Текст книги "Да будет день!"

«И не спасут ни стансы, ни созвездья…»

 
И не спасут ни стансы, ни созвездья.
А это называется – возмездье
За то, что каждый раз,
 
 
Стан разгибая над строкой упорной,
Искала я над лбом своим просторным
Звезд только, а не глаз.
 
 
Что самодержцем вас признав на веру, —
Ах, ни единый миг, прекрасный Эрос,
Без вас мне не был пуст!
Что по ночам, в торжественных туманах,
Искала я у нежных уст румяных —
Рифм только, а не уст.
 
 
Возмездие за то, что злейшим судьям
Была – как снег, что здесь, под левой
грудью —
Вечный апофеоз!
 
 
Что с глазу нá глаз с молодым Востоком
Искала я на лбу своем высоком
Зорь только, а не роз!
 

20 мая 1920

«Не так уж подло и не так уж просто…»

 
Не так уж подло и не так уж просто,
Как хочется тебе, чтоб крепче спать.
Теперь иди. С высокого помоста
Кивну тебе опять.
 
 
И, удивленно подымая брови,
Увидишь ты, что зря меня чернил:
Что я писала – чернотою крови,
Не пурпуром чернил.
 

<Между 20 и 23 мая 1920>

«Восхи́щенной и восхищенной…»

 
Восхи́щенной и восхищенной,
Сны видящей средь бела дня,
Все спящей видели меня,
Никто меня не видел сонной.
 
 
И оттого, что целый день
Сны проплывают пред глазами,
Уж ночью мне ложиться – лень.
И вот, тоскующая тень,
Стою над спящими друзьями.
 

Между 21 и 30 мая 1920

«Кто создан из камня, кто создан из глины…»

 
Кто создан из камня, кто создан из глины, —
А я серебрюсь и сверкаю!
Мне дело – измена, мне имя – Марина,
Я – бренная пена морская.
 
 
Кто создан из глины, кто создан из плоти —
Тем гроб и надгробные плиты…
– В купели морской крещена – и в полете
Своем – непрестанно разбита!
 
 
Сквозь каждое сердце, сквозь каждые сети
Пробьется мое своеволье.
Меня – видишь кудри беспутные эти? —
Земною не сделаешь солью.
 
 
Дробясь о гранитные ваши колена,
Я с каждой волной – воскресаю!
Да здравствует пена – веселая пена —
Высокая пена морская!
 

23 мая 1920

«Я не танцую, – без моей вины…»

 
Я не танцую, – без моей вины
Пошло волнами розовое платье.
Но вот обеими руками вдруг
Перехитрен, накрыт и пойман – ветер.
 
 
Молчит, хитрец. – Лишь там, внизу колен,
Чуть-чуть в краях подрагивает. – Пойман!
О, если б Прихоть я сдержать могла,
Как разволнованное ветром платье!
 

24 мая 1920

Две песни

 
И что тому костер остылый,
Кому разлука – ремесло!
Одной волною накатило,
Другой волною унесло.
 
 
Ужели в раболепном гневе
За милым поползу ползком —
Я, выношенная во чреве
Не материнском, а морском!
Кусай себе, дружочек родный,
Как яблоко – весь шар земной!
Беседуя с пучиной водной,
Ты все ж беседуешь со мной.
 
 
Подобно земнородной деве,
Не скрестит две руки крестом —
Дщерь, выношенная во чреве
Не материнском, а морском!
 
 
Нет, наши девушки не плачут,
Не пишут и не ждут вестей!
Нет, снова я пущусь рыбачить
Без невода и без сетей!
 
 
Какая власть в моем напеве, —
Одна не ведаю о том, —
Я, выношенная во чреве
Не материнском, а морском.
 
 
Когда-нибудь, морские струи
Разглядывая с корабля,
Ты скажешь: «Я любил – морскую!
Морская канула – в моря!»
 
 
В коралловом подводном древе
Не ты ль – серебряным хвостом,
Дщерь, выношенная во чреве
Не материнском, а морском!
 

13 июня 1920

 
Вчера еще в глаза глядел,
А нынче – все косится в сторону!
Вчера еще до птиц сидел, —
Всé жаворонки нынче – вороны!
 
 
Я глупая, а ты умен,
Живой, а я остолбенелая.
О вопль женщин всех времен:
«Мой милый, что тебе я сделала?!»
 
 
И слезы ей – вода, и кровь —
Вода, – в крови, в слезах умылася!
Не мать, а мачеха – Любовь:
Не ждите ни суда, ни милости.
 
 
Увозят милых корабли,
Уводит их дорога белая…
И стон стоит вдоль всей земли:
«Мой милый, что тебе я сделала?»
 
 
Вчера еще – в ногах лежал!
Равнял с Китайскою державою!
Враз обе рученьки разжал, —
Жизнь выпала – копейкой ржавою!
 
 
Детоубийцей на суду
Стою – немилая, несмелая.
Я и в аду тебе скажу:
«Мой милый, что́ тебе я сделала?»
 
 
Спрошу я стул, спрошу кровать:
«За что, за что терплю и бедствую?»
«Отцеловал – колесовать:
Другую целовать», – ответствуют.
 
 
Жить приучил в само м огне,
Сам бросил – в степь заледенелую!
Вот что ты, милый, сделал мне!
Мой милый, что тебе – я сделала?
 
 
Все ведаю – не прекословь!
Вновь зрячая – уж не любовница!
Где отступается Любовь,
Там подступает Смерть-садовница.
 
 
Саму – что́ дерево трясти! —
В срок яблоко спадает спелое…
– За все, за все меня прости,
Мой милый, – что тебе я сделала!
 

14 июня 1920

«Дом, в который не стучатся…»

 
Дом, в который не стучатся:
Нищим нечего беречь.
Дом, в котором – не смущаться:
Можно сесть, а можно лечь.
 
 
Не судить – одно условье.
. . . . . . . . . . . . . .
Окна выбиты любовью,
Крышу ветром сорвало.
 
 
Всякому – <будь> ты сам Каин —
Всем стаканы налиты!
Ты такой как я – хозяин,
Так же гостья, как и ты.
 
 
Мне добро досталось даром, —
Так и спрячь свои рубли!
Окна выбиты пожаром,
Дверь Зима сняла с петли!
 
 
Чай не сладкий, хлеб не белый —
Личиком бела зато!
Тем делюсь, что уцелело,
Всем делюсь, что не взято.
 
 
Трудные мои завязки —
Есть служанка – подсобит!
А плясать – пляши с опаской,
Пол поклонами пробит!
Хочешь в пляс, а хочешь в лежку, —
Спору не встречал никто.
Тесные твои сапожки?
Две руки мои на что?
 
 
А насытила любовью, —
В очи плюнь, – на то рукав!
Не судить: одно условье.
Не платить: один устав.
 

28 июня 1920

«Уравнены: как да и нет…»

 
Уравнены: как да и нет,
Как черный цвет – и белый цвет.
Как в творческий громовый час:
С громадою Кремля – Кавказ.
 
 
Не путал здесь – земной аршин.
Все равные – дети вершин.
 
 
Равняться в низости своей —
Забота черни и червей.
В час благодатный громовой
Все горы – братья меж собой!
 
 
Так, всем законам вопреки,
Сцепились наши две руки.
И оттого что оком – желт,
Ты мне орел – цыган – и волк.
Цыган в мешке меня унес,
 
 
Орел на вышний на утес
Восхи́тил от страды мучной.
 
 
– А волк у ног лежит ручной.
 

<Июнь – июль 1920>

«И если руку я даю…»

 
И если руку я даю —
То погадать – не целовать.
 
 
Скажи мне, встречный человек,
По синим по дорогам рек
 
 
К какому морю я приду?
В каком стакане потону?
 
 
– Чтоб навзничь бросил наповал —
Такой еще не вырос – вал.
Стакан твой каждый – будет пуст.
Сама ты – океан для уст.
 
 
Ты за стаканом бей стакан,
Топи нас, море-окиян!
 
 
А если руку я беру —
То не гадать – поцеловать.
 
 
Сама запуталась, паук,
В изделии своих же рук.
 
 
– Сама не разгибаю лба, —
Какая я тебе судьба?
 

<Июль 1920>

«Не хочу ни любви, ни почестей…»

 
Не хочу ни любви, ни почестей:
– Опьянительны. – Не падка!
Даже яблочка мне не хочется
– Соблазнительного – с лотка…
Что-то цепью за мной волочится,
Скоро громом начнет греметь.
– Как мне хочется,
Как мне хочется —
Потихонечку умереть!
 

<Июль 1920>

«Ветер, ветер, выметающий…»

 
Ветер, ветер, выметающий,
Заметающий следы!
Красной птицей залетающий
В белокаменные лбы.
 
 
Длинноногим псом ныряющий
Вдоль равнины овсяной.
– Ветер, голову теряющий
От юбчонки кружевной!
 
 
Пурпуровое поветрие,
Первый вестник мятежу, —
Ветер – висельник и ветреник, —
В кулачке тебя держу!
Полно баловать над кручами,
Головы сбивать снегам, —
Ты – моей косынкой скрученный
По рукам и по ногам!
 
 
За твои дела острожные, —
Расквитаемся с тобой, —
Ветер, ветер в куртке кожаной,
С красной – да во лбу – звездой!
 

<Июль 1920>

«Другие – с очами и с личиком светлым…»

 
Другие – с очами и с личиком светлым,
А я-то ночами беседую с ветром,
Не с тем – италийским
Зефиром младым, —
С хорошим, с широким,
Российским, сквозным!
 
 
Другие всей плотью по плоти плутают,
Из уст пересохших – дыханье глотают…
А я – руки настежь! – застыла – столбняк!
Чтоб выдул мне душу – российский сквозняк!
 
 
Другие – о нежные, цепкие путы!
Нет, с нами Эол обращается круто.
– Небось не растаешь! Одна, мол, семья! —
Как будто и вправду – не женщина я!
 

2 августа 1920

«Июнь. Июль. Часть соловьиной дрожи…»

 
Июнь. Июль. Часть соловьиной дрожи.
– И было что-то птичье в нас с тобой —
Когда – ночь соловьиную тревожа —
Мы обмирали – каждый над собой!
 
 
А Август – царь. Ему не до рулады,
Ему – до канонады Октября.
Да. Август – царь. – Тебе царей не надо, —
А мне таких не надо – без царя!
 

<Август 1920>

«Гордость и робость – ро́дные сестры…»

 
Гордость и робость – ро́дные сестры,
Над колыбелью, дружные, встали.
 
 
«Лоб запрокинув!» – гордость велела.
«Очи потупив!» – робость шепнула.
 
 
Так прохожу я – очи потупив —
Лоб запрокинув – Гордость и Робость.
 

20 сентября 1921

Хвала Афродите

 
Блаженны дочерей твоих, Земля,
Бросавшие для боя и для бега,
Блаженны – в Елисейские поля
Вступившие, не обольстившись негой.
 
 
Там лавр растет, жестоколист и трезв, —
Лавр-летописец, горячитель боя.
– Содружества заоблачный отвес
Не променяю на юдоль любови.
 

17 октября 1921

 
Уже богов – не те уже щедроты
На берегах – не той уже реки.
В широкие закатные ворота,
Венерины, летите, голубки!
 
 
Я ж, на песках похолодевших лежа,
В день отойду, в котором нет числа…
Как змей на старую взирает кожу —
Я молодость свою переросла.
 

17 октября 1921

 
Тщетно, в ветвях заповедных кроясь,
Нежная стая твоя гремит.
Сластолюбивый роняю пояс,
Многолюбивый роняю мирт.
Тяжкоразящей стрелой тупою
Освободил меня твой же сын.
– Так, о престол моего покоя,
Пеннорожденная, пеной сгинь!
 

18 октября 1921

 
Сколько их, сколько их ест из рук,
Белых и сизых!
Целые царства воркуют вкруг
Уст твоих, Низость!
 
 
Не переводится смертный пот
В золоте кубка.
И полководец гривастый льнет
Белой голубкой.
 
 
Каждое облако в час дурной
Грудью круглится.
В каждом цветке придорожном – твой
Лик, Дьяволица!
 
 
Бренная пена, морская соль…
В пене и в муке —
Повиноваться тебе – доколь,
Камень безрукий?
 

23 октября 1921

Молодость

 
Молодость моя! Моя чужая
Молодость! Мой сапожок непарный!
Воспаленные глаза сужая,
Так листок срывают календарный.
 
 
Ничего из всей твоей добычи
Не взяла задумчивая Муза.
Молодость моя! Назад не кличу.
Ты была мне ношей и обузой.
 
 
Ты́ в ночи начесывала гребнем,
Ты́ в ночи оттачивала стрелы.
Щедростью твоей давясь, как щебнем,
За чужие я грехи терпела.
Скипетр тебе вернув до сроку —
Что уже душе до яств и брашна!
Молодость моя! Моя морока —
Молодость! Мой лоскуток кумашный!
 

18 ноября 1921

 
Скоро уж из ласточек – в колдуньи!
Молодость! Простимся накануне.
Постоим с тобою на ветру.
Смуглая моя! Утешь сестру!
 
 
Полыхни малиновою юбкой,
Молодость моя! Моя голубка
Смуглая! Раззор моей души!
Молодость моя! Утешь, спляши!
 
 
Полосни лазоревою шалью,
Шалая моя! Пошалевали
Досыта с тобой! Спляши, ошпарь!
Золотце мое – прощай, янтарь!
Неспроста руки твоей касаюсь,
Как с любовником с тобой прощаюсь.
Вырванная из грудных глубин —
Молодость моя! – Иди к другим!
 

20 ноября 1921

Орфей

 
Так плыли: голова и лира:
Вниз, в отступающую даль.
И лира уверяла: – мира!
А губы повторяли: – жаль!
 
 
Крово-серебряный, серебро —
Кровавый след двойной лия,
Вдоль обмирающего Гебра —
Брат нежный мой! сестра моя!
 
 
Порой, в тоске неутолимой,
Ход замедлялся головы.
Но лира уверяла: – мимо!
А губы ей вослед: – увы!
В даль-зыблющимся изголовьем
Сдвигаемые, как венцом, —
Не лира ль истекает кровью?
Не волосы ли – серебром?
 
 
Так, лестницею нисходящей
Речною – в колыбель зыбей.
Так, к острову тому, где слаще,
Чем где-либо, – лжет соловей…
 
 
Где осиянные останки?
Волна соленая, – ответь!
Простоволосой лесбиянки,
Быть может, вытянула сеть?
 

1 декабря 1921

«Так говорю, ибо дарован взгляд…»

 
Так говорю, ибо дарован взгляд
Мне в игры хоровые:
Нет, пурпурные с головы до пят,
А вовсе не сквозные!
Так – довожу: лба осиянный свод
Надменен до бесчувствья.
И если радугою гнется рот —
То вовсе не от грусти.
 
 
Златоволосости хотел? Стыда?
Вихрь – и костер лавровый!
И если нехотя упало: да —
Нет – их второе слово.
 
 
Мнил – проволокою поддержан бег?
Нет, глыбы за плечами!
В полуопущенности смуглых век
Стрел больше, чем в колчáне!
 
 
О, в каждом повороте головы —
Целая преисподня!
Я это утверждаю: таковы,
Да, – ибо рать Господня.
 
 
Медновскипающие табуны —
В благовест мы – как в битву!
Какое дело нам до той слюны,
Названной здесь молитвой?!
Путеводители старух? Сирот?
– Вспо́лохи заревые! —
Так утверждаю, ибо настежь вход
Мне в игры хоровые.
 

14 декабря 1921

Весть

 
Необычайная она! Сверх сил!
Не обвиняй меня пока! Забыл!
Благословенна ты! Велел сказать —
Благословенна ты! А дальше гладь
 
 
Такая ровная… Постой: меж жен
Благословенна ты… А дальше звон
Такой ликующий… Дитя, услышь:
Благословенна ты! А дальше тишь —
Такая…
 

18 декабря 1921

Ахматовой

 
Кем полосынька твоя
Нынче выжнется?
Чернокосынька моя,
Чернокнижница!
 
 
Дни полночные твои,
Век твой таборный…
Все работнички твои
Разом забраны.
 
 
Где сподручники твои,
Те сподвижнички?
Белорученька моя,
Чернокнижница!
 
 
Не загладить тех могил
Слезой, славою.
Один заживо ходил —
Как удавленный.
 
 
Другой к стеночке пошел
Искать прибыли.
(И гордец же был – соко́л!)
Разом выбыли.
 
 
Высоку твои братья!
Не докличешься!
Яснооконька моя,
Чернокнижница!
 
 
А из тучи-то (хвала —
Диво дивное!)
Соколиная стрела,
Голубиная…
 
 
Знать, в два перышка тебе
Пишут тамотка,
Знать, уж вскорости тебе
Выйдет грамотка:
 
 
– Будет крылышки трепать
О булыжники!
Чернокрылонька моя!
Чернокнижница!
 

29 декабря 1921

Новогодняя

С. Э.

 
Тот – вздохом взлелеянный,
Те – жестоки и смуглы.
Залетного лебедя
Не обижают орлы.
 
 
К орлам – не по записи:
Кто залетел – тот и брат!
Вольна наша трапеза,
Дик новогодний обряд.
 
 
Гуляй, пока хочется,
В гостях у орла.
Мы – вольные летчики,
Наш знак – два крыла!
 
 
Под гулкими сводами
Бои: взгляд о взгляд, сталь об сталь.
То ночь новогодняя
Бьет хрусталем о хрусталь.
Попарное звяканье
Судеб: взгляд о взгляд, грань о грань.
Очами невнятными
Один – в новогоднюю рань…
 
 
Не пей, коль не хочется!
Гуляй вдоль стола!
Мы – вольные летчики,
Наш знак – два крыла!
 
 
Соборной лавиною
На лбы – новогодний обвал.
Тоска лебединая,
В очах твоих Дон ночевал.
 
 
Тоска лебединая,
Протяжная – к родине – цепь…
Мы знаем единую
Твою, – не донская ли степь?
 
 
Лети, куда хочется!
На то и стрела!
Мы – вольные летчики,
Наш век – два крыла!
 

18 января 1922

На заре…

 
На заре – наимедленнейшая кровь,
На заре – наиявственнейшая тишь.
Дух от плоти косной берет развод,
Птица клетке костной дает развод,
 
 
Око зрит – невидимейшую даль,
Сердце зрит – невидимейшую связь…
Ухо пьет – неслыханнейшую молвь…
Над разбитым Игорем плачет Див.
 

18 февраля 1922

«Переселенцами…»

 
Переселенцами —
В какой Нью-Йорк?
Вражду вселенскую
Взвалив на горб —
 
 
Ведь и медведи мы!
Ведь и татары мы!
Вшами изъедены
Идем – с пожарами!
 
 
Покамест – в долг еще!
А там, из тьмы —
Сонмы и полчища
Таких, как мы.
 
 
Полураскосая
Стальная щель.
Дикими космами
От плеч – метель.
 
 
– Во имя Господа!
Во имя Разума! —
Ведь и короста мы,
Ведь и проказа мы!
 
 
Волчьими искрами
Сквозь вьюжный мех —
Звезда российская:
Противу всех!
 
 
Отцеубийцами —
В какую дичь?
Не ошибиться бы,
Вселенский бич!
 
 
«Люд земледельческий,
Вставай с постелею!»
И вот с расстрельщиком
Бредет расстреляный,
 
 
И дружной папертью,
– Рвань к голытьбе:
«Мир белоскатертный!
Ужо тебе!»
 

22 февраля 1922

Стихотворения
1922–1925

«Есть час на те слова…»

 
Есть час на те слова.
Из слуховых глушизн
Высокие права
Выстукивает жизнь.
Быть может – от плеча,
Протиснутого лбом.
Быть может – от луча,
Невидимого днем.
 
 
В напрасную струну
Прах – взмах на простыню.
Дань страху своему
И праху своему.
 
 
Жарких самоуправств
Час – и тишайших просьб.
Час безземельных братств.
Час мировых сиротств.
 

Берлин, 11 июня 1922

Земные приметы

 
Так, в скудном труженичестве дней,
Так, в трудной судорожности к ней,
Забудешь дружественный хорей
Подруги мужественной своей.
 
 
Ее суровости горький дар,
И легкой робостью скрытый жар,
И тот беспроволочный удар,
Которому имя – даль.
 
 
Все древности, кроме: дай и мой,
Все ревности, кроме той, земной,
Все верности, – но и в смертный бой
Неверующим Фомой.
Мой неженка! Сединой отцов:
Сей беженки не бери под кров!
Да здравствует левогрудый ков
Немудрствующих концов!
 
 
Но, может, в щебетах и в счетах
От вечных женственностей устав —
И вспомнишь руку мою без прав
И мужественный рукав.
 
 
Уста, не требующие смет,
Права, не следующие вслед,
Глаза, не ведающие век,
Исследующие: свет.
 

15 июня 1922

 
Ищи себе доверчивых подруг,
Не выправивших чуда на число.
Я знаю, что Венера – дело рук,
Ремесленник – и знаю ремесло:
От высокоторжественных немот
До полного попрания души:
Всю лестницу божественную – от:
Дыхание мое – до: не дыши!
 

16 июня 1922

 
Ах, с откровенного отвеса —
Вниз – чтобы в прах и в смоль!
Земной любови недовесок
Слезой солить – доколь?
 
 
Балкон. Сквозь соляные ливни
Смоль поцелуев злых.
И ненависти неизбывной
Вздох: выдышаться в стих!
 
 
Стиснутое в руке комочком —
Чту: сердце или рвань
Батистовая? Сим примочкам
Есть имя – Иордань.
Да, ибо этот бой с любовью
Дик и жестокосерд.
Дабы с гранитного надбровья
Взмыв – выдышаться в смерть!
 

30 нюня 1922

 
Руки – и в круг
Перепродаж и переуступок!
Только бы губ,
Только бы рук мне не перепутать!
 
 
Этих вот всех
Суетностей, от которых сна нет.
Руки воздев,
Друг, заклинаю свою же память!
 
 
Чтобы в стихах
(Свалочной яме моих высочеств!)
Ты не зачах,
Ты не усох наподобье прочих.
 
 
Чтобы в груди
(В тысячегрудой моей могиле
Братской!) – дожди
Тысячелетий тебя не мыли…
Тело меж тел,
– Ты, что мне пропадом был
двухзвездным!..
 
 
Чтоб не истлел
С надписью: не опознан.
 

9 июля 1922

 
Удостоверишься – повремени! —
Что, выброшенной на солому,
Не надо было ей ни славы, ни
Сокровищницы Соломона.
 
 
Нет, руки зá голову заломив,
– Глоткою соловьиной! —
Не о сокровищнице – Суламифь:
Горсточке красной глины!
 

12 июля 1922

 
Дабы ты меня не видел —
В жизнь – пронзительной, незримой
Изгородью окружусь.
 
 
Жимолостью опояшусь,
Изморозью опушусь.
 
 
Дабы ты меня не слушал
В ночь – в премудрости старушьей:
Скрытничестве – укреплюсь.
 
 
Шорохами опояшусь,
Шелестами опушусь.
Дабы ты во мне не слишком
Цвел – по зарослям: по книжкам
Заживо запропащу:
 
 
Вымыслами опояшу,
Мнимостями опушу.
 

25 июня 1922

 
Вкрадчивостию волос:
В гладь и в лоск
Оторопию продольной —
 
 
Синь полу́нощную, масть
Воронову. – Вгладь и всласть
Оторопи вдоль – ладонью.
 
 
Неженка! – Не обманись!
Так заглаживают мысль
Злостную: разрыв – разлуку —
 
 
Лестницы последний скрип…
Так заглаживают шип
Розовый… – Поранишь руку!
 
 
Вéдомо мне в жизни рук
Многое. – Из светлых дуг
Присталью неотторжимой
 
 
Весь противо шерстный твой
Строй выслеживаю: смоль,
Стонущую под нажимом.
Жалко мне твоей упор —
ствующей ладони: в лоск
Волосы, – вот-вот уж через
Край – глаза… Загнана внутрь
Мысль навязчивая: утр
Наваждение – под череп!
 

17 июля 1922

 
Леты слепотекущий всхлип.
Долг твой тебе отпущен: слит
С Летою, – еле-еле жив
В лепете сребротекущих ив.
 
 
Ивовый сребролетейский плеск
Плачущий… В слепотекущий склеп
Памятей – перетомилась! – спрячь
В ивовый сребролетейский плач.
 
 
Нá плечи – сребро-седым плащом
Старческим, сребро-сухим плющом
Нá плечи – перетомилась! – ляг,
Ладанный, слеполетейский мрак
Маковый…
– ибо красный цвет
Старится, ибо пурпур – сед
В памяти, ибо выпив всю —
Сухостями теку.
 
 
Тусклостями: ущербленных жил
Скупостями, молодых сивилл
Слепостями, головных истом
Седостями: свинцом.
 

31 июля 1922

«Когда же, Господин…»

 
Когда же, Господин,
На жизнь мою сойдет
Спокойствие седин,
Спокойствие высот.
 
 
Когда ж в пратишину
Тех первоглубизн
Высокое плечо,
Всю вынесшее жизнь.
 
 
Ты, Господи, один,
Один, никто из вас,
Как с пуховых горбин
В синь горнюю рвалась.
 
 
Как под упорством уст
Сон – слушала – траву…
(Здесь, на земле искусств,
Словесницей слыву!)
 
 
И как меня томил
Лжи – ломовой оброк,
Как из последних жил
Дерева первый вздрог…
 
 
Дерева – первый – вздрог,
Голубя – первый – ворк.
(Это не твой ли вздрог,
Гордость, не твой ли ворк,
Верность?) – Остановись.
Светопись зорких стрел!
В тайнописи любви
Небо – какой пробел!
Если бы – не – рассвет:
Дребезг, и свист, и лист,
Если бы не сует
Сих суета – сбылись
 
 
Жизни б…
Не луч, а бич —
В жимолость нежных тел.
В опромети добыч
Небо – какой предел!
 
 
День. Ломовых дрог
Ков. – Началась. – Пошла.
Дикий и тихий вздрог
Вспомнившего плеча.
 
 
Прячет… Как из ведра —
Утро. Малярный мел.
В летописи ребра
Небо – какой пробел!
 

22—23 июня 1922

«Здравствуй! Не стрела, не камень…»

 
Здравствуй! Не стрела, не камень:
Я! – живейшая из жен:
Жизнь. Обеими руками
В твой невыспавшийся сон.
 
 
Дай! (На языке двуостром:
Нá! – Двуострота змеи!)
Всю меня в простоволосой
Радости моей прими!
 
 
Льни! – Сегодня день на шхуне,
– Льни! – на лыжах! – Льни! – льняной!
Я сегодня в новой шкуре:
Вызолоченной, седьмой!
 
 
– Мой! – и о каких наградах
Рай – когда в руках, у рта —
Жизнь: распахнутая радость
Поздороваться с утра!
 

25 июня 1922

«В пустынной хрáмине…»

 
В пустынной хрáмине
Троилась – ладаном.
Зерном и пламенем
На темя падала…
 
 
В ночные клекоты
Вступала – ровнею.
– Я буду крохотной
Твоей жаровнею:
 
 
Домашней утварью:
Тоску раскуривать,
Ночную скуку гнать,
Земные руки греть!
 
 
С груди безжалостной
Богов – пусть сброшена!
Любовь досталась мне
Любая: бо́льшая!
 
 
С такими путами!
С такими льготами!
Пол-жизни? – Всю тебе!
По-локоть? – Во т она!
 
 
За то, что требуешь,
За то, что мучаешь,
За то, что бедные
Земные руки есть…
 
 
Тщета! – Не выверишь
По амфибрахиям!
В груди пошире лишь
Глаза распахивай,
 
 
Гляди, не Логосом
Пришла, не Вечностью:
Пустоголовостью
Твоей щебечущей
К груди…
 
 
– Не властвовать!
Без слов и нá слово —
Любить… Распластаннейшей
В мире – ласточкой!
 

Берлин, 26 июня 1922

«Неподражаемо лжет жизнь…»

 
Неподражаемо лжет жизнь:
Сверх ожидания, сверх лжи…
Но по дрожанию всех жил
Можешь узнать: жизнь!
 
 
Словно во ржи лежишь: звон, синь…
(Что ж, что во лжи лежишь!) – жар, вал…
Бормот – сквозь жимолость – ста жал…
Радуйся же! – Звал!
 
 
И не кори меня, друг, столь
Заворожимы у нас, тел,
Ду́ши – что вот уже: лбом в сон,
Ибо – зачем пел?
 
 
В белую книгу твоих тишизн,
В дикую глину твоих «да» —
Тихо склоняю облом лба:
Ибо ладонь – жизнь.
 

8 июля 1922