Текст книги "Сирота с Манхэттена. Огни Бродвея"

– Жюстен, почему ты не донес на него жандармам?

– А ты, Мариетта?

– Ба! Как он стрелял, я не видела. Что бы ни сказала, судьи обвинят во вранье, потому что мсье Ларош – он в Гервиле хозяин, ведь и виноградники – его, и замок, и денег куры не клюют!

Жюстен откинулся на спинку шезлонга, прижался головой к полосатой ткани. На мгновение зажмурился, потом открыл глаза.

– Я знаю, он предложил тебе за молчание кругленькую сумму, – сказал он. – И ты молодец, что согласилась. Хотя бы не придется теперь стирать чужое белье. И одета ты элегантно, как горожанка.

– А, эта красота – чтоб съездить к тебе в гости, – отмахнулась Мариетта. – На ферме работа грязная, проще управляться в сабо и грубой юбке. Жюстен, скажи, ты на меня не в обиде?

Было видно, что ее это действительно беспокоит. Взгляды черных глаз Жюстена и орехово-карих – Мариетты, встретились. Потом юноша отвел глаза и… невольно залюбовался округлостью ее грудей, обтянутых тонким шелком.

– Обижаться на тебя невозможно, – сказал он искренне. – Нам есть что вспомнить, Мариетта. Но только мне лучше про это не думать, чтобы в голову не лезли всякие глупости… Ты такая румяная, белокурая, хорошенькая… Повезло твоему Бертрану!

От таких похвал дыхание у молодой женщины ускорилось. Из всех ее кавалеров Жюстен – единственный, кто думал о ее удовольствии и был нежен.

– Рассказала бы я тебе о своем муженьке, будь он неладен! – буркнула она. – Бертран – не чета тебе. Вечером залезет на меня, пару раз дернется – и спать!

– А Ларош? Ты говорила, он взял тебя силой.

– Старый развратник… Отказываешь – он прямо чертенеет! Я его так боюсь, что делаю, что скажет. Только теперь – шиш ему! Ноги моей в замке не будет! Жюстен, ты мне очень нравишься. За тебя мне надо было выходить! Но теперь поздно, у меня малыш, и назад ходу нет.

Это признание растрогало юношу. Он ласково провел пальцем по нежной коже на ее запястье.

– Ни о чем не жалей, Мариетта. Через недельку я уеду и больше не вернусь в Шаранту. Мне нечего предложить женщине. Ни дома, ни заработка! И я не хочу врать, только не тебе: мое сердце навсегда отдано Элизабет. Мы бы не смогли пожениться, потому что родня по крови, но перестать любить ее я не могу!

Мариетта надолго замолчала. Она приехала с тайной надеждой заманить своего давнего возлюбленного в дом и в последний раз предаться любви: стонать под его ласками, ощущать внутри себя и, наконец, испытать оргазм – обнаженной, в его руках. От сладких грез ее отвлекла Корнелия.

– Жюстен, мсье Ларош хочет с вами поговорить! – объявила она. – Я сообщила ему, что у вас гости, и он сказал, что подождет в гостиной.

Жюстен удивился. Они с помещиком не виделись с того самого утра, когда Ларош хлопнул дверью и уехал.

– Ларош? – изумилась Мариетта. – Не выслеживал же он меня! Теперь скажи, что он не дьявол во плоти! Хотели посидеть спокойно – явился!

– Тебе лучше уйти, Мариетта! – сказал юноша. – А завтра, если получится, приезжай еще!

– Нет, завтра у нас сенокос. Если не пойду на луг со всеми, Бертран разозлится и свекровь застыдит, я у нее и так лентяйка!

– Если мадам пожелает, она может подождать со мной на кухне, пока мсье Ларош не уедет, – предложила Корнелия. – Я варю очень вкусный кофе!

Мариетта, конечно, согласилась и, послав Жюстену воздушный поцелуй, посеменила следом за сиделкой. В этом игривом жесте он увидел обещание, и в нем моментально взыграло желание.

Гуго Ларош уехал. В этот раз хлопать дверью не стал: разговор с сыном прошел лучше, чем ожидалось. Он был доволен, он ликовал – так, что даже его изможденное лицо просветлело, разгладилось. Быстро оседлал своего Галанта и сразу за воротами пустил его крупной рысью. Едва ощутив под копытами земляную дорогу, жеребец пошел галопом.

Мариетта сразу же поспешила в сад. Жюстен был на ногах и помахал ей рукой.

– Что этому старому безумцу от тебя надо? – спросила молодая женщина, чуть ли не повисая у него на шее.

– Сейчас расскажу! Только пройдем в дом, Мариетта.

И он увел ее в комнату, которую ему отвел доктор, – скудно обставленную, но удобную. Любопытная Мариетта прошлась вдоль стен, разглядывая гравюры медицинского свойства, сунула нос за ширму, где были туалетные принадлежности, похлопала ладошкой по упругому матрасу.

– Узкая у тебя кровать, – посетовала она.

– Узковата. Зато можно лежа любоваться закатом и как солнце золотит листву магнолии. Кажется, что и она тоже – вся из золота.

– Ты красиво говоришь, Жюстен! Мне нравится!

Вся трепеща в предвкушении, Мариетта его обняла. Этого мужчину ей хотелось до дрожи, до крика. Жюстен наклонился и деликатно поцеловал ее в губы. У него много месяцев не было женщины, и возбудился он моментально.

– Только закрою дверь в коридор, – шепнула Мариетта. – А ты проверь ту, стеклянную, что ведет в сад. И шторы задерни! Твоя сиделка – дама с понятием, мешать не станет.

– Ты уверена?

– Она все про нас поняла! И говорит мне: мол, пойду поглажу белье. У них тут специальная комната есть, на другом конце дома. Жюстен, ты не бойся, я помню про рану!

– Она не болит совсем, зарубцевалась! – шепнул он ей на ушко.

– Помоги, да побыстрее! – попросила Мариетта, поворачиваясь к нему спиной. – Эти городские наряды – ни надеть на скорую руку, ни снять. Там крючочки – расстегивай!

Жюстен постарался на славу – и вот она, желанная полунагота! Под ситцевой полупрозрачной нательной сорочкой угадывались тяжеловатые груди с напрягшимися сосками. Не спешила Мариетта снимать и отделанные кружевом панталоны с застежкой между ног на пуговички. Шляпка и зонтик давно уже валялись на полу.

Жюстен уже мало что соображал, вся энергия его сосредоточилась в одной конкретной части тела. Он обнял Мариетту так, что та застонала, и стал осыпать поцелуями, все более жадными.

– Приляг-ка на постель, – сказала она, отстраняясь и ловя ртом воздух.

Он подчинился, взбудораженный, нетерпеливый. Она развязала шнурок на его полотняных штанах. Открылась небольшая аккуратная повязка на уровне талии.

– Бедный мой! – прошептала Мариетта, касаясь мужского живота губами.

Сноровистая в любовной игре, жадная до удовольствий, она вслед за ним забралась на кровать. Склонилась над Жюстеном, не сводившим с нее своих черных страстных глаз. Он тихо застонал от блаженства, когда она обхватила член рукой и стала ритмично сжимать. А потом оседлала его и замерла в экстазе, полузакрыв глаза.

Не помня себя от возбуждения, молодая женщина качнула бедрами взад-вперед – медленно, сладостно. И закусила губу, чтобы не закричать. Жюстен не отставал: сжимал ей груди, подразнивал соски, подбрасывал ее на себе. Он сдался первым: в паху словно огнем обожгло.

– Ты! Ты! – шептала она, инстинктивно продолжая двигаться.

Наконец Мариетта улеглась с ним рядом, и Жюстен чмокнул ее в лоб, потом – в волосы.

– Не уезжай, – едва слышно попросила она. – С тобой так хорошо!

Жюстен, у которого после полученного удовольствия сердце выпрыгивало из груди, набрал в легкие побольше воздуха и только потом ответил:

– Мы сразу занялись делом, а поговорить есть о чем, Мариетта! Я еще не знаю, уеду или нет. Отец кое-что мне предложил, и, думаю, я соглашусь.

– Называешь Лароша отцом? Это что-то новенькое!

– Какая разница? Ты прекрасно знаешь, какая у меня была в детстве жизнь, уж Мадлен постаралась. Бывало, она меня лупит, а я мечтаю, как вырасту и отомщу… И вот она, моя родная мать, наказана! Мадлен умрет в тюрьме. А у меня есть шанс отыграться!

– Это как?

– Ларош может устроить так, что мне не придется возвращаться в часть, в Сент-Этьен. У него большие связи, и меня демобилизуют раньше срока. Кажется, он раскаивается – ну, из-за меня. Сама подумай: Ларош стареет, и он очень одинок. Хочет, чтобы я помогал ему управлять виноградниками, и не как прислуга – как хозяйский сын. У меня будет своя комната в замке, и он меня усыновит! Меня, у которого и фамилии-то никогда не было!

– Быть Ларошем – подумаешь, велика честь! – осадила его Мариетта. – Жюстен, твой папаша – негодяй каких мало и потаскун. Он чуть тебя не убил!

– Но сразу одумался! Доктор Фоше рассказывал, как все было. Ларош привез меня вечером в фаэтоне, и доктор сразу меня осмотрел. Ларош умолял его меня спасти, твердил, что я – его сын.

– Делай как хочешь, мне-то что! – отрезала молодая женщина, вставая. – А мне пора домой. Только помоги мне с этими треклятыми крючками!

Жюстен застегнул штаны, одернул на себе рубашку. И, помогая Мариетте одеваться, то и дело ее оглаживал.

– Разве ты не этого хотела? – шепнул он, целуя ее сзади в шею. – Я никуда не уеду, и мы можем встречаться. Кто мне запретит выезжать верхом по утрам или вечером, как тебе удобнее.

– Правда? Мы правда будем встречаться? Лучше – в охотничьем домике, что за дальней оградой. Жюстен, ты без пяти минут хозяйский сын, а не загордился… А я-то собиралась порадовать тебя подарком! Теперь ты будешь жить в замке, и он тебе ни к чему. Но все равно держи!

Из полотняной вышитой сумочки Мариетта извлекла фотокарточку. Элизабет стоит на замковом подъемном мосту!

– Она уже была у меня в кармашке фартука в тот вечер, когда старый псих в тебя выстрелил, – пояснила молодая женщина. – И все это время я ее храню.

– Спасибо, Мариетта! Я всегда буду носить эту фотокарточку при себе. Спасибо от всего сердца!

– А твое сердце отдано ей, – с горечью отозвалась Мариетта.

– Не огорчайся, я тебя тоже очень люблю. Мы могли пожениться, но судьба распорядилась иначе.

Он утешил подружку нежным поцелуем. Мариетта подобрала с пола зонтик и соломенную шляпку, с решительным видом выпрямилась и сказала:

– Все это женские глупости, Жюстен! Я рада, что ты не уедешь. Но мне надо торопиться, иначе пропущу дилижанс[20]20
  Многоместная карета для перевозки пассажиров и почты. (Примеч. автора.)


[Закрыть]!

– До свидания, моя прекрасная гостья! Скоро увидимся!

Они улыбнулись друг другу. За окном уже клонилось к холмам солнце.

Жюстен, проводив подружку, присел на край кровати и долго всматривался в фотографию, на которой Элизабет в своем белом, сшитом специально по случаю помолвки платье, кажется, о чем-то замечталась. И не мог налюбоваться – так она была прекрасна, и небесная голубизна ее глаз угадывалась, даже несмотря на оттенки сепии, в которых было выполнено фото. Как будто она снова рядом… Благо общих воспоминаний у них было предостаточно.

Они с Элизабет не пошли дальше поцелуев, легких, как касание птичьего крыла, но каждый раз, когда они осмеливались соприкоснуться губами, Жюстену казалось, что он в раю.

– Будь счастлива, моя прекрасная, невозможная любовь! – прошептал он, целуя этот драгоценный клочок бумаги.

Остров Эллис[21]21
  Расположенный в устье реки Гудзон, с 1 января 1892 года по 12 ноября 1954 был самым крупным пунктом приема иммигрантов в США.


[Закрыть], в тот же день, в два пополудни

Бонни, Элизабет и Жан вышли из иммиграционного бюро Соединенных Штатов, выполнив все необходимые формальности: прошли медосмотр, ответили на все вопросы, задекларировали деньги, какими каждый из них располагал. Оставалось сесть на паром, соединявший остров с нью-йоркским портом.

Капитан судна «Гасконь» их, похоже, поджидал, потому что, едва приметив, стал махать рукой.

– Мсье Дюкен, дамы! Не мог уйти, не попрощавшись. Желаю, чтобы на американской земле вы обрели свое счастье. Хорошо, что чиновники иммиграционного центра не стали вас задерживать.

– Странно, а нас с отцом в свое время высадили не здесь, а в Касл-Клинтон, – заметила Элизабет.

– Вы совершенно правы. В те годы «Шампань» прибывала в Касл-Клинтон, как и другие пароходы. Контролировали приезжих не так строго, было множество нарушений. А последние семь лет прибывающих в Америку принимает этот центр, более современный и располагающий специальными помещениями для пассажиров на карантине. Есть и огромная столовая, и спальни. Некоторых после долгого путешествия, зачастую в стесненных условиях твиндека, отправляют назад, на родину – если у человека сомнительное прошлое или серьезная болезнь.

– Слава Богу, нас это не коснулось! Все, кто болел на борту «Гаскони», поправились. Так что наши усилия не пропали даром! – порадовалась Бонни.

– Каждому мы выдали сертификат официального образца, составленный бортовым врачом, – подтвердил капитан. – Кстати, интересный факт: у острова Эллис есть и другое название – «Остров плача», или «Остров разбитых сердец». Как напоминание о тех, чьи надежды не оправдались, и кому пришлось вернуться в Старый Свет – в Ирландию, Германию, Италию.

– Если честно, я тоже немного заволновался, когда меня стали расспрашивать о наших планах заняться коммерцией, – сказал Жан Дюкен. – Если б не помощь переводчика, меня бы, наверное, тоже отправили обратно во Францию! Но как только я упомянул Эдварда Вулворта, нашу принимающую сторону, все устроилось наилучшим образом.

Элизабет их почти не слушала. Она всматривалась в лица медленно, вереницей проходивших мимо пассажиров третьего класса, которым вот-вот предстояло ступить на землю вожделенного Нового Света. Женщины принарядились как могли. Кто в шляпке, а кто и в простом головном платке, они тащили на себе тюки с постельным бельем, чемоданы, а многие – укутанных в одеяльца младенцев.

Мужчины несли багаж потяжелее, и их взгляды были устремлены на импозантное, похожее на замок здание, где располагались приемный зал, иммиграционная служба, больница и столовая.

«Какая судьба уготована этим несчастным? – задавалась она вопросом. – Они выглядят такими встревоженными, растерянными!»

Наконец она увидела Анри с детьми. Луизон держал сестричку Агату за руку. Девочка все еще была очень бледна и прижимала к груди тряпичную куклу.

– Извините, мне надо на минутку отлучиться! Я скоро! – воскликнула Элизабет и побежала навстречу своим подопечным.

– А вот и мы, мадам! – звонко поприветствовал ее Луизон, лучась улыбкой.

– Пришла поцеловать вас с Агатой на прощанье, – сказала молодая женщина.

Оба получили по поцелую в щеку, и вид у них при этом был чинный, серьезный. Молодой вдовец приподнял шляпу.

– Мы вам очень благодарны, мадам, за все, что вы для нас сделали! – сказал он. – Не знаю, какая судьба нам уготована в Нью-Йорке, особенно теперь, когда с нами нет жены!

– Желаю, мсье Моро, чтобы счастье вам улыбнулось!

К концу путешествия они узнали друг друга лучше. Элизабет рассказала Анри Моро, что муж ее погиб в шторм и как сложилась судьба ее родителей тринадцать лет назад, он ей – о своих планах.

– Нас есть кому приютить на первое время, – пояснил мсье Моро. – Престарелый кузен моей покойной жены управляет прачечной на Бродвее. Дела идут хорошо, он обслуживает театры и гостиницы. Обещал, что даст нам жилье, мне – работу.

Эта перспектива Элизабет успокоила. И все же, прежде чем попрощаться с детьми и их отцом, она поддалась спонтанному порыву:

– Если столкнетесь с трудностями, мсье Моро, приходите, не стесняйтесь! Я живу в Дакота-билдинг, на Манхэттене, в апартаментах Эдварда Вулворта. Это возле Сентрал-парка. Я вам охотно помогу, и мне будет приятно снова повидаться с Луизоном и Агатой! А, Бонни мне машет! Паром скоро отчаливает. Удачи вам и детям!

Молодая женщина вздрогнула, когда почувствовала, что ей в карман жакета что-то положили. Луизон отступил на шаг, когда Элизабет повернулась к нему.

– Я отдаю вам назад оловянного солдатика, мадам! – сказал мальчик своим звонким голосом. – Вы подарили мне еще и юлу, зачем мне две игрушки? И это был ваш талисман, я не могу взять его себе.

– Спасибо тебе, Луизон! Ты очень добрый мальчик. Мы еще увидимся, обещаю!

Бонни звала Элизабет по имени, Жан уже готов был бежать и привести ее силой… Молодая женщина еще раз чмокнула детей в щеку и пошла к своим. На душе у нее было тяжело.

В порту Нью-Йорка, через некоторое время

Мейбл, замирая от волнения, впивалась затянутыми в белое кружево пальцами в руку мужа. Среди сотен женских лиц они высматривали свою Лисбет, которая должна была прибыть на этом вот только что причалившем пароме.

– Эдвард, ты ее видишь? Ты видишь Лисбет? Она наверняка в светлом платье в цветочек, сегодня ведь так жарко! Чего они ждут, почему не спускают сходни?

– Дорогая, не стоит так волноваться! Возможно, она приедет на следующем пароме. Я же говорил, иногда иммигранты проводят на острове Эллис по многу часов. Жана Дюкена могли оставить на ночь, если он не ответил удовлетворительно на вопросы или если он болен.

– Не говори так! Не хочу об этом даже думать! Если придется ждать до завтра, я с ума сойду!

– А, кажется, я вижу Бонни! – радостно воскликнул мистер Вулворт. – Могу, конечно, и ошибаться, но…

– Где она? Скажи, умоляю! – потребовала супруга.

– Видишь ту пожилую даму в фиолетовом платье, с зонтиком? Бонни идет следом за ней! Да, я прав, это точно она!

– Слава тебе, Господи! Я ее вижу! Эдвард, помаши ей!

Вулвортов окружали толпы встречающих. Люди жались поближе к причалу, смеялись, перекликались. А еще – толкали друг друга и торговцев с тележками, нагруженными самыми разными товарами, которые работали тут же, на набережных. Было жарко, в порту пахло жареными во фритюре пирожками, жженым сахаром, потом и женскими духами. Пронзительные крики морских птиц то и дело пробивались через гул голосов и все остальные шумы.

– Лучше бы мы подождали в сторонке! – посетовал негоциант, которому такое оживление было в новинку. – А, наконец-то! Сходни спущены!

Первыми на берег спустилась группа мужчин в кипах – похоже, ортодоксальные евреи. Следом за ними – Бонни под руку с красивым мужчиной в светлом полотняном костюме.

– Эдвард, вот она!

Можно было и не уточнять: они оба смотрели на стройную молодую женщину в длинной темно-серой юбке и очень скромной черной блузке, с собранными в низкий шиньон волосами.

– Лисбет! Господи, это она! Эдвард, как наша девочка переменилась!

Глотая слезы, Мейбл бросилась навстречу своей обожаемой девочке, которую любила, как родную. Бонни и Жан шагнули в сторону, давая ей дорогу. Элизабет увидела, как приемная мать распахивает ей свои объятия, и ее восторженное лицо, и полные слез глаза.

– Ма! Милая моя ма, наконец-то я приехала! – слабым голосом проговорила она, пока Мейбл осыпала ее поцелуями, прижимала к сердцу. – Ма, если б ты только знала! Ричард погиб!

Больше ничего вымолвить Элизабет не смогла. Она просто стояла и упивалась переполнявшей Мейбл бесконечной нежностью, а та тоже плакала, не помня себя от счастья.

Подоспевший Эдвард услышал последние слова молодой женщины. Потрясенный страшной новостью, он обнял своих любимых жену и дочь.

– Едем! – сказал он. – Лисбет, наконец-то ты дома!

7. Чары Дакота-билдинг

Манхэттен, пятница, 14 июля 1899 года, по прошествии часа

Жан Дюкен и Бонни гуляли по Нью-Йорку. Огромный город, чье название всегда навевало на Жана мечтательность, поражал, вызывал почти детское восхищение. Бонни была чрезвычайно горда своей ролью гида. Она указывала жениху на особенности той или иной улицы, объясняла, как лучше ориентироваться в сети прямолинейных улиц.

– Это просто чудо какое-то! Это поразительно! – то и дело повторял Жан. – Даже в Париже я не видел таких высоких зданий! И сколько их еще строится!

По пути они увидели множество строек с сотнями рабочих. Серые глаза Жана сверкали восторгом. С тем же энтузиазмом он любовался и статуей Свободы, освещающей мир, с палубы парома.

При встрече, когда все были представлены друг другу, встал вопрос, как им добраться до Дакота-билдинг. Эдвард Вулворт вынужден был признать, что его автомобиль рассчитан на четверых, так что всех увезти не получится. Устроив на сиденьях Мейбл и Элизабет, негоциант предложил Бонни и Жану сесть в такси, которое наняли для доставки багажа. Но жених с невестой вежливо отказались.

– Мистер Вулворт, мы с удовольствием прогуляемся, – сказала Бонни. – Отвезите домой мадам и Элизабет. В кругу семьи вам будет комфортнее. Дорогу я знаю. Идти далеко, но по дороге всегда можно присесть и отдохнуть!

Мейбл, услышав это, украдкой вздохнула с облегчением. И поблагодарила Бонни улыбкой, полной симпатии.

Они с Жаном шли уже не меньше двух часов. Время от времени Бонни задерживалась перед какой-нибудь витриной. Так, в булочной она купила пончиков, и они съели их на ходу, смеясь и подмигивая друг другу.

Жан улыбался всякий раз, когда они слышали разговоры местных жителей.

– Мне нужно поскорее выучить английский! А наставницей будешь ты, ненаглядная моя невестушка, – заявил он после того, как Бонни перебросилась парой фраз с одной цветочницей.

– А кроме этого, если у нас все-таки будет магазинчик, – еще и азы итальянского и немецкого! – сказала Бонни, радуясь в душе, что они с Жаном так хорошо ладят. – Видишь те высокие деревья? Нам нужно пройти через Сентрал-парк. Это там Элизабет, тогда шестилетняя малышка, спала на скамейке! Но Господь ее уберег, ведь в мире столько негодяев, которые могли ее обидеть. Столько сирот пропадает без вести, а еще скольких принуждают делать всякие пакости…

– Увы, по прошествии десяти лет моя наивная племянница оказалась в лапах Лароша! Обычно я об этом молчу, Бонни, но стоит вспомнить, что Элизабет пережила в апреле, как мне хочется его прикончить! А теперь новое несчастье: она вдова в девятнадцать лет!

Бонни печально кивала. И крепче сжимала локоть жениха, который зачарованно разглядывал фасады высоких домов, раззолоченные заходящим солнцем.

– Скоро мы будем на месте, поэтому вот наш первый урок, – сказала она жизнерадостным тоном, чтобы его отвлечь. – Мы находимся на Манхэттене, это один из пяти районов Нью-Йорка. По-английски район будет «borough»[22]22
  Здесь: единица административного деления города Нью-Йорк.


[Закрыть]. Ты должен научиться хорошо ориентироваться в городе. Итак, пять районов: Манхэттен, Бруклин, Квинс, Бронкс и Статен-Айленд. В Квинсе у меня живет дядя, мы пригласим его на свадьбу.

– А в Бронксе убили Гийома! – вспомнил Жан. – Бедный мой брат! Он приехал сюда с разбитым сердцем, без жены и с шестилетней Элизабет на руках. Ему было не до красот Нью-Йорка! А теперь трагедия повторилась для Элизабет. Она так радовалась, что возвращается сюда с Ричардом! Они планировали венчание в церкви… На причале на нее было жалко смотреть!

– Ты прав, мадам очень расстроилась, когда увидела ее такой – исхудавшей, бледной до синевы, в мрачной одежде.

– Бонни, мне неприятно, когда ты называешь Мейбл Вулворт мадам. Ты больше не ее домоправительница и не служанка моей племянницы!

– Тут ничего не поделаешь. Я никогда, слышишь, никогда не смогу говорить ей ни «Мейбл», ни «миссис Вулворт». Она либо станет надо мной потешаться, либо ей будет некомфортно. Они с мужем – хорошие, порядочные люди, Жан. А Дакота-билдинг, в котором Вулворты живут, – и вовсе сказочный замок! Ты сам увидишь. Там и электричество, и центральное отопление, и четыре лифта, и даже площадка для игры в крикет на крыше. Свою первую ночь в Америке ты проведешь в роскошнейшей из резиденций!

– Такой роскоши я даже представить не могу! – улыбнулся Жан, прогоняя мрачные мысли. – И знаешь, Бонни, мне кажется, что этот огромный город меня принимает! И я слышу, как его сердце стучит у нас под ногами… Только представь: вся моя жизнь прошла в Монтиньяке, на берегу Шаранты. Поездка в Ангулем – уже приключение! А теперь я в Америке. И это только твоя заслуга, Бонни.

Эти слова Жан Дюкен подкрепил поцелуем. Планы на будущее у этого нового гражданина Нью-Йорка были наполеоновские.

Дакота-билдинг, в тот же день, в тот же час

Элизабет разглядывала комнату, в которой, за малым исключением, все осталось таким, каким было в юности, и печально улыбалась. Мейбл, по ее просьбе, только что вышла.

– Хочу принять ванну, ма, милая, а потом немножко отдохну перед ужином, – пояснила она.

Молодая женщина действительно утомилась, но особенно ее тяготили эмоции, связанные с возвращением в Нью-Йорк. По дороге домой она в общих чертах рассказала приемным родителям, как погиб Ричард. И куда охотнее – о том, как они с Бонни, Жаном, корабельным капелланом и другими пассажирами лечили больных в трюме.

– Я делала что-то полезное, была на своем месте! – подчеркнула она. – Теперь я вдова и буду заниматься благотворительностью, заботиться о сиротах!

Застыв посреди комнаты, роскошно оформленной и обставленной, молодая женщина вспомнила это свое заявление. Что ж, исполнить намерение будет непросто, но Элизабет знала, что не отступит.

– В противном случае горе убьет меня, – тихо проговорила она.

Раздеваясь, Элизабет заметила на окнах новые занавески – очень красивые, из расшитого синей нитью тюля, а еще несессер с набором зеркал и расчесок для волос, серебряных, украшенных слоновой костью. То был подарок Вулвортов к ее возвращению. На инкрустированном комоде стоял великолепный букет белых роз. Столько приятных знаков внимания… Но горе Элизабет от этого стало только острее.

– Ричард, я по тебе скучаю! – прошептала она. – Знаю, сегодняшний вечер мы бы все равно провели порознь, но я бы радовалась, что увижу тебя уже завтра!

Муж, как того требовали правила хорошего тона, намеревался провести первые несколько дней по возвращении не в резиденции Вулвортов, а у своего отца.

– Ты хотел, чтобы я как можно полнее насладилась нашей встречей с ма и па! – проговорила она, вспоминая янтарные глаза Ричарда. – А еще – что твой отец будет рад пообщаться с тобой наедине, без своей прелестной невестки. Его прелестная невестка, твоя жена… Хороший мой, спасибо, что так сильно меня любил!

Несмотря на жару, Элизабет зябко поежилась. Распустила волосы, полностью разделась и только потом вошла в ванную комнату. Увидела свое отражение в зеркале, украшенном мозаикой. Вид собственного тела ее расстроил.

– К чему теперь красота? – со вздохом произнесла молодая женщина.

Темно-каштановые, чуть волнистые волосы прикрывали ее восхитительные груди – крепкие, округлые. Элизабет вспомнила свои ощущения, когда муж посасывал ей соски, целовал внизу живота и между ног. Несколько дней нежности и разделенных удовольствий – и с Ричардом она снова обрела радость жизни.

Со слезами на глазах Элизабет включила воду. Шум струи, ударявшейся о мраморную ванну, только усилил нервное напряжение.

– Скольких еще дорогих мне людей я лишусь? – спросила она, ощущая беспросветную тоску. – Папа, мама, Ричард… Кто следующий? Кто? Господи, смилуйся надо мной!

И вдруг ей почудился хрустальный голосок. Это было похоже на религиозные песнопения, но только в мелодичных нотах угадывались слова, вполне достойные небесного хора: «Ты больше не одинока!»

Элизабет испуганно огляделась, хотя была уверена, что это послание прозвучало у нее в голове, а не вовне.

– Кто со мной говорит? – воскликнула она. – Мама? Мамочка, это ты?

Вся дрожа, она снова посмотрелась в овальное зеркало. Над головой – ореол света, который моментально исчез…

– Я схожу с ума от горя! У меня больше нет сил страдать!

Ей вдруг нестерпимо захотелось вернуться туда, в тесное нутро корабельного трюма, и быть с Луизоном и Агатой. Элизабет вскричала сердито:

– Это неправда! Я – одинока, в моей душе – холод, и я больше никогда не буду счастлива! Никогда!

Должно быть, Мейбл слушала под дверью, потому что она тут же постучала.

– Лисбет! Ты в порядке? Ты кричала, но по-французски, и я ничего не поняла. Милая, открой! Ты меня пугаешь!

– Ма, не волнуйся! – отвечала Элизабет по-английски у порога ванной комнаты. – У меня плохо с нервами, и иногда я начинаю жалеть себя вслух. Прости, пожалуйста! Я очень скоро приду к вам в гостиную!

– Хорошо. Помни, мы с тобой и очень тебя любим!

– Я знаю, ма, ничего плохого не произошло.

Но страхи ее приемной матери, несмотря на эти успокаивающие заверения, никуда не делись – даже наоборот. Мейбл в волнении прикусила большой палец – ей вспомнились жуткие пророчества Скарлетт Тернер. Напрасно она пыталась вычеркнуть их из памяти. Прошло много недель, а страшные слова постоянно крутились в голове: «Я предчувствую драмы, слезы… Ваша Лисбет родилась под несчастливой звездой… Норма опутывает вашего мужа своими чарами… Этот дом населен потусторонними существами… Они проявляют себя, они разгневаны!»

– Боже, защити нас! – прошептала Мейбл и перекрестилась, словно ей грозили целые орды демонов.

В тот же миг Джудит, новая прислуга, вышла в коридор. Походка у нее была томная, неспешная. Ее подруге порекомендовала Скарлетт: прекрасно готовит и к тому же дурнушка… И пояснила, что Джудит приходится племянницей ее бывшей служанке. Однако до сих пор ни одно кушанье не было приготовлено как следует, и некрасивой ее Мейбл тоже не назвала бы…

Эдвард Вулворт терпел присутствие Джудит в доме, но был категоричен: есть испытательный срок. Втайне он надеялся как можно скорее от нее избавиться.

– Джудит, что вы хотели? – строго спросила у нее Мейбл.

– Ничего, мадам! Я всего лишь иду в столовую, накрыть стол на три персоны. Притом что вы приказали мне купить шесть порционных котлет из ягненка. И я подумала: раз уж я вас встретила, лучше спрошу. Каждому подавать по две котлеты?

– Джудит, чем вы слушаете? Мистер Вулворт по возвращении из порта сообщил вам, что супруг нашей Лисбет, мистер Джонсон, погиб в море, но ее дядя с невестой Бонни ужинают сегодня с нами!

– Прошу прощения, мадам, но миссис Тернер говорила, что эти люди – ваша будущая прислуга. Значит, поужинают в кухне.

– Почему вы вообще вмешиваетесь не в свое дело? Я сама решаю, где и как принимать гостей!

Мейбл рассердилась, но служанка смотрела на нее все с тем же невозмутимым видом. Она уже жалела, что наняла на работу эту девушку и даже что позволила Скарлетт собой манипулировать.

– За стол сегодня сядут пятеро, запомните это наконец, глупая девчонка! И нужно подготовить две спальни: одну – для мистера Дюкена, вторую – для Бонни, нашей незаменимой Бонни. И поторопитесь! Я проверю, чтобы постели были застелены безукоризненно. Вы предупреждены!

В глазах Джудит мелькнул злой огонек, однако она улыбнулась, демонстрируя готовность услужить.

– Конечно, мадам, все будет сделано наилучшим образом!

– Это в ваших интересах, Джудит! Иначе завтра же я вас уволю!

Элизабет не пролежала в ванне и пяти минут: контакт с водой был ей неприятен. Однако волосы она вымыла, ополоснулась под душем и крепко растерла тело полотенцем.

«Я прыгнула в Сену, чтобы умереть, и это жуткое ощущение – когда тебя утаскивает течением, а потом ты тонешь… – думала она, роясь в чемодане, доставленном в апартаменты лифтером. – Ричард, скорее всего, паниковал так же. Лишь бы ему не было слишком плохо, лишь бы это произошло быстро!»

Молодая женщина надела атласные панталоны и лифчик, затем – легкое платье. Загадочная фраза, услышанная только что в ванной, не давала ей покоя.

– Я все выдумала! – убеждала себя Элизабет шепотом. – Конечно, я уже не одна. Па и ма так меня любят! Гм… Ма? Почему она кричит в коридоре?

В этот момент Мейбл как раз изливала свое раздражение на Джудит в двух шагах от двери дочкиной комнаты. Элизабет беззвучно повернула ключ в замке и приоткрыла левую створку двери. И сразу же наткнулась на взгляд зеленых глаз служанки, стоявшей к ней лицом. Элизабет изумилась, поймав себя на том, что испытывает к незнакомке инстинктивную антипатию. Отступила назад, в комнату, и притворила дверь.