Текст книги "Волчья мельница"

Глава 2. Пастушья мельница

Клер проснулась на рассвете. Осторожно отодвинула голову Бертий, покоившуюся у нее на плече, встала. Первым делом – открыть окно, распахнуть ставни. Пейзаж был так красив, что девушка невольно улыбнулась. Снег шел всю ночь, и теперь ее родная долина нарядилась в белое. Высокие утесы по-прежнему подставляли свои серые бока робкому солнцу, пробивавшемуся сквозь тучи. Сверкали тронутые инеем ветви деревьев и высокие травы.

«Какое это было бы счастливое утро, если бы Моиз не умер!» – подумала Клер.

Тут она вспомнила про волчонка, оставленного на попечение свиньи Гертруды, и немного повеселела. И стала торопливо одеваться.

«Пойду и прямо сейчас попрошу у папы разрешения взять коляску! Он наверняка встал».

По лестнице она спустилась на цыпочках. Колен Руа, сидевший за столом с кружкой кофе, удивленно поднял на нее глаза.

– Я думал, ты сегодня полежишь подольше, моя Клеретт!

– Нет, пап. Я плохо спала, а еще хочу кое о чем с тобой поговорить.

Девушка отметила отсутствие матери. Что ж, это к лучшему! Она погладила отца по руке.

– Так хорошо, когда мы можем поболтать вдвоем!

– Мама отдыхает, – пояснил бумажных дел мастер.

Клер отрезала себе хлеба, намазала его маслом. Не зная, как обосновать поездку к Базилю в воскресное утро, она решила немножко солгать.

– Папа, можно я позавтракаю и сразу запрягу лошадь? Столько снега выпало, так красиво! Хочу заехать к Базилю, завезти ему бутылку бузинового сиропа. Он сильно кашляет. Мы успеем вернуться, забрать вас с мамой, и все вместе поедем в церковь.

Взгляды отца и дочки встретились. Клер первой опустила глаза.

– Пожалуйста, пап, – прошептала она. – Зимой мне трудновато толкать тележку. Да и кузина, боюсь, замерзнет.

– Надеюсь, сосед не забивает тебе голову своими анархистскими бреднями? Я уважаю Дрюжона, но то, что он говорит, не всегда годится для ушей юных девушек, – сказал Колен. – Делай как хочешь, Клер. Крошка Бертий, у нее так мало развлечений! Но домой не возвращайтесь, поезжайте прямиком к церкви. Мы с Ортанс пойдем пешком. Это наша единственная прогулка за неделю. Но так уж повелось. Снег ли, дождь – а работа сама себя не сделает.

Поблагодарив отца поцелуем, Клер побежала в конюшню.

– Рокетта, сегодня у нас прогулка, разомнешь ноги! – воскликнула она, входя в денник, где стояла черная кобыла.

Девушка сбегала за сбруей. Запрягать лошадь она умела, это было одно из ее любимейших занятий. И вдруг взгляд ее упал на то место, где обычно спал Моиз. Круглая выемка в сене, похожая на гнездо.

«Нельзя плакать!» – сказала она себе, вздыхая.

Что не помешало ей в очередной раз мысленно обругать последними словами Фредерика Жиро.

* * *

Часом позже, кутаясь в накидку с капюшоном, Бертий устроилась на сиденье коляски. Клер подняла откидной верх, чтобы уберечь кузину от ветра. Рокетта фыркала, взбудораженная видом снега.

– Кажется, лошадь нервничает, – встревожилась увечная.

– Скоро угомонится! – отозвалась Клер. – Не бойся, моя принцесса! С Рокеттой я всегда управлюсь.

Девушки улыбнулись друг другу. Ни та, ни другая не заметили Ортанс Руа, которая как раз отдернула занавеску в своей спальне. В руке у хозяйки мельницы были четки. Она молилась. Этой ночью Ортанс снова испытала пугающе яркое наслаждение, но, быть может, ей будет даровано дитя? Перед Богом и всеми святыми она поклялась отказаться от искушений плоти, если долгожданная беременность наступит. Так терзала себя эта тридцатишестилетняя женщина, слишком набожная, а потому не смевшая насладиться своим счастьем.

– Н-но! – крикнула Клер, тряхнув вожжами.

Лошадь сразу пошла крупной рысью. Из-под копыт летели снежные комья, теплое дыхание моментально превращалось в облачка пара. Бертий то и дело радостно взвизгивала. Когда они ехали вот так вот быстро, ей казалось, что она обычная здоровая девушка со здоровыми ногами. Жаль, длилась иллюзия недолго. Она рассеялась, стоило им подъехать к дому Базиля Дрюжона. Тот услышал стук копыт и скрип колес и вышел встречать гостей.

– Доброе утро! – крикнула ему Клер. – А вот и мы! Как дела у нашего…

Она умолкла на полуслове. Базиль был сам на себя не похож. Казалось, он постарел на десяток лет. Клер соскочила на землю и побежала к нему.

– Базиль, что случилось? Ты плакал?

Ни на мгновение она не заподозрила, что беда приключилась с волчонком. Бывший учитель не из тех, кто стал бы оплакивать животное. А такого горестного выражения на лице старого друга ей видеть еще не доводилось. Несколько оробев, Клер спросила намного тише:

– У тебя неприятности?

Базиль покачал головой, обнял ее за плечи.

– Марианна Жиро умерла этой ночью. Мне рассказал отец Жак, он как раз возвращался из поместья. Он не успел ни соборовать ее, ни причастить – несчастная уже была мертва. Больное сердце… Эх, никчемная моя жизнь!

Бертий перекрестилась. Хотя они говорили тихо, она все слышала. Что касается Клер, то она не знала ни что сделать, ни что сказать. И вообще, почему кончина мадам Жиро так глубоко огорчила Базиля?

С живостью, столь свойственной юным, она озвучила свое недоумение:

– Ты ведь едва ее знал, Базиль! Мама говорила, что мадам Жиро добра и великодушна, но стоит ли так расстраиваться?

Мужчина еще больше сгорбился, поник головой. Ему, по натуре человеку открытому и честному, хотелось выложить правду – свою правду! – но, связанный давним обещанием, он промолчал.

– Сейчас ссажу твою кузину с коляски, и вы проведаете волчонка. Не сердись на меня, моя хорошая. Мне сегодня не до разговоров.

Клер с Базилем усадили юную калеку в крепкое плетеное кресло, традиционно используемое для этих целей. В сарайчике девушек ожидало приятное зрелище. Пристроившись между двумя поросятами, которым его присутствие совершенно не мешало, волчонок пил молоко. Свинья, прикрыв глаза, довольно похрюкивала.

– Только посмотрите на это! – буркнул Базиль. – Мир, обещанный в Библии! Львы, пасущиеся с телятами, овцы и волки! Чудная картина.

– Можно подержать его на руках? – попросила Клер. – Хочу, чтобы он меня узнавал. Ничему хорошему он от поросят не научится.

Бертий засмеялась, но тут же смущенно прикрыла рот рукой. Если Базиль расстроен, то и веселиться при нем нехорошо. Он это заметил.

– Смейся, моя красавица! Нет ничего приятнее женского смеха.

Казалось, еще чуть-чуть – и Базиль заплачет. Теряясь в догадках, Клер открыла загородку и вошла. О том, чтобы не измазать ботинки, она не думала – прошла прямиком к волчонку и взяла его.

– Ой! Он лизнул меня в нос! Бертий, ты видела? Мне не терпится забрать его на мельницу. Пусть мама сердится, ругается, но он будет жить с нами. И лучше пса не будет во всей долине! Мой Моиз был таким!

Она принесла волчонка кузине, и та почесала ему спинку.

– Смотри, у него половина головы белая! Совсем как у Моиза!

Занятые волчонком, Клер и Бертий не заметили, что Базиль ушел. Он вернулся в дом, подбросил в очаг поленце. Отделанный потемневшим деревом каминный кожух располагался как раз на уровне его лба, и Базиль стукнулся о него разок, другой, третий… Физическая боль немного привела его в чувство. «Марианна, любимая! Почему я не увез тебя подальше от этой скотины Жиро?» – простонал он.

Клер, которая как раз вошла, тихонько тронула его за плечо. Базиль с растерянным видом оглянулся. Лицо у его юной подруги было серьезное, взгляд проникал в самую душу.

– Ты любил Марианну Жиро, да? – шепотом проговорила девушка. – И теперь горюешь…

– Не твое дело! – сухо ответил мужчина. – Я не обязан перед тобой оправдываться.

Никогда еще Базиль не был с Клер так резок. От неожиданности она отшатнулась.

– Извини, я хотела помочь. Ты ведь утешал меня вчера вечером…

– Это совсем не одно и то же, моя крошка. Ты плакала из-за смерти собаки, а я… Клер, прошу, оставь меня в покое! И кузину ты бросила! Сидит там одна-одинешенька в своем кресле!

Клер выскочила на улицу. Со вчерашнего дня ее привычная, такая безмятежная жизнь рушилась на глазах. Юноша, за которого она мечтала выйти замуж, застрелил ее собаку, а давний приятель Базиль обращается с ней, как с пятилетним ребенком, не способным ни выслушать, ни посочувствовать! В слезах она прибежала к Бертий.

– Нам лучше уехать, – сказала она кузине. – Я сама отнесу тебя к коляске.

Клер положила волчонка обратно на соломенную подстилку. Он сразу побежал к свинье, улегся и стал сосать.

– Забирайся мне на спину, Бертий! Базиль сердится, что мы его побеспокоили.

Девушки привыкли обходиться без посторонней помощи, поэтому вскоре обе уже сидели в коляске. До Пюимуайена ехать было недалеко, да и месса начнется еще нескоро. Но Клер все равно пустила лошадь галопом. Рокетта послушно побежала по дороге, рассекая хвостом морозный воздух. Базиль в окно наблюдал за их отъездом, больше напоминавшим бегство. Он уже упрекал себя за грубость.

«Ничего, Клер меня простит! У нее доброе сердце…»

Бывший школьный учитель чувствовал себя совершенно разбитым. Он тяжело опустился в кресло, в двух шагах от жарко натопленного камина. Из правого кармана пиджака он достал конверт, переданный ему отцом Жаком, который, как и положено кюре, был человеком сострадательным.

– Вот, Базиль, это тебе, – сказал он. – Мадам Жиро наказала своей камеристке передать мне конверт, уточнив, что предназначается он мсье Дрюжону.

Священник знал, в чем дело, вне всяких сомнений… Базиль вскрыл конверт, развернул лист бумаги, тихонько хрустнувший в его руках. Набрав в грудь побольше воздуха, начал читать:

Дорогой мой Базиль!

Ты получишь это послание, если я умру раньше мужа. Знай, что и у меня было несколько лет счастья в этом мире. Период помолвки, когда я еще не знала, что некоторые мужчины жестоки, потом – благословенное время, когда я растила сыновей. Пока они были маленькие, в них я находила утешение от многих тайных страданий.

Позднее у меня появился ты, и я помню каждую счастливую минуту, проведенную вместе. Наши чтения, наши дискуссии, твоя бесценная нежность! До конца жизни я буду жалеть, что не осмелилась последовать за тобой, когда ты меня об этом просил. Тогда не случилась бы трагедия, участниками который мы стали, была в том наша вина или нет.

Я исповедалась отцу Жаку. Как и ты, отныне он обречен хранить ужасную тайну, которая нестерпимо меня мучит. Живя с Эдуаром, я сотни раз искупила свой грех. Умоляю, не предавай меня, никогда! Не хочу, чтобы сыновья узнали правду. Такова моя последняя воля. Я буду любить тебя вечно, даже в аду, если врата рая останутся предо мной закрыты.

Твоя Марианна

Мужчина не глядя смял письмо, поцеловал и бросил в огонь. Листок, изготовленный мастерами Пастушьей мельницы, скрутился в пламени и еще какое-то время издавал потрескивания и свист, как агонизирующий зверь.

* * *

Два дня спустя Эдуар Жиро, одетый как на охоту, в гетрах из тонкой кожи и бархатной куртке с меховым воротником, присутствовал на похоронах супруги. Он даже надел белый шелковый шейный платок. Со скучающим видом сидел он между сыновьями (Бертран спешно приехал из Бордо), не считая нужным хотя бы изобразить печаль. Фредерик, по левую руку от него, смотрел в пол. Накануне он напился, а утром еще добавил.

К чему теперь вспоминать, как мать играла с ним в детстве, как помогала спускаться на велосипеде с крутых склонов… Впоследствии в родительском доме стали чаще кричать, и Марианна превратилась в слабую здоровьем женщину, которая почти не выходила из спальни и беспрерывно что-то читала. Он редко к ней наведывался, потому что в ее комнате ощущал себя глупым увальнем, который только и знает, что курит, сквернословит и пачкает ковер. Теперь, когда мать умерла, он чувствовал себя виноватым. Признаться же в истинных своих чувствах он мог только Бертрану.

– Когда я пришел домой после облавы, отец сказал, что мама умерла. Я поднялся к ней, и она показалась мне такой маленькой, такой хрупкой… Я не смог ее поцеловать. Не хватило духу! У нее было перекошенное лицо. Я просто сбежал!

Бертран смотрел, как плачет старший брат, чьих вспышек гнева и грубостей он привык опасаться. За годы, проведенные им в ангулемском пансионе, они утратили родственные узы, связывавшие их в детстве. Фредерик завел друзей по своему вкусу, отказавшись общаться с родным братом, которого считал заучкой.

Церковь Пюимуайена, где собрались жители городка, соседи и родственники семейства Жиро, освещали сотни свечей – маленькая прихоть отца Жака, чьей щедрой покровительницей многие годы была Марианна. Кюре выглядел подавленным, что интриговало некоторых прихожан. Хрупкая мадам Винье, супруга мэра, играла на фисгармонии. Две женщины шумно расплакались. Марианна Жиро выросла в этих краях, и детьми, в жаркие летние дни, они вместе бегали на реку. Жители долины любили ее и нередко жалели. Многие говорили себе, что теперь некому сдерживать бесчинства ее супруга.

– Покончим с этим побыстрее! – пробормотал Эдуар Жиро.

Бертран нахмурился. Поведение отца он находил возмутительным и с ужасом думал о том, что в Шаранте ему предстоит задержаться. Как минимум до пятницы, о чем он очень сожалел. Взгляд его невольно задержался на девичьем лице, таком бледном, что оно, казалось, светилось. С удивлением он узнал Бертий, немощную племянницу Колена Руа.

«Как она переменилась с прошлого лета!» – подумал Бертран.

Рядом с Бертий склонилась над своим молитвенником Клер. Обе – юны, обе – прекрасны, но каждая по-своему. В окружении угрюмых и одетых преимущественно в темное прихожан они, как весенние первоцветы, радовали глаз. Внезапно Бертран встрепенулся. Отец упоминал фамилию Руа сегодня утром в разговоре, пока служащие похоронного бюро прибивали крышку гроба. Но что именно он сказал?

«Если этот болван Фредерик не хочет в жены Клер Руа, с окончанием траура я сам на ней женюсь! Лакомый кусочек, а не девчонка, да еще мельница в придачу. Я буду последним кретином, если ее упущу!»

Фредерик еще спал, и что он об этом думает, осталось тайной. Теперь Бертран убеждал себя, что такой гнусности случиться просто не может. Колен Руа любит дочку и никогда не согласится на столь неравный брак.

«Получается, Фредерик – меньшее зло, – продолжал он рассуждать. – Но отец! Об этом даже думать противно!»

Ни на секунду он не вообразил достойным претендентом себя. Клер – красавица, но Бертран был помолвлен с девушкой из буржуазного бордоского семейства, и еще до будущего лета они планировали пожениться. Разумеется, изредка приезжая в гости к семье, он перебрасывался с девушками парой слов при встрече, тем паче что они были веселыми, с приятными манерами. А по рассказам матушки – еще и благонравными, начитанными.

Марианну Жиро похоронили в семейном склепе. Снег, укрывший могилы и кресты на них, сообщал кладбищу некоторое поэтическое очарование. Длинным потоком шли соболезнующие. Отец Жак дрожал под меховой пелериной, но вовсе не от холода. От гнева. В конце похорон энергичным голосом он восхвалил добродетели усопшей под ироничным, почти презрительным взглядом Эдуара Жиро. Это противоборство между ними длилось много лет. Богатый землевладелец против нищего кюре – в сельской местности так часто бывает. Хам, ведомый исключительно своими страстями и пороками, – и священник, давший обет целомудрия и молчания…

Выйдя из церкви, Клер держалась в сторонке от прихожан. Она попросила двух рабочих с отцовской мельницы помочь ей перенести кузину в экипаж. Теперь же она высматривала в толпе Базиля Дрюжона.

– Он либо не пришел, либо загримировался! – шепнула она Бертий. – Но я уверена, что угадала: он ее любил!

Бертий нахмурилась, вздохнула. Уверившись, что обречена на одиночество, девушка иногда давала волю своей досаде.

– Клер, пожалуйста, не говори так! Когда кто-то молодой влюбляется, я это понимаю, но Базиль стар! И мадам Жиро давно утратила свою красоту…

– Ты злая, Бертий, – отвечала Клер. – Но с чего бы ему так горевать, если это не любовь? Я думала, Базиль придет.

Опершись о колесо экипажа, она окинула разочарованным взглядом окрестности. Все белое и словно застыло от холода… Над колокольней, хрипло покрикивая, кружат вороны.

– Бертран Жиро долго на меня смотрел, – тихо проговорила Бертий. – Он мне нравится, и если бы… если бы я могла…

У Бертий комок встал в горле, и она умолкла. Клер удивилась.

– Бертран? Мне он кажется блеклым. Фигурой и ростом он тоже не вышел. Но впечатление он производит приятное, это правда.

– Ты, конечно, предпочла бы Фредерика, – иронично отвечала Бертий. – Со временем он станет похожим на своего отца, а вот Бертран похож на мать. У него такие же рыжие, кудрявые волосы.

Клер, с обиженным лицом, запрыгнула в коляску, поправила перчатки.

– Ни Фредерик, ни Бертран! – заявила она. – Пусть братья Жиро достанутся кому-то другому. Тот, кого я полюблю, будет сильным, великодушным, верным… А пока главное – согреться и перекусить. Я продрогла до костей!

От толпы отделились супруги Руа. Клер помахала родителям, чтоб поторопились. Бертий прижалась к кузине.

– В тот день, когда ты выйдешь замуж, Клер, я останусь совсем одна.

– Нет, моя принцесса! – отвечала Клер. – Я никогда тебя не брошу.

К своему обещанию Клер прибавила нежную улыбку. И впервые за все это время подумала, что солгала Бертий. Будущий муж, которого ей еще предстоит повстречать, может не согласиться жить с немощной родственницей под одной крышей.

Она как раз об этом размышляла, когда подошла мать. Вид у нее был рассерженный.

– Клер, ты не подошла к отцу и братьям Жиро с соболезнованиями. Бертий это простительно, тебе – нет. Ступай!

Бумажных дел мастер хотел было возразить, но передумал. Обычно он старался не спорить с женой.

– Папа! – взмолилась Клер. – Неужели это обязательно?

– Пожалуйста, сделай, как просит мама, – тихо сказал Колен. – Это ненадолго.

Выбора у Клер не оставалось. Она выскочила из экипажа и быстрым шагом направилась к кладбищенским воротам. Родители смотрели ей вслед, но как же разнились их мысли!

«Как она грациозна и какой сильный характер! – говорил себе Колен. – Ортанс ее совсем не любит, раз хочет выдать за такого, как Фредерик…»

«Ей нужен строгий муж, – думала его жена. – Иначе быть беде. Клер вполне может нас опозорить…»

– Примите мои искренние соболезнования, мсье! – взволнованно проговорила девушка, оказавшись лицом к лицу с Эдуаром Жиро.

Она протянула ему миниатюрную ручку в серой бархатной перчатке. Грузный мужчина, выше ее сантиметров на тридцать, наклонился, жадно причмокнул губами:

– Спасибо, милая Клер!

Эдуар Жиро сжал девушке пальчики, буквально раздевая ее глазами. Она поспешно отстранилась, чтобы поздороваться с его сыновьями. Фредерик посмотрел на нее равнодушно, а вот Бертран встретил дружеской улыбкой, легонько поклонился в знак признательности. Клер поспешила улизнуть, но ощущение, что она соприкоснулась с опасностью, и немалой, осталось.

На обратном пути она решила, что нужно обязательно наведаться к Базилю. Отец, который то и дело подстегивал лошадь, не обрадовался, когда она попросила остановиться.

– Я приду пешком, папочка. К обеду – обязательно! Я очень беспокоюсь за Базиля. Что, если он слег?

Переубеждать ее было бесполезно. Не помогли ни сердитые гримасы матери, ни грустные взгляды Бертий. Минута – и экипаж скрылся за поворотом. Клер бесшумно вошла во двор. Она перечитала бездну романтических историй и теперь дала волю воображению. Ну конечно, ее взрослый друг отчаялся и готов на любую крайность! К примеру, может покончить с собой, чтобы последовать за любовью всей своей жизни на тот свет. Клер не удержалась, чтобы не заглянуть в сарай. Но ее ждал плохой сюрприз: свинья пропала со всем своим потомством.

– А мой волчонок? – прошептала она. – Где он?

Когда она открыла дверь в дом, та даже не скрипнула. Базиль, в коричневом драповом костюме и в шляпе, стоял в большой комнате, к ней спиной. Огонь в очаге не горел. На столе высился большой кожаный саквояж.

– Базиль! – тихо позвала девушка, трогая его за руку. – Базиль, что ты делаешь?

Он посмотрел на нее с нежностью.

– А, это ты, моя крошка! Я уезжаю. Такие дела… Если еще час пробуду в этой треклятой долине – свихнусь. Ничего рассказать я не могу, дал обещание, но и молчать слишком тяжело. Проще уехать. Думаю, кто-нибудь из друзей меня приютит. Главное – отсюда подальше!

Клер не верила своим ушам. Дружба и поддержка Базиля много для нее значили. Как она будет без него?

– Ты меня бросаешь? – прошептала она. – Останься, прошу тебя! Скажи хотя бы, что случилось. Ты так переменился после смерти Марианны Жиро… И даже на кладбище не пришел!

– Это тебя не касается, Клер. Я – старый безбожник. Те, кого я люблю, всегда живут в моем сердце. Могилы, кресты – все это мне не по нраву.

Базиль старательно отводил глаза. Плечи его поникли, отчего он выглядел старше, чем обычно. Клер заплакала.

– Сначала убивают моего Моиза, теперь уезжаешь ты! Это несправедливо, я такого не заслужила!

Базиль пожал плечами с таким видом, что Клер задумалась: что, если ее чувства его совершенно не волнуют?

– Не могу тебе это объяснить, моя крошка. Не сегодня! Забирай своего щенка и оставь меня в покое. Ты ведешь себя как ребенок.

Он указал на дощатый ящичек у камина.

– Я так и думал, что ты придешь за новостями. Иначе я бы принес щенка тебе на мельницу. Утром он поел говядины, и я думаю, молоко ему больше не нужно. Хотя козье вполне подойдет. Свинью я отвез ее прежнему хозяину. Надеюсь, мадам Ортанс не устроит тебе скандал…

Клер извлекла малыша из ящика. Он лизнул ее в нос. Растроганная этим знаком привязанности, девушка ответила:

– Никто не причинит ему зла. Мама посердится и привыкнет. Собака нам все равно нужна – отпугивать бродяг. Скажи, Базиль, ты вернешься?

– Может быть. Неделю побуду в Ангулеме, оттуда – в Париж, к кузену.

Он посмотрел на нее с неподдельной нежностью. Потом порывисто схватил за плечи и сказал:

– Клер, держись подальше от этих Жиро, молодых и старых! И упаси тебя бог выйти замуж за Фредерика. Ты будешь несчастна. Теперь запомни: ключ я оставлю в тайнике под крышей, сразу за пристройкой. Дом поручаю тебе. Если захочешь заняться моим огородом по весне, где садовый инвентарь и семена, ты знаешь.

Девушка кивала, не в силах вымолвить ни слова – слезы комом стояли в горле. Базиль проводил гостью до порога, а потом долго смотрел, как она, легкая и грациозная, удаляется по дороге вдоль реки.

* * *

Когда Клер, разрумянившаяся на морозе, с блестящими глазами, вошла в дом, родители и Бертий уже сидели за столом.

– Где тебя носило? – сердито спросила Ортанс. – Я уже подала курятину. Вот, смотри, кожица подгорела, морковка разварилась в кашу – по твоей вине!

– Я прощалась с Базилем, мам. Он уезжает сначала в город, потом – в Париж. Базиль подарил мне щенка. Вот, смотрите!

Она распахнула накидку и показала малыша, которого держала на руках. Колен подозревал, что дочка тяжело переживает смерть своей собаки, и поспешил ей на выручку. Пока не начались препирательства и споры, он сказал твердо:

– Это он хорошо придумал! Я тоже как раз собирался подыскать резвого щенка вместо Моиза. Клер, садись за стол!

Бертий украдкой усмехалась. Ортанс Руа, наморщив нос, сказала с раздражением:

– От него воняет! Говорю вам, воняет!

– Вовсе нет, мамочка! – отвечала Клер. – Тебя послушать, так все пахнет дурно!

Она взяла щенка на колени. Мать и дочь обменялись сердитыми взглядами. Их молчаливому противоборству, казалось, не будет конца. Обедали молча. Чтобы подать десерт, Клер передала волчонка Бертий. Ей непременно хотелось самой принести шоколадный торт, украшенный ядрами грецкого ореха, который она испекла накануне.

* * *

Май 1897 года

Клер с рассвета работала на огороде возле мельницы. Этьенетта ей помогала – рвала сорную траву. Огород снабжал семью всеми необходимыми овощами – ценное подспорье, ведь бумажных дел мастер традиционно кормил своих работников обедом. В дальнем конце росли ароматические травы, служившие приправой к рагу и мясным блюдам: тимьян, незаменимый на кухне шалфей, петрушка и кервель. Вдоль низкой каменной ограды, где было больше солнца, курчавился щавель.

– Тьенетта, смотри, какая у нас выросла морковка! Чудо! Значит, вовремя я ее посадила.

Сидя на корточках на широкой дорожке между грядками, с грязными руками, с волосами, аккуратно убранными под узкий чепец из белого льна, Клер ухаживала за своими посадками с нежностью матери. Осматривая кочаны капусты с большими нежно-зелеными листьями, бережно трогала их пальцем.

Чуть дальше, до самого луга, тянулись грядки с картошкой. Клер час потратила на окучивание кустов, и сил своих не жалела. Сейчас она, раскрасневшись от работы, вдыхала острый аромат влажной земли.

– После полудня поведу коз к утесам, – тихо проговорила она. – Мать требует, чтобы молоко было жирное, но козочек моих недолюбливает…

– Правда ваша, – кивнула Этьенетта. – Хозяйка их зовет «чертовы дочки».

Клер засмеялась, пружинисто выпрямилась. Салат, помидоры, фасоль – все росло наилучшим образом. Девушка подобрала с земли большую корзину, пристроила ее на бедро. Из корзины торчали стебли молодого порея, из которого вечером сварят суп.

– Мамзель Клер! Мне пора кормить кур! – сказала служанка.

Этьенетта направилась к деревянной ограде, окружавшей огород. Вид ее худых щиколоток, торчавших из испачканных в грязи сабо, растрогал Клер, равно как и штопаный передник из ткани в полоску, покрывавший еще более нищенское платье.

«Мама слишком сурова, – подумала она. – Могла бы отдать Тьенетте хотя бы одну мою старую юбку! На днях пороюсь у себя в шкафу и приодену бедную девочку!»

Клер потянулась. Как обычно в мае, она чувствовала себя счастливой. Время, когда в канавах и вдоль тропинок и дорог буйно разрастаются дикие травы… «Нужно будет прогуляться к притоку реки, где растет дягиль, и нарвать немного», – подумала она. Из его стеблей, нарезанных и сваренных в сахарном сиропе, получались прекрасные цукаты – прозрачные, зеленого цвета, которыми Ортанс любила украшать бриоши.

Клер зашагала к главному зданию мельницы, где в одном из помещений были установлены толчеи[8]8
  Толчея – небольшая мельница ударного действия.


[Закрыть] для перетирания сырья. Во дворе она увидела Этьенетту. Та разбрасывала из фартука зерно окружившей ее домашней птице, квохчущей, гогочущей и хлопающей крыльями. Крупный черно-коричневый петух так и норовил ее клюнуть.

– Пни его хорошенько! – крикнула ей Клер. – Или все ноги тебе исклюет!

Этьенетта кивнула – мол, поняла, – но продолжала, повизгивая от страха, пятиться от птицы с ее острым клювом.

Клер пожала плечами и вошла в цех, где рассчитывала найти отца. Шум там стоял оглушительный. Она подошла к огромному медному чану с сырьем, таких тут было множество. В паре шагов от нее работник специальной лопаткой на длинной ручке размешивал грязно-серую бумажную массу, на вид клейкую. Делать это нужно было так, чтобы лопатка не попала под ножи специальной машины – голландского ролла, измельчавшего смесь из обрезков ветхой ткани и целлюлозы. Из этой теплой полужидкой массы рождались прекрасные листы бумаги оттенка слоновой кости и с фирменным глянцем, принесшей Пастушьей мельнице заслуженную славу.

Колен Руа наблюдал за починкой пресса. В просторном помещении было жарко. После необычно холодной зимы к началу марта весна в Шаранте вступила в свои права. Луга укрылись желтыми цветами одуванчика и лютика, плодовые деревья – розовым и белым цветом, сея по ветру дождь из лепестков.

– Как себя чувствует Катрин? – спросила Клер у рабочего по прозвищу Фолле́[9]9
  От фр. follet – непоседа.


[Закрыть].

Имя, данное парню при крещении, – Люк Сан-Суси́ – в долине практически забылось.

– Ах, мадемуазель! Катрин, бедняжка, очень мучится. Доктор боится худшего.

Фолле посмотрел на дочку хозяина. В ее черных глазах он прочел искреннее сочувствие.

– Ребенка она уже потеряла, теперь только на Господнюю милость и надеемся!

– Нам всем нужно за нее молиться, – сказала Клер.

Она не часто наведывалась в Пюимуайен, но по воскресеньям, после мессы, прихожане толпились на паперти, делясь сплетнями, – стой себе и слушай. В середине апреля кюре объявил, что Катрин, дочка кузнеца, и Фолле скоро поженятся. С прошлого лета они были помолвлены, так что никто не удивился. Местные кумушки, конечно, сетовали, что невеста поставила телегу впереди лошади, – живот у Катрин округлился, и ее однажды вырвало у всех на глазах, возле городского источника. Родители Катрин отпираться не стали. Какая разница, в самом деле? В долине полно супружеских пар, которые сначала падали на свежую весеннюю травку и только потом шли к алтарю. Освященный Богом, их союз сплетников уже не интересовал. Да и первенец тоже, за которым обычно следовала вереница братьев и сестер.

Свадьба состоялась неделю назад. Клер с родителями и кузиной тоже были приглашены и подарили новобрачным бутылку хорошего вина и красивый керамический кувшин. Фолле привел молодую жену в дом на краю деревни, у самой дороги, который он снимал. Через пару дней Катрин пожаловалась на нестерпимую боль в животе. У нее открылось кровотечение. Доктор посоветовал полежать в кровати. Но с тех пор бедняжка мучилась от жара, и ей становилось все хуже, несмотря на опийную настойку и травяные отвары.

– Надо надеяться на лучшее, Фолле, – тихо сказала Клер, думая о своей матери.

Ортанс тоже ждала ребенка, который должен был появиться на свет осенью. Жена бумажных дел мастера каждое утро благодарила Господа за эту беременность, но чем ближе были роды, тем больше она их боялась. Доктор порекомендовал ей больше отдыхать, и Колен перепоручил дочке все домашние хлопоты. Клер занималась уборкой, стиркой, приготовлением пищи, и Этьенетта ей по мере сил помогала. Некоторые обязанности появились и у Бертий – к примеру, чистка овощей и штопка. Энергичная и искренне любящая родных, Клер не жаловалась. Колен заметил только, что она стала чаще обычного наведываться на мельницу, словно желая спрятаться от повседневных забот, в этой ситуации неизбежных.

– Я очень тебе сочувствую, мой бедный Фолле! – продолжала девушка, которой не хотелось уходить, не ободрив парня добрым словом. – И надеюсь, что Катрин скоро поправится. Вы ведь только поженились!

– Если будет на то воля Божья, мадемуазель!

Клер улыбнулась ему и пошла к отцу. В рубашке, с потным лбом, он старательно очищал поверхность пресса от присохших частичек бумаги.

– Папа, я могу чем-то тебе помочь?

Колен помотал головой. Ему не нравилось, когда Клер ходила между чанами и болтала с работниками.

– От тебя будет больше пользы на кухне, – буркнул он. – Клер, ты прекрасно знаешь, что Этьенетта нуждается в четких указаниях. Она такая бестолковая! Да и Бертий без тебя скучно.

– Мама дала ей подрубить салфетку. Я устроила ее на улице, под яблоней. И до обеда работу кузина не кончит.