Текст книги "Серебряный огонь"

– Пути Господни неисповедимы. Вероятно, господа, я должен рассказать вам о тех событиях, которые связаны с рождением Фелины. Время было трудным. Семена вражды против вашей веры разлетелись далеко за пределы Парижа. В те дни многие гугеноты искали спасения в бегстве из столицы. Среди такой группы беженцев, которая появилась вблизи нашей деревни 25 августа 1572 года, находилась молодая женщина, вот-вот готовая родить. Измученная молодая дама, едва избежавшая смерти при нападении католиков на ее карету вблизи Шантильи.

Амори де Брюн вскочил, забыв о своей подагре и о палке, которой до тех пор пользовался при каждом шаге.

– Разве это возможно? Неужели вы, наконец, сообщите мне о судьбе Маризан после стольких лет страдания и боли? Вы можете подтвердить, что Фелина тот ребенок, которого она носила тогда во чреве?

Священник умиротворяюще воздел руки.

– Успокойтесь, господин, и не ждите от меня чуда. Я не знаю, как звали ту несчастную, я могу рассказать лишь о случившемся в те дни. Бландина нашла группу беженцев в лесу возле мельницы, собирая по утренней росе травы. Остальные, гонимые страхом, спросили только о дороге через лес на Сенли, а дама осталась. Приближались роды, и она не могла больше следовать за другими беженцами. Бландина, женщина благочестивая и отзывчивая, помогла ей добраться до заброшенного сарая, где та оставалась бы в безопасности. Бедная дама была окончательно измучена и напугана предшествовавшими событиями. Она не могла говорить и была почти без сознания, когда спустя некоторое время родила крохотную девочку. Казалось, она напряглась только для того, чтобы вытолкнуть в этот мир едва дышащего младенца. И скончалась, не приходя в себя.

Аббат Видам прервал рассказ, так как Амори де Брюн закрыл лицо руками. Слышалось только тяжелое прерывистое дыхание. Затем, овладев собой, он глянул на священника серыми глазами.

– Дальше, дальше... что было потом?

– Бландина, которая много лет напрасно молилась о ребенке, подумала лишь об одном, как спасти дитя, неожиданно посланное ей небом! Она опасалась, что преследование протестантов может коснуться и этого невинного младенца. Поэтому скрыла от всех случившееся в лесу и в сарае. Доверилась только мне, своему духовному отцу. Я похоронил следующей ночью неизвестную даму на нашем кладбище, а девочку окрестил, дав ей имя Фелина.

Филипп разрядил едва переносимое напряжение резким вопросом:

– Вы хотите сказать, что все село поверило во внезапное падение ребенка с небес? А Жан, ее муж, как он-то отнесся к этому ребенку?

– Бландина и Жан жили возле старой мельницы, недалеко от леса. Они никогда по-настоящему не были членами сельской общины, хотя Жан родился в нашем селе. Вероятно, это зависело от женщины, которая собиралась стать монахиней, но потом влюбилась в молчаливого, сурового мужчину. Всю жизнь она считала, что должна каяться за свой греховный поступок. Она ни с кем не общалась и в селе бывала только во время ярмарки. А под лохмотьями, которые носит наш народ, трудно заметить беременность женщины, господин. Ну, а Жан был немногословен, трудолюбив и благороден. Для Бландины он доставал бы звезды с неба, если бы смог. То, что Господь таким необычным способом исполнил ее желание иметь ребенка, он считал вполне нормальным. Фелина была для него родной дочерью, как если бы он был настоящим отцом. Когда Бландина через четыре года родила свою собственную дочь, оба уже успели забыть, что Фелине жизнь дала другая мать.

– Не такое, стало быть, невероятное чудо, сходство Фелины с Мов и с Маризан, – пробормотал Амори де Брюн.

– Но почему, аббат, зная о благородном происхождении Фелины, вы не пытались разыскать ее отца или других родственников? Кто сказал вам, что некому проливать слезы о молодой даме и ее неродившемся ребенке?

Филипп сжимал в руках перчатки, чтобы скрыть свое возмущение.

– А где? Через кого? В каких местах я мог бы начать поиски, маркиз? Если роженица и сказала что-то Бландине, та даже во время исповеди не открыла тайны. Какое-то время я ждал возможных известий о розыске пропавшей. Но за несколько лет таких известий не появилось, и я решил, что вся семья ребенка погибла в ту Варфоломеевскую ночь. Слишком многие тогда погибли.

– И не было никаких вещественных примет? Никаких признаков в одежде или в багаже? Вы же понимаете, что супруга де Брюна не могла бежать, будучи беременной, с одним Часословом!

– Оставьте ваш сарказм, мсье!

На какой-то момент за смиренной маской сельского священника проглянуло лицо аристократа Жюля де Видама. Его нельзя было смутить ни высокомерным поведением, ни повелительным тоном.

– Дама лишилась большей части имущества при нападении на карету. Только скромный узелок с бельем и некоторым количеством денег несла она с собой.

– Куда это делось?

– Белье? Пошло на пеленки. Деньги? Истрачены на питание. Книга? Я возвращаю ее вам. У меня не возникало желания обогатиться за счет несчастной женщины.

Однако маркиз продолжал свои упреки.

– А Фелина? Вы превратили ее в дочь крестьянина. Кто дал вам право скрывать от девушки ее происхождение?

– Вы забываете, что фактически она осталась без знатной фамилии и без всяких прав. Вы считаете, что сомнительные предположения и неопределенные возможности облегчили бы ее жизнь в Сюрвилье? Впрочем, успокойтесь, я просил ее зайти ко мне вечером после погребения. Тогда я и намеревался рассказать ей всю правду и кое-что дать с собой. Как вы знаете, она не пришла.

Аббат Видам, вставая, тяжело оперся о толстую столешницу. И снова подошел к конторке. На сей раз он откинул крышку, за которой помещались чернильница, остро отточенные перья и запас бумаги. Опустив руку внутрь, он достал что-то завернутое в бархат.

– Эту вещь я хотел отдать Фелине. Возможно, она знакома вам, мсье.

Последняя фраза предназначалась Амори де Брюну. Потом он положил уже потертый бархат на стол и развернул его.

Длинная нитка с ровными серебристыми жемчужинами, казалось, вобрала в себя весь свет, бывший в помещении. Таинственно светились безупречно обработанные зернышки. Нитка заканчивалась медальоном с лунным камнем. Драгоценность, сиявшая, как луна в ночи, могла бы украшать княгиню, и Амори де Брюн со слезами на глазах узнал свой подарок, врученный супруге много лет назад в связи с рождением первой дочери.

– Это жемчуг Маризан. Он доказывает правдивость вашего рассказа, аббат! Вам известно, что колье стоит целое состояние?

Видам кивнул.

– Я так и думал. Бландина сняла его с шеи покойной и попросила пожертвовать драгоценное украшение женскому монастырю в Бомоне. Я пообещал ей это, но не отдал его туда. Во-первых, я еще надеялся на розыск, а во-вторых, у меня мелькнула мысль, что украшение однажды может пригодиться Фелине. Я сохранил его для нее.

– Маризан надела жемчуг в день свадьбы Генриха Наваррского и Маргариты Валуа. Она очень хотела присутствовать на торжестве, и я вопреки своим опасениям взял ее в Париж.

Амори де Брюн погрузился в печальные воспоминания.

– Мне бы тогда отказать ей в просьбе и оставить вместе с маленькой Мов в моем имении. Когда я понял, какая опасность нам грозила, я сразу отправил ее в карете домой, но, увы, слишком поздно. Она оказалась в центре событий. Рассказ кучера, опасно раненного при нападении на карету, заставил меня предположить, что она во время нападения погибла.

– Сестра Мов! Не могу в это поверить!

Филипп Вернон разглядывал жемчуг, чей серебристый блеск напоминал глаза Фелины.

– Я сомневался в своем рассудке, когда время от времени воображал, что она похожа на вас, отец. Она своей манерой смотреть в глаза и утверждать свою волю очень вас напоминала!

– Подумав о том, что ей всегда не хватало благоразумия, смирения и сдержанности, вы были бы ближе к истине!

Аббат Видам удрученно вздохнул.

– Она прирожденная мятежница! После смерти Жана она едва не подняла восстание в деревне. Я очень беспокоился. Две девочки-сироты против графа де Сюрвилье! Кстати, я с самого начала хотел спросить, не находится ли Бландина, младшая сестра также в вашем доме?

Маркиз де Анделис отрешенно провел рукой по лбу. Лишь через несколько мгновений он понял, что священник говорил о девушке, поступившей в монастырь.

– Фелина соглашалась служить у меня при условии, что я позабочусь о поступлении ее сестры послушницей в монастырь в Бомоне. Настоятельница была рада богатому взносу, который я предложил за девушку, и не задавала лишних вопросов. Наверное, девушка уже успела стать монахиней.

– По крайней мере хоть одна из дочерей Бландины выбрала завешанный матерью путь. Слава тебе, Господи!– удовлетворенно произнес аббат.

– Не спешите с благодарственной молитвой, – иронически заметил Филипп. – Сейчас скорее время для просьб. Ведь все, рассказанное вами, не помогает отыскать Фелину!

До самого конца он не позволял себе поддаться радостному настроению по поводу невероятного известия, сообщенного священником. Маркиз де Анделис, уже готовый отказаться от фамильной чести и традиций во имя любви, был, к счастью, освобожден от этой необходимости.

Но прежде надо найти любимое упрямое существо, пока она не навредила себе и будущему ребенку. Он не хотел бы повторения судьбы ее матери, рожавшей в заброшенном сарае.

– Вы правы.

Амори де Брюн попытался вновь вернуться к необходимым сегодняшним проблемам.

– На вас, аббат, вся наша надежда, К кому она могла бы обратиться кроме вас?

Видам пожал под сутаной костлявыми плечами.

– Трудно сказать, но, пожалуй, одна возможность у нее была…

Глава 19

Светлое возбужденное лицо послушницы в овале белоснежного платка, под легкой прозрачной вуалью напоминало Фелине пестрые рисунки в драгоценном Часослове матери. Умиротворенность и тихое счастье, исходившие от Бландины, резко противоречили ее собственным заботам и печальным мыслям, которые трудно было отогнать.

– Мать-настоятельница права, Фелина. – Послушница подхватила нить беседы, которую они вели, неторопливо шагая по тихому переходу монастыря. – Ты не создана для жизни в монастыре! Даже если бы ты не ждала ребенка, я не знаю никого, кто так мало подходил бы для абсолютного послушания и тихих молитв, как ты.

В глубине души Фелина чувствовала, что и сестра, и настоятельница правы. Конечно, это была безумная, отчаянная идея. Бегство от сложившихся обстоятельств.

Во время первых дней пребывания в монастыре ее соблазняла гармоничная тишина монастырской жизни. Но она не отдавала себе отчета в том, что это означает, – посвятить всю жизнь лишь одному Богу.

Только ведь надо же когда-то прекратить скитания. Что ей делать? На короткое время она нашла приют за этими стенами. Однако вряд ли настоятельница продлит свое гостеприимство на месяцы. Тем более для молодой женщины, которую считают легкомысленной грешницей, ожидающей внебрачного ребенка.

Осторожно положила она ладонь на пока еще плоский живот. Ответственность за ребенка вынуждала ее принять решение. Как бы ни мало было сейчас это существо, оно требовало заботы. Ребенок Филиппа – единственное, оставшееся от бурной, страстной любви.

– Почему ты убежала от отца ребенка? – задала Бландина наивный вопрос. – Если ты его любишь, как говоришь, было бы самым разумным довериться ему. Почему ты не хочешь к нему вернуться? Не только нам, женщинам, надлежит распоряжаться нашей жизнью. Мы нуждаемся в защите! В защите мужчины или общины, как здесь, в монастыре.

Фелина покачала головой. Она никогда не допустит, чтобы кто-то принимал за нее решения.

– Нет, я слишком хорошо его знаю. Я боюсь того, что он может сделать. Он не имеет права связываться с крестьянкой. Ему необходимо жениться на благородной даме, которая соответствовала бы его знатному происхождению.

– Перед Богом все равны!

Фелина рассмеялась.

– К сожалению, мы живем не в раю, моя благочестивая, наивная сестрица, а во французском королевстве. В нем существует большая пропасть между высокородной дамой и таким ничтожеством, как я.

– Ты стала странной и чужой! Раньше ты не смеялась, когда речь заходила о Боге, – с горечью констатировала Бландина.

Отчаянье, сквозившее в словах сестры, не удивило Фелину. Детская вера в Божественное Провидение за монастырскими стенами усилилась, тогда как склонность Фелины к скептицизму стала еще большей после жизни при дворе. Она и сама почувствовала отчуждение, возникшее за прошедшие месяцы между сестрами, родившимися в одной хижине. Поэтому сказала примирительно:

– Ладно, Бландина, не будем спорить. Ты выбрала свой жизненный путь, а я поищу свой. Если тебя это успокоит, я поговорю завтра с матерью-настоятельницей, не может ли она порекомендовать меня в служанки. Вероятно, какому-нибудь благочестивому господину понадобится прилежная экономка, и он простит мне мои грехи. Ты и не представляешь, сколь многому я научилась за прошедшие месяцы.

Бландина умиротворенно потупила взор и сложила бледные руки для благодарственной молитвы. Первой с того дня, когда ее старшая сестра внезапно попросила убежища в монастыре благочестивых жен.

Усталая, бледная Фелина, пережившая тяготы нелегкого путешествия, дрожавшая от сырого, холодного февральского ветра! По ней были заметны ночевки в пустых сараях и долгие часы, проведенные на ногах. Грязный, когда-то элегантный плащ и скромное шерстяное платье, лишь после стирки приобретшее прежний вид, составляли, видимо, все ее имущество.

С большим трудом узнала тогда Бландина в незнакомке с лихорадочно горящими серебристыми глазами собственную сестру.

Только чудом в ее чреве сохранился ребенок. Однако после нескольких дней покоя и скромной, но вкусной еды Фелина вновь обрела прежнюю энергию.

Во всяком случае, она решилась осторожно рассказать Бландине кое-что о своих приключениях. Разумеется, благоразумно умолчав о том ужасе, который пережила, поняв что Тереза д'Ароне устроила ей на барже ловушку, что в планы этой женщины входило предоставить ее для развлечения матросам. И лишь отсутствие в тот вечер на борту половины экипажа стало причиной того, что ее сначала заперли в трюме.

Всю жизнь Фелина будет благодарна Иветте и ее молчаливому сильному жениху. Она боялась даже представить себе, что бы с ней произошло, если бы не помощь капитана Дане.

И тем не менее она весьма нелюбезно прогнала его, чтобы он не последовал за ней в Бомон. Когда-нибудь, найдя свое место в жизни, она сумеет вознаградить Иветту и ее возлюбленного за их преданность ей.

Однако и смягченный вариант приключений сестры потряс Бландину. А когда Фелина призналась, что ожидает ребенка, не будучи женой его отца, у Бландины не нашлось слов для выражения своего изумления.

Разрываясь между симпатией к Фелине и резким осуждением всех плотских грехов, она была вынуждена признать, что старшая сестра нисколько не сожалеет о своей беременности. Ее глубокая подавленность была вызвана не стыдом за содеянное, а болью из-за расставания с возлюбленным.

О некоторых мыслях сестры Фелина догадывалась. Скромная благочестивая душа никогда не содержала для нее больших загадок. Бландина не могла понять глубокого чувства, которое вопреки всем препятствиям толкнуло Фелину в страстные объятия Филиппа.

Воспоминания о Филиппе были мучительными для нее.

К сестрам сдержанным шагом со сложенными согласно правилам руками подошла послушница в сером платье и с белой вуалью. Склонив голову, она дала им понять, что у нее для них сообщение.

– Мать-настоятельница просит вас, мадам, пройти в комнату для посетителей! – почтительно обратилась она к Фелине.

– Сейчас иду!

Сопровождаемая девушкой не старше пятнадцати лет, Фелина размышляла над странным фактом уважительного к ней отношения. Хотя мать-настоятельница и, вероятно, многие монахини знали, что она сестра Бландины и, следовательно, не знатного происхождения, никто не осмеливался обращаться к ней на «ты».

Она не догадывалась, что месяцы, прожитые в качестве маркизы де Анделис, оставили неизгладимый след ее манере держаться. Природная уверенность ее движений превратилась в полную достоинства элегантность, изначально исключавшую вульгарную фамильярность. Даже мать-настоятельница называла ее «мадам». Хотя ее напоминания о христианском долге в связи с беременностью Фелины отличались желчной резкостью.

Неужели она вновь станет читать ей бесполезные проповеди? Правда, Фелина была благодарна за милосердие, проявленное к ней в стенах монастыря, но платить за него приходилось терпением и нервным напряжением. А это всегда давалось Фелине с трудом.

Она прошла сквозь узкие двери, открытые перед ней девушкой, и преклонила колено, демонстрируя уважение к матери-настоятельнице. Полная монахиня в строгом черном головном уборе, чьи округлые телеса резко контрастировали с суровым мужеподобным лицом, наклонила голову.

– Поднимитесь, мадам. К вам гость!

Она указала на стоявшую в тени от дверных створок высокую фигуру, которую Фелина не заметила в первый момент. Глаза молодой женщины удивленно раскрылись.

Не может быть! Это какая-то ошибка! Ее воображение, видимо, рисовало перед ней несуществующие образы.

– Я покидаю вас, маркиз, чтобы создать условия для доверительной беседы с мадам, как вы просили.

В самом деле он! Глаза Фелины, не отрываясь, смотрели на угловатые черты лица, замечали новые резкие морщины, идущие от носа к уголкам рта. Невольно сжатые губы яснее всяких слов говорили о том, как трудно ему сдержать гнев, бушевавший внутри.

Она ожидала, что Филипп Вернон будет возмущен и разочарован при встрече с ней. Но даже в самых ярких снах не могла представить, что он, несмотря на тщательно заметенные следы, отправится на ее розыски, и сейчас она будет стоять перед ним.

Она поискала глазами дверь. Ей надо бежать! Нельзя вступать с маркизом в беседу!

Хотя ее попытка ускользнуть была едва заметна, она послужила для Филиппа поводом приблизиться к Фелине одним прыжком и схватить за руку. Его пальцы безжалостно стиснули ее плечи, и Фелина не осмелилась протестовать.

Молча окунулся маркиз в серебристые глаза, обрамленные темными кругами, блеск которых он скорее угадывал, чем видел под опущенными ресницами. Скромное темное шерстяное платье подчеркивало трагическую бледность и слабые следы утомления на ее лице. Он ожидал от нее большего сопротивления, агрессивности, возмущения, а не такого подавленного молчания.

Но именно неожиданная слабость, столь новая и удивительная для ее мятежной красоты, придавала Фелине необычное нежное очарование. Нельзя было сердиться на любимую, сложившую оружие, и теперь совершенно беззащитную. Властный захват его рук перешел в крепкое объятие, и горячий нежный рот взял в плен дрожащие холодные губы Фелины.

Искушение было невыносимым. Как охотно она поддалась бы на полные любви молчаливые уговоры Филиппа, растаяла бы в его сильных руках, предоставив ему все заботы о себе!

Но смесь гордости и страха, забот и любви вынуждала ее сопротивляться. Она уперлась ладонями в грудь маркиза и повернула в сторону голову, так что его поцелуи приходились на висок, под кожей которого он ощущал биение жилки.

– Оставьте меня, мсье! Оставьте меня! Подумайте, где вы находитесь! Здесь монастырь! Уважайте окружающие нас стены.

Теплый тембр ее голоса звучал в ушах Филиппа как музыка. Гораздо меньше интересовал его смысл произнесенных слов. Его лицо озарилось улыбкой, стерев последние следы серьезности.

– Вы стали благочестивой, моя любимая?– поддразнил он ее, забыв об упреках, готовых сорваться с языка, ибо облегчение от того, что она, наконец, нашлась, подавило гнев, вызванный ее глупым поступком.

– Зачем вы пришли? Это бессмысленно. Уходите! Я приняла решение. Я рядом с сестрой стану послушницей и посвящу жизнь молитвам и покаянию, – шептала Фелина.

Она не понимала, что так забавляло его, заставляя глаза блестеть от сдержанного удовольствия.

– В самом деле? – Он уже не скрывал иронии. – А что скажет благочестивая мать-настоятельница о нашем наследнике, который окажется в монастыре? Примет решение сделать его с пеленок священником? Будьте уверены, я в данном случае тоже имею право высказать свое мнение! Мой сын родится в замке Анделис и ни в каком другом месте!

К такому удару Фелина не подготовилась. Откуда узнал он о ребенке? От матери-настоятельницы? Нет. Тогда откуда?

Забыв осторожность, она вскинула подбородок и оглядела его с ног до головы. В этот момент ее обычно проникновенный взгляд выражал лишь растерянность от безвыходности положения.

Заметив в глубине ее зрачков отчаяние, Филипп мысленно обругал себя. Мелочно и глупо было мстить ей за собственные переживания. Их любовь заслуживала лучшего обращения.

– Прости, любимая! Прости, Фелина. Я пришел забрать тебя домой. Почему ты от меня убежала? Разве ты не знаешь, что без тебя моя жизнь лишена смысла?

– Домой? – повторила Фелина еле слышно. – У меня нет дома.

–Есть, моя радость! В замке Анделис, где я, Амори де Брюн, мадам Берта и все остальные будут тебя любить и заботиться о тебе.

– Красивые иллюзии, мсье! Расскажите об этом благородной даме, на которой вы женитесь, потому что она достойна вас. У меня нет на брак с вами никаких прав. Оставьте меня в покое и идите своей дорогой.

Каждое слово сдавливало сердце Фелины, но она продолжала произносить их, хотя последние слова были еле слышны.

Филипп энергично поднял ладонью маленький подбородок и заставил ее вновь посмотреть на себя.

– У тебя есть все права, Фелина! Много удивительного произошло за это время, того, что полностью изменит твою жизнь. Тебе больше нечего бояться, любимая! Все будет хорошо.

Однако Фелина была не той женщиной, которую убаюкивали красивые слова. Она улыбнулась, а в глазах не было и искорки веселья.

– Нечего бояться? Вы должны стать волшебником, дабы совершить подобное чудо.

Следя за сменой настроений на ее лице, Филипп признался себе в собственном бессилии. Он не сумел бы убедить ее несколькими фразами в реальности внезапных перемен. Она ему просто не поверит, примет все за придуманную им сказку. Возможно, это удастся сделать ее отцу, которого сильный приступ подагры вынудил дожидаться результата дальнейших поисков в замке Анделис.

– Поверь мне, любимая. По-моему, у тебя нет иного выбора. Намеки благочестивой настоятельницы позволили мне угадать ее огромное желание избавить монастырь от гостьи. Вынужденная терпеть ее из христианского милосердия, она тем не менее опасается греховного влияния на богобоязненных монахинь.

Резким гневным движением, охватившим все тело, Фелина внезапно вырвалась из рук маркиза.

– Не боится ли она, что я увлеку Бландину на путь греховной жизни и ей придется расстаться с тем взносом, который вы так щедро передали этому святому заведению? В нашей стране, действительно, не стоит рисковать головой ради той или иной религии, если ее земные представители похожи на жадных торговцев вечным блаженством!

– Тише! Как можно высказывать здесь такие еретические мысли? Желаете попрощаться со своей сестрой?

Хотя Фелина ни единым словом не выразила своего согласия следовать за маркизом, напряжение покинуло ее тело. Какая-то покорность, словно невидимое покрывало, опустилась на него, и Филиппу стало ясно, что в первой схватке он победил.

– Нет. Мать-настоятельница все ей объяснит. И так как случившееся совпадает с ее собственными советами, она возблагодарит терпеливое небо, прочтя огромное количество молитв.

Молодая женщина вышла вместе с Филиппом Верноном из монастыря. Он благоразумно не стал нарушать молчания, в которое она погрузилась. Пока Фелина была рядом с ним, хотя он сознавал, как много проблем еще стоит между ними обоими. Ее новое положение, каким бы внезапным подарком судьбы оно ни казалось, связывало ему руки и вселяло в сердце тревогу.

Крестьянскую девушку Фелину он с мягкой настойчивостью принудил бы к браку. Он окружал бы ее любовью и роскошью, добиваясь полной капитуляции.

Благородная дама Фелина де Брюн не нуждается больше в нем и в его любви. У нее есть отец, способный защитить ее права. К тому же она стала наследницей солидного состояния.

Как поступит Фелина, узнав о тех возможностях, о той свободе, которые дает ей новый статус?

Странное ощущение появилось у него в груди, затрудняя дыханье. Только спустя какое-то время Филипп догадался, что в него проник страх. Страх перед предстоящим решением Фелины.