Текст книги "Сирота с Манхэттена. Огни Бродвея"

– Ты поплывешь по бескрайнему океану, моя принцесса! – прошептал он. – Храни тебя Господь!

Приятно было вспомнить, как они часами болтали, уединившись на конюшне. Элизабет рассказывала, что принцессой ее называли родители, когда она была совсем маленькой.

– Ты этого заслуживаешь. Для меня ты всегда будешь принцесса, повелительница моего сердца!

От Дюкенов Жюстен прямиком пошел в деревню Гервиль и снял в трактире комнату. Жалованье у солдат-вольнонаемников было маленькое, но ему хватало.

Хорошо выспавшись, он сменил военную форму на рубашку и тиковые штаны – чтобы не привлекать лишнего внимания, пока будет бродить по окрестностям.

К усадьбе Ларошей он подошел вечером, когда стало смеркаться. Заходящее солнце золотило спины лошадей, мирно пасущихся на лугу. Жюстен с первого взгляда узнал гнедую красавицу Перль, прежде принадлежавшую Элизабет. За ней хвостиком бегал маленький жеребенок.

Перед глазами Жюстена радостной вереницей замелькали картинки прошлого – этого утраченного счастья, отчего на душе стало еще горше.

«Как мы скакали вдоль реки, а потом усаживались где-нибудь под ивами… Робко целовались, перемигивались, смеялись! Это были лучшие дни моей жизни, благодаря Элизабет. И это время не вернешь!» – заключил он.

Жюстен уже собрался обратно в трактир, но тут вспомнился их последний разговор с Антуаном. В воскресенье он еще раз сходил на мельницу, и они со стариком, который был дома один, вместе отправились на рыбалку, благо тихих заводей хватало.

– Когда ты уехал, жизнь в замке пошла кувырком, – рассказывал старый мельник. – Моя дорогая подруга Адела скончалась через год, и Элизабет стала встречаться с Ричардом Джонсоном, как будто нарочно, чтобы позлить Лароша. Не знаю, как и почему все устроилось, да только Ларош уступил, и осенью они обручились. А в тот вечер, в апреле, когда они заехали на мельницу попрощаться, внучка была в отчаянии. Она не подавала виду, но я сразу все понял.

Жюстен слушал, задавал вопросы, а потом решил, что впредь постарается о счастливой молодой – и чужой! – жене не думать.

«Вышла за другого? И хорошо! – говорил он себе. – Этот Джонсон ей нравится, он отвезет ее в Нью-Йорк, к Вулвортам, и там у Элизабет будет прекрасная жизнь!»

Антуан Дюкен на прощанье крепко обнял его.

– Помни, мой мальчик, двери моего дома всегда для тебя открыты! Я любил Катрин, и чем лучше тебя узнаю, тем больше убеждаюсь, что вы – брат и сестра. Слава Богу, ты такой же, как моя невестка, – добрый, великодушный и отважный.

– Я и сам не устаю благодарить Господа, мсье Антуан, – отвечал Жюстен, – за то, что уродился не похожим ни на отца, ни на Мадлен, которая называла себя моей матерью. Они оба – изверги.

– Иди по жизни с высоко поднятой головой, дитя мое! И не вспоминай былое, – напутствовал его Антуан. – Удачи!

Пока Жюстен прокручивал эти слова старого мельника в голове, взгляд его темно-карих глаз скользил по башенкам замка. Из его укрытия хорошо просматривался залитый солнцем луг, площадка перед конюшнями и окна просторной кухни.

– Что я вообще тут делаю? И ни души вокруг… Хотя я все равно не осмелюсь ни к кому из нынешней прислуги подойти и поговорить…

Но что-то его удерживало на месте. Галант, жеребец Лароша, дремал в тени деревьев, из чего Жюстен заключил, что владелец усадьбы дома, в стенах старинной крепости.

Еще пара минут тягостных сомнений – и на аллее под чьими-то легкими шагами захрустел гравий. Жюстен осторожности ради присел на корточки. Идущий весело насвистывал, а потом и завел песенку. Женщина с корзинкой в руках… И ее тоненький голос был ему знаком.

– Мариетта!

Имя вырвалось у Жюстена помимо воли. Еще бы, молодая прачка одаривала его своими ласками задолго до приезда Элизабет в Шаранту.

– Кто здесь? – спросила та, замерев на месте.

Он пригляделся к ней через листву. Бывшая возлюбленная ничуть не переменилась. Белокурые волосы по– прежнему убраны под ленту на затылке, розовая блузка выглядит несвежей.

– Мариетта, иди сюда! – позвал он. – Это я, Жюстен!

И показался ей, чтобы не боялась. Ее личико осветилось радостно-удивленной улыбкой.

– Надо же, вернулся! – воскликнула она, подойдя поближе. – А почему прячешься? В щечку поцелуешь?

И она со снисходительным видом подставила ему щеку. Жюстен дружески ее чмокнул, хотя прикосновение к теплой девичьей коже его все-таки взволновало.

– Только теперь без глупостей! Я замужем за Бертраном, помнишь его?

Он похлопал по травке, приглашая ее присесть. Молодая женщина с чинным видом пристроилась с ним рядом.

– А, незабвенный Бертран! Он свое уже отслужил?

– Комиссовали, и, когда отец умер, все досталось ему, моему суженому, – и надел земли, и дом. Конечно, свекровь плешь проедает, но я получила что хотела. Даже сына родила, Альфонса. На Рождество ему стукнет годик.

– Рад за тебя, Мариетта. Ты же теперь не работаешь в замке? Помнишь, сама говорила, что после замужества никого обстирывать не будешь.

– Как же, работаю на мсье Лароша. Мать – та устроилась в другом доме. И Бертран каждому лишнему су рад.

Мариетта замолчала, задумалась. На лбу у нее поблескивали капельки пота – стояла сильная жара. От мускусного запаха ее тела у Жюстена проснулось желание. Он то и дело поглядывал на ее шею и грудь, сколько ее было видно в открытом вороте блузки. После многомесячного воздержания сдерживать телесные порывы было ох как нелегко… Смущенный, Жюстен отломил веточку с куста бирючины.

– Я завтра уезжаю. На поезде в Вуарт. До Сент-Этьена, где расквартирован полк, два дня пути.

– Не представляю, где это, – отозвалась молодая женщина. – Ты насовсем в солдаты?

– Нет, у меня срочная служба. Сент-Этьен – это в департаменте Луара, Мариетта. Недалеко от Лиона.

– И где Леон, я тоже не знаю. Наверно, возле моря, потому что твоя Элизабет говорила, ты подался в моряки. Прошлым летом, перед моей свадьбой…

Трудно было представить, зачем Элизабет понадобилось придумывать эту историю с морской службой. Тем временем Мариетта продолжала:

– Она дала денег на красивое платье, еще подарила браслетик и два золотых луидора.

– Это дело хорошее. Кстати, ты знаешь, что она тоже замужем и сегодня уплывает в Америку?

Как Жюстен ни старался, отчаяние явственно улавливалось в его голосе. Он вздрогнул, когда Мариетта неожиданно обвила руками его шею и жадно поцеловала в губы.

– Ты мне нравился, – призналась молодая женщина, с трудом переводя дух. – Всегда нравился, Жюстен. Если хочешь, чуть позже увидимся!

– А Бертран? А твой малыш? – возразил Жюстен, борясь с пожиравшей его похотью. – Нет, Мариетта, не надо.

Уязвленная, она хотела было встать, но он удержал ее за руку.

– Ты в замок? – спросил Жюстен.

– А куда же еще, глупый? По вторникам хожу стирать рубашки мсье Лароша.

– Тогда у меня к тебе большущая просьба, Мариетта. Можешь раздобыть фотокарточку Элизабет? Для меня это была бы огромная радость. Наверное, я больше никогда ее не увижу. А так будет память…

– Так сам и иди! – возмутилась Мариетта. – Говорят, ты сын хозяина, бери что хочешь.

– Мариетта, ну пожалуйста! У меня свои резоны не попадаться Ларошу на глаза, отец он мне или нет!

Молодая женщина долго смотрела на него, рассерженно вздыхая – как, впрочем, и всегда, когда что-то было не по ней.

– Ну ладно, попробую! Но в гостиную мне хода нет, и хозяин запирает все комнаты на ключ. Если меня застанут шныряющей по дому, крику будет! Я уж не говорю о том… – она осеклась.

– О чем, Мариетта? – моментально вскинулся Жюстен. – Ларош поднял на тебя руку?

Глаза у молодой прачки моментально заблестели, и она смахнула слезинку.

– Старый хрыч! В него будто дьявол вселился! Взял меня силой этой весной, и с тех пор отказать ему я не смею. Этой змеи, новой горничной Алин, видно, ему не хватает. Уложил ее в свою постель, и эта рыжая потаскуха теперь корчит из себя госпожу. В прошлый вторник, представь, приносит мне в стирку свое исподнее! Я разозлилась и как швырну его ей в морду! А хозяин – тот только хохочет.

Ощущая, что начинает ненавидеть Лароша, Жюстен в то же время искренне сочувствовал Мариетте. В деревне ее, конечно, считали легкодоступной еще в те времена, когда они с ней весело проводили время в конюшне. Но, если задуматься, она всего лишь делала, что хотела, а ханжи такого не прощают… Притянул ее к себе, стал утешать:

– Ларош не имеет никакого права тебя принуждать. Не ходи к нему, работай преспокойно на своей ферме. Помогай мужу, заботься о ребенке.

– Если я тебя послушаю, то получу взбучку уже от Бертрана! Не вмешивайся, куда не надо, Жюстен. Я пока что справляюсь. И лишней денежка не бывает!

– Мариетта, мне тебя жаль! Ты мне тоже очень нравилась. Ты была мой лучик солнца, когда приходила утром ко мне в конюшню. И мы, если помнишь, не скучали… Я даже обещал жениться, если ты понесешь.

– Ты хороший парень, я знаю. Все, хватит болтовни, мне пора! Может, и получится стащить для тебя фотокарточку. Поджидай меня сегодня ближе к ночи за конюшнями. Коля´, новый конюх, рано ложится, так что ты с ним не столкнешься. Хоть попрощаемся по-людски…

Она вскочила на ноги, одернула юбку. Жюстен понял, что дальнейшие уговоры бесполезны. И еще больше разозлился.

– Если этот мерзавец и правда мой отец, будь он проклят! – сквозь зубы проговорил он.

Гавр, в тот же день, в тот же час

Ричард, взбешенный и крайне встревоженный, мерил шагами площадку перед сходнями для пассажиров первого класса. И без конца поглядывал во все стороны в надежде, что Элизабет вот-вот появится. Бонни стояла в метре от него, бледная как полотно.

Молодую женщину поджидали не они одни. Матросы на палубе уже начали терять терпение. Жан Дюкен разговаривал с ними, в то же время высматривая племянницу на набережной.

Двигатели парохода ревели в его стальном нутре, из труб вырывался дымок: еще немного, и «Гасконь» снимется с якоря. Прозвучал третий гудок. На палубах было очень шумно: толпящиеся вдоль заграждений пассажиры громко прощались с провожающими, махали платочками. То была настоящая какофония криков, смеха, рыданий.

– Да где же она? – выкрикнул Ричард в отчаянии.

– Понятия не имею, – печально отозвалась Бонни. – Наверное, что-то случилось. Не дай бог, на нашу девочку напали, как когда-то на ее бедного отца. Только б история не повторилась!

– Не болтайте глупости! Вам было велено глаз с нее не спускать! – вскинулся молодой муж. – Вы во всем виноваты!

Американец, чье лицо блестело от пота на неумолимом солнце, нервно взъерошил свои черные волосы. Выслушав Бонни, он уже сбегал к лавке антиквара, однако нашел ее запертой, с опущенными защитными решетками. Узнав, что племянница задерживается, Жан прочесал окрестности, в том числе похожие на лабиринт складские кварталы.

– Мы не можем уехать! – объявил Ричард. – Придется переговорить с капитаном. Заберем багаж и прямиком в жандармерию порта!

Несмотря на жару, он был очень бледен. Во взгляде янтарных глаз ясно читалась тревога.

– Она взялась за старое! Но только на этот раз довела дело до конца! Лисбет утопилась! – бормотал он.

– Ричард, теперь вы говорите глупости.

Но Бонни все же еще больше испугалась и поспешно перекрестилась. Положение и в самом деле складывалось кошмарное. Проклиная себя за то, что отпустила Элизабет одну, она расплакалась – и в тот же самый миг высоко над ними, на палубе, Жан выдохнул с облегчением.

– Я вижу Элизабет! Она бежит к нам! – крикнул он.

Ричард услышал его и повернулся навстречу жене. Та спешила к сходням, прижимая сумочку к груди. Щеки у Элизабет раскраснелись, прическа сильно растрепалась, и ветер играл длинными легкими прядками.

– Лисбет!

Он раскрыл руки ей навстречу, порывисто обнял. Молодая женщина сильно запыхалась и какое-то время не могла говорить.

– Простите, простите меня, пожалуйста! – наконец вымолвила она.

– Скорее! Пароход отчалит, как только мы будем на борту, – крикнула им Бонни, которая теперь всхлипывала от радости.

Элизабет подбежала к сходням и сделала пару шажков, но ноги у нее так дрожали, что Ричарду, у которого голова до сих пор шла кругом, пришлось помочь ей взойти по трапу.

Подоспевший Жан помог племяннице одолеть последние ступеньки, придерживая ее за талию.

– Как же ты нас напугала! – буркнул он. – Я уже думал, пароход поплывет без нас!

– Прости, дядя Жан! Я сейчас все вам объясню. У меня не было выбора.

Ричард снова обнял жену. У него язык не поворачивался ее упрекать. Слава Богу, она тут, и можно упиваться ароматом ее духов, целовать нежные, разгоряченные от беготни щеки… Только теперь он понял, как сильно ее любит, и это было чудесно!

– Мадам Лисбет Джонсон, я вас обожаю! – шепнул он ей на ушко.

Жан повел Бонни в носовую часть громадного судна. Много лет он мечтал увидеть перед собой бескрайний океан с пенными шапками волн.

– Наконец я отплываю в далекие дали с женщиной, которую люблю! Господи, я не устану тебя за это благодарить. Иди, моя нареченная, я тебя обниму!

Бонни от волнения не нашлась с ответом. Она просто стояла и любовалась профилем жениха, поражаясь, как ее мог полюбить такой красавец, к тому же заботливый и ласковый. Замирая от счастья, она прижалась к Жану. Страхи старой девы, какой она еще вчера себя считала, улетучились.

– Я люблю тебя всем сердцем, Жан, – сказала она наконец. – И не боюсь разделить с тобой и жизнь, и твою постель…

– Кокетка! – пошутил он, на самом деле очень довольный. – У нас впереди тысячи ночей, моя хорошая, – там, в Америке!

Она закрыла глаза, чтобы полнее насладиться моментом чистейшего счастья. Отринув бремя страхов и целомудрия, Бонни открыла для себя телесные наслаждения и радость разделенной любви. Это произошло прошлой ночью в комнате Жана, и она до сих пор упивалась этими приятнейшими из переживаний.

В паре метров от них, ближе к носу корабля, обнималась другая пара. Элизабет с Ричардом смотрели, как удаляется набережная Гавра. Пароход, медленно выходивший из порта, сопровождала огромная стая чаек.

– Если б только я могла летать, как птица, я бы не заставила вас так волноваться! – вздохнула Элизабет. – Видит Бог, я никогда не бегала быстрее и так далеко! Это было ужасно. Я слышала гудки парохода и страшно боялась опоздать. Уронила сверток с покупками и даже не остановилась. Наверное, его затоптали, если кто-то не успел подобрать.

– И что было в свертке, дорогая?

– Фарфоровая статуэтка танцовщицы и ножичек из слоновой кости для разрезания бумаги – мои подарки из Франции для ма и па. Купила у антиквара. Кстати, Ричард, я почти все потратила. Но это к лучшему. Это проклятые деньги, вырученные от продажи драгоценностей, которые я прихватила с собой из замка. Без них мне дышится свободнее!

Ричард все никак не мог ею налюбоваться, наслушаться. Стоило Элизабет взмахнуть ресницами – и он просто-таки таял от нежности.

– Ты – исключительная женщина, darling, и прекрасней тебя нет никого на свете! – воскликнул он с чувством. – И теперь ты – моя жена! Уязвимая – и сильная, вспыльчивая – и рассудительная, а еще – загадочная и непредсказуемая.

– Ты забыл упомянуть серьезный недостаток – мою глупость. Ричард, в Париже я несколько недель предавалась отчаянию, и теперь понимаю, что зря. Взять себя в руки, не думать о плохом! И не лить слезы, а думать, анализировать. Только представь! Когда я нашла в башне те обличительные документы, я не стала копать дальше. И только когда увиделась с вдовой Биффар, поняла, как это было глупо с моей стороны.

– Лисбет, я ничего не понимаю!

– Тринадцать лет назад папу заманил в ловушку человек, которого он знал. Иначе он бы просто никуда с ним не пошел. И я уезжаю из Франции, так и не узнав, кто это был! Нужно все рассказать дяде Жану и кое-что ему отдать!

– Хорошо! Пригласим их с Бонни поужинать с нами в каюте. А сейчас их лучше не тревожить, – сказал на это Ричард.

Элизабет прижалась к мужу. Французское побережье превратилось в темную полосу, кое-где щетинящуюся строительными кранами, остроконечными крышами домов.

«Быть может, я еще вернусь, – думала она. – И, если того захочет судьба, даже увижу Жюстена. А может, и нет. Прощай, моя родина! Прощай, Жюстен! Я так тебя любила…»

Гервиль, вечером того же дня

Жюстен много часов бродил по окрестным полям и тропам. Лето только началось, вокруг – зелень и цветы, и от этого зрелища невольно светлело на душе.

Он зашел довольно далеко в северном направлении и освежил лицо и руки в речушке Соваж[12]12
  Дикарка (фр.).


[Закрыть] – притоке Шаранты. Они часто приезжали сюда верхом с Элизабет, которой название речки казалось забавным, и она часто по этому поводу шутила.

Солнце уже клонилось к горизонту, когда молодой солдат подошел наконец к замковому парку. Решив никому не показываться на глаза, он осторожно двинулся по аллее.

«Мариетта наверняка ушла домой еще до сумерек, – рассуждал он. – Я слишком долго бродил, она меня не дождалась».

Держась в густой тени вековых сосен, Жюстен медленно подошел к конюшням. Перль и ее жеребенок гуляли в загоне, их он увидел издалека. Конечно, хотелось позвать кобылу, приласкать, однако он не решился. Но тут Перль встрепенулась, коротко заржала и галопом понеслась ему навстречу.

– Ты уловила мой запах или просто почувствовала, что я рядом! – обрадовался Жюстен, когда лошадь ткнулась бархатистой мордой ему в ладони. – Мы с тобой и остальными лошадками хорошо ладили, помнишь? И с Элизабет тоже.

С тяжелым сердцем юноша погладил Перль по шее и пошел дальше вдоль загородки. Тридцать метров – и он уже был на заднем дворе конюшни. Ориентировался здесь Жюстен с легкостью, потому что все осталось, как было: навозная куча – на старом месте, дверь чуланчика для хранения седел и сбруи выкрашена все той же зеленой краской, старинная каменная поилка – все в тех же коричневых пятнах мха.

Рядом кто-то хрипло кашлянул. Жюстен обернулся и увидел-таки нечто неожиданное: возле открытой двери, ведущей непосредственно в конюшни, стоял Гуго Ларош. Худой, с седеющими волосами и бородой, хозяин замка держал его на мушке охотничьего ружья.

– Проваливай отсюда, бастард! – промямлил Ларош. – Тебя только не хватало!

Судя по стеклянным глазам и заплетающемуся языку, он был пьян. При виде ружья Жюстен замер.

– Глухой? Проваливай из усадьбы или пристрелю, как бешеную собаку, и оставлю гнить в навозе!

– Уже ухожу. А ружье уберите, если не хотите сгнить за решеткой.

– Хорош языком чесать! Умник нашелся!

Ненависть в Жюстене всколыхнулась с такой силой, что стало не до боязни. Он готов был сцепиться с Ларошем здесь и сейчас, даже если это кончится плохо. Но тут из конюшни послышался женский стон, и парень окончательно слетел с катушек – решил, что это наверняка Мариетта.

– Что вы с ней сделали? – крикнул он.

Гуго Ларош скрипнул зубами, прищурился и… нажал на гашетку. Эхо выстрела прокатилось по двору, и снова воцарилась мягкая вечерняя тишина.

На борту парохода «Гасконь», в тот же вечер, в тот же час

Пароход вышел на просторы Атлантики, окрашенные заходящим солнцем в роскошные золото и пурпур. Убаюканная легкой качкой, Элизабет задремала на оттоманке в уголке своей каюты.

– Ты утомилась, дорогая. Отдохни! – сказал ей Ричард. – Мы сегодня ужинаем в компании Бонни и Жана, и ты расскажешь про свои приключения в Гавре.

Молодая женщина моментально провалилась в исцеляющий сон, и счет времени был утерян.

Ее разбудил отголосок выстрела, оглушительно громкий. Элизабет привстала на локте. Сердце стучало, как сумасшедшее. Она испуганно огляделась и пару секунд не могла понять, где находится.

– Ах да! Это наша с Ричардом каюта! Но кто стрелял? Потому что я точно слышала выстрел.

Она испугалась звука собственного голоса – настолько хриплым и низким он ей вдруг показался. Вся дрожа, молодая женщина закрыла глаза, силясь удержать смутное видение.

– Сумерки… Выстрел… кровь и крики! – пробормотала она, тяжело дыша. – Это был сон. Я спала и видела сон. Но кажется, что стреляли совсем близко. И опять этот человек в черном. Снова он! Господи, за что?

Элизабет в ужасе села на софе. Только теперь она вспомнила, что сразу после пробуждения внизу живота у нее больно кольнуло.

– Лисбет?

В каюту вошел Ричард, а следом за ним – Жан с Бонни. С огромным облегчением Элизабет пробежала глазами по знакомым лицам.

– Он не даст мне жить спокойно! – простонала она. – Никогда!

– Кто, Элизабет? – тихо спросил Жан, уже догадываясь, что услышит.

– Человек с черной душой, отец моей матери! Гуго Ларош! Долго еще он будет меня преследовать, приходить в кошмарах. И даже если между нами будет океан, это ничего не изменит.

Ричард помог жене встать, крепко обнял. Мало-помалу Элизабет успокоилась.

– Любимая, ты заблуждаешься! Он больше не может тебя обидеть, – сказал он. – Подумай лучше о нашем будущем, о Мейбл и Эдварде, которые любят тебя, как родную. Скоро мы будем в Нью-Йорке, все вместе, и сумеем тебя защитить, даже от плохих снов.

– Ну конечно, дорогая! – подхватила Бонни.

Элизабет поблагодарила улыбкой, лишенной, впрочем, всякой радости. На сердце у нее было тяжело.