Текст книги "Да будет день!"

 
Мимо ночных башен
Площади нас мчат.
Ох, как в ночи страшен
Рев молодых солдат!
 
 
Греми, громкое сердце!
Жарко целуй, любовь!
Ох, этот рев зверский!
Дерзкая – ох! – кровь.
 
 
Мой – рот – разгарчив
Даром что свят – вид.
Как золотой ларчик,
Иверская горит.
 
 
Ты озорство прикончи
Да засвети свечу,
Чтобы с тобой нонче
Не было – как хочу.
 

31 марта 1916

 
Настанет день – печальный, говорят! —
Отцарствуют, отплачут, отгорят, —
Остужены чужими пятаками, —
Мои глаза, подвижные, как пламя.
И – двойника нащупавший двойник —
Сквозь легкое лицо проступит – лик.
 
 
О, наконец тебя я удостоюсь,
Благообразия прекрасный пояс!
 
 
А издали – завижу ли и вас? —
Потянется, растерянно крестясь,
Паломничество по дорожке черной
К моей руке, которой не отдерну,
К моей руке, с которой снят запрет,
К моей руке, которой больше нет.
 
 
На ваши поцелуи, о живые,
Я ничего не возражу – впервые.
Меня окутал с головы до пят
Благообразия прекрасный плат.
Ничто меня уже не вгонит в краску.
Святая у меня сегодня Пасха.
 
 
По улицам оставленной Москвы
Поеду – я, и побредете – вы.
И не один дорогою отстанет,
И первый ком о крышку гроба грянет, —
И наконец-то будет разрешен
Себялюбивый, одинокий сон.
 
 
И ничего не надобно отныне
Новопреставленной боярыне Марине.
 

11 апреля 1916

 
Над городом, отвергнутым Петром,
Перекатился колокольный гром.
 
 
Гремучий опрокинулся прибой
Над женщиной, отвергнутой тобой.
 
 
Царю Петру и Вам, о царь, хвала!
Но выше вас, цари: колокола.
 
 
Пока они гремят из синевы —
Неоспоримо первенство Москвы.
 
 
– И целых сорок сорокóв церквей
Смеются над гордынею царей!
 

28 мая 1916

 
Над синевою подмосковных рощ
Накрапывает колокольный дождь.
Бредут слепцы Калужскою дорóгой, —
 
 
Калужской – песенной – привычной, и она
Смывает и смывает имена
Смиренных странников, во тьме поющих
Бога.
 
 
И думаю: когда-нибудь и я,
Устав от вас, враги, от вас, друзья,
И от уступчивости речи русской, —
 
 
Надену крест серебряный на грудь,
Перекрещусь – и тихо тронусь в путь
По старой по дороге по Калужской.
 

Троицын день, 1916

 
Семь холмов – как семь колоколов,
На семи колоколах – колокольни.
Всех счетом: сорок сорокóв, —
Колокольное семихолмие!
 
 
В колокольный я, во червонный день
Иоанна родилась Богослова.
Дом – пряник, а вокруг плетень
И церкóвки златоголовые.
 
 
И любила же, любила же я первый звон —
Как монашки потекут к обедне,
Вой в печке, и жаркий сон,
И знахарку с двора соседнего.
 
 
– Провожай же меня, весь московский сброд,
Юродивый, воровской, хлыстовский!
Поп, крепче позаткни мне рот
Колокольной землей московскою!
 

8 июля 1916

 
Москва! Какой огромный
Странноприимный дом!
Всяк на Руси – бездомный.
Мы все к тебе придем.
 
 
Клеймо позорит плечи,
За голенищем – нож.
Издалекá-далече —
Ты все же позовешь.
 
 
На каторжные клейма,
На всякую болесть —
Младенец Пантелеймон
У нас, целитель, есть.
 
 
А вон за тою дверцей,
Куда народ валит, —
Там Иверское сердце,
Червонное, горит.
 
 
И льется аллилуйя
На смуглые поля.
– Я в грудь тебя целую,
Московская земля!
 

Александров, 8 июля 1916

«Красною кистью…»

 
Красною кистью
Рябина зажглась.
Падали листья,
Я родилась.
 
 
Спорили сотни
Колоколов.
День был субботний:
Иоанн Богослов.
 
 
Мне и доныне
Хочется грызть
Жаркой рябины
Горькую кисть.
 

16 августа 1916

«Коли милым назову – не соскучишься…»

 
Коли милым назову – не соскучишься.
Превеликою слыву – поцелуйщицей.
Коль по улице плыву – бабы морщатся:
Плясовницею слыву, да притворщицей.
 
 
А немилый кто взойдет, да придвинется —
Подивится весь народ – что за схимница,
Филин ухнет – черный кот ощетинится,
Будешь помнить цельный год —
чернокнижницу.
 
 
Хорошо, коль из ружья метко целятся,
Хорошо, коли братья´ верно делятся,
Коли сокол в мужья метит – дéвица…
Плясовница только я да свирельница.
 
 
Коль похожа на жену – где повойник мой?
Коль похожа на вдову – где покойник мой?
Коли суженого жду – где бессонница?
Царь-Девицею живу, беззаконницей!
 

3 апреля 1916

«Веселись, душа, пей и ешь!..»

 
Веселись, душа, пей и ешь!
А настанет срок —
Положите меня промеж
Четырех дорог.
 
 
Там, где во поле во пустом
Воронье да волк,
Становись надо мной крестом,
Раздорожный столб!
 
 
Не чуралася я в ночи
Окаянных мест.
Высоку надо мной торчи,
Безымянный крест.
 
 
Не один из вас, други, мной
Был и сыт и пьян.
С головою меня укрой,
Полевой бурьян.
 
 
Не запаливайте свечу
Во церковной мгле.
– Вечной памяти не хочу
На родной земле!
 

4 апреля 1916

Бессонница

 
Обвела мне глаза кольцом
Теневым – бессонница.
Оплела мне глаза бессонница
Теневым венцом.
 
 
То-то же! По ночам
Не молись – идолам!
Я твою тайну выдала,
Идолопоклонница.
 
 
Мало – тебе – дня,
Солнечного огня!
 
 
Пару моих колец
Носи, бледноликая!
Кликала – и накликала
Теневой венец.
 
 
Мало – меня – звала?
Мало – со мной – спала?
 
 
Ляжешь, легка лицом.
Люди поклонятся.
Буду тебе чтецом
Я, бессонница:
 
 
– Спи, успокоена,
Спи, удостоена,
Спи, увенчана,
Женщина.
 
 
Чтобы – спалось – легче,
Буду – тебе – певчим:
 
 
– Спи, подруженька
Неугомонная,
 
 
Спи, жемчужинка,
Спи, бессонная.
 
 
И кому ни писали писем,
И кому с тобой ни клялись мы…
Спи себе.
Вот и разлучены
Неразлучные.
Вот и выпущены из рук
Твои рученьки.
Вот ты и отмучилась,
Милая мученица.
 
 
Сон – свят.
Все – спят.
Венец – снят.
 

8 апреля 1916

 
Руки люблю
Целовать, и люблю
Имена раздавать,
И еще – раскрывать
Двери!
– Настежь – в темную ночь!
 
 
Голову сжав,
Слушать, как тяжкий шаг
Где-то легчает,
Как ветер качает
Сонный, бессонный
Лес.
 
 
Ах ночь!
Где-то бегут ключи,
Ко сну – клонит.
Сплю почти.
Где-то в ночи
Человек тонет.
 

27 мая 1916

 
В огромном городе моем – ночь.
Из дома сонного иду – прочь.
И люди думают: жена, дочь, —
А я запомнила одно: ночь.
 
 
Июльский ветер мне метет – путь,
И где-то музыка в окне – чуть.
Ах, нынче ветру до зари – дуть
Сквозь стенки тонкие груди́ – в грудь.
Есть черный тополь, и в окне – свет,
И звон на башне, и в руке – цвет,
И шаг вот этот – никому – вслед,
И тень вот эта, а меня – нет.
 
 
Огни – как нити золотых бус,
Ночного листика во рту – вкус.
Освободите от дневных уз,
Друзья, поймите, что я вам – снюсь.
 

Москва, 17 июля 1916

 
После бессонной ночи слабеет тело,
Милым становится и не своим – ничьим.
В медленных жилах еще занывают стрелы —
И улыбаешься людям, как серафим.
 
 
После бессонной ночи слабеют руки,
И глубоко равнодушен и враг и друг.
Целая радуга – в каждом случайном звуке,
И на морозе Флоренцией пахнет вдруг.
Нежно светлеют губы, и тень золоче
Возле запавших глаз. Это ночь зажгла
Этот светлейший лик, – и от темной ночи
Только одно темнеет у нас – глаза.
 

19 июля 1916

 
Нынче я гость небесный
В стране твоей.
Я видела бессонницу леса
И сон полей.
 
 
Где-то в ночи́ подковы
Взрывали траву.
Тяжко вздохнула корова
В сонном хлеву.
 
 
Расскажу тебе с грустью,
С нежностью всей,
Про сторожа-гу́ся
И спящих гусей.
 
 
Руки тонули в песьей шерсти́,
Пес был – сед.
Потом, к шести,
Начался´ рассвет.
 

20 июля 1916

 
Сегодня ночью я одна в ночи́ —
Бессонная, бездомная черница! —
Сегодня ночью у меня ключи
От всех ворот единственной столицы!
 
 
Бессонница меня толкнула в путь.
– О, как же ты прекрасен, тусклый
Кремль мой!
Сегодня ночью я целую в грудь —
Всю круглую воюющую землю!
 
 
Вздымаются не волосы – а мех,
И душный ветер прямо в душу дует.
Сегодня ночью я жалею всех, —
Кого жалеют и кого целуют.
 

1 августа 1916

 
Нежно-нежно, тонко-тонко
Что-то свистнуло в сосне,
Черноглазого ребенка
Я увидела во сне.
 
 
Так у сосенки у красной
Каплет жаркая смола.
Так в ночи́ моей прекрасной
Ходит по сердцу пила.
 

8 августа 1916

 
Черная, как зрачок, как зрачок, сосущая
Свет – люблю тебя, зоркая ночь.
 
 
Голосу дай мне воспеть тебя, о праматерь
Песен, в чьей длани узда четырех ветров.
 
 
Клича тебя, славословя тебя, я только
Раковина, где еще не умолк океан.
 
 
Ночь! Я уже нагляделась в зрачки человека!
Испепели меня, черное солнце – ночь!
 

9 августа 1916

 
Кто спит по ночам? Никто не спит!
Ребенок в люльке своей кричит,
Старик над смертью своей сидит,
Кто молод – с милою говорит,
Ей в губы дышит, в глаза глядит.
 
 
Заснешь – проснешься ли здесь опять?
Успеем, успеем, успеем спать!
 
 
А зоркий сторож из дома в дом
Проходит с розовым фонарем,
 
 
И дробным рокотом над подушкой
Рокочет ярая колотушка:
 
 
– Не спи! крепись! говорю добром!
А то – вечный сон! а то – вечный дом!
 

12 декабря 1916

 
Вот опять окно,
Где опять не спят.
Может – пьют вино,
Может – так сидят
Или просто – рук
Не разнимут двое.
В каждом доме, друг,
Есть окно такое.
 
 
Крик разлук и встреч —
Ты, окно в ночи́!
Может – сотни свеч,
Может – три свечи…
Нет и нет уму
Моему – покоя.
И в моем дому
Завелось такое.
 
 
Помолись, дружок,
за бессонный дом,
За окно с огнем!
 

23 декабря 1916

 
Бессонница! Друг мой!
Опять твою руку
С протянутым кубком
Встречаю в беззвучно —
Звенящей ночи́.
 
 
– Прельстись!
Пригубь!
Не в высь,
А в глубь —
Веду…
Губами приголубь!
Голубка! Друг!
Пригубь!
Прельстись!
Испей!
От всех страстей —
Устой,
От всех вестей —
Покой.
 
 
– Подруга! —
Удостой.
Раздвинь уста!
Всей негой уст
Резного кубка край
Возьми —
Втяни,
Глотни:
 
 
– Не будь! —
О друг! Не обессудь!
Прельстись!
Испей!
Из всех страстей —
Страстнейшая, из всех смертей —
Нежнейшая… Из двух горстей
Моих – прельстись! – испей!
 
 
Мир бéз вести пропал. В нигде —
Затопленные берега…
– Пей, ласточка моя! На дне
Растопленные жемчуга…
 
 
Ты море пьешь,
Ты зори пьешь.
С каким любовником кутеж
С моим
– Дитя —
Сравним?
 
 
А если спросят (научу!),
Что, дескать, щечки несвежи, —
С Бессонницей кучу, скажи,
С Бессонницей кучу…
 

Май 1921

Стихи к Блоку

 
Имя твое – птица в руке,
Имя твое – льдинка на языке.
Одно-единственное движенье губ.
Имя твое – пять букв.
Мячик, пойманный на лету,
Серебряный бубенец во рту.
Камень, кинутый в тихий пруд,
Всхлипнет тáк, как тебя зовут.
В легком щелканье ночных копыт
Громкое имя твое гремит.
И назовет его нам в висок
Звонко щелкающий курок.
 
 
Имя твое – ах, нельзя! —
Имя твое – поцелуй в глаза,
В нежную стужу недвижных век.
Имя твое – поцелуй в снег.
Ключевой, ледяной, голубой глоток.
С именем твоим – сон глубок.
 

15 апреля 1916

 
Нежный призрак,
Рыцарь без укоризны,
Кем ты призван
В мою молодую жизнь?
 
 
Во мгле – сизой
Стоишь, ризой
Снеговой одет.
То не ветер
Гонит меня по городу.
Ох, уж третий
Вечер я чую во рога.
 
 
Голубоглазый —
Меня – сглазил
Снеговой певец.
 
 
Снежный лебедь
Мне под ноги перья стелет.
Перья реют
И медленно никнут в снег.
 
 
Так, по перьям,
Иду к двери,
За которой – смерть.
Он поет мне
За синими окнами,
 
 
Он поет мне
Бубенцами далекими,
Длинным криком,
Лебединым кликом —
Зовет.
 
 
Милый призрак!
Я знаю, что все мне снится.
Сделай милость:
Аминь, аминь, рассыпься!
Аминь.
 

1 мая 1916

 
Ты проходишь на запад солнца,
Ты увидишь вечерний свет.
Ты проходишь на запад солнца,
И метель заметает след.
 
 
Мимо о кон моих – бесстрастный —
Ты пройдешь в снеговой тиши,
Божий праведник мой прекрасный,
Свете тихий моей души!
Я на душу твою – не зарюсь!
Нерушима твоя стезя.
В руку, бледную от лобзаний,
Не вобью своего гвоздя.
 
 
И по имени не окликну,
И руками не потянусь.
Восковому, святому лику
Только издали поклонюсь.
 
 
И, под медленным снегом стоя,
Опущусь на колени в снег,
И во имя твое святое
Поцелую вечерний снег —
 
 
Там, где поступью величавой
Ты прошел в гробовой тиши,
Свете тихий – святыя славы —
Вседержитель моей души.
 

2 мая 1916

 
Зверю – берлога,
Страннику – дорога,
Мертвому – дроги,
Каждому – свое.
 
 
Женщине – лукавить,
Царю – править,
Мне – славить
Имя твое.
 

2 мая 1916

 
У меня в Москве – купола горят,
У меня в Москве – колокола звонят,
И гробницы, в ряд, у меня стоят, —
В них царицы спят и цари.
 
 
И не знаешь ты, что зарей в Кремле
Легче дышится – чем на всей земле!
И не знаешь ты, что зарей в Кремле
Я молюсь тебе – до зари.
И проходишь ты над своей Невой
О ту пору, как над рекой-Москвой
Я стою с опущенной головой,
И слипаются фонари.
 
 
Всей бессонницей я тебя люблю,
Всей бессонницей я тебе внемлю —
О ту пору, как по всему Кремлю
Просыпаются звонари.
 
 
Но моя река – да с твоей рекой,
Но моя рука – да с твоей рукой
Не сойдутся, Радость моя, доколь
Не догонит заря – зари.
 

7 мая 1916

 
Думали – человек!
И умереть заставили.
Умер теперь. Навек.
– Плачьте о мертвом ангеле!
Он на закате дня
Пел красоту вечернюю.
Три восковых огня
Треплются, суеверные.
 
 
Шли от него лучи —
Жаркие струны по снегу.
Три восковых свечи —
Солнцу-то! Светоносному!
 
 
О поглядите – кáк
Веки ввалились темные!
О поглядите – кáк
Крылья его поломаны!
 
 
Черный читает чтец,
Топчутся люди праздные…
– Мертвый лежит певец
И воскресенье празднует.
 

9 мая 1916

 
Должно быть – за то й рощей
Деревня, где я жила.
Должно быть – любовь проще
И легче, чем я ждала.
 
 
– Эй, идолы, чтоб вы сдохли! —
Привстал и занес кнут,
И о крику вслед – ухлест,
И вновь бубенцы поют.
 
 
Над валким и жалким хлебом
За жердью встает – жердь.
И проволока под небом
Поет и поет смерть.
 

13 мая 1916

 
И тучи оводов вокруг равнодушных кляч,
И ветром вздутый калужский родной кумач,
И по свист перепелов, и большое небо,
И волны колоколов над волнами хлеба,
И толк о немце, доколе не надоест,
И желтый-желтый – за синею рощей – крест,
И сладкий жар, и такое на всем сиянье,
И имя твое, звучащее словно: ангел.
 

18 мая 1916

 
Как слабый луч сквозь черный морок адов —
Так голос твой под рокот рвущихся снарядов.
 
 
И вот в громах, как некий серафим,
Оповещает голосом глухим, —
 
 
Откуда-то из древних утр туманных —
Как нас любил, слепых и безымянных,
 
 
За синий плащ, за вероломства – грех…
И как нежнее всех – ту, глубже всех
 
 
В ночь канувшую – на дела лихие!
И как не разлюбил тебя, Россия.
 
 
И вдоль виска – потерянным перстом —
Все водит, водит… И еще о том,
 
 
Какие дни нас ждут, как Бог обманет,
Как станешь солнце звать – и как не встанет…
 
 
Так, узником с собой наедине
(Или ребенок говорит во сне?),
 
 
Предстало нам – всей площади широкой! —
Святое сердце Александра Блока.
 

9 мая 1920

 
Вот он – гляди, – уставший от чужбин,
Вождь без дружин.
 
 
Вот – горстью пьет из горней
быстрины, —
Князь без страны.
 
 
Там все ему: и княжество, и рать,
И хлеб, и мать.
 
 
Красно́ твое наследие, – владей,
Друг без друзей!
 

15 августа 1921

 
Други его – не тревожьте его!
Слуги его – не тревожьте его!
Было так ясно на лике его:
Царство мое не от мира сего.
 
 
Вещие вьюги кружили вдоль жил,
Плечи сутулые гнулись от крыл,
В певчую прорезь, в запекшийся пыл —
Лебедем душу свою упустил!
Падай же, падай же, тяжкая медь!
Крылья изведали право: лететь!
Губы, кричавшие слово: ответь!
Знают, что этого нет – умереть!
 
 
Зори пьет, море пьет, – в полную сыть
Бражничает. – Панихид не служить!
У навсегда повелевшего: быть!
Хлеба достанет его накормить!
 

15 августа 1921

 
А над равниной —
Крик лебединый.
Матерь, ужель не узнала сына?
Это с заоблачной – он – версты,
Это последнее – он – прости.
 
 
А над равниной —
Вещая вьюга.
Дева, ужель не узнала друга?
Рваные ризы, крыло в крови…
Это последнее он: Живи!
Над окаянной —
Взлет осиянный.
Праведник душу урвал – осанна!
Каторжник койку обрел – теплынь,
Пасынок к матери в дом. – Аминь.
 

Между 15 и 25 августа 1921

 
Не проломанное ребро —
Переломленное крыло.
 
 
Не расстрельщиками навылет
Грудь простреленная. Не вынуть
 
 
Этой пули. Не чинят крыл.
Изуродованный ходил.
 
 
Цепок, цепок венец из терний!
Что усопшему – трепет черни,
Женской лести лебяжий пух…
Проходил, одинок и глух,
 
 
Замораживая закаты
Пустотою безглазых статуй.
Лишь одно еще в нем жило:
Переломленное крыло.
 

Между 15 и 25 августа 1921

 
Без зова, без слова, —
Как кровельщик падает с крыш.
А может быть, снова
Пришел – в колыбели лежишь?
 
 
Горишь и не меркнешь,
Светильник немногих недель…
Какая из смертных
Качает твою колыбель?
 
 
Блаженная тяжесть!
Пророческий певчий камыш!
О, кто мне расскажет,
В какой колыбели лежишь?
 
 
«Покамест не продан!»
Лишь с ревностью этой в уме,
Великим обходом
Пойду по российской земле.
Полночные страны
Пройду из конца и в конец.
Где рот-его-рана,
Очей синеватый свинец?
 
 
Схватить его! Крепче!
Любить и любить его лишь!
О, кто мне нашепчет,
В какой колыбели лежишь?
 
 
Жемчужные зерна,
Кисейная сонная сень.
Не лавром, а терном —
Чепца острозубая тень.
 
 
Не полог, а птица
Раскрыла два белых крыла!
– И снова родиться,
Чтоб снова метель замела?!
 
 
Рвануть его! Выше!
Держать! Не отдать его лишь!
О, кто мне надышит,
В какой колыбели лежишь?
А может быть, ложен
Мой подвиг, и даром – труды.
Как в землю положен,
Быть может, – проспишь до трубы.
 
 
Огромную впалость
Висков твоих – вижу опять.
Такую усталость —
Ее и трубой не поднять!
 
 
Державная пажить,
Надежная, ржавая тишь,
Мне сторож покажет,
В какой колыбели лежишь.
 

22 ноября 1921

 
Как сонный, как пьяный,
Врасплох, не готовясь.
Височные ямы:
Бессонная совесть.
 
 
Пустые глазницы:
Мертво и светло.
Сновидца, всевидца
Пустое стекло.
 
 
Не ты ли
Ее шелестящей хламиды
Не вынес —
Обратным ущельем Аида?
 
 
Не эта ль,
Серебряным звоном полна,
Вдоль сонного Гебра
Плыла голова?
 

25 ноября 1921

 
Так, Господи! И мой обол
Прими на утвержденье храма.
Не свой любовный произвол
Пою – своей отчизны рану.
 
 
Не скаредника ржавый ларь —
Гранит, коленами протертый!
Всем отданы герой и царь,
Всем – праведник – певец —
и мертвый.
 
 
Днепром разламывая лед,
Гробо́вым не смущаясь тесом,
Русь – Пасхою к тебе плывет,
Разливом тысячеголосым.
 
 
Так, сердце, плачь и славословь!
Пусть вопль твой – тысяча который? —
Ревнует смертная любовь.
Другая – радуется хору.
 

2 декабря 1921

C. Э.

 
Я пришла к тебе черной полночью,
За последней помощью.
Я бродяга, родства не помнящий,
Корабль тонущий.
 
 
В слободах моих – междуцарствие,
Чернецы коварствуют.
Всяк рядится в одежды царские,
Псари – царствуют.
Кто земель моих не оспаривал?
Сторожей не спаивал?
Кто в ночи́ не варил – варева,
Не жег – зарева?
 
 
Самозванцами, псами хищными,
Я дотла расхищена.
У ворот твоих, царь истинный,
Стою – нищая.
 

27 апреля 1916

 
О муза плача, прекраснейшая из муз!
О ты, шальное исчадие ночи белой!
Ты черную насылаешь метель на Русь,
И вопли твои вонзаются в нас, как стрелы.
 
 
И мы шарахаемся, и глухое: ох! —
Стотысячное – тебе присягает, – Анна
Ахматова! – Это имя – огромный вздох,
И в глубь он падает, которая безымянна.
Мы коронованы тем, что одну с тобой
Мы землю топчем, что небо над нами – то же!
И тот, кто ранен смертельной твоей судьбой,
Уже бессмертным на смертное сходит ложе.
 
 
В певучем граде моем купола горят,
И Спаса светлого славит слепец бродячий…
– И я дарю тебе свой колокольный град,
Ахматова – и сердце свое в придачу!
 

19 июня 1916

 
Охватила голову и стою,
– Что людские козни! —
Охватила голову и пою
На заре на поздней.
 
 
Ах, неистовая меня волна
Подняла на гребень!
Я тебя пою, что у нас – одна,
Как луна на небе!
 
 
Что на сердце вороном налетев,
В облака вонзилась.
– Горбоносую – чей смертелен гнев
И смертельна милость.
 
 
Что и над червонным моим Кремлем
Свою ночь простерла,
Что певучей негою, – как ремнем,
Мне стянула горло.
 
 
Ах, я счастлива! Никогда заря
Не сгорала – чище.
Ах, я счастлива, что, тебя даря,
Удаляюсь – нищей,
 
 
Что тебя, чей голос – о глубь! о мгла! —
Мне дыханье сузил,
Я впервые именем назвала
Царскосельской Музы.
 

22 июня 1916

 
Еще один огромный взмах —
И спят ресницы.
О тело милое! О прах
Легчайшей птицы!
Что делала в тумане дней?
Ждала и пела…
Так много вздоха было в ней,
Так мало – тела.
 
 
Нечеловечески мила
Ее дремота.
От ангела и от орла
В ней было что-то.
 
 
И спит, а хор ее манит
В сады Эдема.
Как будто песнями не сыт
Уснувший демон.
 
 
Часы, года, века. – Ни нас,
Ни наших комнат.
И памятник, накоренясь,
Уже не помнит.
 
 
Давно бездействует метла,
И никнут льстиво
Над Музой Царского Села
Кресты крапивы.
 

23 июня 1916

 
Имя ребенка – Лев,
Матери – Анна.
В имени его – гнев,
В материнском – тишь.
Волосом – он – рыж,
– Голова тюльпана! —
Что ж, осанна
Маленькому царю.
 
 
Дай ему Бог – вздох
И улыбку матери,
Взгляд – искателя
Жемчугов.
Бог, внимательней
За ним присматривай:
Царский сын – гадательней
Остальных сынов.
 
 
Рыжий львеныш
С глазами зелеными,
Страшное наследье тебе нести!
Северный Океан и Южный
И нить жемчужных
Черных четок – в твоей горсти!
 

24 июня 1916

 
Не отстать тебе. Я – острожник.
Ты – конвойный. Судьба одна.
И одна в пустоте порожней
Подорожная нам дана.
 
 
Уж и нрав у меня спокойный!
Уж и очи мои ясны!
Отпусти-ка меня, конвойный,
Прогуляться до той сосны!
 

26 июня 1916

 
Ты, срывающая покров
С катафалков и колыбелей,
Разъярительница ветров,
Насылательница метелей,
Лихорадок, стихов и войн,
– Чернокнижница! – Крепостница! —
Я заслышала грозный вой
Львов, венчающих колесницу.
 
 
Слышу страстные голоса —
И один, что молчит упорно.
Вижу красные паруса —
И один – между ними – черный.
 
 
Океаном ли правишь путь
Или воздухом, – всею грудью
Жду, как солнцу подставив грудь
Смертоносному правосудью.
 

26 июня 1916

 
На базаре кричал народ,
Пар вылетал из булочной.
Я запомнила алый рот
Узколицей певицы уличной.
 
 
В темном, с цветиками, платке,
– Милости удостоиться —
Ты, потупленная, в толпе
Богомолок у Сергий-Троицы.
 
 
Помолись за меня, краса
Грустная и бесовская,
Как поставят тебя леса
Богородицею хлыстовскою.
 

27 июня 1916

 
Златоустой Анне – всея Руси
Искупительному глаголу, —
Ветер, голос мой донеси
И вот этот мой вздох тяжелый.
 
 
Расскажи, сгорающий небосклон,
Про глаза, что черны от боли,
И про тихий земной поклон
Посреди золотого поля.
 
 
Ты, зеленоводный лесной ручей,
Расскажи, как сегодня ночью
Я взглянула в тебя – и чей
Лик узрела в тебе воочью.
Ты, в грозовой выси
Обретенный вновь!
Ты! – Безымянный!
Донеси любовь мою
Златоустой Анне – всея Руси!
 

27 июня 1916