил кофе, к которому полагалась чарка фруктовой водки, поблагодарил Дюкенов и зашагал по дороге вдоль спокойной реки.

Париж, понедельник, 26 июня 1899 года

Над столицей висела предгрозовая жара, но ритма жизни горожан это нисколько не замедлило. Толпы прогуливающихся перемещались по набережным Сены в надежде на глоток свежего воздуха.

Бонни с Жаном тоже вышли пройтись, рука в руке. У букиниста они купили книгу о том, как организовать торговое дело, – будет что почитать на пароходе. Искали подходящее издание долго: прилавков было много, и каждый торговец был не прочь поболтать.

– Пора домой. Нам еще чемоданы собирать. Поезд на Гавр отходит завтра в пять утра. Я, наверное, в эту ночь не усну! – беспокоилась Бонни.

– Ничего, в поезде подремлешь, – отвечал на это Жан. – Ты не представляешь, как мне не терпится выйти в море! Отец не знает, но на самом деле я позавидовал Гийому, когда они с Катрин решили переехать в Америку, в Нью-Йорк. И мне хотелось с ними, только я так и не отважился сказать. Думаю, Пьер все равно воспротивился бы. Но теперь, благодаря тебе, Бонни, и племяннице, моя мечта осуществится.

– Жизнь приготовила нам много приятных сюрпризов, Жан. Разве могла я подумать, что во Франции влюблюсь? Да еще в такого красавца…

Под пылким взглядом серых глаз жениха Бонни застеснялась и отвернулась, но Жан неожиданно притянул ее к себе и поцеловал в губы. Это случилось не впервые, но Бонни быстро отодвинулась.

– Жан, ну пожалуйста! Только не на улице!

– Почему нет? Я видел много пар, которые ни от кого не прячутся!

– Видно, француженки будут посмелее, чем я, – вздохнула молодая женщина. – И все-таки это неприлично.

Жан ущипнул ее за талию и засмеялся. Сдержанность Бонни была ему понятна, тем более что она сама уже много раз заговаривала на эту тему.

– Ты сокрушаешься, что тебе тридцать пять и ты старая дева, – шепнул он ей на ушко. – Но до тебя никакая другая женщина не сумела мне понравиться. И когда мы поженимся, тебе будет проще.

Бонни отвечала едва заметной улыбкой. От духоты она ощущала странную слабость в теле и на короткий миг прижалась лбом к плечу своего нареченного.

– Я глупая, – пробормотала она. – Все оттягиваю нашу свадьбу, потому что боюсь оказаться плохой женой.

– Приходи вечером ко мне в комнату, и я докажу, что это не так. Пообещай!

Она кивнула в знак согласия и… была вознаграждена еще одним поцелуем в губы, от которого забилось сердце и по жилам быстрее побежала кровь. А довольный Жан Дюкен, внутренне ликуя, стал насвистывать веселую песенку.

Элизабет, в одной нижней ситцевой сорочке, уже почти закончила укладывать вещи в большой чемодан, купленный Ричардом у одного старьевщика на улице де-ла-Сен. Ей было так жарко, что она разделась почти догола, напрасно надеясь на сквознячок.

– А мои вещи поместятся? – спросил муж, входя в комнату. – Смотри, я принес тебе тарталетку с клубникой. Ты нашла ее аппетитной!

– Спасибо, ты такой предупредительный! Думаю, лучше мне сразу ее съесть. Ричард, ты готов пылинки с меня сдувать!

– Я же поклялся тебя любить и сделать счастливой, Лисбет.

Он отвернулся к окну, чтобы не видеть ни ее соблазнительных ножек, ни груди в вырезе сорочки. Но сами округлости с темными сосками под тончайшей тканью разглядеть успел.

– Ты, наверное, и пить хочешь, – сказал он. – Заварю тебе чаю!

Вот уже двенадцать дней, с того утра, как Элизабет чуть не утопилась, американец держал слово и о плотской любви не заикался. Даже в вечер свадьбы он довольствовался целомудренным поцелуем. И, к своему огромному изумлению, воспринял это спокойно. Теперь Лисбет – его жена, и он счастлив, осознавая, что они проживут вместе еще много-много лет.

«Время лечит, – твердил он себе. – Когда она будет готова, я покажу себя нежным, деликатным любовником, и все у нас будет как раньше!»

– Ричард, я не хочу чаю, – сказала Элизабет. – Помоги мне лучше сложить твои костюмы.

– Нет, у тебя это получится лучше.

– Не уходи, пожалуйста!

Каштановые волосы так красиво рассыпались по ее округлым плечам… И этот знакомый призывный взгляд! Ошеломленный, он не верил своим глазам. О, как она сейчас похожа на ту юную прелестницу, которая отдалась ему в номере гостиницы в Монтиньяке!

– Лисбет, что ты творишь?

– Милый, я хочу попробовать! – пояснила она срывающимся голосом. – Я начинаю скучать по тебе, стоит тебе выйти из комнаты, и часто меня к тебе… тянет. Вот и вчера вечером… Но я не решилась.

Глядя на нее, как завороженный, он приблизился. Опасливо тронул ее щеки, потом лоб. Кончиками пальцев провел по шее, по руке, по бедру. Элизабет вздрогнула, когда он осмелел настолько, чтобы очертить контуры ее грудей.

– Прости, дальше я не пойду, – сказал он, отступая.

– Нет, нет, Ричард! Продолжай! Обними меня покрепче. Ты нужен мне, я уже не боюсь. Ну же, обними!

Она увлекла его к кровати, на которую они вскоре и упали, тесно обнявшись. Сначала целовались очень робко, очень нежно, и сладость этих поцелуев сводила на нет нервное напряжение, которое они оба испытывали.

Ричард даже не пытался ее ласкать – из страха, что любимая снова придет в смятение. Прежде он бывал излишне своеволен, считал, что своим напором непременно приведет ее к блаженству и что вести себя в постели иначе – не по-мужски. И Лисбет уступала своему «завоевателю», такому красивому и страстному, но теперь пришло время продемонстрировать, что он может быть и ласковым, и обходительным.

Их губы заново узнавали друг друга – в гармонии, в нежности. Мало-помалу Элизабет расслабилась, ушли все тревоги и страхи, и она с изумлением почувствовала, что снова его хочет. Взяла руки мужа и направила их к грудям с затвердевшими сосками. Он поласкал их немного, потом накрыл ладонями, а потом осыпал пылкими поцелуями.

– Не снять ли тебе сорочку? – невинно поинтересовался он. – В комнате так жарко…

– И ты тоже можешь раздеться, – выдохнула Элизабет. – И закрыть двери на ключ.

Ричард встал и сделал, как она попросила. Он принуждал себя к спокойствию, но в предвкушении такого нежданного счастья сердце то и дело срывалось в галоп.

«Может, она еще передумает!» – говорил он себе.

Когда он вернулся к кровати – в одних кальсонах, с обнаженным торсом, Элизабет уже лежала на красном атласном стеганом одеяле с закрытыми глазами, восхитительная в своей наготе. Нательная сорочка комком валялась на коврике.

«Хотя бы этому старому извращенцу не досталось шанса ею полюбоваться! – подумал он, не в силах отвести от молодой женщины глаз. – Поддавшись своим грязным инстинктам, Ларош осквернил и унизил ее, удовлетворил низменную похоть. Спасибо, Господи, что теперь Элизабет – моя жена, и я готов довольствоваться созерцанием этой красоты!»

Приоткрыв глаза, она увидела, что Ричард стоит у кровати и смотрит на нее с бесконечной любовью и восхищением. Сладостное тепло, зародившееся внизу живота, растеклось по ее телу, проникло в каждую клеточку.

«Я исцелилась! Мне уже не страшно!» – обрадовалась Элизабет.

И позвала его улыбкой – алчущая и отдающаяся его власти. Не веря своей удаче, Ричард снова прилег, подрагивая от возбуждения. Громыхнул гром. Только сейчас любовники заметили, что в комнате темно и что солнце спряталось за серо-синими тяжелыми тучами.

– Хорошо, если бы пошел дождь, – прошептала Элизабет. – Прошу, целуй меня, целуй крепче!

Он откликнулся на эту тихую мольбу, от игры губ и языков воспламеняясь все больше. Он так хотел обладать ею, до дрожи, и с трудом сдерживался.

– Любимая, не хочу ни к чему тебя принуждать.

От сдерживаемой страсти его голос охрип. И вдруг, не думая больше ни о чем, он сунул руку меж ее бедер, чтобы подразнить интимный цветок, встретивший его таким знакомым шелковистым теплом и мягкостью. Когда мужские пальцы стали ласкать ее бутон любви, Элизабет застонала от наслаждения.

– Ричард, я тебя люблю! – прошептала она. – Иди ко мне, я не боюсь! Возьми меня!

Она обнимала, тянула его на себя, впивалась пальцами в плечи, а ему – ему хотелось кричать от радости. Очень медленно и деликатно он вошел в нее и был тут же вознагражден: с коротким восторженным криком она обвила ногами его бедра.

В любовной горячке они почти не слышали шума грозы, они наслаждались и любили, позабыв об апрельской трагедии. Торжествуя, задыхаясь от счастья, Элизабет смеялась, и плакала, и льнула к любимому.

Черный призрак со страшным, перекошенным лицом больше не имел власти ни над ее телом, ни над сердцем. Мучительная сцена на чердаке, отмеченная насилием и ужасом, лишилась своего яда.

– Лисбет, любимая моя! – снова и снова шептал Ричард ей на ушко, не забывая и о поцелуях.

Когда супруг рухнул на постель рядом, в последнем толчке извергнув в нее свое семя, Элизабет посмотрела в окно, привлеченная певучим стуком дождя по крышам. Воздух посвежел, и дышалось теперь легко. Завтра, завтра они отправятся в плавание по бескрайнему океану, и будет много-много ночей любви под убаюкивающий плеск волн…

– Я счастлива, – призналась она. – У нас начинается новая жизнь.

Ричард, растроганный до слез, поцеловал ее в лоб, потом взял ее левую ручку и приподнял, чтобы лучше видеть золотое обручальное кольцо, которое сам надел ей на палец в знак вечной любви и верности.

3. На набережной в Гавре

Гавр, вторник, 27 июня 1899 года

Элизабет, элегантная в своем юбочном костюме с приталенным жакетом, разглядывала громадное паровое судно «Гасконь», на котором ей предстояло отправиться в Нью-Йорк. Оставив ее дожидаться возле сходней для пассажиров первого класса, Ричард пошел регистрировать билеты. Вокруг толпились и галдели люди, в ярко-синем небе парило множество чаек.

На палубе парохода работал персонал в униформе Трансатлантической судоходной компании. Ветер развевал разноцветные флаги на мачтах.

И все это, вместе взятое, создавало радостное настроение, как будто вот-вот случится что-то хорошее. Молодая женщина подумала, что ничего, в общем-то, не изменилось за тринадцать лет, отделявших ее от того, первого отъезда в страну надежд – Америку…

– Поберегись! – крикнул подросток в полотняной бежевой каскетке.

Она отшатнулась, и вовремя: мимо прокатилась тяжелая тележка с багажом. Элизабет сразу вспомнились родительские чемоданы, какими она нашла их на сумрачном чердаке, в башне.

– Это несправедливо! И я так ничего и не предприняла! – прошептала она.

Ей на плечо опустилась чья-то рука, и молодая женщина вздрогнула. Это была Бонни, и вид у нее был довольный.

– Я не расслышала толком. Ты о чем-то задумалась, а потом пробормотала что-то насчет несправедливости.

– Я думала о людях, которые избили моего отца тут, в Гавре. Наверняка эти бандиты, которых нанял Ларош, до сих пор живы. И я прекрасно помню, что они у папы отобрали: золотые карманные часы, которые ему подарил дедушка Туан, медальон «Святой Христофор» и даже обручальное кольцо. Бонни, папа остался жив только потому, что их спугнул какой-то железнодорожник. И эти мерзавцы сбежали.

– Зачем ворошить прошлое? – вздохнула Бонни, беря ее за руку. – Кстати, пассажиры третьего класса уже на борту. Жан отнес в твиндек мой чемодан, и ему указали наши спальные места. Я махала тебе с палубы, но ты не заметила. И тогда я решила: спущусь и составлю тебе компанию. До отплытия еще целый час.

– Бонни, вам с дядюшкой Жаном следовало взять билеты во второй класс. Тех денег, что прислал па, хватило бы, – отвечала на это Элизабет. – И мне по вечерам будет очень неприятно думать, что вы там, в твиндеке, в тесноте, зловонии, шуме и грязи! Я ничего не выдумываю, я помню! Это было ужасно.

– Мы уже тысячу раз это обсуждали! У Жана своя гордость, он не хочет быть должным Вулвортам ни сантима, ты сама знаешь, – сказала Бонни. – И есть кое-что еще, о чем он тебе не говорил. Он решил путешествовать в таких же условиях, как брат. И этим как бы почтить его память…

Элизабет действительно ничего не забыла. Ряды металлических двухъярусных коек, грязный пол в туалетах, стоны пассажиров, плохо переносящих качку…

– И это тоже несправедливо! – рассердилась она. – Мы – одна семья, Бонни, потому что вы с Жаном – жених и невеста. Я буду жить в комфорте, даже в роскоши, а вы – почему-то нет. Нелепость!

Ее голубые глаза сверкали гневом. Бонни, настроение у которой было отличное, поскорее увлекла ее к прилавкам в той части набережной, которая была ближе всего к вокзалу.

– Пройдемся! Тебя это немного развлечет, – предложила она. – Может, найдется что-нибудь на подарок детям Рамберов. Ты ведь собираешься к ним в гости?

– Конечно собираюсь! Я соскучилась по Леа, ее супругу Батисту, Тони и малышке Миранде. Но в этот раз, Бонни, мы поедем к ним с тобой. У них я чувствую себя как дома. Это настоящие, хорошие друзья. И твоя правда, надо привезти им подарки из Франции. Только как быть с Ричардом? Он вернется, а меня нет.

– Пойду его предупрежу! Он до сих пор стоит возле сходней.

Элизабет с умиленной улыбкой наблюдала, как ее верная Бонни семенит, придерживая рукой шляпу, которая все порывалась взлететь.

– Разрешение получено! – пошутила она, вернувшись. – Двадцать минут, не больше.

Женщины заговорщически переглянулись и поспешили к прилавкам. Управились быстро: для маленьких Тони и Миранды Рамбер Элизабет приобрела по хрустальному шару с миниатюрной Эйфелевой башней внутри. При встряхивании вокруг башни кружился искусственный снег.

Еще была куплена красивая картонная коробка со сладостями местного производства.

– Какая же я все-таки неблагодарная! – вдруг вскричала Элизабет. – А подарки для ма и па? Смотри-ка, там торгуют антиквариатом!

– Но времени почти нет! – встревожилась Бонни.

– Это очень близко, времени хватит.

– Тогда поторопимся! Лисбет, я не сказала Жану, куда иду.

За долгие месяцы она впервые назвала Элизабет уменьшительным именем «на американский манер».

– К тебе возвращаются нью-йоркские привычки, Бонни, – поддела ее Элизабет. – И потом, тебе вовсе не обязательно меня сопровождать. Возвращайся к Жану. Я тут точно не заблужусь. Да, еще: отдашь мои покупки Ричарду и скажешь, что я скоро.

– Хорошо, так мы и сделаем!

Перед тем как повернуться и уйти, Бонни пожала плечами, но Элизабет этого не видела – она уже спешила к магазинчику с обшарпанной витриной. Ее влекла туда какая-то неведомая сила, а перед глазами стояла мать – такая, какой Элизабет запомнила ее тогда, в Гавре: собранные в высокий пучок белокурые волосы чуть растрепались, глаза цвета океана. Как будто она рядом…

«Мамочка, любимая! – повторяла она про себя. – Ты сейчас здесь, со мной?»

Молодая женщина испытала странное облегчение, едва переступив порог лавки, которая оказалась настолько захламленной, что передвигаться там можно было с трудом. Под настороженным взглядом торговца, сидевшего за прилавком, Элизабет осмотрелась в поисках симпатичной старинной вещицы. Владелец, лысый и с болтающимися на кончике носа очками, невнятно поздоровался. И тут же уточнил:

– Дамские безделушки выставлены в витрине!

– Благодарю, мсье, но украшения меня не интересуют.

Ответом мужчина ее не удостоил, только поморщился. Скоро Элизабет на глаза попалась фарфоровая статуэтка тончайшей работы. Это была танцовщица, сидящая на пуфике. Особенно впечатляла красота «кружев» ее балетной пачки.

– Прекрасно! Ма понравится! – едва слышно сказала она себе.

Полкой ниже стояла деревянная шкатулка с инкрустацией, без крышки, так что содержимое можно было рассмотреть. Элизабет провела пальцем по краешку шкатулки, и вдруг сердце ее сжалось и крик замер в груди. В висках застучало.

Чтобы не лишиться чувств, она вдохнула побольше воздуха, неотрывно глядя в одну точку. В шкатулке, под разрезным ножом для бумаг из слоновой кости, с узорчатой рукояткой, лежали золотые карманные часы. Она взяла их дрожащей рукой, уже не видя и не слыша ничего вокруг.

– Я брежу! Не может быть, чтобы это оказались часы дедушки Туана!

Это было сказано вполголоса, но антиквар уже встал со стула и тяжелой походкой двинулся к клиентке. Судя по выражению его круглого лица, доверия она ему не внушала.

– Что это вы там делаете, мадемуазель?

Элизабет зачарованно смотрела на часы. Открыла крышечку, затем защелкнула ее на место.

– Откуда у вас эти часы? – строго спросила она. – Да-да, вот эти! Я могу доказать, что они принадлежали моему деду, Антуану Дюкену.

– Нечего так кричать! Откуда я знаю, кто и когда ими владел. Главное, мадемуазель, что я приобрел их законным путем.

– Не мадемуазель, а мадам! Мадам Лисбет Джонсон, мсье, – поправила она, вздернув подбородок. – Скажите, кто вам их продал! Я покупаю часы, а еще – вон тот костяной нож для бумаги и фарфоровую танцовщицу.

Торговец моментально смягчился: сделка обещала быть прибыльной. Порылся в ящике стола, достал лист оберточной бумаги.

– Так вы говорите, узнали часики?

– Дедушка подарил их отцу за четыре дня до нашего отъезда из Шаранты. Мне было шесть, но я могу описать, как это происходило. Светило солнце, мама держала меня за руку. Собралась вся семья, и дедушка Туан сам вложил часы моему отцу в жилетный кармашек. Помню, мне еще дали потом их подержать – золотые, они показались мне, ребенку, настоящим сокровищем. Еще мама попросила меня вслух прочесть инициалы, выгравированные на оборотной стороне крышки: две переплетенных буквы «А» – «Амбруази и Антуан» – и «Д» – «Дюкен».

– Ба, да таких имен пруд пруди! – заметил торговец. – Я хотел сказать, людей с такими инициалами.

Дрожащей рукой Элизабет достала из сумочки банковские билеты.

– Я не ошиблась, мсье. Сколько за все?

Цену за три вещицы антиквар запросил непомерную, но она согласилась, не торгуясь. И задала следующий вопрос:

– Прежде чем вы получите деньги, прошу, скажите, откуда у вас эти часы? Их украли у моего отца здесь, на причале, тринадцать лет назад. У нас были билеты на «Шампань». Бандиты его жестоко избили. Вы просто обязаны все мне рассказать!

Антиквар поскреб подбородок, словно обдумывая ответ. Элизабет же, угодив в ловушку прошлого, в своем стремлении получить ответ забыла обо всем.

– Ко мне за день приходит столько народу, мадам! Где же упомнить каждого? Ничем не могу помочь.

– Вы лжете, мсье! – холодно сказала Элизабет. – Я вижу это по вашим глазам, по тому, как вы говорите. Чего вы боитесь?

– Ничего я не боюсь! – отмахнулся торговец. – Вот еще!

– А за деньги вспомните?

– Нет, я человек честный. Эх, черт с вами! Часы мне принесла жена Биффара года два назад. Совсем поиздержалась, бедная. Муж у нее погиб во время крушения «Бургундии». Читали в газетах?

– Нет, я жила в провинции.

– В 1886 через Атлантику пустили четыре судна: «Бургундию», «Шампань», «Бретань» и «Гасконь». «Бургундия» вышла из нью-йоркского порта 2 июля прошлого года и через два дня, утром, в тумане, столкнулась с большим парусным судном. Через час пароход начал тонуть. Больше пяти сотен погибших, к вашему сведению[11]11
  Достоверный факт. Трагедия случилась 4 июля 1898 г. и была признана Трансатлантической компанией крупнейшей в мирное время. (Примеч. автора.)


[Закрыть].

– Ужасная трагедия! – не стала спорить Элизабет, которой вдруг стало не по себе. – Я предпочла бы и впредь этого не знать: мы сегодня отплываем.

– Надо же! А я бы к кораблю и близко не подошел, даже если б приплатили!

– Значит, эта женщина, вдова, принесла вам часы? Адрес знаете?

– Улица дю-Пор, барак с желтыми ставнями. Это за Саутхемптонским причалом, в пяти минутах ходьбы. Только вы ее не обижайте, в одиночку детей кормит.

– Благодарю вас, мсье.

Элизабет положила часы в сумочку и отдала пачку купюр антиквару, который поспешно сунул их в карман штанов, после чего упаковал для нее статуэтку и ножичек для бумаги. С пакетом под мышкой молодая женщина вышла, едва улыбнувшись ему на прощанье.

«Время еще есть! Ну конечно я успею! – убеждала она себя. – Дэни Биффар! Это имя было указано в бумагах, которые я нашла в бумажнике, на чердаке!»

Дважды она спрашивала дорогу, да и людей в порту было столько, что пришлось потолкаться.

«И почему я не подумала об этом раньше, еще в Париже? Можно было приехать в Гавр за несколько дней до отплытия, и дядя Жан мне помог бы, – корила себя Элизабет. – А вместо этого я томилась от скуки и рыдала!»

На место Элизабет добралась запыхавшейся, с раскрасневшимися щеками. Барак с желтыми ставнями примыкал к складским помещениям. Узкая, мощенная камнем улочка пропахла тухлой рыбой и прогорклым маслом.

Она постучала в приоткрытую дверь. Изнутри крикнули: «Входите!»

– Мадам Биффар? – спросила Элизабет.

Перед ней стояла седая женщина самого убогого вида, в грязном головном платке и с поникшими плечами.

– Вы из благотворительной организации? – спросила женщина. – Мне обещали выдать постельное белье – в воскресенье, после мессы.

– Простите, мадам, но я по другому делу.

Элизабет осмотрелась и подумала, а не повернуть ли ей назад. В комнате было удручающе грязно. Девочка лет четырех играла на полу, присыпанном золой, возле ржавой металлической печки. Худая – больно смотреть, и в лохмотьях.

– Я в этом городе проездом, мадам Биффар, но мне нужно с вами поговорить. Я дам вам денег, если скажете, как у вас оказались эти часы.

И с этими словами она показала женщине часы, покачивающиеся на золотой цепочке. Вдова отшатнулась, лицо ее сморщилось, а в глазах застыл испуг.

– Я хочу услышать честный ответ, только и всего. Мадам, я ничего дурного вам не сделаю, – пообещала Элизабет.

– Они принадлежали моему мужу. Сам он погиб в море, но часы были дома, так что я их потом продала.

– Нет, вы лжете, вот почему вы так напуганы! Я очень тороплюсь, поэтому, умоляю, скажите правду! Даже если ваш муж их украл, его больше нет в живых, и никто вас ни в чем не сможет обвинить. Уверена, вы знаете, откуда у него появились золотые часы.

Элизабет уже начала беспокоиться, но решимости у нее от этого не убавилось. Она вынула из кошелька несколько крупных купюр и положила на жалкое подобие стола, между горкой картофельных очисток и кувшином.

– На эти деньги вы сможете какое-то время кормить детей, мадам Биффар, и даже купить им добротную одежду.

Женщина ошарашенно уставилась на банковские билеты. Тронуть их она не решалась, но и глаз отвести у нее не получалось.

– Деньги настоящие? – наконец пробормотала она.

– Конечно! И они – ваши. А теперь послушайте меня: в ноябре 1886 года на причале на моего отца напали трое. Избили, ограбили. Лишился он и этих часов. Ваш муж в этом участвовал?

Женщина неохотно кивнула. Потом развела руками и плаксивым голосом начала:

– Не такой уж он у меня был плохой, Дэни. Работал носильщиком в порту, да только жалованье нес не домой, а в бистро. И если предлагали подзаработать, соглашался: деньги лишними не бывают. В тот раз к нам явился здоровяк Морис, сказал, есть работенка. Денежная…

– А дальше? Только не тяните! – взмолилась Элизабет, потому что в порту пароход дал первый гудок – громкий, раскатистый.

– Ну, муж и согласился. Нужно было задать взбучку одному типу, да так, чтоб он вовремя не попал на свой пароход, «Шампань». Моему достались часы, Морис взял медальон, а рыжий Деде – золотое обручальное кольцо. Конечно, денег им тоже дали…

Элизабет, внутренне содрогаясь, кивала. И тут у нее случилось озарение.

– Но ведь ваш муж и его подельники не знали папу! Как они собирались его найти на причале, среди сотен пассажиров? – вскричала она.

– Так был у них зачинщик, из чужих, он приехал накануне. Тот знал, кого хватать. Он и позвал вашего отца с собой, завел в бараки.

«Гасконь» просигналила второй раз. Элизабет в панике бросилась вон из лачуги.

Гервиль, замковый парк, в тот же день, в тот же час

Жюстен смотрел в сторону замка, невидимого за зарослями бирючины, но думал об одной лишь Элизабет, которая сегодня должна была отплыть в Нью-Йорк. А он так надеялся повидаться с ней – хотя бы на часок, – тут, в парке, или в Монтиньяке, у Дюкенов.