Текст книги "Да будет день!"

Глаза

 
Привычные к степям – глаза,
Привычные к слезам – глаза,
Зеленые – соленые —
Крестьянские глаза!
 
 
Была бы бабою простой —
Всегда б платили за постой —
Все эти же – веселые —
Зеленые глаза.
 
 
Была бы бабою простой —
От солнца б застилась рукой,
Качала бы – молчала бы,
Потупивши глаза.
Шел мимо паренек с лотком…
Спят под монашеским платком
Смиренные – степенные —
Крестьянские глаза.
 
 
Привычные к степям – глаза,
Привычные к слезам – глаза…
Что видели – не выдадут
Крестьянские глаза!
 

9 сентября 1918

«Поступь легкая моя…»

 
Поступь легкая моя,
Чистой совести примета —
Поступь легкая моя,
Песня звонкая моя.
 
 
Бог меня одну поставил
Посреди большого света.
– Ты не женщина, а птица,
Посему летай и пой.
 

1 ноября 1918

«Чтобы помнил не часочек, не годок…»

 
Чтобы помнил не часочек, не годок —
Подарю тебе, дружочек, гребешок.
 
 
Чтобы помнили подружек мил-дружки —
Есть на свете золотые гребешки.
 
 
Чтоб дружочку не пилось без меня —
Гребень, гребень мой, расческа моя!
 
 
Нет на свете той расчески чудней:
Струны – зубья у расчески моей.
 
 
Чуть притронешься – пойдет трескотня
Про меня одну, да все про меня.
 
 
Чтоб дружочку не спалось без меня —
Гребень, гребень мой, расческа моя!
 
 
Чтобы чудился в жару и в поту
От меня ему вершочек – с версту,
 
 
Чтоб ко мне ему все версты – с вершок —
Есть на свете золотой гребешок.
Чтоб дружочку не жилось без меня —
Семиструнная расческа моя!
 

2 ноября 1918

«Развела тебе в стакане…»

 
Развела тебе в стакане
Горстку жженых волос.
Чтоб не елось, чтоб не пелось,
Не пилось, не спалось.
 
 
Чтобы младость – не в радость,
Чтобы сахар – не в сладость,
Чтоб не ладил в тьме ночной
С молодой женой.
 
 
Как власы мои златые
Стали серой золой,
Так года твои младые
Станут белой зимой.
 
 
Чтоб ослеп – оглох,
Чтоб иссох, как мох,
Чтоб ушел, как вздох.
 

3 ноября 1918

«Радость – что сахар…»

 
Радость – что сахар,
Нету – и охаешь,
А завелся´ как —
Через часочек:
Сладко, да тошно!
 
 
Горе ты горе, – соленое море!
Ты и накормишь,
Ты и напоишь,
Ты и закружишь,
Ты и отслужишь!
 

9 ноября 1918

Комедьянт
<Из цикла>

 
Вы столь забывчивы, сколь незабвенны.
– Ах, Вы похожи на улыбку Вашу!
Сказать еще? – Златого утра краше!
Сказать еще? Один во всей Вселенной!
Самой Любви младой военнопленный,
Рукой Челлини ваянная чаша.
 
 
Друг, разрешите мне на лад старинный
Сказать любовь, нежнейшую на свете.
Я Вас люблю. – В камине воет ветер.
Облокотясь – уставясь в жар каминный, —
Я Вас люблю. Моя любовь невинна.
Я говорю как маленькие дети.
 
 
Друг! Все пройдет! – Виски в ладонях
сжаты. —
Жизнь разожмет! – Младой
военнопленный
Любовь отпустит Вас, но – вдохновенный —
Всем пророкочет голос мой крылатый —
О том, что жили на Земле когда-то
Вы – столь забывчивый, сколь
незабвенный!
 

25 ноября 1918

 
Ваш нежный рот – сплошное целованье…
– И это все, и я совсем как нищий.
Кто я теперь? – Единая? Нет, тыща!
Завоеватель? – Нет, завоеванье!
 
 
Любовь ли это – или любованье,
Пера причуда – иль первопричина,
Томленье ли по ангельскому чину —
Иль чуточку притворства – по призванью…
 
 
Души печаль, очей очарованье,
Пера ли росчерк – ах! – не все равно ли,
Как назовут сие уста – доколе
Ваш нежный рот – сплошное целованье!
Конец ноября 1918
 

 
Мне тебя уже не надо,
Милый – и не оттого что
С первой почтой – не писал.
И не оттого что эти
Строки, писанные с грустью,
Будешь разбирать – смеясь.
 
 
(Писанные мной одною —
Одному тебе! – впервые! —
Расколдуешь – не один.)
 
 
И не оттого что кудри
До щеки коснутся – мастер
Я сама читать вдвоем! —
 
 
И не оттого что вместе
– Над неясностью заглавных! —
Вы вздохнете, наклонясь.
 
 
И не оттого что дружно
Веки вдруг смежатся – труден
Почерк, – да к тому – стихи!
 
 
Нет, дружочек! – Это проще,
Это пуще, чем досада:
 
 
Мне тебя уже не надо —
Оттого что – оттого что —
Мне тебя уже не надо!
 

3 декабря 1918

 
Бренные губы и бренные руки
Слепо разрушили вечность мою.
С вечной душою своею в разлуке —
Бренные губы и руки пою.
 
 
Рокот божественной вечности – глуше,
Только порою, в предутренний час —
С темного неба – таинственный глас:
– Женщина! – Вспомни бессмертную душу!
 

<Конец декабря 1918 – начало января 1919>

«Я счастлива жить образцово и просто…»

 
Я счастлива жить образцово и просто:
Как солнце – как маятник – как календарь.
Быть светской пустынницей стройного роста,
Премудрой – как всякая Божия тварь.
Знать: Дух – мой сподвижник, и Дух – мой
вожатый!
 
 
Входить без докладу, как луч и как взгляд.
Жить так, как пишу: образцово и сжато, —
Как Бог повелел и друзья не велят.
 

22 ноября 1918

«Нá смех и нá зло…»

 
Нá смех и нá зло:
Здравому смыслу,
Ясному солнцу,
Белому снегу —
 
 
Я полюбила:
Мутную полночь,
Льстивую флейту,
Праздные мысли.
 
 
Этому сердцу
Родина – Спарта.
Помнишь лисенка,
Сердце спартанца?
 
 
– Легче лисенка
Скрыть под одеждой,
Чем утаить вас,
Ревность и нежность!
 

1 декабря 1918

«Высокой горести моей…»

 
Высокой горести моей —
Смиренные следы.
На синей варежке моей —
Две восковых слезы.
 
 
В продрогшей цéрковке – мороз,
Пар от дыханья – густ,
И с синим ладаном слилось
Дыханье наших уст.
 
 
Отметили ли Вы, дружок,
Смиреннее всего
Среди других дымков – дымок
Дыханья моего?
 
 
Безукоризненностью рук
Во всем родном краю
Прославленный – простите, друг,
Что в варежках стою!
 

Март 1919

Бабушка

 
Когда я буду бабушкой —
Годов через десяточек —
Причудницей, забавницей, —
Вихрь с головы до пяточек!
 
 
И внук – кудряш – Егорушка
Взревет: «Давай ружье!»
Я брошу лист и перышко —
Сокровище мое!
Мать всплачет: «Год три месяца,
А уж, гляди, как зол!»
А я скажу: «Пусть бесится!
Знать, в бабушку пошел!»
 
 
Егор, моя утробушка!
Егор, ребро от ребрышка!
Егорушка, Егорушка,
Егорий – свет – храбрец!
 
 
Когда я буду бабушкой —
Седой каргою с трубкою! —
И внучка, в полночь крадучись,
Шепнет, взметнувши юбками:
 
 
«Кого, скажите, бабушка,
Мне взять из семерых?» —
Я опрокину лавочку,
Я закружусь, как вихрь.
 
 
Мать: «Ни стыда, ни совести!
И в гроб пойдет пляша!»
А я-то: «На здоровьице!
Знать, в бабушку пошла!»
Кто хо док в пляске рыночной —
Тот лих и на перинушке, —
Маринушка, Маринушка,
Марина – синь-моря!
 
 
«А целовалась, бабушка,
Голубушка, со сколькими?»
– «Я дань платила песнями,
Я дань взымала кольцами.
 
 
Ни ночки даром проспанной:
Все в райском во саду!»
– «А как же, бабка, Господу
Предстанешь на суду?»
 
 
«Свистят скворцы в скворешнице,
Весна-то – глянь! – бела…
Скажу: – Родимый, – грешница!
Счастливая была!
 
 
Вы ж, ребрышко от ребрышка,
Маринушка с Егорушкой,
Моей землицы горсточку
Возьмите в узелок».
 

23 июля 1919

 
А как бабушке
Помирать, помирать, —
Стали голуби
Ворковать, ворковать.
 
 
«Что ты, старая,
Так лихуешься?»
А она в ответ:
«Что воркуете?»
– «А воркуем мы
Про твою весну!»
– «А лихуюсь я,
Что идти ко сну,
 
 
Что навек засну
Сном закованным —
Я, бессонная,
Я, фартовая!
 
 
Что луга мои яицкие не скошены,
Жемчуга мои бурмицкие не сношены,
Что леса мои волынские не срублены,
На Руси не все мальчишки перелюблены!»
А как бабушке
Отходить, отходить, —
Стали голуби
В окно крыльями бить.
 
 
«Что уж страшен так,
Бабка, голос твой?»
– «Не хочу отдать
Девкам – молодцев».
 
 
– «Нагулялась ты, —
Пора знать и стыд!»
– «Этой малостью
Разве будешь сыт?
 
 
Что над тем костром
Я – холодная,
Что за тем столом
Я – голодная».
 
 
А как бабушку
Понесли, понесли, —
Все-то голуби
Полегли, полегли:
Книзу – крылышком,
Кверху – лапочкой…
– Помолитесь, внучки юные,
за бабушку!
 

25 июля 1919

«Ты меня никогда не прогонишь…»

 
Ты меня никогда не прогонишь:
Не отталкивают весну!
Ты меня и перстом не тронешь:
Слишком нежно пою ко сну!
 
 
Ты меня никогда не ославишь:
Мое имя – вода для уст!
Ты меня никогда не оставишь:
Дверь открыта, и дом твой – пуст!
 

Июль 1919

Тебе – через сто лет

 
К тебе, имеющему быть рожденным
Столетие спустя, как отдышу, —
Из самых недр, – как нá смерть осужденный,
Своей рукой – пишу:
 
 
– Друг! Не ищи меня! Другая мода!
Меня не помнят даже старики,
– Ртом не достать! – Через летейски воды
Протягиваю две руки.
 
 
Как два костра, глаза твои я вижу,
Пылающие мне в могилу – в ад, —
Ту видящие, что рукой не движет,
Умершую сто лет назад.
 
 
Со мной в руке – почти что горстка пыли —
Мои стихи! – я вижу: на ветру
Ты ищешь дом, где родилась я – или
В котором я умру.
На встречных женщин – тех, живых,
счастливых, —
 
 
Горжусь, как смотришь, и ловлю слова:
– Сборище самозванок! Всé мертвы вы!
Она одна жива!
 
 
Я ей служил служеньем добровольца!
Все тайны знал, весь склад ее перстней!
Грабительницы мертвых! Эти кольца
Украдены у ней!
 
 
О сто моих колец! Мне тянет жилы,
Раскаиваюсь в первый раз,
Что столько я их вкривь и вкось дарила, —
Тебя не дождалась!
 
 
И грустно мне еще, что в этот вечер,
Сегодняшний – так долго шла я вслед
Садящемуся солнцу, – и навстречу
Тебе – через сто лет.
 
 
Бьюсь об заклад, что бросишь ты проклятье
Моим друзьям во мглу могил:
– Всé восхваляли! Розового платья
Никто не подарил!
Кто бескорыстней был?! – Нет, я корыстна!
Раз не убьешь – корысти нет скрывать,
Что я у всех выпрашивала письма,
Чтоб ночью целовать.
 
 
Сказать? – Скажу! Небытие – условность.
Ты мне сейчас – страстнейший из гостей,
И ты откажешь перлу всех любовниц
Во имя той – костей.
 

Август 1919

«Когда-нибудь, прелестное созданье…»

 
Когда-нибудь, прелестное созданье,
Я стану для тебя воспоминаньем,
 
 
Там, в памяти твоей голубоокой
Затерянным – так далеко – далеко.
 
 
Забудешь ты мой профиль горбоносый,
И лоб в апофеозе папиросы,
И вечный смех мой, коим всех морочу,
И сотню – на руке моей рабочей —
 
 
Серебряных перстней, – чердак-каюту,
Моих бумаг божественную смуту…
 
 
Как в страшный год, возвышены Бедою,
Ты – маленькой была, я – молодою.
 

Ноябрь 1919

«Маленький домашний дух…»

 
Маленький домашний дух,
Мой домашний гений!
Вот она, разлука двух
Сродных вдохновений!
 
 
Жалко мне, когда в печи
Жар, – а ты не видишь!
В дверь – звезда в моей ночи! —
Не взойдешь, не выйдешь!
Платьица твои висят,
Точно плод запретный.
На окне чердачном – сад
Расцветает – тщетно.
 
 
Голуби в окно стучат —
Скучно с голубями!
Мне ветра привет кричат —
Бог с ними, с ветрами!
 
 
Не сказать ветрам седым,
Стаям голубиным —
Чудодейственным твоим
Голосом: – Марина!
 

Ноябрь 1919

«Высоко мое оконце!..»

 
Высоко мое оконце!
Не достанешь перстеньком!
На стене чердачной солнце
От окна легло крестом.
Тонкий крест оконной рамы.
Мир. – На вечны времена.
И мерещится мне: в самом
Небе я погребена!
 

Конец ноября 1919

«Между воскресеньем и субботой…»

 
Между воскресеньем и субботой
Я повисла, птица вербная.
На одно крыло – серебряная,
На другое – золотая.
 
 
Меж Забавой и Заботой
Пополам расколота, —
Серебро мое – суббота!
Воскресенье – золото!
 
 
Коли грусть пошла по жилушкам,
Не по нраву – корочка, —
Знать, из правого я крылушка
Обронила перышко.
А коль кровь опять проснулася,
Подступила к щеченькам, —
Значит, к миру обернулася
Я бочком золотеньким.
 
 
Наслаждайтесь! – Скоро-скоро
Канет в страны дальние —
Ваша птица разноперая —
Вербная – сусальная.
 

29 декабря 1919

«Поцеловала в голову…»

 
Поцеловала в голову,
Не догадалась – в губы!
А все ж – по старой памяти —
Ты хороша, Любовь!
 
 
Немножко бы веселого
Вина, – да скинуть шубу, —
О, как по старой памяти —
Ты б зачудила, кровь!
Да нет, да нет, – в таком году
Сама Любовь – не женщина!
 
 
Сама Венера, взяв топор,
Громит в щепы подвал.
 
 
В чумном да ледяном аду,
С Зимою перевенчанный,
Амур свои два крылышка
На валенки сменял.
 
 
Прелестное создание!
Сплети-ка мне веревочку,
Да сядь – по старой памяти —
К девчонке на кровать.
 
 
– До дальнего свидания! —
Доколь опять научимся
Получше, чем в головочку,
Мальчишек целовать.
 

Москва – Зима – 1919

«Доброй ночи чужестранцу в новой келье!..»

 
Доброй ночи чужестранцу в новой келье!
Пусть привидится ему на новоселье
Старый мир гербов и эполет.
Вольное, высокое веселье
Нас – что были, нас – которых нет!
 
 
Камердинер расстилает плед.
Пунш пылает. – В памяти балет
Розовой взметается метелью.
 
 
Сколько лепестков в ней – столько лет
Роскоши, разгула и безделья
Вам желаю, чужестранец и сосед!
 

Начало марта 1920

«Малиновый и бирюзовый…»

 
Малиновый и бирюзовый
Халат – и перстень талисманный
На пальце – и такой туманный
В веках теряющийся взгляд,
Влачащийся за каждым валом
Из розовой хрустальной трубки.
А рядом – распластавши юбки,
Как роза распускает цвет —
 
 
Под полами его халата,
Припав к плечам его, как змеи,
Две – с ожерельями на шее —
Над шахматами клонят лоб.
 
 
Одна – малиновой полою
Прикрылась, эта – бирюзовой.
Глаза опущены. – Ни слова. —
Ресницами ведется спор.
 
 
И только челночков узорных
Носок – порой, как хвост змеиный,
Шевелится из-под павлиньей
Широкой юбки игроков.
 
 
А тот – игры упорной ставка —
Дымит себе с улыбкой детской.
И месяц, как кинжал турецкий,
Коварствует в окно дворца.
 

19 марта 1920

«Она подкрадется неслышно…»

 
Она подкрадется неслышно —
Как полночь в дремучем лесу.
Я знаю: в передничке пышном
Я голубя Вам принесу.
 
 
Так: встану в дверях – и ни с места!
Свинцовыми гирями – стыд.
Но птице в переднике – тесно,
И птица – сама полетит!
 

19 марта 1920

«Та ж молодость, и те же дыры…»

 
Та ж молодость, и те же дыры,
И те же ночи у костра…
Моя божественная лира
С твоей гитарою – сестра.
 
 
Нам дар один на долю выпал:
Кружить по душам, как метель.
– Грабительница душ! – Сей титул
И мне опущен в колыбель!
 
 
В тоске заламывая руки,
Знай: не одна в тумане дней
Цыганским варевом разлуки
Дурманишь молодых князей.
 
 
Знай: не одна на ножик вострый
Глядишь с томлением в крови, —
Знай, что еще одна… – Что сестры
В великой низости любви.
 

<Март 1920>

«Две руки, легко опущенные…»

 
Две руки, легко опущенные
На младенческую голову!
Были – по одной на каждую —
Две головки мне дарованы.
 
 
Но обеими – зажатыми —
Яростными – как могла!
Старшую у тьмы выхватывая —
Младшей не уберегла.
 
 
Две руки – ласкать-разглаживать
Нежные головки пышные.
Две руки – и вот одна из них
Зá ночь оказалась лишняя.
 
 
Светлая – на шейке тоненькой —
Одуванчик на стебле!
Мной еще совсем не понято,
Что дитя мое в земле.
 

Первая половина апреля 1920

Сын

 
Так, левою рукой упершись в талью
И ногу выставив вперед,
Стоишь. Глаза блистают сталью.
Не улыбается твой рот.
 
 
Краснее губы и чернее брови
Встречаются – но эта масть!
Светлее солнца! Час не пробил
Руну – под ножницами пасть.
 
 
Все женщины тебе целуют руки
И забывают сыновей,
Весь как струна! Славянской скуки
Ни тени – в красоте твоей.
 
 
Остолбеневши от такого света,
Я знаю: мой последний час!
И как не умереть поэту,
Когда поэма удалась!
 
 
Так, выступив из черноты бессонной
Кремлевских башенных вершин,
Предстал мне в предрассветном сонме
Тот, кто еще придет: мой сын.
 

Москва, Пасха 1920 г.

«Большими тихими дорогами…»

 
Большими тихими дорогами,
Большими тихими шагами…
Душа, как камень, в воду брошенный, —
Все расширяющимися кругами…
 
 
Та глубока – вода и та темна – вода.
Душа на все века – схоронена в груди.
И так достать ее оттуда надо мне,
И так сказать я ей хочу: в мою иди!
 

27 апреля 1920

Вячеславу Иванову

 
Ты пишешь перстом на песке,
А я подошла и читаю.
Уже седина на виске.
Моя голова – золотая.
 
 
Как будто в песчаный сугроб
Глаза мне зарыли живые.
Так дети сияющий лоб
Над Библией клонят впервые.
Уж лучше мне камень толочь!
Нет, горлинкой к воронам в стаю!
Над каждой песчинкою – ночь,
А я все стою и читаю.
 

 
Ты пишешь перстом на песке,
А я твоя горлинка, Равви!
Я первенец твой на листке
Твоих поминаний и здравий.
 
 
Звеню побрякушками бус,
Чтоб ты оглянулся – не слышишь!
О Равви, о Равви, боюсь —
Читаю не то, что ты пишешь!
 
 
А сумрак крадется, как тать,
Как черная рать роковая…
Ты знаешь – чтоб лучше читать,
О Равви! – глаза закрываю…
 
 
Ты пишешь перстом на песке…
 

Пасха 1920 г.

 
Не любовницей – любимицей
Я пришла на землю нежную.
От рыданий не поднимется
Грудь мальчишая моя.
 
 
Оттого-то так и нежно мне
– Не вздыхаючи, не млеючи —
На малиновой скамеечке
У подножья твоего.
 
 
Если я к руке опущенной
Ртом прильну – не вздумай хмуриться!
Любоваться – хлеб насущный мой:
Я молитву говорю.
 
 
Всех кудрей златых – дороже мне
Нежный иней индевеющий
Над малиновой скамеечкой
У подножья твоего.
 
 
Головой в колени добрые
Утыкаючись – все думаю:
Все ли – до последней – собраны
Розы для тебя в саду?
 
 
Но в одном клянусь: обобраны
Все – до одного! – царевичи —
На малиновой скамеечке
У подножья твоего.
 
 
А покамест песни пела я,
Ты уснул – и вот блаженствую:
Самое святое дело мне —
Сонные глаза стеречь!
 
 
– Если б знал ты, как божественно
Мне дышать – дохнуть не смеючи —
На малиновой скамеечке
У подножья твоего!
 

1-е воскресенье после Пасхи, 1920 г.

«Мой путь не лежит мимо дому – твоего…»

 
Мой путь не лежит мимо дому – твоего.
Мой путь не лежит мимо дому – ничьего.
А все же с пути сбиваюсь
(Особо – весной!),
А все же по людям маюсь,
Как пес под луной.
 
 
Желанная всюду гостья:
Всем спать не даю!
Я с дедом играю в кости,
А с внуком – пою.
 
 
Ко мне не ревнуют жены:
Я – голос и взгляд.
И мне ни один влюбленный
Не вывел палат.
 
 
Смешно от щедрот незваных
Мне ваших, купцы!
Сама воздвигаю за ночь
Мосты и дворцы.
 
 
(А что говорю – не слушай!
Все мелет – бабье!)
Сама поутру разрушу
Творенье свое.
Хоромы – как сноп соломы – ничего!
– Мой путь не лежит мимо дому – твоего.
 

27 апреля 1920

«Времени у нас часок…»

 
Времени у нас часок.
Дальше – вечность друг без друга!
А в песочнице – песок —
Утечет!
 
 
Что меня к тебе влечет —
Вовсе не твоя заслуга!
Просто страх, что роза щек —
Отцветет.
Ты на солнечных часах
Монастырских – вызнал время?
На небесных на весах —
Взвесил – час?
 
 
Для созвездий и для нас —
Тот же час – один – над всеми.
Не хочу, чтобы зачах —
Этот час!
 
 
Только маленький часок
Я у Вечности украла.
Только час – на
Всю любовь.
 
 
Мой – весь грех, моя – вся кара.
И обоих нас – укроет —
Песок.
 

27 апреля 1920

«Глаза участливой соседки…»

 
Глаза участливой соседки
И ровные шаги старушьи.
В руках, свисающих как ветки, —
Божественное равнодушье.
 
 
А юноша греметь с трибуны
Устал. – Все молнии иссякли. —
Лишь изредка на лоб мой юный
Слова – тяжелые, как капли.
Луна, как рубище льняное
Вдоль членов, кажущихся дымом.
– Как хорошо мне под луною —
С нелюбящим и нелюбимым.
 

29 апреля 1920

«В мешок и в воду – подвиг доблестный!..»

 
В мешок и в воду – подвиг доблестный!
Любить немножко – грех большой.
Ты, ласковый с малейшим волосом,
Неласковый с моей душой.
 
 
Червонным куполом прельщаются
И вороны, и голубки.
Кудрям – все прихоти прощаются,
Как гиацинту – завитки.
 
 
Грех над церковкой златоглавою
Кружить – и не молиться в ней.
Под этой шапкою кудрявою
Не хочешь ты души моей!
 
 
Вникая в пряди золотистые,
Не слышишь жалобы смешной:
О, если б ты – вот так же истово
Клонился над моей душой!
 

14 мая 1920

«О скромный мой кров! Нищий дым!…»

С. Э.

 
О скромный мой кров! Нищий дым!
Ничто не сравнится с родным!
 
 
С окошком, где вместе горюем,
С вечерним, простым поцелуем
Куда-то в щеку,´ мимо губ…
 
 
День кончен, заложен засов.
О ночь без любви и без снов!
 
 
– Ночь всех натрудившихся жниц, —
Чтоб завтра до света, до птиц
В упорстве души и костей
Работать во имя детей.
 
 
О, знать, что и в пору снегов
Не будет мой холм без цветов…
 

14 мая 1920

«Сижу без света, и без хлеба…»

С. Э.

 
Сижу без света, и без хлеба,
И без воды.
Затем и насылает беды
Бог, что живой меня на небо
Взять замышляет за труды.
 
 
Сижу, – с утра ни корки черствой —
Мечту такую полюбя,
Что – может – всем своим покорством
– Мой Воин! – выкуплю тебя.
 

16 мая 1920

«Я не хочу – не могу – и не умею Вас…»

 
Я не хочу – не могу – и не умею Вас
обидеть…
Так из дому, гонимая тоской,
– Тобой! – всей женской памятью,
всей жаждой,
Всей страстью – позабыть! – Как вал
морской,
Ношусь вдоль всех штыков, мешков
и граждан.
 
 
О, вспененный, высокий вал морской
Вдоль каменной советской Поварской!
 
 
Над дремлющей борзой склонюсь —
и вдруг —
Твои глаза! – Все руки по иконам —
Твои! – О, если бы ты был без глаз, без рук,
Чтоб мне не помнить их, не помнить их,
не помнить!
И, приступом, как резвая волна,
Беру головоломные дома.
 
 
Всех перецеловала чередом.
Вишу в окне. – Москва в кругу просторном.
Ведь любит вся Москва меня! – А вот твой
дом…
Смеюсь, смеюсь, смеюсь с зажатым горлом.
 
 
И пятилетний, прожевав пшено:
– «Без Вас нам скучно, а с тобой смешно…»
Так, оплетенная венком детей,
Сквозь сон – слова: «Боюсь, под корень
рубит —
Поляк… Ну что? – Ну как? – Нет новостей?»
– «Нет, – впрочем, есть: что он меня
не любит!»
И, репликою мужа изумив,
Иду к жене – внимать, как друг ревнив.
 
 
Стихи – цветы – (И кто их не дает
Мне за стихи?) В руках – целая вьюга!
Тень на домах ползет. – Вперед! Вперед!
Чтоб по людскому цирковому кругу
Дурную память загонять в конец, —
Чтоб только не очнуться, наконец!
 
 
Так от тебя, как от самой Чумы,
Вдоль всей Москвы – <плясуньей>
длинноногой
Кружить, кружить, кружить до самой тьмы —
Чтоб, наконец, у своего порога
 
 
Остановиться, дух переводя…
– И в дом войти, чтоб вновь найти – тебя!
 

17–19 мая 1920

«Суда поспешно не чини…»

 
Суда поспешно не чини:
Непрочен суд земной!
И голубиной – не черни
Галчонка – белизной.
 
 
А впрочем – что ж, коли не лень!
Но всех перелюбя,
Быть может, я в тот черный день
Очнусь – белей тебя!
 

17 мая 1920

«Писала я на аспидной доске…»

С. Э.

 
Писала я на аспидной доске,
И на листочках вееров поблеклых,
И на речном, и на морском песке,
Коньками по льду и кольцом
на стеклах, —
 
 
И на стволах, которым сотни зим,
И, наконец – чтоб было всем известно! —
Что ты любим! любим! любим! – любим! —
Расписывалась – радугой небесной.
Как я хотела, чтобы каждый цвел
В векáх со мной! под пальцами моими!
И как потом, склонивши лоб на стол,
Крест-нáкрест перечеркивала – имя…
 
 
Но ты, в руке продажного писца
Зажатое! ты, что мне сердце жалишь!
Непроданное мной! внутри кольца!
Ты – уцелеешь на скрижалях.
 

18 мая 1920