Текст книги "Да будет день!"

Марина Цветаева
Да будет день!

Составитель А. Филиппов

© Издание, оформление. ООО Группа Компаний «РИПОЛ классик», 2021

Жизнь, разбитая вдребезги

 
Я пою и я ничья.
 

Марина Цветаева

Жизнь каждого творческого человека самым тесным образом переплетается с его произведениями.

Жизнь поэта – особенно.

Марина Цветаева родилась в семье профессора Московского университета Ивана Владимировича Цветаева в 1892 году. В четырнадцать лет она и ее младшая сестра Анастасия потеряли мать, сгоревшую от чахотки – весьма распространенного заболевания той поры.

Одиночество, в котором оказалась талантливая девушка, усугубило трагический склад ее натуры. И возможно, во многом определило ее последующую жизнь.

В те юные голы Марина не представляла всей величины личности своего отца, дважды овдовевшего, целиком погруженного в свои бесчисленные обязанности: профессорские – в университете, директорские – в Румянцевском музее, в главное дело его жизни – строительство и организацию знаменитого Музея изобразительных искусств на Волхонке, в который и сейчас стремятся попасть тысячи и тысячи любителей живописи.

Вот таким был духовный пример и фундамент одного из самых ярких поэтов.

Марина выросла на классической русской литературе, много читала французских и немецких авторов, благо владела этими языками свободно.

Дом профессора Цветаева был пронизан духом древней Эллады и античного Рима.

Писать стихи она начала очень рано, уже в пять-шесть лет. Были у нее и незаурядные музыкальные способности, унаследованные от матери – талантливой пианистки.

Девочка росла свободно, без всякого принуждения, целиком погруженная в свой выдуманный, воображаемый мир, который потом так ярко отразится в ее стихах.

«Это была ученица совершенно особого склада, – вспоминала одна из ее одноклассниц. – Не шла к ней ни гимназическая форма, ни тесная школьная парта… И гимназию Цветаева посещала с перерывами: походит несколько дней, и опять ее нет… Она неизменно читала или что-то писала на уроках, явно безразличная к тому, что происходит в классе, только изредка вдруг приподнимет голову, услышав что-то стоящее внимания, иногда сделает какое-нибудь замечание и снова погрузится в чтение».

Марина Цветаева готовила в это время свою первую книгу. Отобрала сто одиннадцать (!) стихотворений, разделила на три части: «Детство», «Любовь», «Только тени».

Книга называлась «Вечерний альбом».

В одном из стихотворений – «Молитва», написанном Цветаевой в день семнадцатилетия, уже ясно виден будущий великий поэт.

 
Христос и Бог! Я жажду чуда
Теперь, сейчас, в начале дня!
О, дай мне умереть, покуда
Вся жизнь как книга для меня.
Ты мудрый, ты не скажешь строго:
– «Терпи, еще не кончен срок».
Ты сам мне подал – слишком много!
Я жажду сразу – всех дорог!
Люблю и крест, и шелк, и каски,
Моя душа мгновений след…
Ты дал мне детство – лучше сказки,
И дай мне смерть – в семнадцать лет!
 

Впоследствии из некоторых стихов «Вечернего альбома», как из зарисовок, вырастет не одна тема зрелой Цветаевой. Так, стихотворение «Связь через сны» – предтеча цикла «Сон». Из стихотворения «Плохое оправдание» – целая россыпь стихов, циклы «Бессонница», «Час души».

В конце октября 1910 года сборник вышел в свет в типографии А. И. Мамонтова, что в Леонтьевском переулке.

«Вечерний альбом» Марина Цветаева послала на отзыв Валерию Брюсову – одному из кумиров тогдашней поэтической молодежи.

Маститый поэт ответил в печати, достаточно небрежно и высокомерно, вполне в своем духе и в общем духе того циничного времени.

Однако этот отзыв только подстегнул молодую поэтессу и утвердил в мысли: прежде всего, оставаться самой собой – в литературе, да и, наверное, в жизни. Невзирая ни на что.

Послала она свой первый поэтический опыт и Максимилиану Волошину. И неожиданно получила горячую поддержку. Вскоре в московской газете «Утро России» появилась его статья «Женская поэзия», в которой большая часть отводилась самым теплым оценкам творчества юной Цветаевой.

Пожалуй, мало кому в то время удалось постичь так, как Волошину, суть и значение первой книги Марины, в которой, как в капле воды, отражался будущий океан поэзии и чувств…

Именно в доме Волошина, в Коктебеле, Цветаева знакомится в мае 1911 года с семнадцатилетним Сергеем Эфроном. Любовь с первого взгляда – на всю короткую жизнь.

Внешность его вполне романтическая, огромные глаза «цвета моря», как скажет Марина. Ему пришлось многое пережить, он болен распространенным в то время туберкулезом, и от этого нервен и чувствителен. Их связали не только нежность и искренняя дружба, но и единомыслие.

Он литературно одарен. В то время, когда она готовит к печати книгу стихов «Волшебный фонарь», он – книгу прозы «Детство». В последней главе этой книги – «Волшебнице» – Эфрон нарисовал портрет Мары – любимой Марины.

К сожалению, впоследствии его несомненный большой талант будет разменян в бурные годы войн и революций и подавлен присутствием рядом великого поэта…

В это время Марина увлечена литературной жизнью. Вместе с сестрой Анастасией – Асей она выступает на вечере, устроенном Брюсовым в «Обществе свободной эстетики», в различных конкурсах, тоже организованных им, и везде оказывается в лидерах.

27 января 1912 года в Москве Марина и Сергей обвенчались. Она взяла, как и положено, фамилию мужа, стала Эфрон, и они отправились в свадебное путешествие по Италии, Франции и Германии.

Стали появляться отклики в печати на «Волшебный фонарь». Марина пишет: «Прочла рецензию в Аполлоне (литературный журнал. – Ю. К.) о моем втором сборнике. Интересно, что меня ругали пока только Городецкий и Гумилев…»

Цветаева пришла в русскую поэзию, когда за символистами: В. Брюсовым, А. Белым, Вяч. Ивановым – появились акмеисты: Н. Гумилев, С. Городецкий и их «Цех поэтов». В это же время в литературную жизнь России ворвались футуристы: В. Маяковский, В. Хлебников.

Удивительно, но так любимый Цветаевой Брюсов не оценил достоинств «Волшебного фонаря». «Пять-шесть истинно поэтических красивых стихотворений тонут в ее книге в волнах чисто альбомных стихов, которые если кому интересны, то только ее добрым знакомым», – писал мэтр символизма.

Однако Марину все это не слишком волновало. Она никогда не хотела присоединяться к каким-либо течениям. И впоследствии часто утверждала, что литератором так никогда и не сделалась (!).

5 сентября 1912 года у Цветаевой родилась дочь Ариадна – Аля, «под звон колоколов», как пишет Марина.

В этом же, 1912 году вышла первая книга Анны Ахматовой «Вечер». Цветаева тут же прочла ее. Книга открывалась предисловием М. Кузмина – одного из апологетов акмеизма. Подчеркивая тонкую поэтичность Ахматовой, Кузмин сравнивал ее с другими поэтами, в том числе с Цветаевой, которая, по его словам, ищет поэзию «в иронизирующем описании интимной, несколько демонстративно-обыденной жизни».

Ранняя лирика Цветаевой – дневник ее души. В стихах той поры она запечатлевает всех, кто ее окружает, кого она любит, что ненавидит; она с буквальностью летописца слагает свою жизнь, смакуя и переживая ее, словно предчувствуя ее трагический конец.

Отсюда берет истоки смысл всего последующего творчества великого поэта Марины Цветаевой – стирать грань между реальной жизнью и поэзией, делать жизнь частью литературы, смешивать их.

Не в этом ли суровом противоречии, в выпадении из жизни – разгадка чудовищного, трагического конца?

Начало Первой мировой войны странным образом совпало с роковой встречей Марины Цветаевой и поэтессы Софьи Парнок. Она была старше Марины на семь лет, склонна, как сейчас говорят, к нетрадиционной сексуальной ориентации и оказала огромное влияние на Цветаеву и как на поэта, и как на личность.

У Марины смешались чувства к утраченной в детстве матери, к старшей «подруге» и выдуманные, нафантазированные экзальтированные переживания.

А кроме того, она безоглядно, платонически влюбляется в Анну Ахматову, влюбившись вначале в ее «роковой» образ и стихи:

 
В утренний сонный час,
– Кажется, четверть пятого, —
Я полюбила Вас,
Анна Ахматова.
 

Впрочем, меньше всего Марина думала о мнении окружающих. Она везде была сама собой, независимая, раскрепощенная и – отдельная.

Сергей Эфрон ушел на фронт. Очень рано постигла Марина «науку расставания». Разлука с мужем, который ей был дороже всех в мире, усиливала боль ее души.

 
Ненасытим мой голод
На грусть, на страсть, на смерть, —
 

пишет она в ту пору. Вскоре она порывает с Парнок. Она взрослеет – и как человек, и как поэт.

В 1916 году в Петрограде Марина Цветаева встречается с поэтом, который буквально потряс ее своим талантом и личностью. Через двадцать лет в эссе-реквиеме Михаилу Кузмину «Нездешний вечер» она воздаст должное этому замечательному поэту.

Там же, в Питере, она вновь, после Коктебеля, встречает Мандельштама. Окончательно завязывается их нежная, искренняя и преданная поэтическая дружба.

 
Ты запрокидываешь голову
Затем, что ты – гордец и враль.
Какого спутника веселого
Привел мне нынешний февраль!
 

Была еще одна знаковая, обжигающая встреча – с тридцатилетним поэтом Тихоном Чурилиным, родом из Тамбова, из купеческой семьи.

«Был Тихон Чурилин, – пишет в дневнике Марина, – и мы не знали, что есть Тихон Чурилин, до марта 1916 года».

Стихи Чурилина были вполне в духе времени: ночь, мрак, холод и, конечно, смерть. Стихи этого «гениального поэта», как называла его Цветаева, будут перекликаться с ее собственными.

Но был в ее душе и «мечтанный» Александр Блок. Весной того же, 16-го года она написала:

 
Имя твое – птица в руке,
Имя твое – льдинка на языке,
Одно единственное движение губ.
Имя твое – пять букв…
 

Вскоре она вновь пишет несколько стихотворений, обращенных к Блоку. Она хочет прославлять любимого поэта: «Женщине – лукавить, царю – править, Мне – славить Имя твое».

 
Но моя река – да с твоей рекой,
Но моя рука – да с твоей рукой
Не сойдутся, Радость моя, доколь
Не догонит заря – зари.
 

В этих обращениях очень ярко проявляется сама суть поэзии Цветаевой – придуманный, идеальный мир, с бесплотными символами, весь – в аллюзиях и эмоциях, насквозь литературный, искусственный, но – парадокс – от этого не менее живой. Просто это – Другой мир. Может, даже Потусторонний.

Именно тогда, в роковом 16-м году, в поэзии Цветаевой так отчетливо, так громко зазвучал мотив Смерти Поэта.

Поэт, убитый Жизнью. Какого поэта не убили? – скажет Марина много лет спустя.

Одно из лучших ее стихотворений той поры заканчивается пророчески:

 
А этот колокол там, что кремлевских тяже́ле,
Безостановочно ходит и ходит в груди, —
Это – кто знает? – не знаю, – быть может, —
должно быть —
Мне загоститься не дать на российской земле!
 

Стихи Цветаевой печатаются в Москве и Петрограде в соседстве с Брюсовым, Ахматовой, Кузминым, Мандельштамом. Она становится известным в России поэтом. И она целиком отдается любимому делу – и на бумаге, и в душе…

Тогда же, на исходе 16-го, появляются стихи Марины, которые и сейчас – и, наверное, уже навсегда – не оставят равнодушными:

 
Я бы хотела жить с Вами
В маленьком городе,
Где вечные сумерки
И вечные колокола.
И в маленькой деревенской гостинице —
Тонкий звон
Старинных часов – как капелька времени…
И большие тюльпаны на окнах…
И, может быть, Вы бы даже меня не любили…
 

«Версты» – называется вышедшая в 1922 году книга стихов 16-го года, куда вошло в основном все написанное той Цветаевой, которую мы сейчас знаем и любим.

Тем временем, в России – Февральская революция. Марина, словно предчувствуя трагедию, которая разыграется в июле 1918 года в Екатеринбурге, пишет пророчески:

 
Грех отцовский не карай на сыне.
Сохрани, крестьянская Россия,
Царскосельского ягненка – Алексия!
 

Спустя двадцать лет она напишет «Поэму о Царской Семье».

13 апреля 1917 года у Цветаевой родилась дочь Ирина. Она больше похожа на отца – Сергея Эфрона, с его огромными библейскими глазами. Марина вначале хотела назвать ее Анной, в честь Ахматовой. «Но ведь судьбы не повторяются!» – записала она в тетради.

Нет, не зря, не случайно появляются у Цветаевой строки:

 
С хлебом ем, с водой глотаю
Горечь-горе, горечь-грусть.
Есть одна трава такая
На лугах твоих, о Русь!
 

Все эти годы войны и революции Марина видится с мужем редко, урывками. Он чуть не погиб в столкновениях во время Октябрьского переворота в Москве.

18 января 1918 года они виделись в последний раз перед более чем четырехлетней разлукой. Из Москвы Сергей Эфрон уехал в Ростов, где формировалась Добровольческая армия.

В это время Цветаева стала «плакальщицей» «лебединого стана» (так впоследствии будет называться книга ее стихов). Добровольчество олицетворялось для нее в образе мужа, «рыцаря без страха и упрека». «Добровольчество – это добрая воля к смерти», «Белая гвардия, путь твой высок: Черному дулу – грудь и висок…»

Несмотря ни на что, Цветаева продолжает много писать, участвует в литературной жизни Москвы, общается с Вяч. Ивановым, Андреем Белым, Алексеем Толстым, Константином Бальмонтом, Ильей Эренбургом, Павлом Антокольским, Владимиром Маяковским.

 
Мракобесие. – Смерч. – Содом.
Берегите Гнездо и Дом, —
 

пишет она в то время.

Именно к периоду революции и Гражданской войны относится недолгое увлечение Цветаевой театром. Видимо, она искала утешение в уходе от страшной действительности.

Первый шаг был сделан осенью 18-го в маленькой пьесе «Червонный валет». Драма Блока «Роза и крест» – напрашивается в аналоги ей. Вторая пьеса – «Метель». Третья – «Приключение» – о легендарном Казанове. Потом – «Фортуна», «Каменный Ангел» и «Конец Казановы».

Все это были попытки преодолеть разоренный, нищий быт, тревогу за мужа, ушедшего с Белой армией в неизвестность. И однажды, вконец отчаявшись:

«Я одну секунду было совершенно серьезно – с надеждой – поглядела на крюк в столовой.

– Как просто! —

Я испытывала самый настоящий соблазн».

Положение было настолько тяжелым, что ей пришлось поместить дочерей Алю и Ирину в приют. Это привело к трагедии: в середине февраля 19-го года Ирина угасла от голода…

И вот – о чудо! – Марина узнает, что Сергей Эфрон жив: она получила от него первую весть. Его отыскал в Константинополе Илья Эренбург.

«С сегодняшнего дня – жизнь, – записывает в тетради Цветаева. – Впервые живу».

А через месяц после вести радостной пришла весть тяжелая: умер Александр Блок.

Цветаева пишет: «Удивительно не то, что он умер, а то, что он жил… Смерть Блока я чувствую как Вознесение».

«Рвусь к Сереже», – пишет она в письмах к знакомым и к Анне Ахматовой. У нее появилась цель, воля к жизни. Писала ей и о своем впечатлении от выступления в «Кафе Поэтов» Владимира Маяковского.

Он вызвал в ней живой интерес еще с зимы 1918 года, когда она услышала в его чтении поэму «Человек». И с тех пор с большой симпатией наблюдала за его поэтическим ростом. Цветаева была убеждена, что между настоящими поэтами существует прочная, невидимая, духовная связь…

Принимая решение ехать к мужу, за границу, Марина испытывает страшные муки – от безденежья, нищеты, невозможности собрать значительные средства на поездку. И – как еще сложится там, вдали от Родины?

«Примут за нищую и погонят обратно – тогда я удавлюсь», – пишет она в отчаянии.

Но все обходится довольно благополучно. Помог поэт Юргис Балтрушайтис, ее хороший знакомый, который служил тогда послом Литвы в России.

С Сергеем Эфроном Мария и Аля живут некоторое время в Берлине, который в то время называли «русским». Помимо русских магазинов, ресторанов и парикмахерских, было немало газет и издательств. В помещении кафе на Курфюрстенштрассе, 75 открылся «Дом Искусств», там часто выступали поэты и писатели: и эмигранты, и те, кто ненадолго приехал из Советской России – Алексей Толстой, Владислав Ходасевич, Илья Эренбург, Виктор Шкловский, Андрей Белый.

Благодаря поддержке Эренбурга, Марина сразу же издала две книги: «Стихи к Блоку» и «Разлука».

Интересно, что однажды она выступила на вечере в Доме искусств, где читала стихи Маяковского. И перевела на французский его стихотворение «Сволочи».

Воссоединение с мужем вновь резко изменило ее жизнь. К ней возвратилась ее душа, душа поэта. Она вновь почувствовала себя свободной.

К тому времени в Москве вышла вторым изданием книга Цветаевой «Версты» со стихами 17-20-го годов. Эта книга попала в руки Борису Пастернаку. В тот же день он отправил в Берлин свою книгу «Сестра моя – жизнь» с дарственной надписью.

И началась великая эпистолярная дружба между двумя замечательными русскими поэтами, не имеющая аналогов…

«Пастернак и Маяковский, – пишет она. – Нет, Пастернак страшней. Одним его „Послесловием" с головой покрыты все 150 миллионов Маяковского».

Это ей принадлежит гениальный портрет Пастернака: он похож сразу на араба и на его коня…

Обстоятельства сложились так, что надо было все-таки переезжать в Чехию. В Праге учился Сергей Эфрон, учился, получая стипендию, что было немаловажно.

Однако жизнь складывалась довольно беспорядочно. Переезд из одной деревни в другую, смена одних первобытных условий на другие – таковы три с лишним года в Чехии.

И все же Марина остается на виду русской эмигрантской литературной жизни. Она активно печатается в берлинских, рижских, пражских, парижских издательствах. Когда в Берлине вышла поэма «Царь-девица», тут же появились благожелательные отклики.

В пражском издательстве «Пламя» в 1924 году вышла ее «лютая» поэма «Молодец» – на сюжет сказки Афанасьева «Упырь». В ней – задатки будущих замечательных произведений: «Поэмы Конца», «Крысолова», трагедии «Тезей» («Ариадна»), «Федра».

Жизнь в тихой Чехии была обманчива. Да, по-прежнему Цветаева жила творчеством, много писала – и стихов, и писем, – но уже наметился в ее душе надрыв.

«Я сейчас на резком повороте жизни… – пишет она издателю Бахраху. – Воздух, которым я дышу, – воздух трагедии… У меня сейчас определенное чувство кануна – или конца… Я ни в одну форму не умещаюсь – даже в наипросторнейшую своих стихов! Не могу жить. Все не как у людей…»

Все сошлось. Муж, отношения с которым всегда были особые, дочь – взрослеющая и все меньше ее понимающая, литературная жизнь – далекая и недоступная, нищета, боль и… роковая страсть. Константин Болеславович Родзевич. Антипод Сергея Эфрона, хотя внешне во многом и повторивший его путь: из добровольцев – в эмиграцию.

Все многочисленные «романы» Марины до той поры были, как правило, не только платонические, но и… нафантазированные, литературные.

А здесь, впервые, – такое земное чувство.

«Я люблю другого – проще, грубее и правдивее не скажешь…»

Это была настоящая буря чувств – мощная, по-цветаевски безоглядная, бескрайняя.

Читать и сегодня ее письма к Родзевичу – непросто, требуется большая душевная сила. Как это часто бывает в реальной жизни – предмет обожания не вполне соответствовал придуманному образу. Но именно он впервые в те тяжелые для нее годы призвал ее к жизни, а не к смерти.

Роман имел последствия. Эфрон, узнав о нем, объявил Марине о своем решении разъехаться. Пожалуй, он также, впервые, почувствовал реальную, земную подоплеку этого чувства.

 
Не расстанусь! – Конца нет!» – И льнет, и льнет…
А в груди – нарастание
Грозных вод,
Нот… Надежное: как таинство
Непреложное: рас – станемся!
 

«М[арина] рвется к смерти. Земля давно ушла из-под ее ног», – писал Сергей Эфрон Максимилиану Волошину. И продолжал: «М[арина] – человек страстей… Отдаваться с головой своему урагану – для нее стало необходимостью, воздухом ее жизни. Кто является возбудителем этого урагана сейчас – неважно. Почти всегда… все строится на самообмане. Человек выдумывается, и ураган начался. Если ничтожество и ограниченность возбудителя урагана обнаруживается скоро, М [арина] предается ураганному же отчаянию…»

Она решается на разрыв с Родзевичем. «Поэма Расставания» – так хочет она назвать свою новую вещь.

Как всегда, у Цветаевой муки душевные преобразуются в муки творчества, в новый невероятный подъем. «Поэма Горы», «Поэма Конца». Она продолжает переписку с Пастернаком.

Именно он помог напечатать в России несколько стихотворений Цветаевой, в том числе обращенное к нему: «В час, когда мой милый брат…» Никто, кроме него, не захотел или не осмелился это сделать.

За границей же Цветаеву печатали почти все известные газеты и журналы. И все же в творчестве ее явно наметился спад, усталость. Все это усугубляется тяжелым бытом.

И вот… в начале февраля 1925 года у нее рождается долгожданный сын. Он – весь в Марину. Эфрон так и называет его – «маленький Марин Цветаев», по его же просьбе ребенку дают имя Георгий. А домашние будут звать его Мур.

На какое-то время Мур занимает ее всю, кроме творчества, конечно. Сын поддержал в ней желание жить.

Цветаева пишет «Крысолова», на мотив известной немецкой сказки.

Поздней осенью 25-го года она с детьми переезжает в Париж, который, как и Прага, встретил их бедностью. «Столица мира» поразила Марину не столько поверхностным блеском и красотой, сколько «дном», трущобами, в которых им пришлось жить. Вскоре к ним присоединяется Сергей Эфрон.

Одна отрада – русский Париж восторженно принял Цветаеву. Вечера, встречи, публикации. И вместе с этим – критические отзывы недоброжелателей, зависть.

Общение с Пастернаком дало возможность начать уникальную переписку: Марины, Бориса – и Райнера Марии Рильке. Это была перекличка трех гениев, поэтов-лириков.

Внешняя жизнь, простая и без событий, с лихвой компенсировалась жизнью внутренней. Конечно, Марина вновь «влюбилась» – в Рильке, иначе она не могла. И если Пастернаку она писала как «брату», то в письмах Райнеру Марии она вновь воспламенила все свои чувства.

Переписка постепенно заглохла, вначале из-за размолвок с Пастернаком. А в 1926 году умер Рильке.

В 28-м году, в Париже, состоялась встреча Цветаевой и Маяковского. Она подарила ему свою книгу с надписью: «Такому, как я, – быстроногому!»

И два года спустя, откликнувшись на смерть Маяковского, она пишет: «Величайший поэт революции (слова газеты) – и влюбленный самоубийца – два взаимоисключающих начала, два существа, столкнувшись между собой, дали „короткое замыкание"…»

Отъезд в Россию, в Советскую Россию, морально подготавливался годами. Сергей Эфрон не только мечтал о возвращении, но и не сомневался в нем. Мур буквально бредил Россией, читал советские детские книги, не любил французов.

Сама Цветаева писала: «Моя неудача в эмиграции – в том, что я не – эмигрант, что я по духу, т. е. по воздуху и по размаху – там, туда, оттуда».

И в то же время: «Не в Россию же мне ехать?! где меня (на радостях!).. упекут… Я там не уцелею».

В это же время, в 31-м году, Сергей Эфрон хлопочет о советском гражданстве.

Все острее чувствовала Цветаева нелюбовь к себе эмиграции. В России жила сестра Анастасия, которая остаток жизни посвятит памяти Марины.

Цветаева пишет: «Чувствую, что моя жизнь переламывается пополам и что это ее – последний конец».

Показательно, что именно в эти последние годы во Франции, накануне мучительного отъезда в Россию, она пишет эссе «Мой Пушкин». Пушкина она переводит на французский, Пушкин для нее – вечно живой, осязаемый, так же, как Пастернак или Маяковский, ее первая поэтическая любовь…

Вначале в Москву уезжает Аля – навстречу «светлому будущему», в которое она так верила. Она никогда в дальнейшем не жалела об этом поступке, даже побывав в заключении в советском лагере и в ссылке.

На колеблющуюся Марину сильно повлияла Всемирная выставка 1937 года в Париже, посещение советского павильона. Как человек впечатлительный, влюбчивый, она стала более спокойно и определенно относиться к предстоящему переезду в СССР. Не могли не повлиять на нее и настроения мужа, и посещение коммунистических собраний и демонстраций Народного фронта…

Однако жизнь вскоре преподнесет сюрприз: Сергей Эфрон, как оказалось, был замешан в «деле Рейсса» – резидента советской разведки, убитого на шоссе под Лозанной.

Цветаева ничего не знала об этой деятельности мужа. Думается, что Эфрон, желая «искупить» свою вину перед новой, большевистской Россией, желая вернуться в нее обновленным, нужным ей человеком, совершил такой экстравагантный поступок. Хотя, впрочем, страсть к игре, к авантюрам жили в нем всегда.

Эфрону придется бежать, тайно покинуть Францию. Марина долго не будет ничего знать о нем. А Эфрон уже поселится в Москве – инкогнито, под фамилией Андреев…

12 июня 1939 года Цветаева вместе с Муром отправятся на пароходе вместе с испанскими беженцами из Гавра в Ленинград. «Сейчас уже не тяжело, сейчас уже – судьба».

По прибытии она узнает, что сестра Анастасия арестована еще в сентябре 1937 года.

Первым прибежищем семьи Цветаевой и Эфрона в Советской России стала дача НКВД под Москвой.

Но близость к «органам» оказывается роковой – вскоре арестовывают Ариадну. А затем пришел черед и Сергея Эфрона.

Марина с Муром в отчаянии бегут в Москву, к сестре Сергея – Елизавете. Как родственники «врагов народа», они оказались в вакууме – такова была тогдашня действительность.

Цветаева пишет Александру Фадееву – руководителю Союза советских писателей. В результате она с Муром поселяется при Доме творчества в поселке Голицыно, где у них появляется возможность обедать и ужинать в столовой. Им сняли в избе часть комнаты, отгороженную фанерной перегородкой. Электричества нет. Быт – допотопный и убогий. Словно опять она сошла на круг ада 18—21-го годов…

У Марины наконец появилась переводческая работа. В этом ей помог Борис Пастернак.

Переводы были не только средством к существованию, но и забытьем от реальности. Она жила, словно втянув голову в плечи, ежедневно боясь ареста. И писала письма, прошения в НКВД, Берии, Фадееву. В пустоту…

«У меня нет друзей, а без них – гибель».

Они с Муром переезжают в Москву. Через какое-то время жизнь приобретает некоторую устойчивость, даже образуется определенный круг знакомых. Ее заинтересовывает молодой поэт Арсений Тарковский. Известные молодые советские поэты Кирсанов и Сельвинский очень хвалят стихи Цветаевой.

…Началась Великая Отечественная война. С группой литераторов Цветаева отправляется в эвакуацию в Елабугу. Страдания, которые она испытала в последние дни своей жизни, не поддаются описанию.

Приняв роковое решение, она больше всего беспокоится о Муре. Пишет лихорадочные письма, заботясь о его судьбе, прося прощения у всех и у него.

«Мурлыга! Прости меня но дальше было бы хуже. Я тяжело больна, это уже не я. Люблю тебя безумно. Пойми, что я больше не могла жить. Передай папе и Але – если увидишь, – что любила их до последней минуты, и объясни, что попала в тупик».

Великая поэтесса Серебряного века русской поэзии, так не похожая ни на кого ни в творчестве, ни в жизни, ушла навсегда – в горние выси, ушла, чтобы остаться навечно с нами…

Роковое совпадение: повесилась Марина на той веревке, что дал ей Пастернак, чтобы обвязать чемодан…

И после ее ухода жизнь продолжала издеваться над ее близкими. В октябре того же, страшного 41-го года расстреляли Сергея Эфрона.

Аля, находившаяся в лагере, не сразу узнала о смерти родителей. Всего два года – с 47-го по 49-й – она была на свободе, преподавала в Рязанском художественном институте. Вновь ее арестовали в феврале 49-го, приговорили к пожизненной ссылке.

В 1955 году Ариадна Эфрон была реабилитирована и вернулась в Москву. Всю жизнь она посвятит творчеству и памяти матери, станет хранительницей ее архива. Умерла она в 1975 году в милой сердцу всех Цветаевых Тарусе.

Георгий – Мур – оказался после смерти матери совершенно один. Жил в эвакуации в Ташкенте в нищете и голоде, но не прекращал литературную работу. А вернувшись в Москву, поступил в Литературный институт.

На фронт он был призван за два месяца до окончания первого курса. В книге учета полка, в котором служил Мур, было записано: «Красноармеец Георгий Эфрон убыл в медсанбат по ранению 7. 7. 44 г.».

Это все, что нам известно о Муре…

Ю. Кириленко