Текст книги "Сирота с Манхэттена. Огни Бродвея"

– Не тревожьтесь, мы не опоздаем в гости к вашей невестке! – шутливо заметила Скарлетт Тернер.

– Милая моя, я об этом и не думала! Мы бываем у нее по субботам и никогда не заставляем себя дожидаться.

– Правда, приятно прогуляться в парке, зная, что где-то тебя ждет чашечка ароматного чая и кусочек фруктового кекса, не говоря уже о приятном обществе? Благодаря вам, Мейбл, я не чувствую себя такой уж одинокой. Позвольте, я угадаю! Вы думаете о своей крошке Лисбет!

– А о чем еще я могу думать? – наивно удивилась Мейбл. – Они вышли из Гавра во вторник и максимум в среду должны быть в Нью-Йорке. Я боялась, чтобы они не попали в шторм, но Эдвард меня успокоил, сказал, что в это время года нечто подобное маловероятно. Скарлетт, я почти не сплю по ночам! Я не видела Лисбет два года, я так соскучилась!

– Два с половиной года, – поправила, смеясь, подруга. – Обычно вы более точны, Мейбл! Признаюсь, мне не терпится познакомиться с вашей дочкой!

Мейбл удовлетворенно вздохнула, услышав последние два слова, которые Скарлетт нарочно выделила интонацией. И радостно ответила:

– Вы ей понравитесь! У вас столько общих тем для разговора! Вы читаете будущее при посредстве карт Таро, а Лисбет видит вещие сны. Она рассказывала мне об этом в письмах. Теперь я лучше понимаю, почему иногда она с криком просыпалась по ночам. Семейный доктор прописал ей препараты опия, но я уменьшала дозы, иначе с заходом солнца моя Лисбет впадала в дремоту.

– Надо же, вещие сны! – восхитилась Скарлетт. – Это очень интересно. Мейбл, прежде я об этом не упоминала, но в детстве и я сталкивалась с этим волнующим феноменом.

– Прошу, расскажите!

Скарлетт крепче сжала ей локоть, и, тихо переговариваясь, женщины стали подниматься на мост. В Сентрал-парке их было множество, этот был округлой формы, с металлическими парапетами в неоготическом стиле. Ручей внизу дышал свежестью, высокие деревья осеняли аллеи мягкой тенью.

– С приходом лета парк сказочно хорошеет, не так ли? – заметила Скарлетт. – И нам очень повезло, что мы живем в Дакота-билдинг и можем тут бывать сколь угодно часто! Я говорила, что мой отец работал на грандиозном строительстве, в результате которого и возник Сентрал-парк? Главный архитектор парка, Фредерик Ло Олмстед, воплотил в этом проекте все свои чаяния. Но их реализация подразумевала осушение болот, доставку плодородной почвы, изменение скалистого рельефа с применением взрывчатки. За все время работ погибли пять человек[15]15
  Достоверный факт. Что касается журналиста Фредерика Ло Олмстеда, то на должности главного архитектора его сменил Эндрю Хасуэлл Грин. Парк был закончен к 1869 году. (Примеч. автора.)


[Закрыть], и папа оказался в их числе.

В голосе Скарлетт было так много горечи, что Мейбл сочувственно похлопала ее по руке.

– С тех пор прошло тридцать лет. Мне тогда было пятнадцать, и я до конца своих дней не забуду тот вечер, когда мы с мамой сидели над изувеченным телом отца… Я никогда об этом не рассказывала, Мейбл, но родилась я отнюдь не с серебряной ложкой во рту.

– Со слов Дорис я поняла, что вы – богатая наследница. А как иначе вы могли приобрести апартаменты в таком роскошном доме?

Женщины шли по аллее, обсаженной по обе стороны вязами, дубами и смоковницами, листья которых казались лакированными. Мимо прошла няня-англичанка с детской коляской, потом компания подростков, хохотавших так, что не было слышно птиц.

– Я действительно унаследовала состояние, – сказала Скарлетт, – но от моего второго мужа, Уильяма Тернера. Мы жили в Бостоне, и после его смерти я решилась на переезд в Нью-Йорк. Уильям был старый холостяк, без детей.

– Но вы говорили, что никогда не были замужем!

– Во избежание лишних вопросов, дорогая! А еще – чтобы не вспоминать, сколько мне пришлось выстрадать по вине моих мужей. Я наслаждаюсь своей независимостью и ее оберегаю. Мне будет больно, если и вы меня осудите, Мейбл! Но вы уже осуждаете, я вижу это по вашему лицу!

– Нет, что вы! Я могу понять, почему вы не хотите поднимать эту тему. У каждого свои секреты. К примеру, если бы Эдвард не настоял на нашей женитьбе, я бы до сих пор торговала в отцовской бакалейной лавке. Для Вулвортов, видите ли, я была недостаточно хороша!

– Но любовь восторжествовала! Что ж, временами все мы приподнимаем завесу тайны над прошлым, и дружба от этого становится только искреннее и крепче. Давайте прогуляемся к замку Бельведер!

Мейбл с радостью согласилась. Ей очень нравилось это подобие средневекового замка, только куда более скромных размеров, с высокой башенкой.

– Я никогда не водила маленькую Лисбет в Бельведер, – призналась Мейбл. – Мы с Эдвардом всегда боялись, что она потеряется или что ее ужасный дед только и ждет момента, чтобы ее у нас отнять. Но нет, этот страшный человек в итоге остался ни с чем!

Скарлетт была в курсе злодеяний французского родственника Элизабет. Внезапно она вздрогнула, задышала чаще:

– Силы зла повсюду, Мейбл! Благодарение Господу, ваша приемная дочь ускользнула из его рук. Когда я произношу про себя его имя, я чувствую, что душа у него черная, как у самого сатаны!

Мейбл боязливо перекрестилась, глядя на переменившуюся в лице подругу, которой, на фоне буколического пейзажа с замком Бельведер, словно привиделось что-то гадкое.

5. Молчание океана

На борту парохода «Гасконь», в субботу, 1 июля 1899 года, в тот же час

Элизабет проводила Ричарда до застекленной двери ресторана. Многие пассажиры, узнав о надвигающемся шторме, покидали помещение, но некоторые преспокойно остались за столиками с выпивкой и сигарами. Оркестр продолжал наигрывать для единственной танцующей пары, которая, похоже, не замечала ничего вокруг.

Гроза между тем набирала силу – как и волны, с рычанием ударявшиеся об обшивку корабля. Не успел Ричард сделать и пары шагов, как на него налетела какая-то женщина.

На палубе суетились матросы с фонарями, и Элизабет сразу ее узнала – Бонни! Не раздумывая, она выскочила под дождь.

– Жан пропал! – крикнул ей Ричард. – Немедленно вернись в каюту, а я пойду его искать!

И он подтолкнул Бонни к двери. Та, мокрая с ног до головы, охнула, но не сдвинулась с места, продолжая всматриваться в темноту.

– Где Жан? Где он? – спросила она жалобно. – Его никто не видел!

– Все обойдется, Бонни! Идем, тебе надо обсохнуть, – ласково сказала ей Элизабет.

Она хотела было увлечь подругу за собой в зал ресторана, но Бонни заупрямилась. Она испугалась не на шутку.

– Пожалуйста, Элизабет! Я побуду тут. Так я увижу, когда его найдут! – воскликнула она в отчаянии. – Господь не может вот так его у меня отнять! Я люблю своего Жана, люблю!

Никогда еще Бонни не говорила с таким пылом и так откровенно о своих чувствах к Жану. Элизабет обняла ее, взволнованная этим невольным признанием.

– Не бойся, Ричард скажет матросам, и те его разыщут. А ты уверена, что он не в твиндеке?

– Его там нет! Мужчина, чья койка рядом с нашими, сказал, что своими глазами видел, как Жан поднимался по лестнице наверх. Жан хотел переговорить с капитаном, я возражала, но разве его остановишь?

– О чем? Разве нельзя было подождать до завтра?

– Ты же знаешь Жана! В твиндеке полно больных детей. Он решил, что это может быть тиф и дальше будет хуже.

Элизабет покачала головой. Часть из того, что говорила Бонни, она просто не расслышала – так завывал ветер в мачтах и с таким оглушающим грохотом ударялись о борта парохода волны, словно желая утянуть его с собой в пучину.

– Нам нельзя тут оставаться, Бонни! – сказала она на ухо подруге.

Женщины стояли в крытой галерее, защищавшей их от дождя, – но не от ветра и не от брызг, которыми их то и дело окатывало.

Мимо как раз пробегал кто-то из младших офицеров. Он не ожидал увидеть пассажирок в таком месте и в такой момент.

– Дамы, немедленно вернитесь к себе! Здесь опасно! – распорядился офицер.

– Мой муж и дядя на палубе! – крикнула ему в ответ Элизабет.

– Есть один раненый, из числа пассажиров. Его уже отправили в санитарный отсек. Имя – Жан Дюкен.

– Боже милосердный! Мне нужно туда! Это мой муж! – соврала Бонни, которая ощутила и тревогу, и облегчение.

– В таком случае, мадам, я вас провожу!

– А Ричард? – спросила Элизабет. – Ричард Джонсон? Они наверняка были вместе.

– Ничем не могу помочь, мадемуазель! Прошу, вернитесь в каюту. Это приказ капитана!

Моряк поднял фонарь повыше, и они с Бонни удалились. Растерянная Элизабет посеменила было за ними, но тут с противоположной стороны послышались крики. Молодая женщина развернулась и побежала к носовой части судна, не заботясь, что она – на открытом пространстве, обдуваемом всеми ветрами.

Элизабет моментально промокла, замерзла. Смотреть на взбеленившийся океан было страшно. В детстве, когда она плыла на корабле впервые, тоже была буря и было страшно, но что это на самом деле такое, Элизабет поняла только сейчас.

Дрожа от ужаса, она уже повернула назад, когда там, в темноте, вдруг затанцевал желтый огонек фонаря. Кажется, двое мужчин, поддерживающих друг друга…

– Ричард! – позвала она. – Ричард!

Словно в ответ на ее крики вся носовая часть судна вдруг осветилась блеклым, белесым светом. Дождь застилал глаза, но Элизабет силилась рассмотреть, кто это. Вверху, на уровне капитанского мостика, тоже мерцали фонари.

Ей стало немного спокойнее, и она повернулась навстречу тем двоим. Они были достаточно близко, чтобы сквозь безумные завывания бури и плеск волн, щетинившихся серой пеной, донеслось: «Лисбет!»

Элизабет не знала наверняка, услышала она свое имя или нет, но вот что там, впереди, Ричард, не усомнилась. Тиски, сжимавшие ей сердце, разжались. Кто-то обхватил ее за талию и понес. Ее ноги едва касались пола, но Элизабет и не думала сопротивляться – так чудовищно было зрелище, представшее ее глазам.

«Это галлюцинация! Такого просто не бывает!» – пронеслось у нее в голове.

Над пароходом нависла стена воды высотой в целую гору[16]16
  От автора: здесь я описываю феномен волн-убийц (гигантские одиночные волны высотой в 20–30 метров, обладающие нехарактерным для морских волн поведением), в среде моряков долгое время считавшихся легендой.


[Закрыть]. Элизабет зажмурилась, ожидая, что вся эта гигантская масса воды вот-вот обрушится на «Гасконь», и тогда никому не спастись… И был удар страшной силы, и потоки воды, и где-то кричали люди…

«Нам всем конец! – подумала Элизабет, цепляясь пальцами за металлическую перекладину. – Господи, а ведь я знала заранее! Я знала!»

Городок Эгр, что в департаменте Шаранта, воскресенье, 2 июля 1899 года

Тихое, монотонное бурчание… Или песня? Жюстен только что очнулся от тяжелого забытья, которое не отпускало его много дней и ночей. Прислушался и понял, что вокруг его кровати действительно кто-то ходит. Сделав над собой усилие, открыл глаза и увидел женщину в белом халате, с убранными под чепец волосами. Она действительно что-то бубнила себе под нос, передвигаясь по узкой комнате с серыми стенами. Больше всего Жюстену хотелось зажмуриться и опять уснуть, но в голове все-таки возник вопрос: «Где я?»

– А! Наш милый юноша проснулся! – воскликнула женщина. Голос у нее был хрипловатый, с выраженным шарантским акцентом. – Не пугайся, это я разговариваю сама с собой. Так веселее!

– Мадам, кто вы?

– Доктор Фоше нанял меня ухаживать за вами, ну и вся стряпня тоже на мне! Я тут с четверга. Вас перенесли в эту комнату, потому что в смотровом кабинете доктор принимает больных.

Жюстен попытался разобраться в своих ощущениях и мыслях. Живот у него был забинтован, выше пояса – только нательная майка, оставлявшая открытыми руки. Через застекленное французское окно можно было рассмотреть зеленые насаждения и что на дворе солнечный день.

– Окнами эта комната выходит в сад, – сказала сиделка, проследив за его взглядом. – Вот и славно! Самое страшное позади, теперь уж точно поправитесь! Слава святой Ирэн! В пятницу вечером я уж было отчаялась. Вы метались в горячке, и у доктора кончилась настойка опия.

– А при чем тут святая Ирэн? – не понял Жюстен, которому было пока еще трудно поспевать за стремительной скороговоркой сиделки.

– Да как же? Она – святая покровительница медицинских сестер! Уж сколько я ей молилась, юноша, чтобы вы задержались на этом свете! Зовут меня Корнелия. Только не смейтесь: матушке это имя нравилось.

Сиделке было лет пятьдесят, и под форменным халатом угадывалась крепкая, дородная фигура.

– Скоро полдень! Сейчас принесу вам хорошего куриного бульона, – сказала она, взглянув на настенные часы. – Надо набираться сил. До сих пор я поила вас то жидким супом, то отваром шалфея, да только половину вы тут же выдавали обратно. Вы потеряли много крови. Ну ничего, отдохните немножко, а я через пять минут вернусь. И чтоб никаких глупостей! Вставать категорически запрещено!

Женщина лучезарно улыбнулась своему подопечному, отчего ее грубоватое лицо сразу стало симпатичней, и вышла. В одиночестве Жюстену было легче расслабиться, тем более что матрас был мягким и подушка приятно пахла мылом и лавандой. Он осторожно провел рукой по повязке на животе.

«Ларош хотел меня убить! У него в руке было ружье, и он обзывал меня бастардом! – вспомнилось парню. – Потом я очнулся в фаэтоне, живот страшно болел. А он держал мою голову на коленях!»

Жюстен твердо решил расспросить сиделку, как только та вернется, но вместо Корнелии в комнату вошел полный лысоватый мужчина в очках, болтавшихся на самом кончике носа. И он тоже был в белом халате.

– Здравствуйте, юноша! Слава Богу, вы пришли в себя. А то мы с вашим отцом боялись худшего!

– С моим отцом? – неуверенно повторил Жюстен.

– Гуго Ларош – мой старинный друг. Мы вместе воевали. Говорит, что вы – его сын, – пояснил доктор. – Он сидел возле вашей кровати часами.

Все еще очень слабый, Жюстен удивленно захлопал глазами. Леон Фоше присел с ним рядом, послушал пульс.

– Я вас прооперировал в тот же вечер, – сказал он. – На войне приходилось делать и не такое, но я – не дипломированный хирург. Я старался как мог. Благодаря опиатам вы не чувствовали боли, но в четверг у вас поднялась температура и пришлось ее сбивать.

– А где мсье Ларош?

– Вынужден был уехать – дела на виноградниках. Пока вы были тут, его жеребец стоял в одной конюшне с моей лошадкой, старенькой, но еще очень бодрой. Гуго говорит, вы любите лошадей и что он сделал из вас знатного наездника!

Жюстен кивнул, а потом задал вопрос:

– Какой сегодня день?

– Воскресенье, второе июля.

– Я должен был быть в казарме, в Сент-Этьене, еще в пятницу утром! Решат, что я дезертир!

– Не надо так волноваться, юноша! Этот вопрос решен. По поручению вашего отца кто-то из прислуги в Гервиле забрал из деревенской таверны вашу военную форму и вещи, а я отправил вашему командованию справку о состоянии вашего здоровья, с объяснением причин.

Доктор несколько раз повторил «ваш отец», и для Жюстена слышать это было дико. Он тихонько вздохнул – не знал, что и думать.

– Не хотелось бы вас чрезмерно утомлять, – продолжал доктор Леон Фоше, – но один вопрос все-таки задам. Почему вы не уведомили Гуго, что собираетесь вечером наведаться в поместье? Почему пришли кружным путем, со стороны конюшен? По его словам, он приметил на лугу, возле загона с жеребятами, лису, прицелился – и тут, откуда ни возьмись, вы! Несчастный случай, который мог стоить вам жизни. Все было так, Жюстен?

Тон у доктора был доброжелательный, и назвал он его по имени, однако было видно, что Леон Фоше встревожен.

– Если ваши версии не совпадут, мне придется проинформировать жандармерию, несмотря на нашу с Гуго многолетнюю дружбу.

Жюстен какое-то время неотрывно смотрел на яркую листву магнолий за окном. Вот с ветки взлетела пестрая птичка… Он заговорил, осознавая важность каждого слова:

– Доктор, все было так, как рассказал мсье Ларош. Пока я служил у него конюхом, он не знал, что я его сын. Но всегда обращался со мной хорошо.

– Ладно! Это то, что я хотел услышать, – сказал доктор, вставая. – Теперь отдыхайте! Корнелия скоро принесет вам обед. Славная женщина – добрая и прекрасно готовит. Вместе мы быстро поставим вас на ноги!

– Спасибо вам за все, доктор. Вы меня спасли.

– И я очень этому рад. Сказать честно, я еще никогда не видел моего друга Гуго таким потерянным. Он, гордец, умолял меня вам помочь. Даже известие о смерти дочки, Катрин, он воспринял с каменным лицом, такой уж у него характер.

Фоше вышел из комнатушки, которую оборудовал специально для пациентов, которые по состоянию здоровья нуждались в уединении, или же для тех, кому полагалось выздоравливать под медицинским присмотром. Но объяснить самому себе, почему он соврал врачу, Жюстен не успел.

– Бульон и яичко всмятку для нашего молодца! – еще из коридора жизнерадостно защебетала Корнелия.

На борту парохода «Гасконь», в тот же день

В сотнях миль от Шаранты, на просторах Северной Атлантики, проснулась и Элизабет. Рядом тихо разговаривали, то и дело повторялось слово «чудо». Все тело у молодой женщины болело, голова была тяжелая. Как она вообще оказалась в кровати, на сухих простынях и в ночной рубашке?

– Слава Богу, она очнулась! – словно издалека донесся дрожащий от тревоги голос Бонни.

– С плохими новостями можно подождать! – отозвался другой голос, мужской.

– Чудо, что она вообще уцелела!

Это – Жан, его звучный голос… Элизабет повернула голову и увидела, что дядя стоит возле кровати и лоб у него перевязан. Рядом – капитан парохода.

– Шторм кончился? – удивилась она. – Так тихо, и корабль почти не качает.

Бонни беззвучно заплакала, вытирая нос скомканным в шарик платком. Жан кашлянул и отвел глаза. И никто больше не говорил про чудо… Элизабет приподнялась на локтях. Был в этой картине недостающий элемент. Но какой?

– Где Ричард? Где мой муж? Я хочу видеть Ричарда! Бонни? Дядя Жан? Кто-нибудь, ответьте!

По трагическому выражению лиц она все поняла. Захотелось кричать, но горло перехватило, и из груди Элизабет не вырвалось ни звука. Капитан счел необходимым сообщить ей плохие новости лично.

– Мадам, примите наши искренние соболезнования – мои и экипажа «Гасконь»! Ваш супруг и один из матросов стали жертвами гигантской волны, которая могла переломить корабль или его потопить. Чудо, что пароход вообще уцелел. Мсье Джонсон и мой старший матрос Поль Борен погибли на глазах у офицера, которому вы, мадам, обязаны жизнью. Он вовремя увидел волну и успел увести вас туда, где было безопаснее. Приказал схватиться покрепче за поручень и заслонил собой. Слава Богу, крыша галереи смягчила удар при обрушении волны, но этого хватило, чтобы вы потеряли сознание.

– А еще ты наглоталась воды, – добавила Бонни.

– Но что случилось с Ричардом и тем матросом, что был с ним? – спросила Элизабет. – Я их видела, они шли мне навстречу!

– Вода обрушилась на палубу с такой силой, что их попросту смыло за борт. И, судя по всему, унесло далеко от парохода. Утром мы спустили шлюпки в надежде их разыскать.

У Элизабет не было слов, чтобы выразить свое смятение и горе. Она не плакала – замерла, опираясь на локоть, и была очень бледна. Мокрые распущенные волосы липли к щекам.

– Ричард не умеет плавать, – жалобным тоном промолвила она. – Пожалуйста, уйдите, я хочу побыть одна. Бонни, дядя Жан, выйдите бога ради!

– Мадам, на вашу долю выпало еще одно тягчайшее испытание, – мягко начал капитан. – И я, со своей стороны, не стану вас обнадеживать. «Гасконь» выдержала шторм, но вы совершенно правы, судно не движется, а дрейфует. Карданный вал поврежден со вчерашнего вечера, и это большая проблема, потому что после недавней модернизации парохода паруса упразднили, сочтя их ненужными[17]17
  Достоверный факт. Этот инцидент случился с реальным судном «Гасконь». Впоследствии, из соображений безопасности, пароходы оснастили двумя карданными валами. (Примеч. автора.)


[Закрыть].

Бонни и Жан слушали, ни один не сдвинулся с места. Они и не думали исполнять просьбу Элизабет – оставить ее в одиночестве.

– Остается добавить, что мсье Дюкен правильно сделал, настояв на нашей встрече. В твиндеке много детей болеет, предположительно тифом. Поэтому советую вам оставаться в каюте.

И капитан, очень импозантный в своей униформе с золотыми пуговицами, попрощался. Уже на пороге, держа белую фуражку в руке, он еще раз поклонился Бонни. Жан закрыл за ним дверь, прошел к кровати и присел на ее край. Элизабет демонстративно отодвинулась к стенке, ее голубые глаза метали молнии.

– Ты виноват, что Ричард утонул! – заявила она. – Уйди! Тебе на всех наплевать – и на меня, и на Бонни! Ну конечно, такой герой – в шторм идти к капитану! А я так радовалась, что вас переселят во второй класс, где намного комфортнее. Но теперь все кончено и Ричарда я больше никогда не увижу. Я – вдова в девятнадцать, дядя Жан, и по твоей вине!

– Элизабет, милая, не говори так! – попыталась протестовать Бонни. – Ведь в таком случае я тоже виновата!

– И ты виновата, да! Уходите оба! Вон! У меня умер муж, и я хочу поплакать в тишине, без ваших лицемерных утешений.

Жан тихо выругался, встал и подтолкнул Бонни к двери. Когда они исчезли из поля зрения, Элизабет легла и разрыдалась.

– Почему? Ну почему, Господи? – стонала она.

У нее вырвался хриплый крик отчаяния и растерянности. Сжимая кулачки, молодая женщина зашлась в судорожных рыданиях.

– Лучше б я утонула в Сене! Тогда бы Ричард был жив, – сетовала она. – И я же знала, знала! Эта стена из воды – я ее видела во сне. Почему? За что?

И Бонни, которая стояла по ту сторону двери в коридоре, не выдержала: вернулась обратно в каюту и принялась ее утешать.

– Элизабет, моя хорошая, не прогоняй меня! – взмолилась она. – Я хочу разделить с тобой твое горе, утешить тебя, как это было всегда!

У Элизабет не было сил возражать, и она бросилась подруге в объятия.

– Все пройдет, моя хорошая, все уладится, – приговаривала Бонни, баюкая ее, как ребенка. – Ты поплачь, и тебе станет легче. Твоя правда, я во всем виновата, да только ничего не исправишь… Это я отправила Ричарда искать Жана, из-за меня он погиб. Сам погиб, а Жана спас! Мы собирались тебе рассказать, когда ты очнешься.

– Так расскажи! – нетерпеливо потребовала Элизабет.

– Насколько мне известно, Ричард нашел Жана на корме, с разбитой головой, в почти бессознательном состоянии. Рядом был еще один раненый, матрос. Мачта сломалась и упала прямо на них. Твой муж позвал на помощь, а потом сумел самостоятельно вытащить из-под обломков и Жана, и второго бедолагу. Если бы они остались лежать на палубе, придавленные, когда корабль накрыло волной, тут бы им и конец! Капитан говорит, это был геройский поступок.

В Элизабет снова вскипела ярость, хотела она того или нет. Чем быть вдовой героя, она бы предпочла, чтобы он сейчас вошел, ласково посмотрел на нее своими янтарными глазами, обнял крепкой мужской рукой…

– Я его любила! – воскликнула она. – Бонни, мы с ним были счастливы! Но я проклята, теперь я это точно знаю. Все, кого я люблю, погибают. Их всех у меня отняли – маму, папу, Ричарда. И я тоже хочу умереть. Слышишь, я хочу умереть! В этот раз сил у меня не осталось.

– Нет, даже не думай об этом! Вчера, когда офицер принес тебя в каюту, – недвижимую, мокрую, я решила, что ты умерла. И поняла, что у меня больше никого нет на этом свете дороже тебя, моя Лисбет! Уж как я себя укоряла, что бросила тебя и побежала к Жану! А потом доктор тебя осмотрел и говорит: жива! Но я все равно рыдала не переставая. Капитан прислал мне в помощь женщину из обслуги. Она меня утешила, показала, что ты правда еще дышишь. Помогла тебя раздеть и растереть теплыми полотенцами, смоченными водкой. Элизабет, я тебе, конечно, не родня, но я люблю тебя всем сердцем. И я представляю, моя хорошая, какое это для тебя горе.

– Бонни, обними меня покрепче! Прости, я обидела тебя напрасно.

Женщины обнялись и плакали вместе, забыв о времени и обо всем вокруг. Звенящая тишина – вот что вернуло их к реальности. Тишина полнейшая, словно на борту парохода они остались одни.

– Хочу на палубу, – сказала Элизабет.

– Нам всем приказали не выходить из кают.

– Мне плевать на запреты! Я должна увидеть океан, Бонни, так нужно! Что, если Ричард все-таки выжил и его привезут на лодке?

Молодая женщина вскочила с кровати, но тут же пошатнулась, схватилась рукой за лоб. Бонни же кинулась к чемодану с вещами своей подопечной.

– Ты едва стоишь на ногах! – вздохнула она. – Вот, надень серую юбку и сиреневую блузу. Платье в цветочек для такого случая не годится.

– Я переоденусь в черное при первой же возможности! – воскликнула Элизабет. – Я обречена жить в трауре, так пусть все вокруг об этом знают!

Возражать Бонни не стала. Элизабет думает о будущем, и это уже хорошо… Через минуту или две, расчесывая ей волосы щеткой, она спросила:

– Из-за двери я слышала, как ты твердила: «Я же знала, знала!» Тебе что-то такое уже снилось? Недавно?

– Нет, Бонни, это было давно. Я вспомнила, только когда увидела эту гигантскую стену из воды, нависшую над пароходом. И у меня есть доказательство. Там, в ящике комода, записная книжка в кожаном переплете. Возьми, пожалуйста! С января 1897, когда мы прибыли во Францию, я стала записывать сны – с той самой ночи, когда мы были в гостинице в Ангулеме.

Бонни принесла записную книжку. Элизабет принялась нервно ее перелистывать. Быстро нашла страничку и зачитала вслух:

– Ночь с 6 на 7 марта 1897 года. Снова кошмар. Утром я проснулась, но эта страшная картина все еще стояла перед глазами: зеленая стена из воды совершенно невообразимой высоты вздымается прямо передо мной, и кажется, что она вот-вот обрушится на меня и смоет. Мне очень страшно, но не могу ни двинуться, ни закричать. И, похоже, во сне я тоже не кричала, потому что Бонни спит в соседней комнате и точно прибежала бы меня успокаивать… Ума не приложу, что это может значить. Сон был короткий, и я была одна. Но, может, там был еще кто-то, и он кричал. Далеко или близко – не помню.

– Господи, но ведь вчера все так и было! – ужаснулась Бонни. – Как ты вообще решилась сесть на пароход после этого сна?

– А я забыла, Бонни. Поначалу я часто перечитывала эти записи, потом забросила. Я уже как-то тебе объясняла: вещие сны – они всплывают в памяти неожиданно. И так, наверное, даже лучше. Если бы я про них помнила постоянно, наверное, сошла бы с ума!

Элизабет закрыла записную книжку и швырнула ее на пол, как можно дальше. Внезапная кончина Ричарда – это тоже был своего рода кошмар, но только переживаемый наяву, а не во сне.

– Если б только они нашли его тело! – уже спокойнее сказала она. – Мама упокоилась в океанской пучине, и вот теперь – мой муж. Я была его женой и гордилась этим, была на верху блаженства, потому что он очень переменился. Ричард стал другим человеком, Бонни, – и все благодаря священнику церкви Сен-Сюльпис, который его исповедал. Ричард стал внимательнее, нежнее, уважительнее ко мне относиться.

Она умолкла. Перспектива одиночества страшила, но ведь и счастье для нее теперь невозможно, так ведь?

– Я всегда буду рядом, моя хорошая! Отменю свадьбу, если только я тебе нужна, – заверила ее Бонни, поглаживая по щеке. – И Мейбл с Эдвардом тоже окружат тебя любовью!

– Я не позволю, чтобы ты ради меня жертвовала своим счастьем! – заявила Элизабет. – Вы с Жаном строили планы: открыть бакалейный магазинчик, родить детей. Испортить тебе жизнь? Нет!

– Тогда прости и Жана! У него в мыслях не было тебе вредить. Нужно было срочно сообщить капитану и бортовому врачу, что детям в трюме очень худо.

– Мне было очень плохо, Бонни. Горе ослепляет… Я несла всякую чушь. Прости!

Но сказано это было жестко, таким тоном обычно не извиняются… Элизабет энергично приблизилась к двери, распахнула ее и вышла. Бонни последовала за ней. На палубе их глазам предстала странная картина: вокруг – ни души, и только океан простирается, сколько хватает глаз. К этому зрелищу пассажиры «Гаскони» успели привыкнуть, но сегодня вода была особенного серо-зеленого оттенка, с золотым отблеском, который появлялся, когда в разрывах туч проглядывало солнце. Был полный штиль, и спокойствие моря если и нарушалось, то легчайшей, едва заметной рябью.

И освещение тоже было необычным. Элизабет прошла в носовую часть судна, крепко схватилась за оградительный поручень. Тут же из люка, располагавшегося у нее за спиной, выбрался матрос.

– Мадам, вам нельзя здесь оставаться, – сказал он. – Приказ капитана!

– Я ненадолго. А где все пассажиры? – спросила молодая женщина. – Почему так тихо?

– Есть риск, что внизу, в трюме, эпидемия. Пассажирам приказано не покидать кают. После поломки пароход не в состоянии идти своим ходом, и с ночи мы дрейфуем.

Подошла Бонни. Она высматривала Жана, а увидела лишь тройку матросов, снующих вокруг большой лодки.

– При таких условиях когда мы можем быть в Нью-Йорке? – спросила она. – В шторм моя подруга лишилась мужа, и ей не терпится воссоединиться с семьей.

Матрос приподнял берет, бормоча соболезнования. Сочувственно глянул на Элизабет, которая не шевелясь вглядывалась в далекий горизонт.

– Капитан приказал спустить на воду вельбот[18]18
  Находящаяся при морском судне шлюпка с острой кормой и двусторонними веслами, служащая для китобойного промысла или спасательных целей.


[Закрыть]. Шесть членов экипажа поплывут искать помощь. Дамы, прошу, пройдите в свои каюты!

Он отдал честь и бесшумно удалился. Элизабет хотелось еще постоять тут и поплакать, а еще – звать Ричарда и жаловаться на жестокость судьбы, но молчание океана леденило кровь.

Городок Эгр, что в департаменте Шаранта, понедельник, 3 июля 1899 года

Гуго Ларош мерил шагами гостиную друга, Леона Фоше. За ним с любопытством наблюдала сиделка Корнелия. Она хозяйничала и в кухне, а потому собственноручно подала гостю кофе с ломтиком еще теплой булочки-бриоши. Ларош не просто не поблагодарил, он, похоже, вообще не замечал ее присутствия.

– Прошу вас, присядьте, мсье Ларош! – сказала Корнелия. – Доктор как раз осматривает Жюстена. Как только закончит, я переменю повязки и вы сможете с ним поговорить. Жаль, вы не приехали вчера! Тогда бы вы могли сколько угодно побыть с сыном, и не пришлось бы дожидаться. Можете не волноваться, он чувствует себя хорошо, мы с ним много болтаем.

Лароша пробрал холодный пот. Может, пора уносить ноги? Ну конечно, Жюстен его выдал!

Женщина продолжала спокойно его разглядывать, но ее улыбка показалась ему угрожающей гримасой.

– Может, надо было предложить вам чаю? – спросила она.

– Ни чаю, ни кофе! – огрызнулся гость. – Оставили бы меня лучше в покое! Я ночь не спал.

Сиделка, моментально преисполнившись сочувствия, покачала головой. И улыбаться не перестала.

– Я вас понимаю! Это все от тревоги за Жюстена. Что ж вы не приехали вчера, мсье?

– Еще будете указывать, что мне делать? – рявкнул Ларош. – Вы как назойливая муха – крутитесь вокруг меня, досаждаете!

Сказано это было так зло, что Корнелия быстро ретировалась в кухню. В гостиную вошел Леон Фоше. Брови у него были грозно нахмурены.

– Гуго, что я слышу? По какому праву ты оскорбляешь женщину, мою верную помощницу? Я уже лет десять пользуюсь ее услугами и очень доволен. Она не заслуживает, чтобы на нее кричали, как на провинившуюся прислугу!

Под осуждающим взглядом друга Ларош поостыл, а потом и притворился виноватым, убеждая себя, что доктор вот-вот разразится обвинениями совсем иного рода.

– Ты слишком легко впадаешь в гнев, Гуго, – прозвучал еще один упрек. – Куда ты запропастился? Вчера я ждал тебя на ужин.