Текст книги "Сирота с Манхэттена. Огни Бродвея"

8. Между тьмой и светом

Дакота-билдинг, в тот же день, в среду, 16 августа 1899 года

Визит Скарлетт Тернер подошел к концу. Она надела перчатки и шляпку, широко улыбнулась хозяйке дома, которая встала, чтобы ее проводить.

– Я так рада, что вы, дорогая Мейбл, согласились меня принять! Чай и печенье – выше всяческих похвал. Значит, мы больше не в ссоре?

– Нет! Забудем старое, включая ваши подозрения насчет Эдварда и нашей прислуги Нормы, – отвечала Мейбл, забавно наморщив нос.

– Я ошибалась, виновата! А давайте завтра втроем прогуляемся в Сентрал-парке? – предложила Скарлетт. – Что скажете, Лисбет?

– Завтра я занята, мадам. Хочу навестить детей, которых очень люблю. Брат с сестрой, я познакомилась с ними на пароходе.

– Конечно, маленькие иммигранты? Так мило с вашей стороны! И как их зовут?

– Не хочу говорить! Только не вам! – сказала Элизабет первое, что пришло в голову. Ей ненавистна была мысль, что Скарлетт произнесет имена ее подопечных.

– Какая категоричность! Что ж, я всего лишь полюбопытствовала. В таком случае мы пойдем без вас, не так ли, Мейбл? В кафе у озера продают вкуснейший сорбет!

– С огромным удовольствием, Скарлетт! – поспешила с ответом миссис Вулворт, смущенная внезапной холодностью Элизабет.

Та сдержанно попрощалась с гостьей и вернулась на свое место у окна. Створка была приоткрыта, и Элизабет с жадностью вдохнула свежий воздух. Едва уловимо пахло влажной травой и землей – парк был совсем рядом.

«Почему я так отреагировала? – спрашивала она себя. – Эти слова словно были мне подсказаны, совсем как та фраза про одиночество в ванной, месяц назад. „Поклоняется силам Зла… то есть сатане? Что бы это могло значить? Но ма рассказывать нельзя. Ни в коем разе!“»

Это был тот случай, когда ей остро не хватало Бонни. Они бы обо всем поговорили, обменялись мнениями.

«Завтра повезу Луизона с Агатой в Бруклин на трамвае, – решила молодая женщина. – К этому времени ремонт они закончили, ведь дядя Жан рассчитывает открыться первого сентября. И наверняка уже закупил сладости!»

Стремительной походкой вернулась Мейбл. В спешке она чуть не опрокинула чайный столик.

– Лисбет! Почему ты была так невежлива со Скарлетт? Я почувствовала ее обиду, а ведь она пришла к нам извиняться. Да, у нее есть недостатки, но когда ты уехала от нас во Францию, знай: если б не ее дружба, я бы этого не пережила! Она все время была со мной, приносила книги почитать, заставляла выходить на прогулки. А когда я плакала, утешала, гладила по голове, как сестра. Сестра, которой у меня никогда не было!

Элизабет растерянно посмотрела на приемную мать, прошла к софе и села.

– Ма, не знаю, что на меня нашло. Я просто не смогла назвать перед ней имена этих невинных детей!

Мейбл подошла и ласково потрепала ее по плечу. А потом с уверенностью сказала:

– Сегодня я снова увиделась с той Скарлетт, которую люблю и ценю, – веселой, сердечной. И я готова простить некоторые недоразумения, даже если они меня напугали. Нужно прощать тем, кого мы любим, Элизабет. Так учил Господь!

– Бывают и непростительные поступки, ма!

– Ты, конечно, имеешь в виду своего ужасного деда?

– Да. Моего прощения он не дождется никогда! Он его не заслуживает. Аморальный, жестокий… Демон, а не человек!

При этих словах Мейбл вздрогнула. И тихо сказала:

– Скарлетт как-то назвала Гуго Лароша приспешником сатаны. Было страшно слышать… Лисбет, милая, будь со мной откровенна! Ты считаешь, что она нехороший человек? Временами Скарлетт говорит странные вещи…

– Я не могу узнать человека за час, – возразила Элизабет.

– Позволь с тобой не согласиться! – был на это ответ Мейбл. – На прошлой неделе, помнишь, вы с Эдвардом разговаривали об интуиции? Ты говорила, что чувствуешь такие вещи. И сразу поняла, что Джудит врет и нарочно меня запугивает. Значит, и о моей подруге Скарлетт у тебя уже есть мнение.

Элизабет в задумчивости сцепила руки на коленях. На фоне черного атласа, из которого было сшито траурное платье, они казались тонкими до прозрачности.

– Ответить на твой вопрос не так уж просто, ма. Я называю это интуицией, но как это описать? Одно я знаю точно: все началось во Франции, после нескольких недель пребывания в Гервиле. Я стала чувствовать, когда человек врет, когда боится или радуется. Мне это и нравилось, и несколько пугало. С тех пор эта моя способность только усиливалась, но мыслей я читать не умею – чего нет, того нет. Впечатления, пусть и очень яркие, – вот как бы я это определила.

– Когда Скарлетт взяла тебя за руку, тебе это было неприятно. Я видела твое замешательство и как ты побледнела.

– Ма, ты тоже все-все замечаешь! Стоило ей ко мне прикоснуться, как я подумала: это опасная женщина, которая не верит в Бога. Но, с другой стороны, я уверена, что миссис Тернер искренне тебя любит и никогда не сделает тебе ничего плохого.

– Ну, хоть что-то хорошее! – иронично отозвалась Мейбл. – Настолько опасная, что ты не захотела называть при ней имена своих подопечных?

– Не знаю, почему я так ответила. Понятия не имею. Но еще раз скажу: Скарлетт тебя любит, это правда. Ну вот, теперь ты все знаешь и, конечно же, отпустишь меня немного отдохнуть. Ма, прости, пожалуйста, но все эти светские беседы очень быстро меня утомляют. И мне совсем не хочется встречаться с Перл и Дорис Вулворт. На днях ты пригласила их к обеду, но, если это можно отложить, я была бы тебе очень признательна!

– Моя невестка огорчится! Ну и пусть! Важнее тебя, обожаемой моей доченьки, нет ничего!

– Спасибо, ма! Я очень стараюсь, чтобы мое горе вас не задевало, но иногда мне хочется закрыться в спальне и часами оплакивать Ричарда. Иногда я разговариваю с ним. Как если бы он, невидимый, был рядом. Вы с па так с ним и не познакомились, а он был умный, предприимчивый, очень решительный. Мы были женаты считаные дни, но до этого много времени проводили вместе, особенно после помолвки. Если б ты только знала, как мне его не хватает!

Преисполнившись сочувствия, Мейбл ее обняла и стала баюкать, легонько целуя в макушку.

– Ты права, дорогая, – кивнула она. – Нужно быть к тебе снисходительнее. Для нас с Эдвардом твой Ричард останется незнакомцем, однако он был частью твоей жизни, и ты его любила.

– Не я одна его оплакиваю, ма. Отец Ричарда совершенно раздавлен горем. Если б только ты видела! Когда мы с па были у него, мистер Джонсон старался сдерживаться, был даже холоден, но как только увидел вещи сына, разрыдался. Потом извинился, как если бы это было стыдно – плакать.

– Лисбет, не думай больше об этом! Умоляю, ты должна верить: однажды ты снова будешь счастлива. Ты молода, тебе всего девятнадцать лет. Не отчаивайся!

Молодая женщина промолчала. Иная боль не утихает, и есть раны, которые не заживают никогда…

Шато де Гервиль, в охотничьем домике, в четверг, 17 августа 1899 года

Жюстен тихонько толкнул входную дверь, зная, что она скрипит. Вошел, запер ее за собой на ключ. Мариетта спрыгнула с кровати, на которую прилегла, дожидаясь его.

– Ты почему так поздно? – спросила она. – Теперь у нас мало времени.

– Пришлось съездить на склад, кое-что уладить с управляющим. Туда я скакал галопом, чтобы поскорее добраться, а на обратном пути коня пришлось поберечь. Я завел его в конюшню. А этот павильон удобный… Даже можно тут жить! И Районанта[23]23
  От фр. rayonnant – лучистый.


[Закрыть] есть где поставить, и печка, чтобы согреться зимой, и мягкая постель.

За разговором Жюстен подошел к молодой женщине и спустил с ее плеч блузку, чтобы открылись груди, обтянутые нижней вышитой сорочкой из ситца.

– Лишь бы Коля не сунул сюда свой любопытный нос, – вздохнула Мариетта. – Деверь-то у меня не дурак!

– До этого мы виделись всего лишь раз, и если ты будешь осторожна, никто нас не застанет, – с уверенностью отвечал Жюстен, целуя ее в шею, и Мариетта, возбуждаясь, подалась ему навстречу.

– Мой прекрасный «господин», – прошептала она. – Ты теперь взаправду похож на хозяйского сына. И от тебя хорошо пахнет. Бертран – тот провонял хлевом!

– Мариетта, будь добра, не вспоминай мужа, когда мы наедине! По отношению к нему я поступаю дурно!

Она вырвалась, смеясь, ради удовольствия еще им полюбоваться. Жюстен уже три недели жил в замке. Гуго Ларош отвел ему комнату с видом на подъемный мост и лично съездил в Ангулем за качественной одеждой «для сына».

– Ты должен выглядеть достойно! – сказал он парню.

Так что теперь у Жюстена было два обычных костюма и один – для верховой езды, сапоги рыжей кожи, множество новеньких рубашек, редингот из коричневого драпа и шляпа с высокой тульей. Но подарок, который по– настоящему растопил его сердце, – это, конечно, Районант. Жеребец англо-арабской породы с шерстью цвета жженой древесины.

– Красавец! Я буду беречь его как зеницу ока. Не знаю, как вас и благодарить, – сказал он Ларошу.

– Относись ко мне как к отцу, а мои прошлые грехи забудем! – отвечал растроганный помещик.

Мариетта лежала поперек кровати с задранными до пояса юбкой и подъюбником. Жюстен, ошалевший от удовольствия, водил по ее бедрам пальцем. Любовался белизной кожи, треугольником курчавых светлых волос между ног.

– Ты очень милый, – блаженно проговорила она. – Если б только можно было тут остаться! Если бы не малыш Альфонс, я бы, ей-богу, сбежала с фермы!

– Не говори так, Мариетта, иначе меня совесть замучит. Если б я не вернулся в Гервиль, ты бы не изменяла мужу.

– Короткая же у тебя память, Жюстен! – возмутилась молодая женщина. – Если б не ты, у меня бы не было ни су за душой и твой богомерзкий папаша тискал бы меня во всех закоулках замка!

– Лучше молчи! Противно думать, что он тебя принуждал, – отвечал Жюстен, глядя молодой женщине в лицо.

Он потянулся поцеловать ее в губы. Мариетта, смеясь, его оттолкнула.

– Мне пора, – вздохнула она. – Кстати, я уже говорила, что встретила на ярмарке в Монтиньяке Дюкена-старшего? Постояли, поговорили.

– О чем?

– Да о тебе! Старый мельник говорит, хорошо бы ты пришел в гости. Они недавно только узнали, что ты до сих пор в Гервиле.

– Интересно, откуда? – удивился Жюстен. – Ба! Люди не слепые и не глухие, кто-то из местных и рассказал.

Она передернула плечами и стала поправлять на себе одежду. Блуза и юбка на ней были розовые, атласные, и ткань красиво облегала пополневшие в связи с рождением ребенка груди.

– И о тебе говорили, и о твоей прекрасной Элизабет, – презрительно протянула Мариетта. – Печальная история, не хотелось тебе и рассказывать. Хотя ничего от этого не поменяется!

Жюстен спрыгнул с кровати, словно пружиной подброшенный. Сердце бешено стучало в груди.

– С Элизабет ничего не случилось? Мариетта, скажи!

Было отчего приревновать, и молодая женщина сердито вперилась в любовника:

– Выходит, овдовела твоя племянница! Ее мужа, американца, пока они плыли, смыло волной. Так было написано в письме, которое Дюкены получили от Жана. Он все и рассказал.

– Боже мой! Бедная Элизабет! – огорчился Жюстен, думая о жестокости судьбы. – Надо ей написать!

– Это уж как знаешь! – зло бросила Мариетта. – Я ухожу. В понедельник встретимся, хозяин?

– Не злись, Мариетта! А даже если злишься, помалкивай. Я очень люблю Элизабет. Она – дочка моей сестры по отцу, Катрин. В гостиной в замке две ее фотографии. Катрин на них очень красивая, я был бы счастлив иметь такую сестру. Когда я родился, ей было уже девятнадцать, как Элизабет сейчас.

– Я пошутила, Жюстен. Подумаешь! – отвечала Мариетта, чуть кривя душой. – Просто я тебя люблю и ревную ко всем девушкам в округе. Пиши своей Элизабет, если хочешь.

– Не знаю… В том письме, что мне читал Антуан Дюкен, она просила передать мне, чтобы я держался от замка подальше. Может, она обидится, когда узнает, что я пошел на мировую с ее дедом.

Мариетта подобрала с пола соломенную шляпку, задумалась на мгновение, потом спросила:

– Жюстен, а «пойти на мировую» – это как?

– Поддерживать мирные отношения с тем, кто тебе враг или просто дрянной человек, если тебе так понятнее.

– С таким, как Ларош? Сколько мудреных слов ты знаешь! А ведь твоя мать, гадина, даже в школу тебя не пускала. Мы с Бертраном ходили год или два, но он читать так и не научился. А у меня получается, если постараться да водить пальцем по строчкам.

Это застенчивое признание Мариетты Жюстена, с его чувствительной душой, растрогало. Он прижался щекой к ее щеке и сказал:

– В детстве, когда я сидел взаперти на чердаке, мне бывало так скучно! Когда только мог, по служебной лестнице я сбегал в детскую. Это был мой рай: игрушки, книжки, зеркало, в котором можно себя разглядывать и гримасничать сколько душе угодно. И вот однажды я взял в руки книжку. С яркими, красивыми картинками, и в уголке, на каждой странице, – черная закорючка. И еще множество других. Благодаря тому, что было изображено на картинках, я понял, что это – слова.

– Сообразительный парень! – изумилась Мариетта.

– Наверное. Несколько месяцев прошло, пока я, мало-помалу, не научился находить в тексте названия животных, цветов, предметов. Если хочешь, могу давать тебе уроки.

Мариетта расхохоталась, обвила руками его шею:

– Нет, таких уроков мне не надо! Лучше, мой хороший, будем дарить друг другу радость!

Дакота-билдинг, в тот же день, в четверг, 17 августа, в 10 утра

Кот кричал пронзительно, как от острой боли. Потом – предсмертный хрип, такой страшный, что от него рвалось сердце…

– Нет, нет! – взмолилась Элизабет.

Она проснулась внезапно, лицо – в слезах, сердце выскакивает из груди. В комнату через двойные розовые шторы проникал мягкий утренний свет.

– Какой ужас! – прошептала она.

Уже вошедшим в привычку жестом Элизабет сжала в ладони крестильный медальон матери. Это был ее способ удержать в памяти жуткие картинки своего кошмара.

– Было темно, вокруг – отвратительные картины в рамах, на столе – кровь, и это несчастное животное… Кто его мучил?

Еще там были руки, руки в красных перчатках… Молодая женщина вскочила, раздернула шторы и распахнула обе оконные створки. Было очень тепло, со стороны Сентрал-парка доносилось пение птиц.

– Может, это всего лишь страшный сон, следствие наших вчерашних разговоров, – сказала она себе. – Я очень люблю кошек. Но в Средние века их считали верными спутницами ведьм, порождением дьявола.

По телу Элизабет прошла дрожь. Она надела голубой атласный пеньюар и вышла в коридор, тоже залитый прекрасным летним солнцем. В столовой Мейбл доедала завтрак.

– А, Лисбет, ты сегодня поздняя пташка! Эдвард уже час как ушел. Норма приготовила тебе яичницу-болтушку и тосты. Тебе чаю или кофе?

– Стакан молока, ма.

Женщины поцеловались, улыбнулись друг другу. Элизабет с аппетитом позавтракала, чем порадовала приемную мать.

– Сегодня ты лучше себя чувствуешь, – заметила Мейбл. – Наверняка это потому, что целый день проведешь с Луизоном и Агатой? Лисбет, своди их в Сентрал-парк! Карусель для детей – прекрасное развлечение.

– В другой раз, ма. Сегодня мы поедем в гости к Бонни и дяде Жану, тем более что дети их знают. И с ними можно поговорить по-французски. А еще Луизон мечтает покататься на трамвае. Он вообще любит все механическое. К двум пополудни я должна быть у входа в прачечную, где работает их отец.

– Это на Бродвее, я правильно помню? Тебе лучше взять такси, так безопаснее. И выбирай автомобиль. Намного быстрее, чем фиакр.

– Ма, я ходила туда пешком на прошлой неделе, и ничего страшного не случилось. Хорошо, что мсье Моро прислал нам почтовую открытку со своим адресом. К тому же ходьба – прекрасное упражнение для нервных особ типа меня, и ходить по оживленным улицам мне нравится. В воскресенье я пойду в гости к Леа и Батисту Рамберам, и тоже пешком. Я купила подарки им и детям. Я и так слишком долго откладывала.

– Но они же живут в Бронксе! Это неспокойный район. Скажу Эдварду, чтобы тебя отвез на машине.

– Если так тебе будет спокойнее, хорошо. А ты, мамочка? Планы не переменились? Идете гулять со Скарлетт?

– Да, дорогая. Зайдем в кафе у озера, попробуем сорбет, который она так нахваливает.

Элизабет отхлебнула молока. В задумчивости стала накручивать на указательный палец прядку волос. Стоит ли снова заводить разговор о Скарлетт? А может, все-таки нет?

– Ма, раз уж вы с ней все равно увидитесь, спроси, что стало с тем котом? Вчера у меня это вылетело из головы.

– С котом?

– Да, с тем больным котом, которого подобрала ее служанка. Полагаю, бедное животное снова оказалось на улице.

– Почему тебя это так беспокоит?

– Сегодня, перед самым пробуждением, я видела страшный сон. Вернее, это из-за него я и проснулась. Не тревожься, он не может быть вещим, но даже если это так, меня он не касается.

Мейбл кивнула. Ей хотелось, чтобы Элизабет, обычно очень сдержанная, больше ей рассказывала.

– Лисбет, расскажи мне свой сон! Из тебя каждое слово приходится вытягивать клещами. Мы с Эдвардом до сих пор не знаем, почему ты так задержалась в Париже и почему вы поженились во Франции, а не тут, в Нью-Йорке. В письмах ты тоже была весьма лаконична. Я не знала, что и думать.

– Я старалась не расстраивать тебя и па. Особенно тебя, ты такая ранимая! Джудит и Лоретта, две юные негодяйки, этим воспользовались. Если я расскажу сон, ты испугаешься.

– Не испугаюсь, дорогая. Но у нас хотя бы будет повод поговорить.

– Хорошо. В моем кошмаре кто-то мучил кота, но детали я не рассмотрела, вокруг все было черное, и очень мало света. Но от его криков у меня внутри все переворачивалось. Стол тоже был весь в крови. Я ощущала какой-то рефлекторный ужас – из-за жутких картин на стенах, изображавших демонов, сцены преступлений, пытки. Еще я видела чьи-то руки в красных кожаных перчатках. Когда я проснулась, у меня были обрывочные воспоминания, но я все же смогла их собрать воедино. Ма? Тебе нехорошо?

Элизабет смотрела на Мейбл, которая внезапно побледнела и схватилась рукой за шею. В светло-карих глазах металась паника.

– Сейчас я все тебе объясню! Только давай сперва оденемся. Очень прошу, Лисбет, удели мне немного времени! Мне нужно кое-что проверить, и я хочу, чтобы ты была рядом.

Двадцать минут спустя Лоретта с озадаченным видом впускала их в апартаменты Скарлетт Тернер.

– Прошу, скажите мадам, что мы пришли, – сухо распорядилась Мейбл.

– Но мадам никогда не принимает по утрам, – возразила горничная.

– Знаю, но мы по срочному делу.

Элизабет удивилась и крайней юности Лоретты, и тому, какая у нее смуглая кожа, и что волосы черные до синевы. Кто же она по национальности? Конечно, из эмигрантов. Итальянка? Испанка? Но тут из ближайшей комнаты вышла хозяйка и ей стало не до этого.

– Мейбл, какой приятный сюрприз! – воскликнула Скарлетт. – И ваша дочь почтила меня визитом! Замечательно! Лисбет, вчера вы очень огорчили меня своей необъяснимой холодностью.

– А может, объяснимой? – отозвалась Элизабет, чьи голубые глаза смотрели на миссис Тернер настороженно. – Мама рассказала, что у вас есть занятная комната, вы принимали там маму в день моего возвращения в Нью-Йорк. Не могли бы вы мне ее показать? Мама говорит, там весьма своеобразные полотна на стенах.

– В комнате было очень темно, потому что вы страдали от мигрени, – добавила Мейбл, чье миловидное лицо в гневе стало только краше.

Лоретта, которая стояла тут же, скрестив на миниатюрной груди руки, презрительно усмехнулась. Элизабет ощутила ее торжество, к которому примешивалось необъяснимое, неуместное удовольствие.

– О, мне очень жаль, – сказала Скарлетт. – Если вы о моем будуаре, то вынуждена вас разочаровать. Я кое-что поменяла в апартаментах – с мыслью о вас, Мейбл! Я так же интуитивна, как ваша дочь, и почувствовала ваше смятение. Но пройдемте же, буду счастлива услышать ваше мнение о новом убранстве комнаты. Лоретта, не стойте столбом, приготовьте чай!

Миссис Вулворт и Элизабет последовали за Скарлетт, чье домашнее платье из зеленой тафты сочеталось по цвету с тропическими растениями, украшавшими просторный вестибюль.

– Ваша правда, Мейбл, картины были ужасные, и я без сожаления от них избавилась. Надо было сделать это раньше.

С этими словами она распахнула дверь и первой вошла в комнату, залитую солнечным светом, с пастельно-розовыми стенами. На смену громоздким картинам, которые Элизабет видела в кошмаре, пришли модные гравюры в рамках. Кресла, обтянутые гобеленовой тканью в цветочек, симпатичный круглый столик и комод на шесть ящиков, все – из светлого дерева… Тут и там на мебели – вазы с гвоздиками и лютиками, а еще – статуэтки из слоновой кости.

– Неужели это та самая комната? Когда вы успели заново ее отделать? – спросила Мейбл.

– Это сделали за то время, что меня не было в городе. Очень удобно, и рабочие не досаждают. Оставила ключи портье, в общем холле. А теперь, думаю, и я могу получить кое-какие объяснения. Сегодня вы обе похожи на полицейских, которые преследуют преступника и пришли, чтобы устроить у него обыск!

– У иных злодеев хватает ума уничтожить следы своих преступлений, – заявила Элизабет. – Я кое-что об этом знаю. Мой муж, Ричард Джонсон, был частным детективом, а его отец держит собственное детективное агентство недалеко от Лонгакр-Сквер.

– Что ж, Лисбет, он может смело брать вас на работу, этот эфемерный, несостоявшийся свекор, тем более что эта профессия так вас увлекает.

Взгляды двух женщин скрестились, как клинки, – к отчаянию Мейбл, которая не знала, что и думать. И все же выбрала откровенность.

– Скарлетт, простите, что мы явились без приглашения, но мне надоела ваша ложь, ваши капризы и пророчества. Вы говорили, что никогда не были замужем, – и вот я узнаю, что это неправда, у вас было два мужа. По вашей вине я уже почти отчаялась, подозревая, что у Эдварда любовная связь с Нормой, честной девушкой, которая вот-вот обручится со своим женихом.

– Я уже попросила у вас прощения, Мейбл, – вставила свое слово миссис Тернер.

– Вы ждете объяснений! Вот они: Лисбет приснился кошмар, в котором некто мучил кота, и возможно, в вашем будуаре, потому что моя девочка в деталях описала ваши жуткие картины с людскими телами – обезглавленными, в крови. Добавлю, что месяц назад, когда я слышала кошачье мяуканье, бедное животное было в агонии. Кто издевался над божьей тварью? Вы?

– Ма, милая, не надо! Мой сон ничего не доказывает, – сказала Элизабет, смущенная запальчивой речью Мейбл, обычно такой мягкой и боязливой.

Скарлетт Тернер с видом оскорбленной невинности закурила сигарету. Нахмурила светлые брови и какое-то время неотрывно смотрела на тюлевые оконные занавески.

– У меня никогда раньше не было такой подруги, как вы, Мейбл. И я очень разочарована. Ваша драгоценная Лисбет наконец приехала, я стала ненужной, и вы меня отвергаете. И что еще хуже, ваша дочь подозревает меня в издевательствах над животными. Меня, которая даже прикоснуться к ним не может! У меня фобия в отношении кошек. Прошу, уйдите обе! Мое сердце разбито.

Голос Скарлетт дрожал, серо-голубые глаза наполнились слезами. Она села в кресло, прикрыла лицо рукой.

– Идем, ма! Это я виновата, – с сожалением сказала Элизабет, ощущая моральные терзания Скарлетт. – Лучше б я промолчала.

– Ты иди домой, Лисбет, а я ненадолго задержусь, – решилась Мейбл. – Нам со Скарлетт нужно поговорить. Наедине…

Молодая женщина удивилась, но спорить не стала. В холле она увидела Лоретту. Та, стоя на пороге кухни, словно ее и поджидала.

– Вы подслушивали у двери, не отпирайтесь, Лоретта! – сказала Элизабет девушке. – У вас учащенное дыхание, как если бы вы бежали.

Юная горничная растерялась, но уже через мгновение отрицательно мотнула головой.

– Дело ваше. Но один вопрос я вам все-таки задам: что вы сделали с котом? Тем чесоточным бродячим котом, которого подобрали на улице?

– Отнесла в Сентрал-парк по приказу мадам. Откуда мне было знать, что у нее от кошек припадки? Она без конца кашляет и чихает. Но чтобы мучить… Придет же такое кому-то в голову!

Элизабет вздохнула. Лоретта говорила неправду.

Дакота-билдинг, в апартаментах Вулвортов, в полдень

Мейбл все еще не вернулась от Скарлетт. Элизабет посмотрела на часы – настоящий музейный экспонат, стоявший на камине в гостиной. Треньканье дверного звонка нарушило тишину квартиры, и она выбежала в холл одновременно с Нормой. В дверном проеме показалась смуглая мордашка Лоретты.

– Меня прислали сказать, что миссис Вулворт обедает у миссис Тернер, – скороговоркой выпалила девушка, нервно теребя белый фартучек.

– Странно! Когда я уходила, они были не в лучших отношениях, – заметила Элизабет.

– Моя госпожа и миссис Вулворт помирились. А, чуть не забыла: ваша матушка просила передать, чтобы вы не беспокоились, – добавила Лоретта и убежала.

Печально глядя ей вслед, Норма покачала головой, и это заинтересовало Элизабет.

– Кажется, вы жалеете эту девушку, Норма!

– Да. Я бы не смогла работать у такой, как миссис Тернер. Я не смею говорить по душам с мадам, вашей матушкой, но вы – дело другое.

– Прошу, расскажите мне, что вам известно. И давайте пройдем в кухню и выпьем кофе, как мы это делали с моей милой Бонни. Я очень нуждаюсь в подруге, и вы, Норма, внушаете мне доверие.

Скоро Элизабет и домоправительница уже сидели лицом к лицу, и на столе дымил кофейник. На газовой печке томились в кастрюле овощи, и их приятный запах делал атмосферу в этой комнате с выкрашенными в желтый стенами еще комфортнее.

– В Дакота-билдинг много квартир и много прислуги, и часто мы собираемся во дворе поболтать, – тихим голосом начала Норма. – Портье тоже приходит. При встрече он всегда улыбается и, если есть время, подходит послушать наши девичьи разговоры, а с самыми хорошенькими заигрывает. Когда я поступила к вашим родителям на службу полтора года назад, то быстро поняла, что у миссис Вулворт часто бывают ее невестка Дорис с дочкой Перл. Скарлетт Тернер тоже частая гостья, ведь она подруга Дорис Вулворт. Обе дамы увлекались гаданиями на картах Таро. Мне это не нравится, и моя вера это запрещает.

– Вы ведь протестантка, Норма?

– Да, как и все в нашей семье. Но это детали. Что меня удивило – миссис Тернер никогда не приглашала гостей к себе, не устраивала чаепитий и ужинов. Я не знала даже, есть ли у нее прислуга, потому что во дворе никто не признавался, что он у нее на службе.

Элизабет слушала с замирающим сердцем, догадываясь, что Норма намеревается сообщить нечто важное.

– И вот однажды вечером я вижу, что портье разговаривает с очень молоденькой девушкой. Потом он открыл для нее калитку и выпустил на улицу. В руках у девушки был чемоданчик, и она плакала. Сама не знаю зачем – мы ведь были незнакомы, но я ее догнала. Вид у нее был несчастный. Мы прошли немного по улице вместе. И я узнала…

Домоправительница умолкла – так она была смущена. Отпила кофе из чашки, стараясь не смотреть на Элизабет.

– Господь свидетель, я не вру. Миссис Джонсон, я все это вам рассказываю для очищения совести. Так вот: Скарлетт Тернер уволила эту девушку, очень красивую, по причине, которая меня шокировала.

– Неужели? – выдохнула Элизабет.

– Не смогу повторить слово в слово, что она мне говорила, рыдая, но что-то вроде: «У меня нет ни цента за душой. Она отказалась заплатить мне жалованье. Но подчиняться ей было выше моих сил. Это против природы, это гадко!» Потом девушка со мной распрощалась и ушла.

– Простите, Норма, я, конечно, знаю, что человеческая распущенность принимает разные, часто ужасные формы, но что бы все это могло означать?

– Я поняла так: миссис Тернер предпочитает женщин, и мужчины ее совершенно не привлекают. И юная Лоретта, надо полагать, подчинилась ее капризам. Вы наверняка тоже заметили, как она молода и красива.

– Боже, как это вообще возможно? Впервые о таком слышу. Спасибо, Норма, что вы мне рассказали. А ма? Она знает?

– Сомневаюсь. Миссис Вулворт простодушна и доверчива.

– Это правда. Норма, мне пора!

– Уйдете, не пообедав?

– Сейчас мне кусок в горло не полезет. Мне еще нужно кое-куда зайти, а потом я поеду к своим маленьким друзьям на Бродвей. Еще раз спасибо, Норма, вы – настоящий друг. И если бы вы перестали называть меня «миссис Джонсон», мне было бы очень приятно. Лисбет – куда лучше, хотя бы когда мы одни.

– Я попробую. Обещаю!

Бродвей, в тот же день, в два пополудни

Элизабет увидела Луизона и Агату и ускорила шаг. Дети сидели на ящике перед прачечной, в пятне солнечного света. Она помахала им, и они так же радостно ответили тем же. Оба были в самой нарядной своей одежде – просто загляденье.

– Я боялась, что заставлю вас дожидаться. Вышла из омнибуса и бежала бегом, – сказала она.

Поцеловала обоих, закрыв глаза, чтобы полнее насладиться моментом. Невинная радость, детские улыбки умерили хаос, царящий в ее мыслях.

– Я очень по вам соскучилась, – сказала молодая женщина, в который раз окидывая детей взглядом. – Агата, у тебя округлились щечки, а у тебя, Луизон, отросли волосы. И не придется прятать голову под каскеткой, как на пароходе!

На прошлой неделе Мейбл без сожаления отдала семейству Моро старую одежду Лисбет, которая могла бы подойти девочке. Мсье Моро долго удивлялся красоте и качеству нарядов и нательного белья.

– Я сегодня в твоем синем платье! – сказала Агата. – Только оно мне пока немного велико.

– Это потому, что ты, моя девочка, такая миниатюрная! Бонни ушьет его немножко, у нее золотые руки. Да, вы правильно догадались! Сегодня мы едем в гости к Бонни и дяде Жану. Луизон, на трамвае!

– Здорово! Ты прелесть, Лисбет! – воскликнул мальчик. – Мы уже идем?

– Сначала сбегай и скажи отцу, что я приехала и что мы уходим.

– Окей!

Услышав это британское выражение, набиравшее в США все большую популярность, Элизабет усмехнулась. Скоро Луизон будет свободно общаться со сверстниками, живущими тут же, на Бродвее. Она ждала его возвращения, невольно принюхиваясь, – возле прачечной остро пахло горячей мыльной водой. И шум там стоял адский: одновременно гудели машины, которые ворочали белье в баках, выполаскивали, отжимали.

Такой ее и увидел Анри Моро – что называется, нос по ветру, активно прислушивающейся к муравьиной деятельности прачечной, видеть которую с тротуара она, конечно же, не могла.

– Здравствуйте, Лисбет! – радостно сказал он. – Вы сегодня très chic[24]24
  Очень шикарны (фр.).


[Закрыть]!

– Здравствуйте, Анри! – отвечала молодая женщина. – «Très chic» – это так по-французски! Спасибо за комплимент.

Молодой вдовец выскочил, как был, – с обнаженным торсом, если не считать бретелек его полотняных штанов, влажных от пара. Рубашку он надевать не стал, просто накинул на плечи.

– Не знаю, как вас и благодарить, что вы возитесь с моей малышней. Хотел бы, да слов не хватит, – продолжал он. – Знаете, ведь Агата спит, прижимая вашу куклу к сердцу.

– Свою куклу, – поправила его Элизабет. – Что ж, не будем вас отвлекать. Я привезу детей к семи вечера.