Текст книги "Да будет день!"

«Ударило в виноградник…»

 
Ударило в виноградник —
Такое сквозь мглу седу́ —
Что каждый кусток, как всадник,
Копьем пригвожден к седлу.
 
 
Из туч с золотым обрезом —
Такое – на краснозем,
Что весь световым железом
Пронизан – пробит – пронзен.
 
 
Светила и преисподни
Дитя: виноград! смарагд!
Твой каждый листок – Господня
Величия – транспарант.
 
 
Хвалы виноградным соком
Исполнясь, как царь Давид —
Пред Солнца Масонским Оком —
Куст служит: боготворит.
 

20—22 сентября 1935

Двух станов не боец, а только гость случайный…

 
Двух станов не боец, а – если гость
случайный —
То гость – как в глотке кость, гость – как
в подметке гвоздь,
Была мне голова дана – по ней стучали
В два молота: одних – корысть и прочих – злость.
 
 
Вы с этой головы – к создателеву чуду
Терпение мое, рабочее, прибавь —
Вы с этой головы – что требовали? – Блуда!
Дивяся на ответ упорный: обезглавь.
 
 
Вы с этой головы, уравненной – как гряды
Гор, вписанной в вершин божественный
чертеж,
Вы с этой головы – что требовали? – Ряда!
Дивяся на ответ (безмолвный): обезножь.
Вы с этой головы, настроенной – как лира:
На самый высший лад: лирический…
– Нет, спой!
Два строя: Домострой (– и Днепрострой —
на выбор!)
Дивяся на ответ безумный: – Лиры – строй.
 
 
И с этой головы, с лба – серого гранита
Вы требовали: нас – люби! тéх – ненавидь!
Не все ли ей равно – с какого боку битой,
С какого профиля души – глушимой быть?
 
 
Бывают времена, когда голов – не надо!
Но слово низводить до свеклы кормовой —
Честнее с головой Орфеевой – менады!
Иродиада с Иоанна головой!
– Ты царь: живи один… (Но у царей —
наложниц
Минуты.) Бог – один. Тот – в пустоте небес.
Двух станов не боец: судья – истец – заложник —
Двух – противубоец. Дух – противубоец.
 

25 октября 1935

Читатели газет

 
Ползет подземный змей,
Ползет, везет людей.
И каждый – со своей
Газетой (со своей
Экземой!), Жвачный тик,
Газетный костоед.
Жеватели мастик,
Читатели газет.
 
 
Кто – чтец? Старик? Атлет?
Солдат? – Ни чéрт, ни лиц,
Ни лет. Скелет – раз нет
Лица: газетный лист!
Которым – весь Париж
С лба до пупа одет.
Брось, девушка!
Родишь —
Читателя газет.
 
 
Кача – «живет с сестрой» —
ются – «убил отца!» —
Качаются – тщетой
Накачиваются.
 
 
Чту для таких господ —
Закат или рассвет?
Глотатели пустот,
Читатели газет!
 
 
Газет – читай: клевет,
Газет – читай: растрат.
Что ни столбец – навет,
Что ни абзац – отврат…
 
 
О, с чем на Страшный Суд
Предстанете: на свет!
Хвататели минут,
Читатели газет!
– Пошел! Пропал! Исчез!
Стар материнский страх.
Мать! Гуттенбергов пресс
Страшней, чем Шварцев прах!
 
 
Уж лучше на погост —
Чем в гнойный лазарет
Чесателей корост,
Читателей газет!
 
 
Кто наших сыновей
Гноит во цвете лет?
Смесители кровей,
Писатели газет!
 
 
Вот, други, – и куда
Сильней, чем в сих строках! —
Что́ думаю, когда
С рукописью в руках
 
 
Стою перед лицом
– Пустее места – нет! —
Так значит – нелицом
Редактора газет —
ной нечисти.
 

Ванв, 1—15 ноября 1935

Стихи сироте

 
Шел по улице малютка,
Посинел и весь дрожал.
Шла дорогой той старушка,
Пожалела сироту…
 

 
Ледяная тиара гор —
Только бренному лику – рамка.
Я сегодня плющу – пробор
Провела на граните замка.
 
 
Я сегодня сосновый стан
Обгоняла на всех дорогах.
Я сегодня взяла тюльпан —
Как ребенка за подбородок.
 

16—17 августа 1936

 
Обнимаю тебя кругозором
Гор, гранитной короною скал.
(Занимаю тебя разговором —
Чтобы легче дышал, крепче спал.)
Феодального замка боками,
Меховыми руками плюща —
Знаешь – плющ, обнимающий камень —
В сто четыре руки и ручья?
 
 
Но не жимолость я – и не плющ я!
Даже ты, что руки мне родней,
Не расплю́щен – а вольноотпущен
На все стороны мысли моей!
 
 
…Кру́гом клумбы и кру́гом колодца,
Куда камень придет – седым!
Круговою порукой сиротства, —
Одиночеством – круглым моим!
 
 
(Тáк вплелась в мои русые пряди —
Не одна серебристая прядь!)
…И рекой, разошедшейся нá две —
Чтобы остров создать – и обнять.
 
 
Всей Савойей и всем Пиемонтом,
И – немножко хребет надломя —
Обнимаю тебя горизонтом
Голубым – и руками двумя!
 

21—24 августа 1936

 
На льдине —
Любимый,
На мине —
Любимый,
На льдине, в Гвиане, в Геенне – любимый.
В коросте – желанный,
С погоста – желанный:
Будь гостем! – лишь зубы да кости —
желанный!
Тоской подколенной
До тьмы провалéнной
Последнею схваткою чрева – жаленный.
 
 
И нет такой ямы, и нет такой бездны —
Любимый! желанный! жаленный! болезный!
 

5—6 сентября 1936

 
Скороговоркой – ручья водой
Бьющей: – Любимый! больной! родной!
 
 
Речитативом – тоски протяжней:
– Хилый! чуть-жи́ вый! сквозной! бумажный!
От зева до чрева – продольным разрезом:
– Любимый! желанный! жаленный!
болезный!
 

9 сентября 1936

 
Наконец-то встретила
Надобного – мне:
У кого-то смертная
Надоба – во мне.
 
 
Что́ для ока – радуга,
Злаку – чернозем —
Человеку – надоба
Человека – в нем.
 
 
Мне дождя и радуги
И руки – нужней
Человека надоба
Рук – в руке моей.
 
 
Это – шире Ладоги
И горы верней —
Человека надоба
Ран – в руке моей.
И за то, что с язвою
Мне принес ладонь —
Эту руку – сразу бы
За тебя в огонь!
 

11 сентября 1936

«Когда я гляжу на летящие листья…»

 
Когда я гляжу на летящие листья,
Слетающие на булыжный торец,
Сметаемые – как художника кистью,
Картину кончающего наконец.
 
 
Я думаю (уж никому не по нраву
Ни стан мой, ни весь мой задумчивый
вид),
Что явственно желтый, решительно
ржавый
Один такой лист на вершине – забыт.
 

20-е числа октября 1936

Стихотворения
1937–1941

Стихи к Чехии
Сентябрь

 
Полон и просторен
Край. Одно лишь горе:
Нет у чехов – моря.
Стало чехам – море
 
 
Слез: не надо соли!
Запаслись на годы!
Триста лет неволи,
Двадцать лет свободы.
 
 
Не бездельной, птичьей —
Божьей, человечьей.
Двадцать лет величья,
Двадцать лет наречий
Всех – на мирном поле
Одного народа.
Триста лет неволи,
Двадцать лет свободы —
 
 
Всем. Огня и дома —
Всем. Игры́, науки —
Всем. Труда – любому —
Лишь бы были руки.
 
 
Нá поле и в школе —
Глянь – какие всходы!
Триста лет неволи,
Двадцать лет свободы.
 
 
Подтвердите ж, гости
Чешские, все вместе:
Сеялось – всей горстью,
Строилось – всей честью.
 
 
Два десятилетья
(Да и то не целых!)
Как нигде на свете
Думалось и пелось.
 
 
Посерев от боли,
Стонут Влтавы воды:
– Триста лет неволи,
Двадцать лет свободы.
 
 
На орлиных скáлах
Как орел рассевшись —
Что с тобою сталось,
Край мой, рай мой чешский?
 
 
Горы – откололи,
Оттянули – воды…
…Триста лет неволи,
Двадцать лет свободы.
 
 
В селах – счастье ткалось
Красным, синим, пестрым.
Что с тобою сталось,
Чешский лев двухвостый?
Лисы побороли
Леса воеводу!
Триста лет неволи,
Двадцать лет свободы!
 
 
Слушай каждым древом,
Лес, и слушай, Влтава!
Лев рифмует с гневом,
Ну а Влтава – слава.
 
 
Лишь на час – не боле —
Вся твоя невзгода!
Через ночь неволи —
Белый день свободы!
 

12 ноября 1938

 
Горы – турам поприще!
Черные леса,
Долы в воды смотрятся,
Горы – в небеса.
Край всего свободнее
И щедрей всего.
Эти горы – родина
Сына моего.
 
 
Долы – ланям пастбище,
Не смутить зверья —
Хата крышей зáстится,
А в лесу – ружья´ —
 
 
Сколько бы ни пройдено
Верст – ни одного.
Эти долы – родина
Сына моего.
 
 
Там растила сына я,
И текли – вода?
Дни? или гусиные
Белые стада?
 
 
…Празднует смородина
Лета рождество.
Эти хаты – родина
Сына моего.
Было то рождение
В мир – рожденьем в рай.
Бог, создав Богемию,
Молвил: «Славный край!
 
 
Все дары природные,
Все – до одного!
Пощедрее родины
Сына – моего!»
 
 
Чешское подземие:
Брак ручьев и руд!
Бог, создав Богемию,
Молвил: «Добрый труд!»
 
 
Все было – безродного
Лишь – ни одного
Нé было – на родине
Сына моего.
 
 
Про́кляты – кто заняли
Тот смиренный рай
С зайцами и с ланями,
С перьями фазаньими…
Трéкляты – кто продали, —
Ввек не прощены! —
Вековую родину
Всех, – кто без страны!
 
 
Край мой, край мой, проданный
Весь, живьем, с зверьем,
С чудо-огородами,
С горными породами,
 
 
С целыми народами,
В поле, без жилья,
Стонущими:
– Родина!
Родина моя!
 
 
Богова! Богемия!
Не лежи, как пласт!
Бог давал обеими —
И опять подаст!
 
 
В клятве – руку подняли
Все твои сыны —
Умереть за родину
Всех – кто без страны!
 

Между 12 и 19 ноября 1938

 
Есть на карте – место:
Взглянешь – кровь в лицо!
Бьется в муке крестной
Каждое сельцо.
 
 
Поделил – секирой
Пограничный шест.
Есть на теле мира
Язва: все проест!
 
 
От крыльца – до статных
Гор – до орльих гнезд —
В тысячи квадратных
Невозвратных верст —
 
 
Язва.
Лег на отдых —
Чех: живым зарыт.
ЕСТЬ в груди народов
Рана: наш убит!
 
 
Только край тот назван
Братский – дождь из глаз!
Жир, аферу празднуй!
Славно удалась.
 
 
Жир, Иуду – чествуй!
Мы ж – в ком сердце – есть:
Есть на карте место
Пусто: наша честь.
 

19—22 ноября 1938

В Судетах, на лесной чешской границе, офицер с двадцатью солдатами, оставив солдат в лесу, вышел на дорогу и стал стрелять в подходящих немцев. Конец его неизвестен.

Из сентябрьских газет 1938 г.

 
Чешский лесок —
Самый лесной.
Год – девятьсот
Тридцать восьмой.
 
 
День и месяц? – вершины, эхом:
– День, как немцы входили к чехам!
 
 
Лес – красноват,
День – сине-сер.
Двадцать солдат,
Один офицер.
 
 
Крутолобый и круглолицый
Офицер стережет границу.
 
 
Лес мой, кругом,
Куст мой, кругом,
Дом мой, кругом,
Мой – этот дом.
 
 
Леса не сдам,
Дома не сдам, —
Края не сдам, —
Пяди не сдам!
 
 
Лиственный мрак.
Сердца испуг:
Прусский ли шаг?
Сердца ли стук?
 
 
Лес мой, прощай!
Век мой, прощай!
Край мой, прощай!
Мой – этот край!
 
 
Пусть целый край
К вражьим ногам!
Я – под ногой —
Камня не сдам!
 
 
Топот сапог.
– Немцы! – листок.
Грохот желéз.
– Немцы! – весь лес.
 
 
– Немцы! – раскат
Гор и пещер.
Бросил солдат
Один – офицер.
Из лесочку – живым манером
На громаду – да с револьвером!
 
 
Выстрела треск.
Треснул – весь лес!
Лес: рукоплéск!
Весь – рукоплéск!
 
 
Пока пулями в немца хлещет —
Целый лес ему рукоплещет!
 
 
Кленом, сосной,
Хвоей, листвой,
Всею сплошной
Чащей лесной —
 
 
Понесена
Добрая весть,
Что – спасена
Чешская честь!
 
 
Значит – страна
Так не сдана,
Значит – война
Все же – была!
– Край мой, виват!
– Выкуси, герр!
…Двадцать солдат.
Один офицер.
 

Октябрь 1938 – 17 апреля 1939

Март

 
В óны дни певала дрема
По всем селам-деревням:
– Спи, младенец! Не то злому
Псу-татарину отдам!
 
 
Ночью черной, ночью лунной —
По Тюрингии холмам:
– Спи, германец! Не то гунну
Кривоногому отдам!
 
 
Днесь – по всей стране богемской
Да по всем ее углам:
– Спи, богемец! Не то немцу,
Пану Гитлеру отдам!
 

28 марта 1939

 
Налетевший на град Вацлáва —
Так пожар пожирает трáву…
Поигравший с богемской гранью! —
Так зола засыпает зданья,
 
 
Так метель заметает вехи…
От Эдема – скажите, чехи! —
Что осталося? – Пепелище.
– Так чума веселит кладбище!
 
 
Налетевший на град Вацлáва —
Так пожар пожирает трáву…
 
 
Объявивший – последний срок нам:
Так вода подступает к окнам.
Так зола засыпает зданья…
Над мостами и площадями
 
 
Плачет, плачет двухвостый львище…
– Так чума веселит кладбище!
 
 
Налетевший на град Вацлáва —
Так пожар пожирает трáву…
 
 
Задушивший без содроганья —
Так зола засыпает зданья:
 
 
– Отзовитесь, живые души!
Стала Прага – Помпеи глуше:
 
 
Шага, звука – напрасно ищем…
– Так чума веселит кладбище!
 

29–30 марта 1939

 
По богемским городам
Что бормочет барабан?
– Сдан – сдан – сдан
Край – без славы, край – без бою.
Лбы – под серою золою
Дум – дум – дум…
– Бум!
Бум!
Бум!
 
 
По богемским городам —
Или то не барабан
(Горы ропщут? Камни шепчут?),
А в сердцах смиренных чешских —
Гне-ва
Гром:
– Где
Мой
Дом?
 
 
По усопшим городам
Возвещает барабан:
– Вран! Вран! Вран
Завелся в Градчанском замке!
В ледяном окне – как в рамке
(Бум! бум! бум!)
Гунн!
Гунн!
Гунн!
 

30 марта 1939

 
О, дева всех румянее
Среди зеленых гор —
Германия!
Германия!
Германия!
Позор!
 
 
Полкарты прикарманила,
Астральная душа!
Встарь – сказками туманила,
Днесь – танками пошла.
 
 
Пред чешскою крестьянкою —
Не опускаешь вежд,
Прокатываясь танками
По ржи ее надежд?
 
 
Пред горестью безмерною
Сей маленькой страны,
Что чувствуете, Германы:
Германии сыны?
 
 
О мания! О мумия
Величия!
Сгоришь,
Германия!
Безумие,
Безумие
Творишь!
 
 
С объятьями удавьими
Расправится силач!
За здравие, Моравия!
Словакия, словачь!
В хрустальное подземие
Уйдя – готовь удар:
Богемия!
Богемия!
Богемия!
Наздар!
 

9—10 апреля 1939

 
Атлас – что колода карт:
В лоск перетасован!
Поздравляет – каждый март:
– С краем, с паем с новым!
Тяжек мартовский оброк:
Зéмли – цепи горны —
Ну и карточный игрок!
Ну и стол игорный!
 
 
Полны руки козырей:
В ордена одетых
Безголовых королей,
Продувных – валетов.
– Мне и кости, мне и жир!
Так играют – тигры.
Будет помнить целый мир
Мартовские игры.
 
 
В свои козыри – игра
С картой европейской.
(Чтоб Градчанская гора —
Да скалой Тарпейской!)
 
 
Злое дело не нашло
Пули: дули пражской.
Прага – что! и Вена – что!
На Москву – отважься!
 
 
Отольются – чешский дождь,
Пражская обида.
– Вспомни, вспомни, вспомни,
вождь, —
Мартовские Иды!
 

22 апреля 1939

Чехи подходили к немцам и плевали.

См. мартовские газеты 1939 г.

 
Брали – скоро и брали – щедро:
Взяли горы и взяли недра,
Взяли уголь и взяли сталь,
И свинец у нас, и хрусталь.
 
 
Взяли сахар и взяли клевер,
Взяли Запад и взяли Север,
Взяли улей и взяли стог,
Взяли Юг у нас и Восток.
 
 
Вары – взяли и Татры – взяли,
Взяли близи и взяли дали,
Но – больнее, чем рай земной! —
Битву взяли – за край родной,
 
 
Взяли пули и взяли ружья,
Взяли руды и взяли дружбы…
Но покамест во рту слюна —
Вся страна вооружена!
 

9 мая 1939

 
Видел, как рубят? Руб —
Рубом! – за дубом – дуб.
Только убит – воскрес!
Не погибает – лес.
 
 
Так же, как мертвый лес
Зелен – минуту чрез! —
(Мох – что зеленый мех!)
Не погибает – чех.
 

9 мая 1939

 
О слезы на глазах!
Плач гнева и любви!
О Чехия в слезах!
Испания в крови!
О черная гора,
Затмившая – весь свет!
Пора – пора – пора
Творцу вернуть билет.
 
 
Отказываюсь – быть.
В Бедламе нелюдей
Отказываюсь – жить.
С волками площадей
 
 
Отказываюсь – выть.
С акулами равнин
Отказываюсь плыть —
Вниз – по теченью спин.
 
 
Не надо мне ни дыр
Ушных, ни вещих глаз.
На твой безумный мир
Ответ один – отказ.
 

15 марта – 11 мая 1939

 
Не бесы – за иноком,
Не горе – за гением,
Не горной лавины ком,
Не вал наводнения, —
 
 
Не красный пожар лесной,
Не заяц – по зарослям,
Не ветлы – под бурею, —
За фюрером – фурии!
 

15 мая 1939

 
Его и пуля не берет,
И песня не берет!
Так и стою, раскрывши рот:
– Народ! Какой народ!
 
 
Народ – такой, что и поэт —
Глашатай всех широт, —
Что и поэт, раскрывши рот,
Стоит – такой народ!
 
 
Когда ни сила не берет,
Ни дара благодать, —
Измором взять такой народ?
Гранит – измором взять!
 
 
(Сидит – и камешек гранит,
И грамотку хранит…
В твоей груди зарыт – горит! —
Гранат, творит – магнит.)
 
 
…Что радий из своей груди
Достал и подал: вот!
Живым – Европы посреди —
Зарыть такой народ?
 
 
Бог! Если ты и сам – такой,
Народ моей любви
Не со святыми упокой —
С живыми оживи!
 

20 мая 1939

 
Не умрешь, народ!
Бог тебя хранит!
Сердцем дал – гранат,
Грудью дал – гранит.
 
 
Процветай, народ, —
Твердый, как скрижаль,
Жаркий, как гранат,
Чистый, как хрусталь.
 

Париж, 21 мая 1939

«Двух – жарче меха! рук – жарче пуха!..»

 
Двух – жарче меха! рук – жарче пуха!
Круг – вкруг головы.
Но и под мехом – неги, под пухом
Гаги – дрогнете вы!
 
 
Даже богиней тысячерукой
– В гнезд, в звезд черноте —
Как ни кружи вас, как ни баюкай
– Ах! – бодрствуете…
 
 
Вас и на ложе неверья гложет
Червь (бедные мы!).
Не народился еще, кто вложит
Перст – в рану Фомы.
 

7 января 1940

«Пора! для этого огня…»

 
Пора! для этого огня —
Стара!
 
 
– Любовь – старей меня!
– Пятидесяти январей
Гора!
– Любовь еще старей:
 
 
Стара, как хвощ, стара, как змей,
Старей ливонских янтарей,
Всех привиденских кораблей
Старей! – камней, старей – морей…
Но боль, которая в груди,
Старей любви, старей любви.
 

23 января 1940

«Годы твои – гора…»

 
Годы твои – гора,
Время твое – царей.
Дура! любить – стара.
– Други! любовь – старей:
Чудищ старей, корней,
Каменных алтарей
Критских старей, старей
Старших богатырей…
 

29 января 1940

«.Пора снимать янтарь…»

 
Пора снимать янтарь,
Пора менять словарь,
Пора гасить фонарь
Наддверный…
 

Февраль 1941

«Все повторяю первый стих…»

Я стол накрыл на шестерых…

 
Все повторяю первый стих
И все переправляю слово:
– «Я стол накрыл на шестерых»…
Ты одного забыл – седьмого.
 
 
Невесело вам вшестером.
На лицах – дождевые струи…
Как мог ты за таким столом
Седьмого позабыть – седьмую…
Невесело твоим гостям,
Бездействует графин хрустальный.
Печально – им, печален – сам,
Непозванная – всех печальней.
 
 
Невесело и несветло.
Ах! не едите и не пьете.
– Как мог ты позабыть число?
Как мог ты ошибиться в счете?
 
 
Как мог, как смел ты не понять,
Что шестеро (два брата, третий —
Ты сам – с женой, отец и мать)
Есть семеро – раз я на свете!
 
 
Ты стол накрыл на шестерых,
Но шестерыми мир не вымер.
Чем пугалом среди живых —
Быть призраком хочу – с твоими,
 
 
(Своими…)
Робкая как вор,
О – ни души не задевая! —
За непоставленный прибор
Сажусь незваная, седьмая.
 
 
Раз! – опрокинула стакан!
И все, что жаждало пролиться, —
Вся соль из глаз, вся кровь из ран —
Со скатерти – на половицы.
 
 
И – гроба нет! Разлуки – нет!
Стол расколдован, дом разбужен.
Как смерть – на свадебный обед,
Я – жизнь, пришедшая на ужин.
 
 
…Никто: ни брат, ни сын, ни муж,
Не друг – и все же укоряю:
– Ты, стол накрывший на шесть – душ,
Меня не посадивший – с краю.
 

6 марта 1941