Текст книги "Серебряный огонь"

Глава 6

Стремление отмахнуться от событий дня, как от досадных пустяков, вызвало у Фелины нервное переутомление. Однако сон в ее тихой спальне все не приходил. Даже под легкими шелковыми покрывалами, которые маркиза де Анделис использовала вместо тяжелого пухового одеяла, сегодня было чересчур жарко.

После долгих попыток заснуть, переворачиваясь с боку на бок, Фелина наконец отказалась от них.

В роскошно обставленной спальне царила невыносимая духота, которую усиливал тлеющий даже в мягкую сентябрьскую ночь камин. Как ни старалась Фелина освоить роль Мов Вернон, страх покойной перед холодом и свежим воздухом она не могла разделять. Наоборот, прохлада, проникавшая в комнату через узкие стрельчатые окна, створки которых она распахнула, казалась лишь каплей на раскаленном камне.

Она прислонилась разгоряченным лбом к каменному оконному проему и посмотрела вниз, на водную гладь пруда, отливавшую в лунном свете серебром и соблазнительной прохладой. Теперь бы несколько глотков воздуха на каменной скамейке в павильоне...

А почему бы и нет? Кто ей помешает? Замок окутан глубоким сном.

От первой мысли до действия всего лишь несколько ударов сердца. Фелина набросила на тонкую ночную рубашку из муслина лишь легкую бархатную накидку и отворила дверь. Прислушалась. Вокруг полная тишина.

Босые ступни почувствовали разницу между мягкими коврами спальни и холодными мраморными плитами коридора. Это крохотное облегчение заставило ее продолжить путь.

Бесшумно добралась она до входа в просторный салон, окна которого выходили на террасу. Один из ухоженных ногтей сломался о тугой засов наружного окна, но она не заметила этого. Ее тень растворилась среди деревьев, пока она бежала по росистой траве к пруду.

Возле павильона Фелина встала на колени и погрузила руки в холодную влагу. Прижав мокрые пальцы к вискам, она глубоко вздохнула и откинула назад голову, подставляя лицо с закрытыми глазами лунному свету.

Горящий взор, следивший за ней, был прямо-таки околдован языческой прелестью сцены. Когда мешавшая накидка соскользнула с плеч, сквозь прозрачную ткань стали заметны очертания привлекательнейшей фигуры, а распущенные волосы рассыпались беспорядочными завитками.

Ночная сирена, призывающая луну! Создание, сотворенное для поклонения и любви!

Фелина почувствовала, что беспокойство ее полностью покинуло. Яркий свет луны благотворно касался ее кожи, и еле заметный бриз шевелил нежные волоски на висках.

Внезапно она ощутила легкий шелк, ласкавший тело, и томление, проникавшее в глубины души. Неосознанная потребность. Чувство, не похожее ни на гнев, ни ненависть, ни на отчаяние, известные ей, чувство и тревожное, и радостное.

Околдованный, очарованный образом феи, Филипп Вернон встал со скамьи в павильоне. Возбуждение, и его лишившее сна, заставившее спуститься в парк, пропало. Больше не было нужды обзывать себя дураком, погруженным в бесплодные мечты. Мечта воплотилась в действительность.

– Вы?

Фелина вскочила, услышав его шаги, прервавшие забытье. В широко раскрытых, засеребрившихся глазах отразилось лунное сияние, на изящной шее запульсировала жилка, выдавая внезапный испуг.

– Я ждал тебя, – сказал он просто и тут же сообразил, что это правда.

Примитивное предчувствие не подвело. Раз уж она пришла, значит, желала его так же сильно, как он ее. А если нет, он рано утром уедет в Париж.

Фелина осознала лишь искренность произнесенных слов. Запутанная сеть ощущений оставалась для нее тайной.

Молча вложила она свои ладони в протянутые его. Тепло рукопожатий нашло отклик глубоко внутри. Она как бы отыскала недостающую часть самой себя. Полностью, отрешенно позволила притянуть себя.

– Лунная фея, – горячо прошептал Филипп, склоняясь к ее влажным губам, слегка приоткрытым, ожидавшим и приглашавшим.

Положив ладонь на ее затылок, он проник в сладкие глубины ее рта, заставив ее разжать губы, прерывая судорожное дыханье все более жадными поцелуями.

На сей раз Фелина лучше пережила то смятение, которое вызывали в ней его ласки. Утонув в страстных объятьях, она отдалась яростному натиску без малейшей попытки сопротивления.

Ее удивительная податливость и нежность сбили Филиппа с толку больше, чем это могла бы сделать утонченная изощренность.

Далекая от эротического мастерства, с которым, например, возбуждала любовника Тереза д'Ароне, Фелина демонстрировала странную смесь невинности и огня. Микстура тем более опасная, что сама Фелина на все реагировала совершенно естественно, не имея и понятия о собственной притягательности.

Сквозь тончайший шелк ночной рубашки он чувствовал контуры нежного тела, совсем не обладавшего бешеной энергией, характерной для него самого. Крутая линия спины, хрупкая талия и мягкая округлость упругих, идеально сформированных грудей, чьи розовевшие соски остро и требовательно торчали под тканью.

Его губы продвигались дальше, захватывали напрягшуюся шею, улавливая учащенный пульс в ямке возле ключицы. Легкий аромат розового масла пропитал ее кожу, показавшуюся ему еще глаже и прекрасней, чем шелк.

Нетерпеливо развязал он ленты на вырезе рубашки и сдвинул материю с плеч книзу, обнажив верхнюю часть бюста.

Фелина издала сдавленный стон. Она не знала, что с ней происходит, знала только, что жар его поцелуев распространялся внутри нее, как обжигающее пламя. У нее не осталось ни воли, ни сил для противодействия, она вся превратилась в чудесное томление. Каждая ласка вызывала жажду следующей.

Нет, нет, пусть они не прекращаются...

– Моя малышка, лунная фея...

Филипп унес ее под защиту небольшого павильона и положил на примитивное ложе из двух накидок. Фелина не ощущала ни жесткости мрамора, ни прохлады ночи. Возбуждение согревало се так же, как и его соколиные глаза.

Она не сопротивлялась, когда он окончательно снял с нее ночной наряд. Ей казалось самым чудесным и естественным подставлять обнаженное тело под лунный свет. Не чувствовать никакой лишней ткани между собой и его руками.

Утопая в неописуемом блаженстве, отдалась она во власть всех своих чувств, отдалась ласкающим пальцам и губам, умело находившим каждую пядь на ее теле. Если даже ладони, касавшиеся грудей, вызывали у нее дрожь, то горячие губы, смыкавшиеся вокруг сосков, и шершавый, влажный язык, снова и снова круживший то вокруг одного, то вокруг другого крохотного холмика, заставляли ее тихо всхлипывать.

Мышцы ее живота напряглись от призывных сосущих и щекочущих ласк. Сдержанные стоны означали полное наслаждение. Запустив пальцы в темные волосы Филиппа, она еще крепче прижимала его рот к своим соскам. Почти непереносимое желание довело ее чувственность до последних границ.

Ласковые руки прикоснулись к мелким шелковистым колечкам между ее ног, и она, не раздумывая, освободила рукам дальнейший путь. Стремясь к полной отдаче, Фелина инстинктивно обнаружила в себе древнюю науку любви и страсти, а ее вздохи показали маркизу, что она целиком разделяет его сладострастие.

Для него, равно привычного и к изощренной эротике, и к пугливому, судорожному сопротивлению, и к молчаливой покорности, такая стыдливая и одновременно темпераментная девица была первым настоящим чудом.

Дрожащими руками он стянул с себя одежду и при свете луны продемонстрировал Фелине облик атлетически сложенного мужчины, с юных лет закаленного военными упражнениями.

Нежными поцелуями покрыла она рубцы от старых ран на его теле, удивленно прикасаясь к бугоркам напряженных мышц.

Как прекрасно он выглядел и как жаждал ее! И она способна вызывать в этом соколе дрожь!

Осознание внезапной власти и торжествующего триумфа вызвало вспышку в серебристых зрачках. Девушка еще крепче обняла его, выгнувшись по дуге мускулистого, пружинистого тела.

Такое оказалось сильнее самообладания Филиппа. Он подтянул ее под себя и прижал свою твердую мужскую плоть к мягким, соблазнительным губам ее женственности. Губы раскрылись, раздвинулись, освобождая путь. Препятствие Фелина устранила сама, закинув длинные стройные ноги на его бедра и буквально бросившись ему навстречу в пламенной жажде любви. Ее внезапный вопль он заглушил поцелуем обладателя, заставившим забыть о боли.

Мучительное напряжение в ней уменьшалось с каждым его движением. Слившись с волнами сладострастного танца, она казалась себе растворившейся, расплавившейся, взлетающей к небесам, ставшей одним целым с мужчиной, подарившим ей неожиданное блаженство.

Настолько соединилась она с ним, что ощущала внутри него свое возбуждение, а громкий стук его сердца точно совпадал со стуком ее собственного. Сплетенные друг с другом, поднявшиеся вдвоем на вершину безудержной страсти, они забыли о времени и месте.

– Родная...

Хриплый приглушенный голос нарушил глубокое, похожее на легкую смерть, забытье.

Что такое?

Ощущая вялость во всем теле, она попыталась, не открывая глаз, еще больше погрузиться в окружавшее ее тепло. Должно быть, она спала, но каким прекрасным был сон. Еще ни разу не испытывала она такого неожиданного счастья.

Зачем же теперь просыпаться?

– Если не хочешь, чтобы нас застал рассвет, любовь моя неутолимая, поскорее возвращайся в свою спальню...

Фелина поняла, что райское чудо исчезает. Ошеломленно поглядела она вокруг. Голова ее покоилась на широком плече, а перед глазами возникла обнаженная мускулистая мужская грудь, середину которой покрывал ковер из темных волос.

Фелина резко поднялась и, глянув в ясные глаза Филиппа, вновь пришла в себя. Непроизвольная улыбка, придавшая ее чертам оттенок восхищения, заиграла на губах.

Нет, ей ничего не приснилось! Он действительно любил ее! О, как здорово!

– Но ведь еще ночь... – пробормотала она умиротворенно, отодвигая в сторону голову и отбрасывая назад распущенные волосы.

Обольстительная нимфа с обнаженными плечами, с обнаженным бюстом, залитая лунным светом.

– Ты великолепна, лунная фея! – признался он хриплым голосом, вновь полностью осознавая происшедшее и в то же время утопая в серебристом пламени ее необыкновенных глаз.

Счастливая Фелина улыбнулась. Впервые захотелось ей выглядеть красивой. Для него.

– И ты мне нравишься. Любовь к тебе приносит мне счастье! – сказала она просто.

Простота искренних слов вдруг заставила маркиза опомниться.

Что он наделал? Неужели демоны ночи лишили его рассудка? Он постарался скрыть свое замешательство.

– Боюсь, ты можешь простудиться от любви, малышка, если сразу не оденешься! Во всем, вероятно, виновата глупая луна. Надеюсь, я не сделал тебе больно?

Филипп произнес эти фразы как можно небрежнее. Фелина растерянно покачала головой. Она не решилась сказать, что ждала не такого ответа. Ладно, со временем она научится лучше понимать Филиппа. Для начала достаточно знать, что он ответил на ее любовь, Послушно завернулась она в уже приготовленную им накидку, которую он с заботливостью матери застегнул у нее на шее.

– Ты очень снисходительна ко мне, спасибо! А теперь иди спать, малышка! Спокойной ночи! – пробормотал он при этом.

Фелина пожалела о том, что он не поцеловал ее еще раз, но особенно переживать по данному поводу ей не пришлось. Хотя она и старалась снова и снова представить себе происшедшее, тем не менее заснула, едва прикоснувшись к подушке в спальне хозяйки замка Анделис.

Ни разу не спала она под этой крышей так сладко и крепко, без всяких сновидений. И невдомек ей было, что маркиз в тот же час бесцеремонно разбудил камердинера, приказав ему паковать багаж, и поднял переполох в конюшне внезапным распоряжением об отъезде.

Филипп Вернон сбегал. Во-первых, от себя, во-вторых, от Фелины.

Позволенное им себе было непростительным. Где способность контролировать события, используя их в свою пользу? Ни разу не приходилось ему становиться воском в руках женщины, да еще к тому же и крестьянки!

Впрочем, напрасно обижает он Фелину. Ее удивительная самоотдача и красота совершенно необыкновенны.

Как бы ни походила она на умершую супругу, разница слишком очевидна. Никогда больше не сравнит он робкую, замкнутую, влюбленную лишь в рукоделие протестантку с упрямым, непредсказуемым и тем не менее таким ласковым существом, которое держал он в своих объятьях прошедшей ночью.

Но повторения таких моментов допускать нельзя!

Можно только надеяться, что не заслуживающее оправдания легкомыслие не станет причиной беременности. Род Анделис нуждается в наследнике благородных кровей, а не в безымянном младенце. Преемницей Мов должна быть дама знатного происхождения, а не крестьянская девица!

Хотя на востоке уже появился нежно-розовый свет утренней зари, замок еще пребывал в глубоком сне, когда маркиз поднялся на ступеньку кареты. В последний раз оглянулся он и посмотрел на фасад. Тесть найдет в библиотеке письмо, где внезапный отъезд объяснен пустяковой причиной. От послания Фелине маркиз сознательно отказался.

О ее дальнейшей судьбе позаботятся во всех отношениях, а то, что она потеряла сегодня ночью, не восстановить никакими складно сложенными оправдательными фразами. Она – чужая в его жизни. Чем скорее она это поймет, тем легче ей будет потом.

Он резко захлопнул за собой дверцу кареты и уперся ногами в противоположную стенку. Лошади тронулись с места, и деревья на аллее побежали назад.

Филипп Вернон скрестил руки на груди и откинулся на спинку сиденья, закрыв глаза. Сон, правда, не приходил, и образ Терезы д'Ароне вызвать не удалось.

Ничто не могло устранить из сознания залитую лунным светом фигуру Фелины и погасить ощущение того, что он пожертвовал чем-то бесконечно дорогим и близким ради своей гордости и своего долга.

Глава 7

Ветер гонял перед собой сухие желтые шуршащие листья и поднимал на поверхности пруда маленькие сердитые волны. Лебеди укрывались в своих домиках, а ветви ивы почти вертикально поднимались в воздух. Павильон выглядел грустно и по-осеннему заброшенно. Садовник унес внутрь здания подушки со скамеек. И даже последние лилии давно опустились на дно.

Первые ноябрьские бури на суше, хотя и были лишь слабыми отзвуками морских ураганов, напугали Фелину своей яростью. Завывание ветра в каминах и неравномерные удары дождевых струй в оконные стекла возвещали приближение зимы. Зимы, которая, по крайней мере, не грозила ей голодом, как грозила, наверняка, жителям Сюрвилье. Удастся ли аббату Видаму защитить деревню от близкой беды?

Она целиком погрузилась в свои мысли, и ее руки вместе с рулоном пергамента, который она перед тем внимательно изучала, упали на колени.

Увидев Фелину в такой позе, Амори де Брюн застыл в дверях дамского салона.

Закрытое, фиолетового цвета, бархатное платье с длинными рукавами окружало табурет, на котором она сидела. Слегка склоненная набок голова покоилась на узком белоснежном воротнике из брабантских кружев. Небольшой чепчик из того же материала скорее украшал, чем прикрывал высокую прическу.

Хотя тонкие черты лица оставались неподвижными, Амори заметил на нем совсем другое выражение. Застывшая маска, так напоминавшая вначале строгий лик Мов Вернон, все больше уступала место природному, безыскусному очарованию.

Своенравная девчонка, привезенная Филиппом Верноном, превращалась в красивую, элегантную, полную достоинства даму.

В благородную даму с меняющимся выражением лица. В даму, готовую охотно подключиться к работе, если на кухне или в домашнем хозяйстве требовались ловкие руки и быстрые решения. И в даму, способную использовать каждый час в учебной комнате для прилежного усвоения всей полноты предлагаемых ей знаний.

Она редко тратила время па праздные раздумья. Но в каждом таком случае де Брюна пугала глубокая печаль на ее лице.

Вот и теперь непонятная боль углубила мягкие складки вокруг рта и превратила серебристый цвет глаз в темно-серый, сумеречный.

В эту минуту она обнаружила его присутствие. Улыбка согнала печальное выражение.

– Вы задержались, мсье! Или вы полагаете, что мое образование больше не нуждается в усовершенствовании?

Слегка насмешливое замечание, касавшееся строгого расписания насыщенных занятий, дважды в день проводимых с Фелиной Амори де Брюном, вызвали и на его лице ухмылку.

– Дерзкая зазнайка! Ты в самом деле прочла сонет Петрарки или использовала его как алиби, желая доказать мне свое прилежание?

Фелина скорчила лукавую гримаску.

– Неужели я такая прозрачная?

– Только для старика, очень тебя любящего и стремящегося сделать все, чтобы ты была счастливой, девочка! Однако мое опоздание вызвано приятной причиной. Из Парижа прибыл нарочный. Филипп прислал письмо.

Упоминание о маркизе заставило Фелину побледнеть, подтвердив то, о чем де Брюн втайне давно догадывался. Между нею и зятем что-то, вероятно, произошло в те сентябрьские дни, когда тот сломя голову умчался в Париж.

Он придвинул резное кресло к камину и, сев поудобнее, развернул густо исписанный свиток пергамента.

Фелина с трудом удержалась от желания приложить руку к учащенно забившемуся сердцу. Радость, гнев, ненависть, ярость и печаль опять вели в ее сердце отчаянную борьбу друг с другом.

Как мило со стороны благородного господина осведомляться о людях, живущих в его замке.

Будь он проклят, этот обманщик! До последнего своего дня не забыть ей утро, когда счастливая и умиротворенная она крепко заснула. Филипп ее полюбил!

Ни малейшее сомнение не нарушало ее счастья, ведь ее все более чувствительное тело давало ей любые веские доказательства. Разве может она забыть о легкой боли в глубине ее женского естества, о едва заметном жжении в переживших бурные ласки сосках?

Значит, все происходило не во сне, а наяву! Поцелуи Филиппа опаляли пламенем ее кожу. Она без колебания отдалась маркизу де Анделис, присоединив к своему дару страстно жаждавшее любви сердце.

Но в светлой столовой она нашла тогда во время завтрака лишь Амори де Брюна, читавшего письмо. Прямые, без наклона буквы были такими же, как теперь. Однако те слова наносили жестокие раны. Она помнит каждое из них.

«... Здоровье моей супруги настолько вроде бы улучшилось, что я вновь могу приступить к своим обязанностям при дворе. Я был бы вам признателен, отец, если бы вы и в последующие дни продолжали заботиться о Мов. С почтительным приветом... »

Гладкие высокомерные фразы навсегда запали ей в память.

Маркиз де Анделис уехал! Без привета, без прощальных слов, тем более без объяснений и извинений. Он соблазнил ее, использовал для своих целей и очень унизил! Там, где она всю ночь тешила себя надеждой стать его любимой, он лишь удовлетворял свои необузданные инстинкты!

Только ненависть помогла ей в тот момент сохранить самообладание. Однако в последующие недели и месяцы ей пришлось познакомиться с новой разновидностью страданий. С горем, от которого схватывает сердце и тело пропитывается изнутри отравой. Горем, с которым невозможно справиться.

Когда она не обвиняла себя в собственной глупости, когда сама себя не презирала, она мучилась от тоски и желания снова вызвать в памяти переживания той ночи. Стремилась продлить свой сон наяву.

Природное влечение ее тела, о котором она и не подозревала, теперь не могло не напомнить о себе. Лишь работа, постоянная нагрузка для тела и головы, иногда дарила ей минуты забвения.

А это письмо обострило боль, словно только вчера она горько разочаровалась в Филиппе Верноне. Она заставила себя рассеянно слушать Амори де Брюна, читавшего из письма строки, казавшиеся ему интересными для Фелины. Но ногти на сжатой в кулак правой руке больно впивались в ее ладонь.

«... Прекрасная Габриэлла д'Эстре подарила нашему королю здорового сына, названного при крещении Цезарем де Бурбоном. Генрих в восторге от младенца и его очаровательной матери. Ходят слухи, что он хочет сделать ее герцогиней де Бофор, и Бетюн, который безуспешно пытается навести хоть какой-то порядок в королевских финансах, появляется всюду с таким лицом, словно Генрих опять сбежал из дворца. Видимо, Бетюн уже прикидывает, во что обойдется новый каприз короля».

Фелина наморщила лоб. Неужели Филипп Вернон считает капризом щедрость короля по отношению к женщине, подарившей ему сына? Затем она снова заставила себя сосредоточиться.

«Несмотря на личные проблемы, наш властительвсерьез занимается делами своей страны. Говорят, что новый мост через Сену, Понт Неф, в Париже должен быть закончен раньше запланированного срока. Вам будет, вероятно, интересно узнать, что граф де Сюрвилье получил чувствительное порицание, и король лишил его права охоты в графских лесах на два года. Он приказал ему закупить зерно, чтобы избавить от голода жителей графских владений. Я, правда, сомневаюсь, что эти меры дойдут до тех, кто в них нуждается».

Де Брюн внезапно опустил пергамент и отыскал взгляд Фелины.

– Надеюсь, Филипп не нажил себе врага! Люди типа Сюрвилье могут стать очень опасными, если их разозлить.

Фелина нашла его опасения преувеличенными.

– Почему граф вдруг захочет причинить вред маркизу?

– Дитя мое, откуда, по-твоему, король узнал о нарушении своего указа об охоте?

– От Филиппа?

Пожилой господин отметил не доверительность вопроса, а заключенное в нем сомнение.

– Конечно, от него. От кого же еще? Он был одним из советников, порекомендовавших королю подписать этот указ. Иначе как бы мы могли обеспечить богатый урожай? Без крестьянского труда голод охватил бы всю Францию, и ее не удалось бы возродить. Бывает очень нелегко преподнести такую простую истину правителям и сильным мира сего. Но слушай дальше.

Описание роскошного приема, устроенного Генрихом Наваррским в честь послов английской королевы Елизаветы в Париже, Фелина пропустила мимо ушей.

Амори де Брюн все чаще забывал о том, что Фелина тоже родилась среди упомянутых им крестьян. Он называл ее мое дитя, малышка, девочка, а также Мов.

Будто и не было покойницы. Будто она воскресла с Божьей помощью и находилась теперь в ее, Фелины, теле. Хоть это, разумеется, неверно, но похоже на соблазнительную прекрасную сказку.

Не избалованная любовью благочестивой матери и сурового отца, Фелина без особого протеста приняла неожиданную сердечную привязанность старого гугенота. До сих пор в ее жизни было слишком мало тепла, и его доброе отношение к ней легко завоевало ее сердце, к тому же страдавшее от обиды, причиненной Филиппом Верноном.

Сам гордый маркиз, казалось, нашел утешение в объятьях своей любовницы.

При имени «Тереза» неподвижная фигура Фелины словно ощутила резкий толчок.

«Тереза наконец преодолела свое разочарование по поводу выздоровления моей супруги. Хотя она широко пользуется дружбой с Габриэллой и имеет немалое влияние на короля, она все же поняла, что судьба не слишком благоприятствует ее планам. Она прекрасна, как никогда, и тщеславна, как папский кардинал. На что надеется она, сделав мне прямо-таки авантюрное предложение показать мою драгоценную супругу королевскому двору, мне пока неясно!»

– Наверное, эта дама хочет всей своей сверкающей красотой подавить болезненную Мов Вернон, чтобы бедняжка снова вернулась в замок, зачахла от переживаний и стыда и освободила даме путь к ее цели! – пробормотала Фелина саркастически и пророчески.

Де Брюн кивнул.

– В этом ты, пожалуй, права. Мне было бы забавно увидеть ее разочарование. Хотя я дал себе клятву после той страшной ночи никогда не появляться в Париже. Я не хотел появляться при дворе человека, не сумевшего раз и навсегда решить, какому Богу молиться.

Юная женщина поднялась и пересела на ручку кресла возле огня. Свою успокаивающую руку она положила на правое плечо старика.

– Не стоит в таком тоне говорить о нашем государе. Вы же знаете, что как бы вы его ни называли, но, по вашим же словам, благодаря ему в нашей стране наконец настал мир!

Де Брюн приложил ее пальцы к своим губам.

– Дитя мое! Ты хочешь защитить неразумного старика от его собственной глупости? В замке нет предателей. И все же спасибо тебе за заботу. А что ты думаешь о том, чтобы в самом деле отправиться ко двору? Ты бы желала жить в столице Франции?

Фелина отыскала взгляд де Брюна. При свете пламени на коже, обтянувшей его массивный череп, были заметны глубокие морщины и складки. Но в глазах сверкали искорки предвкушаемого удовольствия.

Она смиренно вздохнула.

– Вы шутите! Забыли, кто я?

– Знаю! – прервал ее дворянин. – Ты моя дочь, любимая всем сердцем. Не прерывай меня. Один Бог нам судья, и перед ним все люди равны!

– Перед ним, возможно, – возразила юная дама. – Но не перед вашим зятем, высокородным господином де Анделисом. Все, что сеньор когда-то потребовал от меня, он получил. Большего ему не требуется. Вы полагаете, он будет в восторге от появления при дворе фальшивой супруги?

Горький подтекст короткой речи вызвал не только любопытство, и Амори де Брюн многозначительно спросил:

– Все, дитя мое?

Фелина глухим голосом подтвердила:

– Все. А то, что его при этом не устраивало, он швырнул мне обратно, как осколки. И давайте переменим тему.

Однако престарелый господин менять тему разговора не собирался.

– Значит, тебя не привлекает возможность испортить игру такой интриганке, как Тереза д'Ароне? И ты ни разу не подумала, что могла бы в данном случае выиграть?

Фелина покинула свое место и, шурша юбками, подошла к окну. Вид растерзанного бурями пруда, который по многим причинам стал ей не безразличен, отнюдь не улучшил ее настроения. Она прислонилась лбом к драгоценному оконному стеклу.

– Выиграть? Чего я там выиграю? – спросила она мрачно.

– Господина де Анделиса, малышка! Нет, нет, дослушай меня. Я уже стар, но мои глаза еще не разучились видеть. Вы – две части одного целого. В тебе найдет он то, что моя бедная Мов не смогла ему дать. Верни свое сердце, которое он забрал с собой, или отомсти ему, захватив в плен его собственное!

Смущенная Фелина повернулась кругом на каблучке изящной кожаной туфельки и, побледнев, уставилась на Амори де Брюна.

– Не может быть! Откуда вам все известно? Умеете читать мысли?

– Я надеюсь не на слепой случай, дитя мое. Наша жизнь идет по заданному ей пути, и воля Господа была в том, что ты встретила Филиппа. Ведь ты любишь его?

В ответе не было необходимости. Стиснув сложенные на груди руки, Фелина сказала ими все. Амори де Брюн поднялся и заключил дрожащую молодую женщину в свои объятья.

– Не бойся, малышка! Все будет хорошо, обещаю тебе.

– Глупо! Да, какая жуткая глупость это дурацкое путешествие! Неужели вы не смогли образумить старика? Он принесет несчастье и себе, и вам!

Мадам Берта совсем задохнулась от длинной возмущенной тирады, произнесенной перед юной госпожой де Анделис, пока та тыкала тонкую иглу в вышивку герба де Анделис, который за многие месяцы почти не приблизился к завершению.

При всех неожиданных талантах, проявившихся у Фелины за прошедший период, таланта к швейному делу ей так же не хватало, как и таланта к игре на музыкальных инструментах. Фальшивые ноты под ее обычно ловкими пальцами походили на хаотичные стежки при вышивании.

Вздохнув, она отложила работу в сторону.

– Ты же знаешь, Берта, что я пыталась! Но мсье де Брюн упрям, как столетний осел!

Мадам Берта нашла сравнение не слишком женственным, но зато очень точным.

– Это же опасно, и потом неприлично продолжать обман даже при королевском дворе.

Не переставая возмущаться, она непроизвольно заговорила тише, как делала всегда, когда ее замечания относились к подлинной Фелине.

– Кому ты говоришь, Берта? – Фелина быстро усвоила доверительный тон, с которым Мов обращалась к своей бывшей няне. – Но ни один из этих доводов не убедил мсье де Брюна. Он полагает, что для него настало время вновь появиться при дворе. Не хочешь ли ты сама с ним побеседовать?

Мадам Берта сердито фыркнула.

– Я? Уж если вашей красоты и доброго к нему отношения не хватило, чтобы переубедить старого упрямца, мне, действительно, остается лишь молиться за вас обоих!

– Мне кажется это более подходящим занятием, чем наполнять весь дом шумом гневных тирад, дорогая моя Берта! – неожиданно вмешался в разговор объект ее возмущения.

Экономка густо покраснела и рассыпалась в извинениях, давая тем не менее понять, что извинялась вовсе не за содержание.

Де Брюн улыбнулся.

– Принимаю извинения, дорогая, и даю тебе слово, что с головы нашей очаровательной маркизы не упадет ни один волос. Наоборот, поскольку король Генрих питает исключительную слабость к прелестным женщинам, полагаю, что у ее ног будут галантнейшие кавалеры Франции!

Растерянная Фелина побросала серебряные нити в корзинку и расправила складки на теплом домашнем платье из английского сукна.

Ей не нужны были ни кавалеры возле ног, ни...

Тут она прервала свои мысли. Ложь! Лишь одного кавалера желала она увидеть перед собой на коленях. Пусть даже для того, чтобы отвергнуть его так же холодно и бессердечно, как он отверг ее.

Багаж был упакован, и ее страх перемешался с возбуждением и радостным предчувствием. Дальний путь, проделанный ею от Сюрвилье до замка Анделис, продолжался в новом направлении, к столице Франции.

Что бы ее там ни ожидало, она уже не была неопытной и напуганной, столь беззащитной, как на первом этапе.