Текст книги "Сирота с Манхэттена. Огни Бродвея"

– Засиделся допоздна со счетами. На винном складе у меня есть кабинет, а в кабинете – кушетка, так что можно и переночевать. Там мне спокойнее, чем в замке, этой древней руине, населенной фантомами!

– Понимаю…

– Последние пару месяцев я совсем забросил дела на виноградниках, точнее, перепоручил их управляющему и работникам. И вот решил узнать, какие у нас планы на сентябрь, будет ли хорошим урожай.

Доктор дружески потрепал Лароша, который был выше его ростом, по плечу. Фоше был коренастый и упитанный, Ларош – худой и долговязый.

– Гуго, надо всегда надеяться на лучшее! Я рад, что у тебя объявился сын, тем более такой – и вежливый, и разумный, и обходительный. Мое скромное мнение – он будет тебе хорошим помощником. И прости, что напрасно тебя подозревал! Жюстен подтвердил твою версию событий. Слава Богу, пуля не задела жизненно важные органы. И, привезя этого мальчика ко мне, ты его спас.

– Нет, спас его ты, Леон! Дорогой мой, я многим тебе обязан. Спасибо!

Они обменялись долгим рукопожатием, глядя в глаза друг другу. Ларош никак не мог поверить, что в очередной раз избежит справедливой кары. Он схватил со стола чашку и ломтик булки.

– Умираю с голоду, – сказал он.

– Корнелия принесет еще, если нужно. А мне пора, у меня несколько визитов за городом. Запрягу свою лошадку – и в путь! Жюстен тебя ждет.

Жюстен узнал голос Лароша, звучный и сварливый, еще когда тот хамил сиделке. Встречи с бывшим хозяином он опасался, хотя, с другой стороны, ему было что сказать Ларошу.

– Ну вот, повязка совсем чистая! Рана заживает, – приговаривала Корнелия, но, вопреки обыкновению, не улыбалась. – Принести еще одну подушку?

– Мне и так удобно, мадам! Можно сколько угодно любоваться садом, и в особенности тем деревом с белыми цветками. Кажется, это магнолия?

– Да. Ее посадил отец доктора, мне рассказывала мадам Фоше. Запах у магнолий чудесный, днем я вам сорву цветочек и поставлю в вазу тут, на прикроватном столике. И не думайте, что это я на вас сержусь! Ваш отец – грубиян, но мне повезло, потому что ухаживаю я не за ним. Вы очень милый юноша.

– Не обращайте на него внимания, мадам. Я вас просто обожаю!

– Век бы вас слушала! Наверняка вы уродились в матушку. Говорят, что сыновья больше похожи на мать, дочки – на отцов. Но что-то я заболталась, пора к плите! Сегодня на обед у вас будет тушеное мясо с картофельным пюре. И можете называть меня Корнелия!

– Спасибо, мадам Корнелия!

Жюстен сердечно улыбнулся своей сиделке, хотя на душе у него скребли кошки. У него было время подумать о тех, кто его породил. Что до Мадлен Кинтар, то, сколько бы он ни пытался вычеркнуть ее из памяти, забыть побои ремнем, брань, грязный матрас на чердаке и хлебные корки, которыми его кормили, не получалось. Он так глубоко задумался, что заметил Гуго Лароша, только когда тот переступил порог.

– Ну, здравствуй, Жюстен! Если ты плохо себя чувствуешь, я могу прийти позже.

– Входите!

Ларошу вдруг стало не по себе, однако он все же подошел к кровати. И даже присел на стул рядом.

– Как ты? Сильно болит?

– Меня очень хорошо лечат. Рана болит, но уже терпимо. Я больше не хочу пить опийную настойку.

– Мужества тебе не занимать… Жюстен, я должен извиниться за свою непростительную выходку. И поблагодарить тебя, что утаил это от врача. Я был пьян, мой мальчик, пьян в стельку. Сам не знаю, какой черт меня дернул выстрелить.

Ларош старательно понижал голос и часто поглядывал на открытую дверь – не идет ли кто по коридору.

– Ба! Наши семейные дела! – попытался оправдаться он. – И никого, кроме нас, это не касается. Правда, Жюстен?

– А что Мариетта? И ваш новый конюх?

– Эти ничего не расскажут. Коля думает, что произошел несчастный случай. А Мариетте я предложил крупную сумму. Ее муж Бертран – жуткий скряга. Так что ей теперь не придется ходить в замок на подработку. Бертран с Коля – родные братья.

– А как она объяснит Бертрану, откуда деньги?

– Это не мое дело, что-нибудь придумает. Скажи, ты точно хочешь вернуться на службу после выздоровления? У меня есть что тебе предложить.

– Я уеду, как только доктор меня отпустит. Вы, мсье, вызываете у меня отвращение. Более того, я бы обрадовался, если бы вас упекли в тюрьму. Только я никогда ни на кого не доносил – ни на мать, ни на сослуживцев, когда те уходили в самоволку. Донести на вас, моего отца? Я не смог. И до сих пор спрашиваю себя почему. Положился на Бога: только он вправе вас судить.

Гуго Ларош готов был сквозь землю провалиться от стыда. Благородство Жюстена, которому низменные побуждения были, похоже, совершенно чужды, впечатляло. У него даже навернулись слезы на глаза – так Жюстен в этот миг был похож на Катрин, это неукротимое дитя, чей характер ему так и не удалось переломить.

– Прости меня, мой мальчик! Твоя сестра Катрин гордилась бы тобой. А я – я не заслуживаю таких детей.

С этими словами Ларош, встав так резко, что стул перевернулся, выбежал в коридор. Еще пара секунд – и хлопнула входная дверь. Жюстен, утомленный всплеском эмоций, откинулся на подушки. И зажмурился, потому что ему отчего-то хотелось плакать.

«Все-таки это мой отец, – думал он. – И, кажется, он меня пусть немножко, но любит!»

Нью-Йорк, пятница, 7 июля 1899 года

Эдвард Вулворт открыл дверцу и подал руку, помогая Мейбл выйти из новенького автомобиля, купленного к возвращению Элизабет. На душе у обоих было неспокойно. Супруги направились к причалам, где всегда было очень людно и их обитатели создавали особенную атмосферу порта – многонациональную, космополитичную и очень красочную.

– Эдвард, ее корабль точно вышел из Гавра во вторник 27 июня? – нервно спросила Мейбл у мужа.

– Ну конечно! Я получил подтверждение по телеграфу от капитана французского порта и сразу же отправил запрос во все английские и ирландские порты по маршруту следования. Ни в один «Гасконь» не заходила.

– В Нью-Йорке пароход ожидали в среду, 5 июля. И никто не смог внятно тебе объяснить эту задержку. Эдвард, они могли потонуть в шторм, и мы никогда больше не увидим свою Лисбет! Боже, когда я об этом думаю, мне тоже хочется умереть! Скарлетт вчера вечером отказалась что-либо спрашивать у карт – боится дурных новостей.

Мейбл подняла свое нежное личико к небу, которое сегодня было ярко-голубым. Какое-то время всматривалась в небесную лазурь и – горько заплакала.

– Цвет летнего неба всегда напоминает мне прекрасные глаза нашей любимой дочки, – сказала она.

– Идем, Мейбл! И не стоит отчаиваться. Я уже запланировал встречу с руководством Трансатлантической компании, которой принадлежит «Гасконь». Думаю, новости они узнают первыми, ведь как-то же они поддерживают связь с кораблями.

Негоциант скрывал свою тревогу, но в глубине души уже опасался, что произошло несчастье. Внешне сдержанный, не показывающий чувства на публике, Эдвард Вулворт искренне любил свою Элизабет.

– Скажи, что скоро мы сможем обнять нашу девочку! – со вздохом попросила Мейбл, повисая у него на руке.

– Я не могу ничего обещать, дорогая. Но пока у нас нет ни единого повода отчаиваться. Опоздание на пару дней – это не страшно. Хочешь, после обеда сходим в собор Святого Патрика, помолимся?

– Прекрасная мысль! Я поставлю свечки и попрошу Господа вернуть нам наше обожаемое дитя! – обрадованно отозвалась Мейбл. – А можно я предложу Скарлетт пойти с нами?

– Я хочу побыть с тобой вдвоем, Мейбл, и тебе это прекрасно известно! Извини, если повторяюсь, но твоя подруга не внушает мне доверия. Ни малейшего! С тех пор, как вы стали видеться ежедневно, ты страдаешь бессонницей, вздрагиваешь от малейшего шороха и уволила Норму, которая прекрасно вела дом. Кстати, я так и не получил объяснений на этот счет!

Мейбл растерялась, опустила глаза. Она не могла вот так прямо признаться мужу, почему избавилась от образцовой прислуги. Скарлетт убедила ее, что Эдвард с Нормой – любовники.

6. Печальное возвращение

На борту парохода «Гасконь», во вторник, 11 июля 1899 года

– Мадам, побудьте еще со мной, ну пожалуйста!

– Нет, Луизон, больных много, и им тоже нужна моя помощь.

– Ну пожалуйста! Зато потом я буду вести себя хорошо! Чтоб мне провалиться, если вру!

Элизабет растрогалась, вернулась к койке мальчика. Он улыбнулся ей сквозь слезы. Губы у ребенка пересохли и потрескались, щеки запали. Она легонько погладила его по лицу.

– Луизон, ты прекрасно знаешь, сколько у нас больных, и они рассчитывают на меня и на мою подругу Бонни, да и на всех добрых людей, кто нам помогает. Ты сейчас немножко поспи, а я очень скоро приду к тебе опять!

Молодая женщина попятилась, чтобы не терять мальчика из виду, и столкнулась с корабельным капелланом, в руке у которого было ведро с пресной водой. Вода расплескалась, забрызгав обоих.

– Простите, отче! – проговорила Элизабет, стыдясь собственной неуклюжести.

– Не стоит извиняться, мадам. Я тоже задумался о своем.

И сорокалетний священник прошел дальше по спальному отсеку. Элизабет же поспешила в уборную, где можно было помыть руки с мылом.

У нее вошло в привычку прислушиваться к бортовой качке – едва ощутимой, потому что двигался пароход медленно.

– Скорость, конечно, неважная, но мы хотя бы плывем! – крикнул ей мужчина, который как раз мыл туалетные кабинки.

Элизабет узнала голос матроса, которому была поручена эта неприятная работа. А потом и он сам вышел из кабинки, на ногах – высокие каучуковые сапоги.

– Нам и так очень повезло! – сказал он. – Мы могли дрейфовать бог знает сколько времени, если бы не этот корабль!

– Хотелось бы, Жан, поскорее добраться до Нью-Йорка, потому что трое деток очень слабые, да и дюжина взрослых не лучше, – отвечала молодая женщина, проверяя, нет ли у нее под ногтями грязи.

Вельбот под командованием лейтенанта Ансворта[19]19
  Достоверный факт. После поломки двигателя «Гасконь» лейтенант Ансворт и несколько матросов действительно вышли в море на поиски помощи. (Примеч. автора.)


[Закрыть], который отправился за помощью, встретил канадское судно. Взаимопомощь – первый закон на море, поэтому иностранное судно уже шесть дней вело «Гасконь» за собой на буксире. Пассажиры парохода встретили лейтенанта и его храбрецов ликованием.

– Еще немного терпения, мадам! Завтра или послезавтра мы увидим чаек, а потом – и американский берег, – отвечал Жан, переходя в следующую кабинку.

Элизабет устало вздохнула, но саму усталость она почитала за благо: вечером молодая женщина падала на кровать и моментально засыпала, часто даже не притронувшись к ужину. И спала крепко, без сновидений.

«Нью-Йорк! Такое ощущение, что нас носит по океану уже несколько недель, – думала она. – Хотя от того места, где погиб Ричард, мы действительно далеко. Господи! Страшно подумать, какая участь ему была уготована!»

Ричард, такой сильный, такой красивый, погиб, а его тело оставлено на растерзание морским обитателям… Элизабет часто плакала, вспоминая молодого мужа и его трагический уход. А еще – то, как он смотрел на нее своими янтарными глазами, и его гладкую смуглую кожу, и ласки, и поцелуи…

«Женаты всего две недели! – сказала она себе. – И все же я – мадам Джонсон, и ею останусь. Ричард погиб геройски».

Дверь приоткрылась, и в помещение заглянула Бонни. Она сильно спала с лица, и, как Элизабет, постоянно носила головной платок, из-под которого не выбивалось ни прядки, и широкий защитный фартук.

– У Жана горячка! – объявила она скороговоркой. – Он переутомился! Сколько раз доктор приказывал ему отдохнуть – куда там!

– Не накручивай себя, Бонни. И потом, как можно запретить взрослому человеку помогать тем, кто заболел? На корабле эпидемия.

– А вот это неточно, – возразила подруга. – Вчера у меня был разговор с одной заболевшей дамой. Она, пока не вышла замуж, служила санитаркой в больнице. Так вот, она говорит, что у нас тут не тиф и не дизентерия. В противном случае уже были бы умершие.

– Корабельный врач тоже сомневается, – кивнула Элизабет. – Но, как бы то ни было, на маленькую сестричку Луизона страшно смотреть! Худенькая, почти прозрачная, и все время требует маму. Бедная девочка! Бонни, я минут на пять выйду на палубу, подышу, а ты, если получится, дай травяной настойки их отцу.

Бонни шагнула в сторону, давая ей пройти, и ласково потрепала Элизабет по плечу.

– Ты очень сочувствуешь этому молодому вдовцу, верно? И детям.

– А как иначе? Мсье Моро напоминает мне папу, когда тот остался с маленьким ребенком на руках, – один, в трущобах Бронкса.

Анри Моро, о котором шла речь, похоронил жену за неделю до той даты, на которую они назначили свой отъезд в Гавр. Она умерла от сердечного приступа. Но Анри, несмотря на горе, все же решил иммигрировать, потому что с Америкой были связаны все их мечты о лучшей, счастливой жизни.

– Благодаря им, отцу и детям Моро, я поборола свою печаль, Бонни, – тихо произнесла Элизабет и стала подниматься по лестнице, которая вела на палубу.

После того жуткого шторма всем пассажирам воспрещалось покидать каюты, поэтому Элизабет могла плакать, сколько ее душе было угодно. Есть она отказывалась. Бонни не отходила от нее ни на шаг, но утешить молодую женщину не получалось. Жан регулярно навещал их, но не задерживался – больных среди пассажиров третьего класса было много, и медперсонал нуждался в любой помощи.

– Да, трудно, но должен же кто-то это делать! – повторял он всякий раз. – Самое тяжелое – это выносить ведра с отходами, менять простыни, поить больных кипяченой водой. Капитан отрядил для уборки четверых матросов, и эти парни работают как заведенные: условия в твиндеке – ужасные, о какой гигиене речь? Наверняка из-за этого люди болеют.

Элизабет слушала – и не слышала, закрылась в своем горе. Но однажды утром Бонни тоже вызвалась помогать и вечером рассказала подруге, что увидела в спальном отсеке «для бедных».

– Господи, Лисбет, как их всех жалко! Дети кричат, а одна пожилая дама – та плачет от стыда, потому что у нее диарея… И еще этот бедный вдовец, мсье Моро! Постоянно мается рвотой, и его дети тоже. Мальчику девять, зовут Луизон, а девочке, Агате, – пять. Крошка зовет маму – просто сердце разрывается!

На следующее утро Элизабет встала с кровати. Надела юбку и блузку, достала из чемодана сшитую когда-то Антуаном Дюкеном тряпичную куклу.

Бонни, хоть и удивилась, но радоваться не спешила.

– Зачем ты достала куклу? Хочешь, чтобы я на время дала ее крошке Агате?

– Я хочу сама дать ей куклу! – отвечала Элизабет.

– Тебе не обязательно туда ходить. Мало того что зрелище не из приятных, но ведь можно и заразиться… Трюм если и проветривается, то самую малость.

– Если тебе эта работа по силам, Бонни, то и мне нечего сидеть и жалеть себя. Хочу делать что-то полезное, как вы с дядей Жаном!

Восторга девочки, когда ей вручили куклу, хватило, чтобы оковы печали и уныния спали с сердца Элизабет. Исхудавшая, бледная, с белокурыми кудряшками, Агата снова стала улыбаться.

– Очень давно, когда мне было столько лет, сколько тебе сейчас, эта кукла меня утешала! Ведь моя мама тоже улетела на небо, – шепнула она на ушко девочке. – Я тебе ее дарю! Ее зовут Кати`, как и мою маму.

– О мадам, спасибо! Спасибо!

Элизабет этот момент запомнился надолго – такой искренней была признательность девочки. На нижней койке лежал мальчик постарше, с коротко стриженными волосами, кареглазый. Он тронул молодую женщину за юбку, обращая на себя ее внимание.

– Спасибо, что вы так добры к моей сестре, мадам! Это Агата, с которой вы только что говорили. А на соседней койке – наш папа.

Так Элизабет познакомилась с Луизоном, исхудавшим от постоянных проблем с желудком и недостаточного питания. В тот же вечер она подарила мальчику своего бережно хранимого оловянного солдатика.

– Он станет твоим талисманом! Когда я была совсем маленькая, мне его подарил мальчик твоих лет. Меня тогда оставили одну в спальне старинного замка, и мне было очень страшно. Смотри, он стучит в барабан!

Зачарованно глядя на фигурку, Луизон улыбнулся, и эта детская улыбка оказалась лучшим успокоительным для истерзанного женского сердца.

Стоя на корме, Элизабет жадно вдыхала свежий воздух. Она смотрела на пенный след, оставляемый кораблем на воде, которая сегодня была красивого бирюзового оттенка. Пахнущий йодом ветерок развевал прядки темных волос, выбившихся из-под ее головного платка.

– Мадам Джонсон?

Подошел капитан. Поклонился, приветствуя Элизабет, и она развернулась к нему лицом.

– Могу я вас потревожить, мадам? Это ненадолго.

– Ну конечно! Я решила немного отдохнуть. Только что я спрашивала у матроса, скоро ли мы прибудем в Нью-Йорк. Может, вы знаете больше?

Его ответ был оптимистичным, но очень уклончивым.

– По моим расчетам, мы прибываем в пятницу, 14 июля, то есть с десятидневным опозданием. Слава Богу, в воскресенье мы повстречали рыболовецкое судно и передали с ним послание портовым властям в Нью-Йорке. Все, кто ждал «Гасконь», – родственники пассажиров, друзья – наверняка уже отчаялись!

– Я согласна с вами, капитан. У меня в Нью-Йорке приемные родители, и мы с мужем так радовались, строили столько планов! Первым делом – венчание в церкви, потом – подыскать себе квартиру. Я до сих пор не знакома с отцом Ричарда. Его мать умерла двенадцать лет назад.

– Сочувствую вам, мадам, – любезно отозвался капитан. – Надеюсь, месса по вашему супругу и Борену, которую отслужил наш капеллан, принесла вам хоть какое-то утешение.

– У меня было странное чувство. Как если бы вместо меня на мессе присутствовал другой человек, а я – я была далеко, – призналась Элизабет. – Но я от души вас благодарю, капитан!

– Со своей стороны, мадам, хочу выразить вам свое восхищение и уважение. Самоотверженность, с какой вы заботитесь о больных в твиндеке, – выше всяческих похвал, учитывая, что вы сами в трауре. Мсье Дюкен и его невеста тоже оказывают нам неоценимую помощь, как и другие волонтеры. И я заговорил об этом неслучайно, мадам: у меня хорошие новости!

Элизабет посмотрела на него с любопытством. Пораженный ее красотой (белый платок, под который были убраны волосы, только подчеркивал изящество ее черт), капитан на мгновение потерял нить разговора.

– Корабельный врач наконец пришел к определенным выводам о болезни, свирепствующей среди пассажиров третьего класса. Поначалу я сам поддался панике: мы опасались тифа или дизентерии. Но смертей не было, и симптоматика говорила о другом. У больных не было ни страшной лихорадки с бредом, ни спутанности сознания, что свойственно тифу. Основных симптомов дизентерии – красных отметин на верхней части тела, жутких болей в животе – тоже ни у кого нет.

– В чем же тогда дело?

– Серьезное отравление питьевой водой. Доказать это оказалось несложно. Среди пассажиров второго и первого класса, которых поят из других цистерн, заболевших нет. Доктор настаивает на важности еще одного факта: те, кто ухаживает за больными, в порядке.

– И снова несправедливость, снова всему виной это разделение на богатых и бедных! – вскипела Элизабет. – Капитан, в тот достопамятный вечер, перед штормом, вы порадовались за меня. Я говорю о повышении моего социального статуса… Так вот, позвольте, я вам кое-что объясню!

– Выслушаю вас с огромным удовольствием!

– Моя мать – из очень обеспеченной семьи и выросла в старинном замке. Я прожила там же, в поместье своего деда по материнской линии, последние два с половиной года и ни в чем не знала отказа. У меня была собственная породистая лошадь для верховой езды, прекрасный гардероб, изысканные драгоценности, но я ощущала себя… не в своей тарелке. Уж лучше бы тогда, в детстве, я попала в Нью-Йорк с обоими родителями и мы жили бы счастливо, даже если бы были бедны – что, скорее всего, так бы и было. А теперь я лишилась мужа, и по возвращении к мсье и мадам Вулворт, которые тоже очень богаты, я хочу помогать самым несчастным и обездоленным!

От волнения у нее перехватило горло. И все же в голосе Элизабет прозвучала хрупкая надежда. Перед ней открывался путь благих дел, который поможет ей справиться с горечью утраты и тоской.

– Мадам, я счастлив, что мы снова повстречались во время этого плавания – трагического и сумбурного, да! – но которое лично мне напомнило, что в этом мире по-настоящему важно и ценно. Я обязательно сообщу ответственным лицам, что санитарные условия в твиндеке, с его теснотой, неудовлетворительны. И если в моих силах будет что-то изменить к лучшему, я это сделаю.

Он снова поклонился, на этот раз дольше задержав взгляд на ее лице. Элизабет ответила вежливым кивком. В глубине ее больших голубых глаз мерцала робкая искорка надежды.

Дакота-билдинг, в апартаментах Скарлетт Тернер, в пятницу, 14 июля 1899 года

Мейбл Вулворт принимала свою подругу Скарлетт у себя почти ежедневно. Исключение составляли воскресенья, когда Эдвард настаивал на том, чтобы побыть с супругой наедине. К себе богатейшая наследница пригласила ее всего раз, и то Мейбл не увидела ничего, кроме холла с впечатляющей коллекцией живых растений.

Сегодня утром, не помня себя от радости, миссис Вулворт поднялась на последний этаж. Лифтер, уловив ее настроение, сказал что-то приятное – и был вознагражден щедрыми чаевыми.

– «Гасконь» прибывает, и на ней – наша дочь! Скоро Лисбет будет дома! – сообщила ему Мейбл, сияя от счастья.

Радостное настроение оставалось с ней и в тот миг, когда она позвонила в двустворчатую лакированную дверь квартиры Скарлетт. Открыла очень молодая горничная с собранными в высокий пучок черными волосами.

– Мадам не принимает! – сказала она. Судя по выговору, девушка была из приезжих.

– Я уверена, для меня она сделает исключение! Скажите, что пришла ее подруга Мейбл! По срочному делу.

– Нет, нет! Мадам просила ее не беспокоить, – возразила прислуга.

– Но это ненадолго! Я обязательно должна повидаться с вашей госпожой! – Мейбл расстроилась. – Делайте то, что вам велено: идите и скажите миссис Тернер, что я пришла.

Из глубины квартиры донесся резкий окрик, в котором явно угадывалось раздражение:

– Лоретта, я не принимаю! Выставьте этих самозванцев!

– Это дама по имени Мейбл! – крикнула в ответ горничная.

Грохот бьющегося фаянса, пронзительное мяуканье…

– Проводите ее ко мне!

Непонятно почему, но Мейбл вдруг захотелось уйти. В тоне подруги она уловила недовольство, и это было неприятно. Но любопытство победило: она проследовала за Лореттой в темную комнату в самом начале коридора.

Контраст между светом солнечного летнего утра и царящим в этом помещении мраком взволновал Мейбл. Рядом неожиданно зажегся маленький огонек.

– Сейчас-сейчас, я зажгу свечу! – пояснила Скарлетт. – У меня страшная мигрень, и дневной свет я просто не выношу. Мейбл, что стряслось?

Гостья медлила с ответом – настолько она была поражена необычным декором, который освещало слабое пламя свечки из красного воска. На стенах – картины, изображавшие демонов всех мастей, и сцены пыток с обнаженными, окровавленными человеческими телами. Окна в комнате были затянуты черным. Черной была и лакированная мебель, что делало ее практически неразличимой в темноте.

– Скарлетт, как можно держать в доме такие полотна? Они отвратительны! – возмутилась Мейбл.

– Картины принадлежали мистеру Тернеру, и я их не выброшу. Что привело вас ко мне в столь ранний час?

Скарлетт была в просторном красном дезабилье из атласа, отделанном черным кружевом, с распущенными по плечам очень светлыми волосами. Прежде Мейбл видела подругу только аккуратно причесанной… Она поняла свою ошибку.

– Скарлетт, мне не следовало вас беспокоить! Еще слишком рано для визитов.

– Ну, раз вы уже здесь, расскажите, что случилось?

Тон хозяйки дома смягчился, и она любезно улыбнулась. Мейбл сосредоточилась на пламени свечки, лишь бы не видеть, даже ненароком, ни одну из картин.

– Эдвард звонил! Его известили, что «Гасконь» уже в акватории порта! Я так рада, что решила поделиться с вами. К вечеру Лисбет будет дома! Ваши Таро ошиблись. Еще в понедельник мы узнали, что пароход задерживается из-за серьезной поломки и его ведет на буксире канадское судно. И вот «Гасконь» прибывает!

Радостное возбуждение Мейбл, ее беспрестанные улыбки действовали Скарлетт на нервы. Она поморщилась, а потом заявила сухо:

– Только бы это не обернулось для вас серьезным разочарованием, милая моя Мейбл! Расшифровывать послания Таро непросто, но, уверяю вас, в своих предсказаниях эти карты почти никогда не ошибаются. Заблуждаться может гадальщик, если ему не хватает мастерства… Но я ни в коей мере не хочу омрачать вашу радость!

Мейбл поблагодарила, но уже очень тихо и сбивчиво. Она теперь упрекала себя за эту спонтанную выходку и хотела поскорее уйти из комнаты, помимо прочих «приятностей», еще и пропахшую табаком и ладаном.

– Мы устраиваем маленький праздник по случаю приезда Лисбет. Вы придете, Скарлетт? Эдвард купил отличное шампанское, французское. Я буду очень рада.

– Не думаю, что ваш муж разделяет ваши чувства, Мейбл! Мистер Вулворт старательно меня избегает, а если мы все-таки встречаемся, едва удостаивает кивком.

– Эдвард сердится на вас, это правда. С тех самых пор, как я рассчитала Норму. Подозревает, что вы к этому причастны. Я надеялась, что он не станет возражать – но нет! Наверное, вы были правы: у них действительно была связь.

– Ну конечно! Иначе он бы и не заметил ухода этой девчонки. Если бы не я, вы попали бы в очень унизительную ситуацию! – заявила Скарлетт.

Мейбл снова забормотала слова признательности. Она предпочитала не вспоминать об этой предполагаемой неверности супруга. Ничто не должно омрачать их счастья – Элизабет возвращается!

– Нужно привести себя в порядок, – сказала она, направляясь к двери. – Эдвард заедет за мной в полдень, и мы пообедаем в ресторане, поближе к порту. Сегодня чудесный день, не так ли?

Скарлетт с трудом сдерживала нетерпение. Она взяла Мейбл за локоть и заговорила шепотом:

– Надеюсь, вы меня извините, милая, но, когда у меня мигрень, я часто бываю неприятной. Лоретта вас проводит! И, заверяю вас, мы увидимся, как только мне станет легче! Я познакомлюсь с вашей обожаемой Лисбет чуть позже.

– Да-да, конечно! Поправляйтесь! – отвечала Мейбл. – Я буду рада представить вам всю компанию: и мою дочь, и ее молодого супруга, и Бонни с Жаном Дюкеном, он приходится Лисбет родным дядей. Еще раз простите за вторжение. Хотелось поделиться с вами радостью. Кстати, я не знала, что у вас есть кошка! Никогда ее не видела. Поэтому очень удивилась, когда услышала, как она мяукает.

– Кошка? Мейбл, помилуйте, вы несете околесицу! Я ненавижу кошек.

– Но не приснилось же мне это! Спросите у горничной.

В тот же миг дверь отворилась и на пороге появилась Лоретта в ореоле ослепительного света, падающего из коридора.

– Прошу вас, проводите гостью! – распорядилась Скарлетт, прикрывая глаза ладонью. – Миссис Вулворт утверждает, что слышала, как у нас в доме мяукала кошка. Что вы на это скажете?

– Этого не было, миссис Тернер, заверяю вас.

Девушка, при детальном рассмотрении оказавшаяся очень хорошенькой, развела руками: какие кошки? откуда? Мейбл, которая совершенно растерялась, механически повторила ее жест.

– Неприкаянная душа, и она наверняка рассержена! – предположила тогда Скарлетт Тернер. – Говорю вам, этот дом населен духами, но в этом и состоит его необычайное очарование!

Мейбл кивнула, хотя по спине у нее прошел холодок. Она вздохнула с облегчением, оказавшись наконец в просторном коридоре, на пути к лифту. Ощущение после разговора с подругой у нее было тягостное.

И только теперь она впервые задумалась, а так ли не прав ее супруг в своей нелюбви к экстравагантной миссис Тернер?

«Действительно ли она хорошо ко мне относится? – спросила она себя с грустью. – Сегодня я этого совсем не чувствовала!»

Городок Эгр, в департаменте Шаранта. В доме доктора Леона Фоше, в тот же день

Жюстен перелистнул последнюю страничку книги. Корнелия устроила своего подопечного в тени магнолии, на садовом шезлонге. Рядом, на плетеном столике, разложила все, что могло ему понадобиться: два стакана – с лимонадом и водой, чистый носовой платок и медный колокольчик – чтобы мог ее позвать.

О полном выздоровлении речь пока не шла, и все же Жюстен не стремился покидать эту мирную гавань. На военную службу его совсем не тянуло. Он тихонько прочел вслух название и имя автора:

– «Жизнь», Ги де Мопассан… А я? Какое у меня будущее? Какой будет моя жизнь?

Произведение Мопассана оставило у него мучительное ощущение грусти… Шорох шагов заставил Жюстена оглянуться. В паре шагов от него, освещенная ярким солнцем, стояла Корнелия.

– Жюстен, у вас гостья! Пригласить?

Необъяснимо, но первой, о ком он подумал, была Элизабет. Нет, она просто не может находиться здесь, во Франции…

– Дама назвалась Мариеттой!

– Мариетта? Конечно пригласите! Корнелия, это моя добрая знакомая!

Считаные минуты – и перед ним возникла элегантная и красивая дама, в которой трудно было узнать деревенскую прачку. Нарядное шелковое платье в цветочек, подчеркивающее приятную полноту, белокурые волосы затейливо уложены и убраны под шляпку из тонкой соломки, по последней моде украшенную искусственными фруктами и лентами.

Еще у Мариетты был зонтик в цвет платью. Пока Корнелия бегала за стулом для гостьи, та стояла и только мягко улыбалась. А ошеломленный Жюстен рассматривал ее – и не верил своим глазам.

– Здравствуй, Мариетта! Ты такая красавица! – сказал он наконец и тоже улыбнулся.

– Спасибо!

– Желаете холодного лимонаду, мадам? – спросила сиделка. – А может, чаю с печеньем?

– Спасибо, не нужно.

– В таком случае вернусь-ка я на кухню. Дело к вечеру, а ужин не готов!

Жюстен подождал, пока они с гостьей останутся одни, чтобы поговорить с Мариеттой свободно. Он искренне ей обрадовался.

– Спасибо, что приехала меня навестить, Мариетта! Я часто думал о тебе, беспокоился.

– А я – о тебе, Жюстен! Приезжала в Эгр в ярмарочные дни, прохаживалась мимо докторского дома – меня-то тут никто не знает. И вот слышу: доктор уехал в Руан к жене. Думаю, подходящий момент! Старый кровопийца из замка носа не кажет, это мне Коля рассказал.

Наряд у Мариетты был дорогой, и она старалась, что называется, держать фасон, но лексикон, просторечный выговор и манера насмешничать никуда не делись. Она понизила голос:

– Коля – это брат мужа, я не успела тебе объяснить.

– Мне сказал мой… сказал Ларош!

Жюстен не знал, стоит ли произносить слово «отец», но с некоторых пор оно само собой слетало с губ – и все потому, что доктор Фоше и Корнелия так именовали мсье Лароша все две недели, что он провел на их попечении.

– Хорошо, что ты вообще жив! – сказала Мариетта. – Когда я увидела тебя на земле, с окровавленным животом, почитай мертвого, мне захотелось прикончить этого мерзавца! В тот вечер он меня отмутузил ни за что, ты, наверное, знаешь?

– Да, я слышал, как ты плакала в конюшне. Я потому и пришел. Хотел глянуть, что с тобой, и тут Ларош выстрелил.