Текст книги "Да будет день!"

Сон

 
Врылась, забылась – и вот как с тысяче —
фу́товой лестницы без перил.
С хищностью следователя и сыщика
Всé мои тайны – сон перерыл.
 
 
Сопки – казалось бы, прочно замерли, —
Не доверяйте смертям страстей!
Зорко – как следователь по камере
Сердца – расхаживает Морфей.
 
 
Вы! Собирательное убожество!
Не обрывающиеся с крыш!
Знали бы, как, на перинах лежачи,
Преображаешься и паришь!
Рухаешь! Как скорлупою треснувшей —
Жизнь с ее грузом мужей и жен.
Зорко – как летчик над вражьей местностью
Спящею – над душою сон.
 
 
Тело, что все свои двери заперло, —
Тщетно! – уж ядра поют вдоль жил.
С точностью сбирра и оператора
Всé мои раны – сон перерыл!
 
 
Вскрыта! ни щелки в райке, под куполом,
Где бы укрыться от вещих глаз
Собственных. Духовником подкупленным
Всé мои тайны – сон перетряс!
 

24 ноября 1924

 
В мозгу ухаб пролежан —
Три века до весны!
В постель иду, как в ложу:
Затем, чтоб видеть сны.
 
 
Сновидеть: рай Давидов
Зреть и Ахиллов шлем
Священный, – стен не видеть!
В постель иду – затем.
 
 
Разведены с Мартыном
Задекою – не всé!
Не доверяй перинам:
С сугробами в родстве!
 
 
Занежат, – лести женской
Пух, рук и ног захват.
Как женщина младенца
Трехдневного – заспят.
 
 
Спать! Потолок как короб
Снять! Синевой запить!
В постель иду – как в прорубь:
Вас – не себя топить!
 
 
Заокеанских тропик
Прель, Индостана – ил…
В постель иду – как в пропасть:
Перины – без перил!
 

26 ноября 1924

Любовь

 
Ятаган? Огонь?
Поскромнее, – куда как громко!
Боль, знакомая, как глазам – ладонь,
Как губам —
Имя собственного ребенка.
 

1 декабря 1924

Полотерская

 
Колотеры-молотеры,
Полотеры-полодеры,
Кумашный стан,
Бахромчатый штан.
 
 
Что Степан у вас, что Осип —
Ни приметы, ни следа.
– Нас нелегкая приносит,
Полотеров, завсегда.
 
 
Без вины навязчивые,
Мы полы наващиваем,
По паркетам взъахивая,
Мы молей вымахиваем.
 
 
Кулик краснопер,
Пляши, полотер!
 
 
Колотилы-громыхалы,
Нам всé комнаты тесны.
Кольцо бабкино пропало —
Полотеры унесли.
 
 
Нажариваем.
Накаливаем.
…Пошариваем!
…Пошаливаем!
 
 
С полотеров взятки гладки:
Катай вдоль да поперек!
Как подкатимся вприсядку:
«Пожалуйте на чаек!»
 
 
Не мастикой ясеневы
Вам полы намасливаем.
По том-кровью ясеневы
Вам полы наласниваем.
Вощи добелá!
Трещи, мебеля!
 
 
Тише сажи, мягче замши…
Полотеров взявши в дом —
Плачь! Того гляди, плясамши,
Нос богине отобьем.
 
 
Та богиня – мраморная,
Нарядить – от Ламановой,
Не гляди, что мраморная —
Всем бока наламываем!
Гол, бос.
Чтоб жглось!
 
 
Полотерско дело вредно:
Пляши, в пот себя вогнав!
Оттого и ликом бледны,
Что вся кровь у нас в ногах.
 
 
Ногой пишем,
Ногой пашем.
Кто повыше —
Тому пляшем.
О пяти корявых пальцах —
Как и барская нога!
Из прихожей – через зальце —
Вот и вся вам недолга!
 
 
Знай откалывай
До колá в груди!
…Шестипалого
Полотера жди.
 
 
Нам балы давать не внове!
Двери – всé ли на ключе?
А кумач затем – что крови
Не видать на кумаче!
Нашей ли, вашей ли —
Ляжь да не спрашивай.
 
 
Как господско дело – грязью
Следить, лоску не жалеть —
Полотерско дело – мазью
Те следочки затереть.
 
 
А уж мазь хороша!
– Занялась пороша! —
Полодеры-полодралы,
Полотеры-пролеталы,
Разлет-штаны,
Паны-шаркуны,
 
 
Из перинки прасоловой
Не клопов вытрясываем,
По паркетам взгаркивая —
Мы господ вышаркиваем!
 
 
Страсть-дела,
Жар-дела,
Красная гвардия!
 
 
Поспешайте, сержанты резвые!
Полотеры купца зарезали.
 
 
Получайте, чего не грезили:
Полотеры купца заездили.
 

18 декабря 1924

Молвь

 
Емче оргáна и звонче бубна
Молвь – и одна для всех:
Ох – когда трудно, и ах – когда чудно,
А не дается – эх!
 
 
Ах с Эмпиреев, и ох вдоль пахот,
И повинись, поэт,
Что ничего, кроме этих ахов,
Охов, у Музы нет.
 
 
Наинасыщеннейшая рифма
Недр, наинизший тон.
Так перед вспыхнувшей Суламифью —
Ахнувший Соломон.
 
 
Ах: разрывающееся сердце,
Слог, на котором мрут.
Ах, это занавес – вдруг – разверстый.
Ох: ломовой хомут.
 
 
Словоискатель, словесный хахаль,
Слов неприкрытый кран,
Эх, слуханул бы разок, – как ахал
В ночь половецкий стан!
 
 
И пригибался, и зверем прядал…
В мхах, в звуковом меху:
Ах – да ведь это ж цыганский табор
– Весь! – и с луной вверху!
 
 
Се жеребец, на аршин ощерясь,
Ржет, предвкушая бег.
Се, напоровшись на конский череп,
Песнь заказал Олег —
 
 
Пушкину. И – раскалясь в полете —
В прабогатырских тьмах —
Неодолимые возгласы плоти:
Ох! – эх! – ах!
 

23 декабря 1924

Жизни

 
Не возьмешь моего румянца —
Сильного – как разливы рек!
Ты охотник, но я не дамся,
Ты погоня, но я есмь бег.
Не возьмешь мою душу живу!
Тáк, на полном скаку погонь —
Пригибающийся – и жилу
Перекусывающий конь
Аравийский.
 

25 декабря 1924

 
Не возьмешь мою душу живу,
Не дающуюся как пух.
Жизнь, ты часто рифмуешь с: лживо, —
Безошибочен певчий слух!
 
 
Не задумана старожилом!
Отпусти к берегам чужим!
Жизнь, ты явно рифмуешь с жиром.
Жизнь: держи его! жизнь: нажим.
 
 
Жестоки у ножных костяшек
Кольца, в кость проникает ржа!
Жизнь: ножи, на которых пляшет
Любящая.
– Заждалась ножа!
 

28 декабря 1924

Крестины

 
Воды не перетепли́л
В чану, зазнобил – как надобно —
Тот поп, что меня крестил.
В ковше плоскодонном свадебном
 
 
Вина не пересластил —
Душа да не шутит брашнами! —
Тот поп, что меня крестил
На трудное дело брачное:
 
 
Тот поп, что меня венчал.
(Ожжась, поняла танцовщица,
Что сок твоего, Анчар,
Плода в плоскодонном ковшике
Вкусила…)
 
 
– На вечный пыл
В пещи смоляной поэтовой
Крестил – кто меня крестил
Водою неподогретою
 
 
Речною, – на свыше сил
Дела, не вершимы женами —
Крестил – кто меня крестил
Бедою неподслащенною:
 
 
Беспримесным тем вином.
Когда поперхнусь – напомните!
Каким опалюсь огнем?
Всé страсти водою комнатной
 
 
Мнé кажутся. Трижды прав
Тот поп, что меня обкарнывал.
Каких убоюсь отрав?
Все яды – водой отварною
 
 
Мне чудятся. Что мне рок
С его родовыми страхами —
Раз собственные, вдоль щек,
Мне слезы – водою сахарной!
 
 
А ты, что меня крестил
Водой исступленной Савловой
(Так Савл, занеся костыль,
Забывчивых останавливал) —
 
 
Молись, чтоб тебя простил —
Бог.
 

1 января 1925

«Жив, а не умер…»

 
Жив, а не умер
Демон во мне!
В теле – как в трюме,
В себе – как в тюрьме.
 
 
Мир – это стены.
Выход – топор.
(«Мир – это сцена», —
Лепечет актер.)
 
 
И не слукавил,
Шут колченогий.
В теле – как в славе,
В теле – как в тоге.
 
 
Многие лета!
Жив – дорожи!
(Только поэты
В кости́ – как во лжи!)
 
 
Нет, не гулять нам,
Певчая братья,
В теле, как в ватном
Отчем халате.
 
 
Лучшего стоим.
Чахнем в тепле.
В теле – как в стойле,
В себе – как в котле.
 
 
Бренных не копим
Великолепий.
В теле – как в топи,
В теле – как в склепе,
 
 
В теле – как в крайней
Ссылке. – Зачах!
В теле – как в тайне,
В висках – как в тисках
 
 
Маски железной.
 

5 января 1925

«В седину – висок…»

 
В седину – висок,
В колею – солдат,
– Небо! – морем в тебя окрашиваюсь.
Как на каждый слог —
Что на тайный взгляд
Оборачиваюсь,
Охорашиваюсь.
 
 
В перестрелку – скиф,
В христопляску – хлыст,
– Море! – небом в тебя отваживаюсь,
Как на каждый стих —
Что на тайный свист
Останавливаюсь,
Настораживаюсь.
 
 
В каждой строчке: стой!
В каждой точке – клад.
– Око! – светом в тебя расслаиваюсь,
Расхожусь. Тоской
На гитарный лад
Перестраиваюсь,
Перекраиваюсь.
 
 
Не в пуху – в пере
Лебедином – брак!
Браки розные есть, разные есть!
Как на знак тире —
Что на тайный знак
Брови вздрагивают —
Заподазриваешь?
 
 
Не в чаю спитом
Славы – дух мой креп.
И казна моя – немалая есть!
Под твоим перстом —
Что Господень хлеб,
Перемалываюсь,
Переламываюсь.
 

22 января 1925

«Рас-стояние: версты, мили…»

Б. Пастернаку

 
Рас-стояние: версты, мили…
Нас рас-ставили, рас-садили,
Чтобы тихо себя вели,
По двум разным концам земли.
Рас-стояние: версты, дали…
Нас расклеили, распаяли,
В две руки развели, распяв,
И не знали, что это – сплав
 
 
Вдохновений и сухожилий…
Не рассо́рили – рассори́ли,
Расслоили…
Стена да ров.
Расселили нас, как орлов —
 
 
Заговорщиков: версты, дали…
Не расстроили – растеряли,
По трущобам земных широт
Рассовали нас, как сирот.
 
 
Который уж – ну который – март?!
Разбили нас – как колоду карт!
 

24 марта 1925

«Русской ржи от меня поклон…»

 
Русской ржи от меня поклон,
Ниве, где баба застится.
Друг! Дожди за моим окном,
Беды и блажи нá сердце…
 
 
Ты, в погудке дождей и бед —
То ж, что Гомер – в гекзаметре.
Дай мне руку – на весь тот свет!
Здесь – мои обе заняты.
 

Вшеноры, 7 мая 1925

Стихотворения
1926–1936

«Тише, хвала!..»

 
Тише, хвала!
Дверью не хлопать,
Слава!
Стола
Угол – и локоть.
 
 
Сутолочь, стоп!
Сердце, уймись!
Локоть – и лоб.
Локоть – и мысль.
 
 
Юность – любить,
Старость – погреться!
Некогда – быть,
Некуда деться.
 
 
Хоть бы закут —
Только без прочих!
Краны – текут,
Стулья – грохочут,
 
 
Рты говорят:
Кашей во рту
Благодарят
«За красоту».
 
 
Знали бы вы,
Ближний и дальний,
Как головы
Собственной жаль мне —
 
 
Бога в орде!
Степь – каземат —
Рай – это где
Не говорят!
 
 
Юбочник – скот —
Лавочник – частность!
Богом мне – тот
Будет, кто даст мне
– Не времени́!
Дни сочтены! —
Для тишины —
Четыре стены.
 

Париж, 26 января 1926

Памяти Сергея Есенина

 
И не жалость – мало жил,
И не горечь – мало дал, —
Много жил – кто в наши жил
Дни, все дал – кто песню дал.
 

Январь 1926

«Кто – мы? Потонул в медведях…»

 
Кто – мы? Потонул в медведях
Тот край, потонул в полозьях.
Кто – мы? Не из тех, что ездят, —
Вот – мы! А из тех, что возят:
Возницы. В раненьях жгучих
В грязь вбитые – за везучесть.
 
 
Везло! Через Дон – так голым
Льдом. Хвать – так всегда патроном
Последним. Привар – несолон.
Хлеб – вышел. Уж так везло нам!
 
 
Всю Русь в наведенных дулах
Несли на плечах сутулых.
 
 
Не вывезли! Пешим дралом —
В ночь, выхаркнуты народом!
Кто мы? да по всем вокзалам!
Кто мы? да по всем заводам!
 
 
По всем гнойникам гаремным[3]3
  Дансеры в дансингах. – Примеч. М. Цветаевой.


[Закрыть] —
Мы, вставшие за деревню,
За – дерево…
 
 
С шестерней, как с бабой, сладившие —
Это мы – белоподкладочники?
С Моховой князья да с Бронной-то —
Мы-то? – золотопогонники?
Гробокопы, клополовы —
Подошло! подошло!
Это мы пустили слово:
Хорошо! хорошо!
 
 
Судомои, крысотравы,
Дом – верша, гром – глуша,
Это мы пустили славу:
– Хороша! хороша —
Русь!
 
 
Маляры-то в поднебесьице —
Это мы-то с жиру бесимся?
Баррикады в Пятом строили
Мы, ребятами.
– История.
 
 
Баррикады, а нынче – троны.
Но все тот же мозольный лоск.
И сейчас уже Шарантоны
Не вмещают российских тоск.
 
 
Мрем от них. Под шинелью драной —
Мрем, наган наставляя в бред…
Перестраивайте Бедламы:
Все – малы для российских бед!
 
 
Бредит шпорой костыль – острите! —
Пулеметом – пустой обшлаг.
В сердце, явственном после вскрытья —
Ледяного похода знак.
 
 
Всеми пытками не исторгли!
И да будет известно – там:
Доктора узнают нас в морге
По не в меру большим сердцам.
 

Апрель 1926

Разговор с гением

 
Глыбами – лбу
Лавры похвал.
«Петь не могу!»
– «Будешь!» – «Пропал,
 
 
(На толокно
Переводи!)
Как молоко —
Звук из груди.
 
 
Пусто. Суха́.
В полную веснь —
Чувство сука́».
– «Старая песнь!
 
 
Брось, не морочь!»
«Лучше мне впредь —
Камень толочь!»
– «Тут-то и петь!»
 
 
«Что́ я, снегирь,
Чтоб день-деньской
Петь?»
– «Не моги,
Пташка, а пой!
 
 
Нáзло врагу!»
«Коли двух строк
Свесть не могу?»
– «Кто когда – мог?!» —
«Пытка!» – «Терпи!»
«Скошенный луг —
Глотка!» – «Хрипи:
Тоже ведь – звук!»
 
 
«Львов, а не жен
Дело». – «Детей:
Распотрошен —
Пел же – Орфей!»
 
 
«Так и в гробу?»
– «И под доской».
«Петь не могу!»
– «Это воспой!»
 

Медон, 4 июня 1928

Наяда

 
Проходи стороной,
Тело вольное, рыбье!
Между мной и волной,
Между грудью и зыбью —
Третье, злостная грань
Дружбе гордой и голой:
Стопудовая дань
Пустяковине: полу.
 
 
Узнаю тебя, клин,
Как тебя ни зови:
В море – ткань, в поле – тын,
Вечный третий в любви!
 
 
Мало – злобе людской
Права каменных камер?
Мало – деве морской
Моря трепетной ткани?
 
 
Океана-Отца
Неизбывных достатков —
Пены – чудо-чепца?
Вала – чудо-палатки?
 
 
Узнаю тебя, гад,
Как тебя ни зови:
В море – ткань, в горе – взгляд, —
Вечный третий в любви!
 
 
Как приму тебя, бой,
Мне даваемый глубью,
Раз меж мной – и волной:
Между грудью – и грудью…
 
 
– Нереида! – Волна!
Ничего нам не надо,
Что не я, не она,
Не волна, не наяда!
 
 
Узнаю тебя, гроб,
Как тебя ни зови:
В вере – храм, в храме – поп, —
Вечный третий в любви!
 
 
Хлебопек, кочегар, —
Брак без третьего мéжду!
Прячут жир (горе бар!)
Чистым – нету одежды!
 
 
Черноморских чубо в:
– Братцы, голые топай!
Голым в смерть и в любовь,
Как бойцы Перекопа —
 
 
В бой.
Матросских сосков
Рябь. – «Товарищ, живи!»
…В пулю – шлем, в бурю – кров:
Вечный третий в любви!
 
 
Побережья бродяг,
Клятвы без аналоев!
Как вступлю в тебя, брак,
Раз меж мною – и мною ж —
 
 
Что́? Да нос на тени,
Соглядатай извечный —
Свой же. Все, что бы ни —
Что? Да все, если нечто!
 
 
Узнаю тебя, бiс,
Как тебя ни зови:
Нынче – нос, завтра – мыс, —
Вечный третий в любви!
 
 
Горделивая мать
Над цветущим отростком,
Торопись умирать!
Завтра – третий вотрется!
 
 
Узнаю тебя, смерть,
Как тебя ни зови:
В сыне – рост, в сливе – червь:
Вечный третий в любви.
 

Понтайяк, 1 августа 1928

Плач матери по новобранцу

 
Уж вы, батальоны —
Эскадроны!
Сынок пороженый,
Бе-ре-женый!
 
 
Уж ты по младенцу —
Новобранцу —
Слеза деревенска,
Океанска!
 
 
В который раз вспoрот
Живот – мало!
Сколько б вас, Егорок,
Ни рожала —
 
 
Мало! Мои сучья!
Кро вь чья? Со ль чья?
Мало! Мала куча:
Больше! Больше!
Хоша б целый город
Склала – живы!
Сколько б вас, Егорок,
Ни ложила —
 
 
В землю. Большеротый,
Башка – вербой
Вьется. Людям – сотый,
А мне – первый!
 
 
Теки, мои соки,
Брегá – через!
Сосцы пересохли,
Очам – чéред!
 
 
Реви, долговласа,
По армейцу!
Млецо м отлилася —
Слезой лейся!
 

1928

Маяковскому

 
Чтобы край земной не вымер
Без отчаянных дядéй,
Будь, младенец, Володимир:
Целым миром володей!
 

 
Литературная – не в ней
Суть, а вот – кровь пролейте!
Выходит каждые семь дней.
Ушедший – раз в столетье
 
 
Приходит. Сбит передовой
Боец. Каких, столица,
Еще вестей тебе, какой
Еще – передовицы?
 
 
Ведь это, милые, у нас
Черновец – милюковцу:
«Владимир Маяковский? Да-с,
Бас, говорят, и в кофте
Ходил…»
Эх, кровь-твоя-кровцá!
Как с новью примириться,
Раз первого ее бойца
Кровь – на второй странице
(Известий).
 

В гробу, в обыкновенном темном

костюме, в устойчивых, грубых

ботинках, подбитых железом, лежит

величайший поэт революции.

(«Однодневная газета», 24 апреля 1930 г.)

 
В сапогах, подкованных железом,
В сапогах, в которых гору брал —
Никаким обходом ни объездом
Не доставшийся бы перевал —
 
 
Израсходованных до сиянья
За двадцатилетний перегон.
Гору пролетарского Синая,
На котором праводатель – он.
В сапогах – двустопная жилплощадь,
Чтоб не вмешивался жилотдел —
В сапогах, в которых, понаморщась,
Гору нес – и брал – и клял – и пел
 
 
В сапогах и до и без отказу
По невспаханностям Октября,
В сапогах почти что водолаза:
Пехотинца, чище ж говоря:
 
 
В сапогах великого похода,
На донбассовских, небось, гвоздях,
Гору горя своего народа
Стапятидесяти (Госиздат)
 
 
Миллионного… – В котором роде
Своего, когда который год:
«Ничего-де своего в заводе!»
Всех народов горя гору – вот.
 
 
Так вот в этих – про его Рольс-Ройсы
Говорок еще не приутих —
Мертвый пионерам крикнул: Стройся!
В сапогах – свидетельствующих.
 

Любовная лодка разбилась о быт

 
И полушки не поставишь
На такого главаря.
Лодка-то твоя, товарищ,
Из какого словаря?
 
 
В лодке, да еще в любовной,
Запрокинуться – скандал!
Разин – чем тебе не ровня? —
Лучше с бытом совладал.
 
 
Эко новшество – лекарство,
Хлещущее, что твой кран!
Парень, не по-пролетарски
Действуешь – а что твой пан!
 
 
Стоило ж в богов и в матку
Нас, чтоб – кровь, а не рассвет! —
Класса белую подкладку
Выворотить напослед.
 
 
Вроде юнкера, на «Тоске»
Выстрелившего – с тоски!
Парень! не по-маяковски
Действуешь: по-шаховски.
 
 
Фуражечку б на бровишки
И – прощай, моя джаным!
Правнуком своим проживши,
Кончил – прадедом своим.
 
 
То-то же как на поверку
Выйдет – стыд тебя заест:
Совето-российский Вертер.
Дворяно-российский жест.
 
 
Только раньше – в околодок,
Нынче ж…
– Враг ты мой родной!
Никаких любовных лодок
Новых – нету под луной.
 

 
Выстрел – в самую душу,
Как только что по врагам.
Богоборцем разрушен
Сегодня последний храм.
Еще раз не осекся
И в точку попав – усоп.
Было, стало быть, сердце,
Коль выстрелу следом – стоп.
 
 
(Зарубежье, встречаясь:
«Ну, казус! Каков фугас!
Значит – тоже сердца есть?
И с той же, что и у нас?»)
 
 
Выстрел – в самую точку,
Как в ярмарочную цель.
(Часто левую – мочку
Отбривши – с женой в постель.)
 
 
Молодец! Не прошибся!
А женщины ради – что ж!
И Елену паршивкой
– Подумавши – назовешь.
 
 
Лишь одним, зато знатно,
Нас лефовец удивил:
Только вправо и знавший
Палить-то, а тут – слевил.
Кабы в правую – сверк бы
Ланцетик – и здрав ваш шеф.
Выстрел в левую створку:
Ну в самый-те Центропев!
 

 
Зерна огненного цвета
Брошу на ладонь,
Чтоб предстал он в бездне света
Красный как огонь.
 
 
Советским вельможей,
При полном синоде…
– Здорово, Сережа!
– Здорово, Володя!
 
 
Умаялся? – Малость.
– По общим? – По личным.
– Стрелялось? – Привычно.
– Горелось? – Отлично.
 
 
– Так, стало быть, пожил?
– Пасс в некотором роде.
…Негоже, Сережа!
…Негоже, Володя!
А помнишъ, как матом
Во весь свой эстрадный
Басище – меня-то
Обкладывал? – Ладно
 
 
Уж… – Вот-те и шлюпка
Любовная лодка!
Ужель из-за юбки?
– Хужей из-за водки.
 
 
Опухшая рожа
С тех пор и на взводе?
Негоже, Сережа.
– Негоже, Володя.
 
 
А впрочем – не бритва —
Сработано чисто.
Так, стало быть, бита
Картишка? – Сочится.
 
 
– Приложь подорожник.
– Хорош и коллодий.
Приложим, Сережа.
– Приложим, Володя.
А что на Рассее —
На матушке? – То есть
Где? – В Эсэсэсэре
Что нового? – Строят.
 
 
Родители – ро́дят,
Вредители – точут,
Издатели – водят,
Писатели – строчут.
 
 
Мост новый заложен,
Да сбит половодьем.
Все то же, Сережа!
– Все то же, Володя.
 
 
А певчая стая?
– Народ, знаешь, тертый!
Нам лавры сплетая,
У нас, как у мертвых,
 
 
Прут. Старую Росту
Да завтрашним лаком.
Да не обойдешься
С одним Пастернаком.
Хошь, руку приложим
На ихнем безводье?
Приложим, Сережа?
– Приложим, Володя!
 
 
Еще тебе кланяется…
– А что добрый
Наш Льсан Алексаныч?
– Вон – ангелом! – Федор
 
 
Кузьмич? – На канале:
По красные щеки
Пошел. – Гумилев Николай?
– На Востоке.
 
 
(В кровавой рогоже,
На полной подводе…)
– Все то же, Сережа!
– Все то же, Володя!
 
 
А коли все то же,
Володя, мил-друг мой,
Вновь руки наложим,
Володя, хоть рук – и —
Нет.
– Хотя и нету,
Сережа, мил-брат мой,
Под царство и это
Подложим гранату!
 
 
И на раствороженном
Нами Восходе —
Заложим, Сережа!
– Заложим, Володя!
 

 
Много храмов разрушил,
А этот – ценней всего.
Упокой, Господи, душу усопшего врага
твоего.
 

Савойя, август 1930 г.

Лучина

 
До Эйфелевой – рукою
Подать! Подавай и лезь.
Но каждый из нас – такое
Зрел, зрит, говорю, и днесь,
 
 
Что скушным и некрасивым
Нам кажется ваш Париж.
«Россия моя, Россия,
Зачем так ярко горишь?»
 

Июнь 1931

Стихи к Пушкину

 
Бич жандармов, Бог студентов,
Желчь мужей, услада жен —
Пушкин – в роли монумента?
Гостя каменного? – он,
 
 
Скалозубый, нагловзорый
Пушкин – в роли Командора?
 
 
Критик – но я, нытик – вторя:
«Где же пушкинское (взрыд)
Чувство меры?» Чувство – моря
Позабыли – о гранит
Бьющегося? Тот, соленый
Пушкин – в роли лексикона?
 
 
Две ноги свои – погреться —
Вытянувший, и на стол
Вспрыгнувший при самодержце
Африканский самовол —
 
 
Наших прадедов умора —
Пушкин – в роли гувернера?
 
 
Черного не перекрасить
В белого – неисправим!
Недурен российский классик,
Небо Африки – своим
 
 
Звавший, невское – проклятым.
– Пушкин – в роли русопята?
 
 
Ох, брадатые авгуры!
Задал, задал бы вам бал
Тот, кто царскую цензуру
Только с дурой рифмовал,
 
 
А «Европы Вестник» – с…
Пушкин – в роли гробокопа?
К пушкинскому юбилею
Тоже речь произнесем:
Всех румяней и смуглее
До сих пор на свете всем,
 
 
Всех живучей и живее!
Пушкин – в роли мавзолея?
 
 
То-то к пушкинским избушкам
Лепитесь, что сами – хлам!
Как из душа! Как из пушки —
Пушкиным – по соловьям
 
 
Сло́ва, соколáм полета!
– Пушкин – в роли пулемета!
 
 
Уши лопнули от вопля:
«Перед Пушкиным во фрунт!»
А куда девали пёкло
Губ, куда девали – бунт
 
 
Пушкинский? уст окаянство?
Пушкин – в меру пушкиньянца!
 
 
Томики поставив в шкафчик —
Посмешаете ж его,
Беженство свое смешавши
С белым бешенством его!
 
 
Белокровье мозга, морга
Синь – с оскалом негра, горло
Кажущим…
 
 
Поскакал бы, Всадник Медный,
Он со всех копыт – назад.
Трусоват был Ваня бедный,
Ну, а он – не трусоват.
 
 
Сей, глядевший во все страны —
В роли собственной Татьяны?
 
 
Что́ вы делаете, карлы,
Этот – голубей олив —
Самый вольный, самый крайний
Лоб – навеки заклеймив
 
 
Низостию двуединой
Золота и середины?
 
 
«Пушкин – тога, Пушкин – схима,
Пушкин – мера, Пушкин – грань…»
Пушкин, Пушкин, Пушкин – имя
Благородное – как брань
 
 
Площадную – попугаи.
 
 
– Пушкин? Очень испугали!
 

1931

 
Не флотом, не пóтом, не задом
В заплатах, не Шведом у ног,
Не ростом – из всякого ряду,
Не сносом – всего, чему срок, —
 
 
Не ло́том, не бо́том, не пивом
Немецким сквозь кнастеров дым,
И даже и не Петро-дивом
Своим (Петро-делом своим!).
 
 
И бо́льшего было бы мало
(Бог дал, человек не обузь!),
Когда б не привез Ганнибала —
Арапа на белую Русь.
Сего афричонка в науку
Взяв, всем россиянам носы
Утер и наставил, – от внука —
то негрского – свет на Руси!
 
 
Уж он бы вертлявого – в струнку
Не стал бы! – «На волю? Изволь!
Такой же ты камерный юнкер,
Как я – машкерадный король!»
 
 
Поняв, что ни пеной, ни пемзой —
Той Африки, – царь-грамотей
Решил бы: «Отныне я – цензор
Твоих африканских страстей».
 
 
И дав бы ему по загривку
Курчавому (стричь – не остричь!):
«Иди-ка, сынок, на побывку
В свою африканскую дичь!
 
 
Плыви – ни об чем не печалься!
Чай, есть в паруса кому дуть!
Соскучишься – так ворочайся,
А нет – хошь и дверь позабудь!
Приказ: ледяные туманы
Покинув, – за пядию пядь
Обследовать жаркие страны
И виршами нам описать».
 
 
И мимо наставленной свиты,
Отставленной – прямо на склад,
Гигант, отпустивши пииту,
Помчал – по земле или над?
 
 
Сей не по снегам смуглолицый
Российским – снегов Измаил!
Уж он бы заморскую птицу
Архивами не заморил!
 
 
Сей, не по кровям торопливый
Славянским, сей тоже – метис!
Уж ты б у него по архивам
Отечественным не закис!
 
 
Уж он бы с тобою – поладил!
За непринужденный поклон
Разжалованный – Николаем,
Пожалованный бы – Петром!
Уж он бы жандармского сыска
Не крыл бы «отечеством чувств»!
Уж он бы тебе – василиска
Взгляд! – не замораживал уст.
 
 
Уж он бы полтавских не комкал
Концов, не тупил бы пера.
За что недостойным потомком —
Подонком – опенком Петра
 
 
Был сослан в румынскую область,
Да ею б – пожалован был
Сим – так ненавидевшим робость
Мужскую, – что сына убил
 
 
Сробевшего. – «Эта мякина —
Я? – Вот и роди! и расти!»
Был негр ему истинным сыном,
Так истинным правнуком – ты
 
 
Останешься. Заговор равных.
И вот, не спросясь повитух,
Гигантова крестника правнук
Петров унаследовал дух.
 
 
И шаг, и светлейший из светлых
Взгляд, коим поныне светла…
Последний – посмертный – бессмертный
Подарок России – Петра.
 

2 июля 1931