Текст книги "Сирота с Манхэттена. Огни Бродвея"

4. Перст судьбы

Замок Гервиль, вечером во вторник, 27 июня 1899 года

Жюстен все еще был в сознании. Он лежал на мягкой молодой траве, касаясь ее щекой, глаза, затуманенные болью, смотрели на небо, в котором уже поблескивали первые звезды. Он моргнул раз, другой, но странное ощущение – как будто понемногу отрываешься от земли – не проходило.

Последняя мысль его была об Элизабет, которая плывет сейчас далеко-далеко по морю, которого Жюстен никогда не видел. Она рассказывала, какими высокими бывают волны, и что оно – бирюзовое и может бушевать много дней подряд. Внезапно боль ушла, по телу разлилась странная легкость, и он улыбнулся. Рядом закричала женщина, но Жюстен ее уже не слышал.

– Мсье Ларош, что вы наделали?! Господи! Бедный Жюстен! Вы его убили!

Мариетта бросилась к телу, распростертому в десятке шагов от помещика. Одной рукой юноша держался за свой окровавленный живот. В отчаянии она наклонилась и поцеловала Жюстена в лоб.

– Не прикасайся к нему! – потребовал Гуго Ларош.

Он отшвырнул ружье. Звук, отдача от выстрела – все это его моментально отрезвило. На соседнем лугу Галант, его любимый верховой, носился от испуга как безумный.

– Вы его убили! – повторила Мариетта. – И зря, он хороший парень! И ваш сын.

Ларош приблизился на шаг. Всмотрелся в умиротворенное лицо Жюстена. Эта гармоничная линия бровей и губ, этот нос, подбородок… Его сходство с Катрин, дочкой, было очевидным.

– Убийца! Мерзкий убийца! – взвыла Мариетта.

Все еще стоя на коленях, рыдая, она наставила на него указательный палец.

– Умолкни, а то хуже будет! – пригрозил хозяин.

– А что вы мне сделаете? Я и так вся в синяках! Теперь и Бертран заметит, спросит, кто это меня так изукрасил. И что платье порвано!

Молодая прачка вскочила на ноги и стала потихоньку пятиться. На нее было страшно смотреть: растрепанная, с разбитой губой, под правым глазом – синяк. Вырез на блузке широкий, и видно, что вся шея у нее в красных отметинах…

– Все, иду в жандармерию! Вам самое место в тюрьме, рядом с этой ведьмой Мадлен, которая называет себя его матерью!

Взгляд помещика остановился на Мариетте и стал куда более осмысленным. К нему возвращалась ясность восприятия и с ней – воспоминания о недавнем приступе похоти и злости. Мариетта… Он только что избил ее в припадке бешенства, потому что девчонка отказалась исполнять его извращенные капризы. Ларош тряхнул головой, внезапно устрашившись собственной порочности.

– Беги скорее в буфетную и приведи Коля! – распорядился он. – Надо запрячь лошадей в фаэтон, мне нужна помощь. Да поспеши! Жюстен еще дышит, разве не видишь? Отвезем его в Эгр[13]13
  Порядка 8 км отделяет замок от города Эгр, население которого в те времена составляло примерно 1000 человек. (Примеч. автора.)


[Закрыть], я знаю тамошнего доктора!

– Нет, никуда я не пойду! – возразила прачка. – Знаю я вас! Стоит отвернуться, как вы всадите ему пулю в лоб, и с концами!

– Боишься – забери с собой ружье. Беги, Мариетта!

Похоже, у хозяина подгибались ноги. Ларош был так же бледен, как и его жертва. Мариетта обошла его, подобрала с земли оружие и стрелой понеслась к просторному двору, в который выходили окна кухни и буфетной. Ей навстречу выбежал мужчина.

– А, это ты, Коля! – прерывающимся от волнения голосом сказала она. – Случилась беда! Беги скорее, хозяин там, за конюшнями!

– Проклятье! Это он так тебя отходил? – ужаснулся ее внешнему виду конюх. – Старый Леандр проговорился – ну, что ты недавно кричала там, на конюшне. Если не расскажешь Бертрану, я сам расскажу!

– Сейчас не до пустых разговоров, Коля! Бежим!

И он послушался. Мариетта была женой его брата, и это она замолвила словечко, чтобы его взяли в замок на работу.

Фаэтон, запряженный парой резвых породистых лошадей, несся по дороге на Эгр. Тряска привела Жюстена в чувство, и с этого момента каждое содрогание экипажа отзывалось в его теле мучительной болью. Он зашевелился, застонал.

– Потерпи, уже скоро! Мы едем к доктору. И не шевелись, только сделаешь себе хуже.

Жюстен, несмотря на состояние полузабытья, этот голос узнал.

– Вы? Это вы?

Как это вообще возможно? Ларош ведь только что кричал на него, прогонял, а потом выстрелил в упор! Еще Жюстен с изумлением понял, что тот держит его голову у себя на коленях!

– Я не дам тебе умереть! – проговорил помещик. – Так что держись. Ты потерял много крови, но Коля думает, что все-таки выкарабкаешься.

Смысл сказанного дошел до Жюстена не сразу. В голове закрутились разрозненные слова: «умереть», «много крови», «Коля»… Перед глазами встала Мариетта, пухленькая и белокурая. Кажется, это от нее он слышал имя нового конюха…

– Где Мариетта? – едва слышно спросил он.

– У себя дома, где ж ей быть. А ты не перетруждайся, помолчи. Береги силы!

Голос у Лароша был холодный, но не злой. Так он обычно разговаривал с лошадью, когда та упрямилась. Жюстен ответить не смог – снова провалился в забытье, не успев ощутить робкое, поглаживающее прикосновение пальцев к своей щеке.

А еще через десять минут фаэтон уже катился по мощенной камнем улице Тралефур. Лошади встали перед красивым особняком. Еще не совсем стемнело, и из сада приятно пахло цветущим жасмином.

Хмурый Коля спрыгнул с облучка. Объясняться по поводу драматического инцидента с ним никто и не подумал, а он и не спрашивал.

– Слева от входной двери – цепочка от звонка! Иди позвони, да убедись, что тебя услышали! – крикнул ему Гуго Ларош.

– Уже иду, хозяин!

Доктор Леон Фоше появился на пороге, в руке он держал фонарь. При виде своего давнего друга он поспешно сбежал по ступенькам и открыл ажурную калитку.

– Добрый вечер, Гуго! Что-то случилось?

– Трагическая случайность! Вот, решил сразу к тебе, а не в больницу, в Ангулем, – боялся, что не довезу.

Испуганный непривычной ажитацией Лароша, доктор полез в карету. Осмотрел кровавую рану на животе у Жюстена, выругался сквозь зубы.

– Стреляная рана, так? – спросил он. – Надо перенести его в мой кабинет, со всеми возможными предосторожностями! Врать не буду, Гуго, шансов у парня почти нет. Тем более что я не хирург.

– Прошу, спаси его! Я видел тебя в деле, в войну, когда ты оперировал солдат![14]14
  Здесь – авторская отсылка к франко-прусскому военному конфликту 1870–1871 гг. (Примеч. автора.)


[Закрыть] Леон, ты просто обязан мне помочь, потому что это мой сын!

Ошарашенный доктор присмотрелся к едва дышащему пареньку. Коля тоже слышал признание помещика, но верить не спешил. А Гуго Ларош дрожащим голосом повторил:

– Спаси его! Это мой сын.

На борту парохода «Гасконь», в тот же вечер, в тот же час

Ричард распорядился, чтобы ужин на четверых подали в каюту. Он сомневался, что Элизабет захочет ужинать в обществе других пассажиров первого класса. Он поклялся оберегать ее от любых треволнений, а одно упоминание о человеке с черной душой, Гуго Лароше, – он прекрасно это видел – взволновало ее до крайности.

Деда Элизабет он ненавидел и считал своим долгом помочь ей все забыть, поставить на прошлом крест.

– Для нас для всех начинается новая жизнь, но особенно это касается вас, Жан! – сказал он, наливая ему вина. – Выпьем за Жана Дюкена, будущего гражданина Соединенных Штатов!

– Ваша правда, Ричард. Я и помыслить не мог, что однажды поплыву через Атлантику. Думал, умру старым холостяком – и вот нашел идеальную супругу!

– Не вгоняй меня в краску, Жан! – сказала на это Бонни.

Элизабет улыбалась, так приятно ей было смотреть на их с Жаном счастливые лица. Ричард ей заговорщически подмигнул.

Всем им не терпелось узнать, что произошло в гаврском порту, Элизабет это прекрасно понимала.

– Дядюшка Жан, я узнала что-то очень важное про папу, – начала она, чтобы удовлетворить законное любопытство своих нетерпеливых слушателей.

– Сегодня? В порту? – удивился Жан.

– Звучит невероятно, но случай привел меня в правильное место. Я говорю «случай», но, скорее, это был перст судьбы.

Молодая женщина ненадолго умолкла, сомневаясь, стоит ли упоминать ощущение незримого присутствия рядом матери, Катрин.

– А может, это мамочка направляла меня, как тогда, в замке! – все-таки сказала она. – И не надо делать такое лицо, Ричард! Если будущее приходит ко мне в снах, приятных или кошмарных, значит, нет ничего невозможного. Там, на причале, мне показалось, что я вижу маму, и в тот же миг я поняла, что просто обязана зайти в ту антикварную лавку! Так нужно, и все! И сейчас, дядя Жан, ты поймешь почему.

Она открыла свою гобеленовую, украшенную вышивкой дамскую сумочку с медной защелкой, извлекла золотые карманные часы и протянула дяде.

– Дедушка Туан подарил эти часы моему отцу с пожеланием, чтобы они принесли ему в Америке удачу. Теперь они твои, потому что ты тоже, как твой брат Гийом когда-то, уезжаешь навсегда.

Жан, онемев от изумления, смотрел на бесценные часы. Не сразу он решился открыть крышку с выгравированными с обратной стороны инициалами.

– Господи, никаких сомнений! Это точно отцовские часы. Узнаю чеканку вокруг циферблата! Их купила мама, потратив часть денег из своего приданого. Ее родители были торговцы, побогаче, чем Дюкены. То, что часы нашлись, – уже маленькое чудо!

– В лавке антиквара, в куче настоящего хлама! – уточнила Элизабет. – Конечно, я спросила у хозяина, откуда у него часы.

– Ты упоминала об этих часах утром, я помню! – заметила Бонни. – Божий промысел, не иначе!

Элизабет в красках, потому что сохранять спокойствие ей удавалось не всегда, описала, что было дальше. И закончила своим поспешным бегством из дома вдовы Биффар.

– Бедная женщина! – вздохнула она. – Она словно сошла со страниц романа Виктора Гюго «Отверженные»! Я прочла его в мое первое лето в замке, по совету бабушки.

Жан был взволнован, но думал о своем. Рассказ племянницы разбередил в нем горечь потери.

– Нужно было и мне тогда ехать с Гийомом! – воскликнул он наконец, бледнея от сдерживаемого гнева. – Ничего бы этого не случилось. Вдвоем мы бы не дали себя в обиду ни гаврским бандитам, ни нью-йоркским!

Он протянул часы Элизабет, и она с удивлением отдернула руку.

– Храни их пока у себя! В трюме полно парней, которые не внушают мне доверия. Не хватало, чтобы их опять украли.

– Мудрое решение, – согласился Ричард. – Лисбет, если я правильно понял, на причале к твоему отцу подошел кто-то, кого он хорошо знал?

– Да! И как только я это услышала, мне все стало ясно. На самом деле папа не пошел проверить, доставлен ли с поезда наш багаж. Его позвал кто-то знакомый, про кого он и подумать не мог дурного и оказался в ловушке. И теперь, уже задним умом, я понимаю, что папа в силу своего характера не оставил бы нас с мамой одних в этой толчее перед самым отплытием.

Бонни проголодалась, а потому слушала и понемножку ела. Меню пассажирам первого класса предлагалось роскошное.

– Элизабет, а кто мог быть этим человеком? У тебя есть догадки? – спросила она, уже успев попробовать заливную рыбу, поданную на ломтиках поджаренного хлеба.

– Тут и думать нечего! Конечно Ларош! – сердито сказал Жан. – Поехал за вами следом в Гавр!

– Нет, дядя Жан, он не стал бы так рисковать.

– Значит, нанял какого-нибудь головореза в Париже! В столицу Ларош точно мог поехать, – предложил свою версию Ричард.

– Думаю, это кто-то из замковой прислуги, – сказала Элизабет. – Конечно, не старик Леандр… Венсан, конюх! Когда мне было шесть, он уже служил у Ларошей в замке. Венсан, которого Мадлен будто бы убила незадолго до моего возвращения во Францию!

И снова молодая женщина пожалела, что столько времени потратила зря в Париже. И добавила запальчиво:

– И сбежать из Шаранты я тоже поторопилась! Мадлен сейчас в бордоской тюрьме, и мы запросто могли пожить какое-то время в Ангулеме, чтобы я могла съездить туда и обо всем ее расспросить. Они с Венсаном были любовники, он наверняка ей много рассказывал.

– Лисбет, и что бы от этого поменялось? – со вздохом произнес ее муж. – Дэни Биффар погиб при крушении «Бургундии», этот Венсан убит. В отношении них справедливость восторжествовала.

– Но остаются еще какой-то Морис – мадам Биффар назвала его «здоровяк Морис» – и рыжий Деде! – возразила Элизабет. – Если бы я вовремя их разыскала, может, узнала бы что-то еще. Но, увы, времени на расспросы у меня было очень мало!

Жан стукнул бокалом о стол. Сейчас и он разделял сожаление племянницы:

– Твоя правда, Элизабет. Встреть я сегодня этих мерзавцев, я бы дух из них вышиб! Скорее всего, они до сих пор живут в припортовых трущобах. Но теперь ничего не поделаешь.

– К сожалению, Жан, это так, – вздохнула Бонни. – И незачем расстраиваться!

– Я согласна с Бонни – незачем, – кивнула Элизабет. – Виноватый в этом деле один, и мы все знаем, кто это. И он наверняка уже уничтожил все улики. Пусть его накажет Господь…

Она выпила немного белого игристого вина, а в левой руке сжала крестильный медальон матери, который считала своим талисманом.

– Оставим позади наши огорчения и неприязнь, – мягко сказал Ричард. – Лисбет, любимая, я знаю, тебе много пришлось выстрадать, но твои родители желали тебе счастья. Поэтому прошу, оставь на время поиски правды и ответов, которые облегчения не принесут. Это касается и вас, Жан!

– Отлично сказано! – подхватила Бонни. – Элизабет, мы посреди океана, и тут никто тебя не обидит!

Молодая женщина разгладила невидимую складочку на юбке. Ей все еще было очень тревожно. Что ж, придется делать вид, что все хорошо, – притворяться, ни на мгновение не забывая о предостережении свыше. Что, если не предостережение, этот сон, в котором она увидела себя раненой? Удар ножом? Выстрел? Если б знать!

И пока она, сидя за столом, безмятежно улыбалась близким, в голове неотвязно крутилось: «Кто умирает? Кто?»

В доме доктора Фоше. Городок Эгр, что в департаменте Шаранта, среда, 28 июня 1899 года

Гуго Ларош провел эту ночь на раскладной кровати, которую по его просьбе установили тут же, в рабочем кабинете доктора Фоше. А пробудившись, невольно ужаснулся содеянному. Неужели он столько всего натворил? Ощущение было, будто смотришь со стороны на чьи-то чужие безумства… Расстроенный, он потер глаза и сел на край своего узкого ложа.

– Как он? – спросил Ларош у врача, который склонился над Жюстеном. – Жив или?…

– Цепляется за жизнь, – отвечал доктор Фоше. – Ничего обещать не могу, но операцию парень пережил. И это уже достижение. Сейчас он под действием опия, я дал большую дозу.

Ларош встал – взъерошенный, осунувшийся, под глазами темные круги. Рубашка на нем измялась, штаны были сплошь в пятнах крови.

– Нечасто я видел тебя в таком состоянии, Гуго! – обернулся к нему друг. – Даже в тот день, когда ты сообщил о смерти дочери. Хотелось бы получить кое-какие пояснения!

– Разумеется, я как раз собирался это сделать. Мы здесь одни? Где жена?

– С приходом тепла Беатрис уезжает на виллу, в Руайан. Странно, что ты спрашиваешь… Пока ее нет, мы постоянно собираемся у меня, чтобы поиграть в бридж.

– Да-да, конечно. Хорошо, что ее нет дома.

С этими словами Ларош подошел к смотровому столу, на котором лежал Жюстен. Послушал, как тот тихонько дышит, всмотрелся в бледное до желтизны лицо. Давно забытое волнение овладело Гуго Ларошем. Вспомнилось, как Катрин, еще совсем крошка, упала и поранилась и как он ходил смотреть, как она спит… Он вздрогнул всем телом.

– Надеюсь, он поправится, – проговорил помещик бесцветным голосом.

– Остается уповать на милость Господню, Гуго! Идем в кухню, я сварю нам кофе. Беатрис увезла с собой прислугу. Но это не страшно, на четверть часа можно оставить парня одного.

Ларош только кивнул. Он думал про Коля, которого отправил в Гревиль с приказом держать язык за зубами и к обеду вернуться в Эгр верхом и привести с собой оседланного Галанта.

– Мариетта пристанет с расспросами. Что мне ей говорить? – спросил Коля. – Невестка ведь…

– Скажешь, что Жюстен в хороших руках.

Пока друг Леон заливал кипяток в белый фарфоровый кофейник, Ларош вспомнил и про Мариетту. Перед отъездом он отвел молодую прачку в сторонку – сказать, чтобы тоже попусту не болтала. Та пообещала молчать, но – за кругленькую сумму.

– И в замок ваш, мсье, я больше ни ногой! Если обманете с деньгами, все расскажу жандармам. А если Жюстен умрет, заплатите вдвое против условленного!

Внезапно Лароша прошиб холодный пот: что, если эта девчонка проговорится? Ему конец!

– Ты как себя чувствуешь? – спросил Фоше, который уже какое-то время наблюдал за другом. – Может, виноградной водки? Разумеется, из твоих винокурен.

– Охотно! – тихо ответил помещик, присаживаясь к столу.

Доктор последовал его примеру. Сквозь пар, поднимавшийся от чашки с кофе, он испытующе смотрел на гостя.

– Я весь внимание, Гуго! Ну, откуда взялся этот юноша? Мы с тобой вместе учились в лицее, вместе сражались с пруссаками, но про сына, которому теперь уже двадцать лет, я слышу впервые. Полагаю, прижит на стороне.

– Все просто, Леон. Одно время я по глупости связался с одной из служанок. Это было трудное для нас с Аделой время: у нее снова случился выкидыш. Об этом я могу не рассказывать, ты в курсе. Кроме Катрин, других детей у нас не было. А она как раз бегала на свидания к Гийому Дюкену, за которого потом вышла замуж. Я тогда запил, каюсь.

– Вот оно что… – покивал доктор. – А не о Мадлен ли ты говоришь?

– Увы, о ней! Беременность она скрыла и под каким-то предлогом, не помню, на время уехала. Я, честно говоря, вздохнул с облегчением. И вот недавно узнаю, что, когда ее сыну исполнилось два года, она тайком привезла его в замок, где мальчик и рос. По его словам, Мадлен держала его на чердаке, колотила и чуть ли не морила голодом.

– Что? Вы с Аделой не подозревали, что на чердаке живет ребенок?

– Нет. Уже в подростковом возрасте мальчишку снова отправили пожить к родне, но ненадолго: Мадлен предложила мне взять конюхом паренька, якобы своего племянника, и я согласился. И, надо сказать, я был им доволен, даже больше. Парень оказался старательным, хорошо ладил с лошадьми, а для этого нужно особое чутье. Что еще сказать? Я был к нему добр, не чурался его общества. А потом случилось горе, и завертелось… Когда погибла Катрин, Мадлен решила предъявить мне сына, нового наследника усадьбы. Да только планы ее расстроились: Жюстен узнал правду и сбежал.

Леон Фоше нервно постукивал пальцами по столу. Вид у него был озабоченный.

– Гуго, я, как и все, читаю газеты. Мадлен Кинтар чуть больше года тому назад осудили за убийство любовника, Венсана, который долго служил у тебя конюхом. А еще она пыталась отравить твою жену. Как большой поклонник Золя, могу сказать, что в цикле романов «Ругон-Маккары» он выдвигает занятную теорию о наследственности, одновременно шокирующую и интересную. Этот юноша, Жюстен, может оказаться таким же злонамеренным и опасным, как его мать.

– Это не тот случай, Леон. Жюстен очень похож на мою дочь, мою крошку Катрин.

– Гуго, что конкретно произошло? – не отступал друг.

– Трагическая случайность! – отмахнулся Ларош. – Я был на заднем дворе, заряжал ружье. Старик Леандр сказал, что вокруг загона для жеребят бродит больная лисица, возможно, что и бешеная. И тут заржал мой Галант. Смотрю – в траве мелькнуло рыжее. Я прицелился, нажал на гашетку… Не понимаю, откуда он взялся, этот Жюстен! И попал под пулю! Приехал со мной повидаться, бедняга. Господи, если он умрет, никогда себе этого не прощу! Леон, кроме него, у меня теперь никого нет! Ты же знаешь, Элизабет, внучка, разбила мне сердце, когда вышла замуж за американца и уехала с ним в Нью-Йорк. Я уже рассказывал тебе все это в мае, когда мы встретились на ярмарке!

Ответное молчание врача было для Лароша мучительным. Леон Фоше старательно отводил глаза, а потом и вовсе уставился на свою чашку. Тогда Ларош залпом выпил водку, к которой до сих пор не прикасался.

– Почему ты молчишь? – не выдержал он. – Почему?

– Я не привык говорить, не подумав. Гуго, если все было так, как ты рассказываешь, то тебе действительно очень не повезло. Это касается и вчерашних событий, и прошлого вообще. Ты много пережил и никогда не опускал рук. Но и я не хочу становиться сообщником в покушении на убийство! Ты признаешься, что злоупотреблял спиртным, и вчера ты был пьян, это ощущалось по запаху изо рта. Значит, при виде сына Мадлен ты вполне мог впасть в бешенство. И не надо так на меня смотреть! Надеюсь, Жюстен, если выживет, подтвердит твою версию событий.

Побелевший от ярости Ларош так сжал пальцами пустую чарку, что едва ее не раздавил.

– Как смеешь ты меня подозревать? – вскричал он. – Я считал, мы друзья!

– Друг не обязательно слеп и глух, Гуго.

В этих словах доктора чувствовалась угроза. Но к Ларошу уже вернулось обычное его самообладание, и он с улыбкой пожал Фоше руку.

– Ты, конечно, прав, Леон! Знай, я высоко ценю твою принципиальность, причем во всех вопросах. Но, может, вернемся к бедному Жюстену?

– Мне нужно отлучиться: утренний обход пациентов. Пока меня не будет, побудь с парнем. Если очнется, в чем я очень сомневаюсь, дашь ему воды, – сказал доктор. – А когда вернусь, перенесем его в другую комнату, потому что больные будут приходить и кабинет должен быть свободным.

– Спасибо тебе за все, что ты делаешь! – сказал Ларош. – Но разве ты не боишься, что я его прикончу? Ты же только что практически обвинил меня в покушении на его жизнь!

Тон был ироничным, провокационным. Фоше пожал плечами:

– Ты не повез бы его ко мне, если бы хотел избавиться от парня. Оставил бы его истекать кровью на заднем дворе, и дело в шляпе! Я же никогда не видел тебя таким расстроенным, из чего следует, что это действительно была трагическая случайность.

Казалось, Жюстен, прикрытый белой простыней, спит последним сном – так он был недвижим и бледен. Гуго Ларош присел рядом и прислушался к его дыханию, натужному, но, вопреки всему, регулярному.

– Пожалуйста, живи! – шепотом, как мантру, повторял он.

Ларош по натуре был человеком деятельным. Он не привык сидеть сложа руки, а избыток энергии выплескивал в бешеной скачке по окрестностям либо в долгих прогулках по виноградникам, а случалось, и криками, и активной жестикуляцией. И пить по вечерам он стал с единственной целью – забыть и забыться.

Но этим утром память предъявила ему все то, о чем он предпочел бы не вспоминать. Ларошу хотелось кричать от стыда. Все перемешалось у него в голове: испуганное лицо дочки, которую он донимал своими неуместными ласками; или это все-таки Элизабет, и ее голубые глаза сверкают ненавистью, когда она бьется в его объятиях?

– Господи, что я наделал! – ужасаясь, прошептал он.

О той гнусности, какой Элизабет подверглась на чердаке в башне, ему до поры до времени удавалось не думать. Зато он помнил свою ярость, жестокосердие, нечестивую жажду обладания. Это был его способ получать удовольствие. А жертве… Жертве полагалось ненавидеть и трепетать. В его памяти четко запечатлелось личико юной Жермен, когда он ее насиловал. Он смотрел на нее не отрываясь, чтобы сполна насытиться ее болью и страхом.

Внезапно он сам удивился, как это небеса не покарали его сообразно всем этим злодействам. А может, все еще впереди и за все придется ответить, если Жюстен не выживет?

На борту парохода «Гасконь», в субботу, 1 июля 1899 года

В салоне для официальных приемов оркестр играл вальс. Элизабет танцевала с мужем, и за ними восторженным взглядом следил капитан судна. С начала плавания молодая чета уже второй раз ужинала за его столиком.

– Ты очаровала нашего капитана, – шепнул Ричард на ушко супруге. – Глаз с тебя не сводит!

– Странно, ведь я – единственная здесь не в вечернем туалете.

– Ты и в этом платье красавица, Лисбет. Но обнаженная, в одном лишь сапфировом колье, будешь совершенно неотразима! Сегодня же вечером проверим!

– Ричард, ну что за глупости! – с лукавой улыбкой отозвалась она.

– Слава Богу, ты снова весела и беззаботна. Смею надеяться, в этом есть и моя заслуга. Денно и нощно я стараюсь, чтобы ты была счастлива…

– И у тебя это прекрасно получается! Ты – заботливейший из мужей.

Отличная танцовщица, Элизабет отдалась музыке и ласковым рукам мужа. Она уже привыкла спать с ним в одной постели, чувствовать его рядом. Оказывается, так приятно проснуться и прильнуть к Ричарду… Чем он часто пользовался, чтобы утолить желание, вовлекая ее в нежную любовную схватку.

Молодая женщина не могла не заметить, скольких усилий ему стоит оставаться деликатным, предупредительным – лишь бы не пробудить в ней травмирующие воспоминания. И все же, к своему сожалению, столь ярких удовольствий, как в первые их интимные встречи, Элизабет уже не испытывала.

В танце она была чудо как хороша: широкая атласная юбка красиво струится, роскошные волосы, подхваченные у висков двумя гребешками, распущены…

Когда музыка смолкла, Элизабет вздохнула с сожалением. Они с Ричардом вернулись за столик, но тут оркестр заиграл снова и капитан поспешно встал.

– Мадам, позвольте пригласить вас на вальс! «На прекрасном голубом Дунае» – кажется, так он называется, – и капитан галантно поклонился. – Разумеется, с позволения вашего супруга…

– Супруг не против, – улыбнулся Ричард. – Самое время выпить дижестив, тем более что ужин был прекрасный.

Элизабет приняла приглашение благосклонно. Она ожидала чего-то подобного: как мужчина смотрит на нее при каждой встрече, невозможно было не заметить.

«Откуда такой интерес?» – каждый раз думала она.

На танцплощадке, обустроенной между столиками, в свете многочисленных хрустальных светильников танцевали они с капитаном и еще одна пара.

– Не верится, что мы на корабле, посреди океана, а не в чьей-то роскошной гостиной, – сказала она своему кавалеру.

– Пока все складывается самым благоприятным образом, и, если погода не испортится, в среду мы – в Нью-Йорке. Будем надеяться на лучшее, но шторм вполне возможен.

– Если б только нам повезло! – прошептала Элизабет. – Сама я, слава Богу, не страдаю от морской болезни, в отличие от подруги Бонни. Ей плохо, даже если на море штиль.

– Это не первое ваше плаванье, мадам? Я не решился задать вам этот вопрос за столом ни сегодня, ни позавчера вечером.

– Но вам очень хотелось меня об этом спросить! – с уверенностью сказала Элизабет. – Не удивляйтесь, у меня отличная интуиция.

– Бесспорно, мадам. Дело в том, что у меня такое чувство, будто я вас знаю… пардон, что мы уже виделись прежде, на пароходе «Шампань». Вы были совсем еще юной. Красивая девочка с каштановыми волосами и ярко-голубыми глазами стоит на палубе и смотрит, как танцует дрессированный медведь… Это было мое первое плаванье в должности капитана судна. И мы прошли через ужасный шторм.

С этого момента Элизабет танцевала механически, уже не слыша музыки.

– Капитан, у вас прекрасная память! – тихо промолвила она. – Да, это была я. И шторм, о котором вы упомянули, забрал жизни моей матери и ребенка, которого она носила под сердцем. Они покоятся на дне океана.

– Ну конечно, я был уверен, что это вы! Простите, что пробудил в вас печальные воспоминания. Но на это у меня есть серьезная причина. По моему мнению, в то время условия проживания для пассажиров третьего класса были ужасны, и я до сих пор помню, как после похорон вашей матушки вы стояли на палубе – живое воплощение всех горестей мира. Я вам искренне сопереживал. И все эти годы часто вспоминал о вас. Тем приятнее было убедиться, что судьба к вам благосклонна – у вас прекрасный муж, и путешествуете вы в кругу людей обеспеченных!

– Прошу меня простить! Я больше не могу танцевать! – воскликнула молодая женщина.

Они остановились посреди танцевальной площадки, что само по себе было странно. Однако Ричард не последовал примеру многих ревнивцев и остался сидеть.

– Мсье, мой социальный статус действительно повысился, – сказала Элизабет. – Но ценой еще одной трагедии: моего отца убили в трущобах Бронкса, и я осталась сиротой. Но не стану же я пересказывать вам историю своей жизни?

– Разумеется, я не вправе ожидать ничего подобного, – смутился капитан.

– Могу я узнать цель нашей беседы?

– Все просто: позавчера я проверял бортовой журнал, и оказалось, что одна каюта во втором классе свободна: зарезервировавшие ее пассажиры не явились. И я решил предложить ее вашему дяде Жану Дюкену и его невесте, вашей подруге Бонни. Кроватей в этой каюте две.

– Правда? Это очень любезно с вашей стороны!

– Оба раза, когда я имел удовольствие ужинать с вами за одним столиком, вы сокрушались, что им приходится обретаться в твиндеке, – до такой степени, что почти лишились аппетита. Если мое предложение будет принято, ваши близкие оставшиеся дни проведут с куда большим комфортом.

Предложение капитана обрадовало Элизабет. Поблагодарив его улыбкой, она все же уточнила:

– Дядя Жан – человек гордый и упрямый. Третьим классом он путешествует намеренно – в память о брате, моем отце. Он откажется, но для Бонни это хорошая новость, и я могу поблагодарить вас от ее имени. А, к нам идет Ричард, и вид у него встревоженный! Пожалуйста, сами объясните ему, о чем мы говорили.

Элизабет с капитаном обменялись улыбками. Ричарда это почему-то разозлило настолько, что он толкнул проходившего мимо стюарда с подносом, уставленным бокалами с шампанским. Он схватил один бокал и залпом его осушил. И в тот же миг огромная масса парохода содрогнулась. За столиками замолчали, и музыку оркестра перекрыл нарастающий шум дождя и свист ветра.

– Это шторм! Проклятье! – воскликнул капитан. – Мне пора на пост. Ничего не бойтесь, мадам!

Поклонившись Элизабет, он стремительно удалился. Ричард обнял жену, которая испуганно посматривала в сторону застекленного этажного коридора. По стеклам уже струилась вода.

– Идем, любимая! В каюте нам будет спокойнее, – решил Ричард. – Судя по всему, это гроза, и она скоро кончится. И ветер… Кажется, моряки называют его шквальным!

Он обнял жену за талию и увлек за собой. Элизабет умоляюще посмотрела на супруга:

– Ричард, умоляю, разыщи Бонни! Если шторм надолго, со мной ей будет намного спокойнее! А дядя пусть поступает, как хочет. Он и так поступил, как последний эгоист, когда заставил будущую жену, с ее морской болезнью, путешествовать в грязном трюме!

– Хорошо-хорошо, уже иду! Ты же знаешь, я ни в чем не могу тебе отказать.

– Спасибо, любовь моя!

И обрадованная Элизабет прильнула к мужу.

– Когда ты так говоришь, Лисбет, я готов достать для тебя луну с неба!

Какое-то время они целовались на фоне громовых раскатов и яростных завываний ветра. Качка усилилась, и было слышно, как волны разбиваются о бока корабля.

– А ты скорее иди в каюту! – сказал жене Ричард. – И осторожнее, пол ходит под ногами. Постарайся не упасть!

– Еще один поцелуй! – шепнула она, вставая на цыпочки.

Их губы снова встретились, и Элизабет крепко обняла мужа. А когда с сожалением от него отстранилась, сказала:

– Вернись поскорее, прошу!

Нью-Йорк, Сентрал-парк, в тот же день

Мейбл Вулворт посмотрела на изящные серебряные часики-браслет, которые Эдвард подарил ей на день рождения. Они были очень красивые, швейцарского производства, и очень ей нравились.