Текст книги "Имперская идея в Великобритании (вторая половина XIX в.)"

Глава 2
Имперская политика

Последняя треть XIX в. в исторической науке традиционно рассматривается как период стремительного расширения Британской империи за счет азиатских и африканских стран. Тем не менее в 1840—1860-х гг. власть империи продолжала распространяться на весьма обширные территории. И в этом аспекте имеются значительные расхождения между имперской реальностью и имперской идеей.

Необходимость сохранения зависимых владений в странах Азии и Африки оценивалась в середине XIX в. прежде всего с точки зрения экономической полезности. Вопросы развития имперской экономики не представляли интереса для динамично развивавшегося общества метрополии. Источниками благосостояния Англии считались манчестерские фабрики и корнуоллские шахты, а не тропические леса. Текущую колониальную политику диктовали утилитаризм и принцип жесткой экономии. В середине XIX в. Англия оказалась в уникальной ситуации среди великих держав Европы. Фактически она осталась единственной страной, способной осуществлять широкую колониальную экспансию. В это время другие европейские державы сконцентрировались на решении внутренних проблем, активизировался процесс объединения итальянских и германских государств, в США назревала гражданская война. Передовая промышленность, самый большой флот и внутренняя стабильность обеспечили Англии возможность установления контроля над любым периферийным государством. Тем не менее именно в этот период либеральная идея империи фактически не содержала призыва к территориальной экспансии. Это обуславливалось тем, что официальный Лондон не видел необходимость в установлении формальной власти над очередной населенной туземцами страной, в поддержании своего господства при помощи солдат и администрации. Британскую политику в странах Азии и Африки скорее характеризует следующее высказывание одного из британских политиков: «Англия предпочитает, где это возможно, торговлю без господства, но принимает торговлю с господством, где это необходимо»[128]128
  Джонсон П. Современность. Мир с двадцатых по девяностые годы: В 2 т. М.: Анубис, 1995. Т.1. С. 178.


[Закрыть]. Для британских предпринимателей были открыты обширные рынки и вмешательство государственных чиновников, попытки установления государственного контроля рассматривались как помеха установившимся взаимоотношениям с местным населением. Фритредеры особенно ожесточенно доказывали нецелесообразность расходования сил, средств и жизней англичан для захвата бесполезных кусков земли в Богом забытых краях. «У Англии и так уже много чернокожих подданных», – так звучало мнение, с которым была согласна большая часть общества в середине XIX в.[129]129
  Cotton J. S., Payne Е. J. Colonies and Dependencies. London: Macmillan & Co, 1883. P. 114.


[Закрыть]. Либеральные лидеры находили недостатки в политическом подчинении туземных территорий. Убежденный фритредер Г. Смит писал о том, что имперская система «основывается на классовых интересах и предрассудках, всегда одерживающих победу над общественным благом»[130]130
  Knorr К. E. Op. cit. P. 357.


[Закрыть].

Экономические преимущества от уже имевшихся в составе империи владений в эпоху свободной торговли считались минимальными. Об этом свидетельствует доклад комиссии, изучавшей положение британских колоний в Западной Африке в 1865 г. Изучив развитие торговли с зависимыми владениями Великобритании, комиссия сделала вывод о нецелесообразности дальнейшего расширения владений Англии в регионе. В докладе прогнозировался скорый уход англичан «из всех колоний, кроме, возможно, Сьерра-Леоне»[131]131
  Айзенштат М. ГГ, Гелла Т. Н. Указ. соч. С. 145.


[Закрыть]. Это заявление приобретает еще большее значение, если учесть, что из всех регионов Африки именно на западе британское предпринимательство было представлено в середине XIX в. в наибольшем масштабе.

Помимо чисто экономических мотивов, либеральные лидеры находили определенные недостатки в политическом подчинении туземных территорий. Во-первых, колониальные владения отождествлялись с возможностью практически без усилий извлекать безграничные выгоды, своеобразные нетрудовые доходы. Считалось, что империя в первую очередь предоставляет возможность семьям аристократов обеспечивать свое существование и доходные должности. Лидер фритредеров Дж. Брайт рассматривал территориальные приобретения Великобритании лишь как «придающие кажущуюся славу короне, возможности для патронажа и покровительства, позволяющие платить пенсии ограниченному и привилегированному классу»[132]132
  English History // The Annual Register. 1869. R 113.


[Закрыть]. Убежденный сторонник свободной торговли Г. Смит писал о том, что имперская система «основывается на классовых интересах и предрассудках, всегда одерживающих победу над общественным благом»[133]133
  Knorr К. E. Op. cit. P. 357.


[Закрыть].

Во-вторых, колониальная власть считалась либералами уже в своей основе порочной, поскольку власть английского губернатора над зависимыми владениями поддерживалась за счет солдатских штыков и мощи британского флота. Лорд Молесворт во время парламентских прений 1848 г. от имени сторонников фритреда настаивал, что британские гарнизоны в колониальных владениях представляют лишь источник слабости для метрополии. «Мне кажется, что большинство из них так отдалено от центра империи, что во время войны они станут источником слабости, а не силы; поскольку они принуждают нас распылять, а не централизовать свои силы, вступая, таким образом, в противоречие с каждым правилом ведения войны», – заявлял лорд Молесворт[134]134
  Кпогг к. Е. Op. cit. Р. 357.


[Закрыть]. Радикализм представителя либералов заходил намного дальше осторожных высказываний таких его соратников, как Брайт и Кобден, имевших склонность рассуждать о свободной торговле и колониях, войне и мире в целом, в гипотетических тонах. Политик представил свое видение будущего колоний Великобритании: «Убедившись в том, что свободная торговля является неизменной политикой этой страны, даже протекционисты присоединяться к моему требованию освободить нас от расходов на тридцать или сорок небольших армий, которые (за исключением войск в военных крепостях Гибралтара и других баз) за счет этой страны разбросаны по всему земному шару; а также на небольшую армию, находящуюся на наших кораблях, с целью, которая в дальнейшем будет рассматриваться как невероятная глупость, перевозки очередной смены английских солдат, которые станут полицейскими для англичан на антиподах!»[135]135
  Антиподами в метрополии назывались британские владения в Австралии. – Прим. авт. Free Trade and Other Fundamental Doctrines of the Manchester School. P. 120


[Закрыть] Лорд Молесворт предлагал решительные меры, реализация которых вызвала бы коренную трансформацию Британской империи. В отношении военно-морских баз и станций предлагалось максимально сократить военные контингенты и сопутствовавшие им расходы. «Я предлагаю палате общин: вывести наши вооруженные силы с Ионических островов; обходиться без наших станций и флота на западном берегу африканского континента; уменьшить наши поселения в Капской колонии и на Маврикии и ввести в них ответственное правление; передать Цейлон Ост-Индской компании; держать под жестким контролем расходы на Гонконг, Лабуан и Сарвак; признать требование Буэнос-Айреса на Фолклендские острова»[136]136
  Там же.


[Закрыть]. В реальности данные предложения не были реализованы, однако, наряду с иными заявлениями либеральных политиков середины XIX в., стали основанием для провозглашения либеральных политиков идеологами имперской дезинтеграции в англо-американской историографии первой половины XX в.

В британской имперской истории середины XIX в. имеется ряд случаев, когда англичане на самом деле отказывались от дальнейшей экспансии, хотя имели все необходимые условия для захвата той или иной территории. Практически до начала 1880-х гг. британское правительство предпочитало регулировать свои взаимоотношения с африканскими вождями путем заключения договоров о свободной торговле и правах для иностранцев. Например, влияние английских агентов в Занзибаре являлось настолько безусловным, что в 1870-х гг. правительство дважды отказывалось от установления протектората над этой страной[137]137
  British Zambezia // The Times. 1889. 18 Oct. P. 6.


[Закрыть]. Как демонстрирует анализ британской политики в Абиссинии (современная Эфиопия), наименьшее вмешательство британского правительства в дела этого государства считалось наилучшим для британской торговли в регионе. Даже карательная операция англичан против правителя Абиссинии Теодора, проведенная в 1867 г. в целях защиты британских миссионеров и посланников, не привела к установлению формальной власти над этой страной. При обсуждении абиссинского вопроса в парламенте представители различных политических групп сходились во мнении о том, что правительство должно ограничить цели экспедиции освобождением взятых в плен британцев, отказавшись не только от аннексии страны, но и от принятия каких-либо политических обязательств по отношению к ней[138]138
  Abyssinian Expedition // The Annual Register. 1867. P. 181.


[Закрыть].

В середине XIX в. Великобритания активно формировала так называемую «неформальную империю», в которую традиционно включают Латинскую Америку, Китай, государства Юго-Восточной Азии. Концепцию неформальной империи активно начали разрабатывать авторитетные британские историки Робинсон и Гэллахер, утверждавшие, что середина XIX в. не была периодом антиимпериализма, а временем расширения и развития как самих колониальных владений, так и косвенного (прежде всего, экономического) контроля Великобритании над различными государствами[139]139
  Gallagher I., Robinson R. Op. cit. R 1—15.


[Закрыть]. Таким образом, «неформальная империя» включала в себя страны, где влияние Великобритании распространялось, прежде всего, за счет торговых связей, деятельности миссионеров, британских резидентов и военных консультантов при дворах правителей азиатских и африканских государств. Действительно, экономическое присутствие Великобритании в данных регионах в разное время было достаточно ощутимым. В то же время необходимо подчеркнуть, что британское присутствие в Китае, например, не исключало эту страну из сфер интересов других великих держав.

В середине XIX в. Англия не только не отказалась добровольно от какой-либо части своей империи, но и продолжала аннексии в Индии, Бирме, Западной Африке. Разнообразные интересы, в том числе и торговые, вовлекали страну в захватнические войны в Китае, Афганистане, Африке. Несмотря на господство в середине XIX в. фритредерских идей с их мощной антиэкспансионистской составляющей, все новые и новые территории на карте мира окрашивались в красный цвет британского владения. Решение вопросов, связанных с Индией, в середине XIX в. также не всегда шло во фритредерских традициях. В страну продолжала ввозиться продукция текстильных предприятий Англии, что подрывало основы местной промышленности[140]140
  Grierson Ed. Op. cit. P. 79.


[Закрыть]. Политика, проводившаяся Великобританией в отношении отдельных стран Азии и Африки, крупнейшего колониального владения – Британской Индии, ставит под сомнение тезис о прекращении экспансии в середине XIX в.

Либеральные кабинеты, стоявшие у власти в середине XIX в., продолжали оплачивать расходы Великобритании на ведение колониальных войн. Интересы британских предпринимателей руководили деятельностью англичан в Бирме. В 1824–1826 гг. проходила первая война с Бирмой, вызванная пограничными спорами. Руководство Ост-Индской компании стремилось поддерживать дружеские отношения с бирманскими правителями – в 1795, 1797, 1802, 1803, 1809, 1811 гг. британцы посылали миссии, оказавшиеся безрезультатными. Короли Бирмы, в свою очередь, проводили политику подчинения близлежащих территорий – королевства Аракан (1784 г.), провинцию Манипур (1813 г.). Приблизившись в начале 1820-х гг. к границам британских владений в Индии, король потребовал от британских властей передачи ряда территорий вокруг г. Дакка. В 1821–1822 гг. бирманцы оккупировали Ассам и город Читтагонг, принадлежавший Ост-Индской компании, объявившей в феврале 1824 г. войну королю Бирмы. Выиграть войну британцам помогла атака с моря на один из крупнейших бирманских городов Рангун. Согласно заключенному в 1826 г. мирному договору, бирманская сторона была обязана освободить провинцию Аракан, признать независимость Манипура. Одновременно было заключено торговое соглашение, открывавшее возможности для развития взаимной торговли, обеспечивавшейся обменом послами. Следует сказать, что к данному договору бирманцы отнеслись более чем прохладно, о чем свидетельствует их нежелание принимать британского представителя до 1830 г. В 1839 г. британский консул вынужден был покинуть Бирму, а отношения между правительством страны и британскими предпринимателями продолжали стремительно ухудшаться, вылившись в конфликт в 1852 г. Поводом послужили многочисленные жалобы британских торговцев на дискриминацию со стороны властей страны. В данном случае война была спровоцирована британской стороной – командор Ламберт, посланный властями Британской Индии на переговоры в Рангун, захватил одно из судов бирманского короля. В результате очередного столкновения британцы смогли оккупировать дельту р. Иравади (так называемую Нижнюю Бирму, прибрежные, выгодные для торговли регионы). Несмотря на отказ бирманского короля признать оккупацию, земли перешли под полный контроль британцев. Примечательно, что действия британцев в данной ситуации рассматривались как защита прав британских подданных и короны в целом. Таким образом, поддерживалось традиционное заявление либералов о том, что на экспансию британцев толкают лишь обстоятельства, что она является незапланированной и нежелательной.

Обычной практикой для чиновников Ост-Индской компании, осуществлявшей властные функции в Индии до 1858 г., стало присвоение в собственность компании земель местных правителей. Для этих целей широко использовалась так называемая доктрина «прекращения» (lapse). В соответствии с ней, земли индийской знати изымались во владение британцев, если в роду не имелось прямых наследников мужского пола. Причем в обход индийской традиции передачи наследства приемным детям, англичане не признавали усыновленных законными наследниками. Так, например, в руках компании оказались богатейшие княжества Синд (1843 г.) и Ауд (1856 г.). Подобная деятельность компании не вызывала протестов у официального Лондона.

Таким образом, в имперской идее середины XIX в. практически отсутствовали прямые призывы к продолжению политики экспансии в отношении слаборазвитых государств. В то же время такой подход определялся не столько гуманизмом и антиимпериализмом либеральных доктрин, сколько общепринятыми представлениями об экономической эффективности того или иного государства/региона. Именно с учетом этого обстоятельства становится возможным истолковать нежелание британцев переходить к прямому захвату считавшихся весьма бедными государств Африки и стремление сохранить полный контроль над потенциально богатой Индией.

В начале 1870-х гг. система международных отношений претерпела значительные изменения. Все более весомыми становились иные приоритеты, когда престиж государства соотносился с количеством его вооруженных сил и зависимых территорий, способности занять жесткую позицию в международных дебатах. В середине 1880-х гг. международная Берлинская конференция продемонстрировала многократно увеличившийся интерес европейских государств к громадным неисследованным территориям Черного континента. В атмосфере начавшейся «схватки за Африку» была отвергнута практика «бумажных аннексий» и стала неэффективной «неформальная империя». В 1891 г. премьер-министр лорд Солсбери изложил свое видение новой ситуации: «Когда я в 1880 г. покинул министерство иностранных дел, никто и не думал об Африке. Когда я вернулся в министерство в 1885 г., европейские нации были практически на грани конфликта из-за различных частей Африки, которые они могли получить»[141]141
  Marquis of Salisbury in Glasgow // The Times. 1891. 22 May. P. 4.


[Закрыть].

В последней трети XIX в. соотношение сил в Европе являлось более-менее стабильным. Современники понимали, что «политика, имеющая своей целью серьезные изменения в Европе, стала крайне опасной»[142]142
  Wilkinson S. The Nation’s Awakening. Westminster: Archibald Constable & Co, 1896. P. 102.


[Закрыть]. Великие державы обратили свое внимание на огромные нейтральные территории, лежавшие за пределами западного мира и впервые бросили серьезный вызов монопольному праву Англии устанавливать свои порядки на просторах Азии и Африки. Известный консервативный политик Р. Черчилль признавал: «Мы получили все территории, которые хотели, и наше требование не мешать нам спокойно наслаждаться своими владениями другим кажется менее приемлемым, чем нам самим»[143]143
  Kennedy P. The Realities Behind Diplomacy. Glasgow: William Collins Sons & Co Ltd., 1981. P. 70.


[Закрыть]. В одном из своих выступлений министр финансов в кабинете 1886–1892 гг. Д. Еошен, упомянув о появлении новых многочисленных соседей у колониальных владений Великобритании, заявил: «Мы настаиваем на том, чтобы поддерживать нашу позицию как позицию первой колониальной империи мира»[144]144
  Chancellor of the Exchequer at Stratford // The Times. 1889.
  1 Febr. P. 7.


[Закрыть].

Конкуренция значительно повышала ценность колониальных владений. Комментируя колониальные планы Еермании, известнейший британский журнал «Панч» изображал германского орла, распростершего свои железные крылья над бескрайними просторами Африки, где прежде безраздельно господствовал британский лев[145]145
  On the Snoop // Punch. 1890. 26 Apr. P. 198.


[Закрыть]. Интересно отметить, что инициатором раздела Африки англичане традиционно считали либо Францию, либо Германию, либо обеих вместе. «Действия Германии привели к «схватке за Африку», – утверждалось в фундаментальном издании «Век империи», увидевшем свет в 1905 г.[146]146
  The Empire and the Century. P. 15.


[Закрыть] Согласно другой точке зрения, захватом Туниса и Тонкина французы и аннексиями на западном берегу Африки немцы дали сигнал к началу борьбы за Африку и Тихий океан. В любом случае, следуя логике либерального политика лорда Розбери, Англия не должна была отказываться принимать «участие в разделе мира, который начали не мы, но который был навязан нам»[147]147
  Graham G. S. Op. cit. P. 204.


[Закрыть].

Поскольку Британия обладала наиболее обширной колониальной империей и еще более значительной сферой неформального влияния, большинство колониальных предприятий иностранных держав так или иначе затрагивали ее интересы. Соответственно, по мнению многих патриотически-настроенных современников, колониальные захваты должны были предотвратить нарушение британских прав на ту или иную территорию[148]148
  Stanley H. M. «Splendid Isolation», or What? // The Nineteenth
  Century. 1898. № 256. P. 875.


[Закрыть]. Правда, часто эти права понимались весьма широко. Весьма нереально было правительству запретить любой великой державе аннексию африканских государств, даже тех, в которых находились белые поселенцы, и была широко развита британская торговля. Тем не менее признавалось существование приоритетных регионов, в которых любое посягательство считалось нарушением естественных прав англичан. Такое отношение демонстрировалось к любым действиям немцев в Южной Африке или русских в Северном Китае. Скептически воспринимались и попытки американцев настоять на соблюдении доктрины Монро, поскольку долгое время англичане продолжали считать себя доминирующей силой на всем американском континенте[149]149
  Tuchman В. W. The Proud Tower. New York: The Macmillan Company, 1966. P. 31.


[Закрыть].

На протяжении последней трети XIX в. необходимость колониального расширения оправдывалась на основе многочисленных аргументов экономического, политического и стратегического характера. Большинством современников расширение империи воспринималось как неотъемлемая составляющая процесса ее развития. В соответствии с новой органической концепцией общества, экспансия была признана характеристикой прогрессирующего организма. Процесс колониального расширения считался признаком «жизнеспособности нации, подобно тому, как рост является признаком жизни человеческого организма»[150]150
  Pressense F. The Relations of France and England // The Nineteenth Century. 1896. № 226. P. 199.


[Закрыть]. Как и российскому послу в Лондоне де Стаалю, британцы считали невозможным «для цивилизованного государства остановить расширение своей территории там, где нецивилизованные племена являются их непосредственными соседями»[151]151
  Lowe С. J. Op. cit. Vol. 1. P. 87.


[Закрыть]. В сущности, в той или иной форме Британская империя присутствовала во всех частях земного шара, и плацдармом для экспансии могли служить и южноафриканские, и австралийские, и североамериканские владения короны. Таким образом, в последние десятилетия XIX в. колониальная экспансия и колониальное соперничество начали определять «здоровье нации».

Рассматриваемый период характеризовался существованием ряда империй колониального типа. Многие британцы рассматривали имперское государство как модель государства будущего. «Французы, немцы и иные нации могут надеяться на то, что они смогут сыграть небольшую роль в политической жизни в следующем столетия, однако будущее, по-видимому, будет находиться в руках нашей нации, населяющей современную Британскую империю, США и русской нации», – писал известнейший имперский идеолог и радикальный политик Ч. Дилк[152]152
  Dilke Ch. W. The British Empire. London: Chatto & Windus, 1899. P. 2.


[Закрыть]. Перенос биологических теорий в реальность международных отношений позволял доказать правомерность аннексий с псевдонаучной убедительностью. Раздел тропических стран между западными нациями считался неизбежным. Об этом писал премьер-министр лорд Солсбери британскому послу в России, предлагая свой проект раздела Китая и Турции между сильнейшими колониальными державами мира[153]153
  British Documents on the Origins of the War. Vol. 1. P. 8.


[Закрыть]. Таким образом, обширные владения и способность к дальнейшему расширению своих границ рассматривались как достаточная гарантия сохранения Британии в числе мировых лидеров.

Соперничество либо сотрудничество в процессе колониального раздела мира становилось основой для формирования общественного отношения к той или иной великой державе. Можно отметить существование определенного стереотипа Российской империи, практически не изменявшегося на протяжении последней трети XIX в. В прессе и в выступлениях политиков при обсуждении любых проблем Британской Индии рефреном проходила мысль о русской угрозе Индии. Действия Российской империи в Средней Азии консерваторы традиционно рассматривали как угрозу британским интересам. Стойким русофобством отличалась королева Виктория, убеждавшая премьер-министра Б. Дизраэли в необходимости военных действий против России в период Восточного кризиса 1875–1878 гг.[154]154
  Letters of Queen Victoria. A Selection from Her Majesty’s Correspondence and Journal between the years 1886 and 1901: In 3 vol. London: John Murray, 1926–1928. Vol. 3. P. 524, 527, 532.


[Закрыть] Созданию негативного образа Российской империи способствовали и натянутые отношения британского кабинета с российским правительством в последней трети XIX в. Волны антирусских настроений поднимались в периоды дипломатических кризисов и военных «паник», например, после распространения в начале 1890-х гг. известий о строительстве большого военного флота в России или захвата Порт-Артура. В британскую имперскую идею прочно вошел образ России, которая «на каждом шагу разрушает британские интересы или нарушает британские права»[155]155
  Wilkinson S. Op. cit. Р. 118.


[Закрыть]. Согласно одной из публикаций в авторитетном журнале «Девятнадцатое столетие», официальная доктрина англо-русских отношений заключалась в следующем: «Учитывая намерения русских, в наших интересах противостоять и противодействовать им во все времена и любыми путями»[156]156
  Arnold-Forster Н. О. Our True Foreign Policy // The Nineteenth
  Century. 1896. № 226. P.205.


[Закрыть].

Противоречия в первую очередь в колониальной сфере отделяли Великобританию от Франции. Не без основания подозревая французов в стремлении установить контроль над Средиземноморьем и Северной Африкой, англичане встречали конкуренцию с их стороны и в Западной Африке, и в Юго-Восточной Азии. Но наиболее острой проблемой англо-французских взаимоотношений являлся Египет. Британцы высоко оценивали успехи британских администраторов во главе с лордом Кромером в процессе реформирования египетской экономики в конце 1870 – начале 1880-х гг.[157]157
  Churchill W. S. Op. cit. P. 31.


[Закрыть] Об этом свидетельствуют многочисленные публикации в лондонской прессе и популярность исследований, авторами которых являлись лорд Кромер, А. Милнер и другие представители египетской администрации. В то же время многочисленные попытки французов опротестовать британское «опекунство» над этой страной вызывали негодование общественности. В британской прессе традиционно низко оценивались способности и достижения французов в колониальной сфере[158]158
  Adue C. The Colonial Weakness of France // The Nineteenth Century.
  1899. № 263. P. 56–57.


[Закрыть].

Практически не имевшая заокеанских владений и поглощенная планами выстраивания антифранцузских блоков, Германия поначалу не казалась опасной соперницей в колониальной гонке. Британские политики оправдывали немецкий экспансионизм ограниченностью территории страны для проживания нации. Однако уже в конце XIX в. начали раздаваться пока еще разрозненные предупреждения о том, что Германия впоследствии окажется более серьезным противником, нежели «традиционные враги» – Франция и Россия. Интересы Великобритании и Германии начали сталкиваться в самых различных точках земного шара. В 1890-х гг. экспансионизм немецкой политики стал очевидным, немцы активизировали проникновение в Восточную Африку, стали проявлять повышенный интерес к южноафриканским республикам, вступили в борьбу за Самоа. Реакцией на эти события стала резкая анонимная статья в британском журнале «Субботнее обозрение», в которой утверждалось, что целью британской политики должно стать противодействие Германии. Проводя параллели с историей древнего Рима, автор закончил статью словами: «Германия должна быть уничтожена»[159]159
  Ротштейн Ф. А. Международные отношения в конце XIX века. М.; Л.: АН СССР, 1960. С. 749.


[Закрыть].

В обстановке ускорившегося раздела мира сохранение британских интересов и влияния мотивы стратегического характера играли значительную роль в стимулировании дальнейшей экспансии. Бесспорным приоритетом стратегических расчетов являлась оборона Индии, подразумевавшая контроль над основными маршрутами к «жемчужине британской короны»[160]160
  Royal Colonial Institute // The Times. 1888. 13 Apr. P. 17.


[Закрыть]. В этом аспекте необходимым считалось сохранение под английским влиянием зоны Суэцкого канала, при помощи которого перевозка любых товаров в Индию и прилегающие страны значительно ускорялась. Одновременно важное место в системе колониальных владений Великобритании имели южноафриканские колонии, находившиеся под британским контролем с 1795 г. В первой половине через южную оконечность Африки, мыс Доброй Надежды, пролегал основной торговый путь в Британскую Индию. И даже после начала использования Суэцкого канала в 1870-х гг., важнейшим элементом военной стратегии Великобритании оставалось сохранение контроля над южноафриканскими владениями, обеспечивавшими доступ к Индии в случае военных действий на севере Африки. Поэтому, как отмечал Ч. Дилк, «ни одно место на земле не является для нас более важным, чем мыс Доброй Надежды»[161]161
  Dilke Ch. W. Problems of Greater Britain. P. 660–661.


[Закрыть]. Немаловажное значение имели и перевалочные базы на пути к Индии – Маврикий, Цейлон, Аден, Кипр, Мальта. Значительной составляющей Британской империи в середине XIX в. были ее средиземноморские владения. На входе в Средиземное море находился Гибралтар, британская колония с 1713 г., имевший удобную бухту для стоянки британского флота. Однако еще большее значение имел укрепленный гарнизон на Мальте, откуда британские корабли могли добираться до восточных стран Средиземноморья за 7—10 дней.

Посредством своих колониальных владений в Западном полушарии Великобритания имела возможность как доминировать в Атлантическом океане, так и развивать торговлю с государствами Латинской Америки. Бермудские, Багамские, Виргинские, Каймановы острова составляли систему торговых и военных баз Британии в регионе. На Дальнем Востоке и в Юго-Восточной Азии интерес британских торговцев был в первую очередь прикован к необъятным просторам потенциального рынка Китая. Здесь важнейшим форпостом стал Сингапур, британская колония с 1819 г., а также Гонконг, полученный в 1841 г. в результате первой из «опиумных» войн XIX в. Таким образом, под контролем Великобритании должны были оставаться важнейшие маршруты империи: пути из Англии в Австралию, Азию, Канаду и Южную Америку, на Дальний Восток.

Опасность широкого распространения имперских интересов ощущалась и самими сторонниками экспансии. Например, авторитетный либеральный политик лорд Розбери считал необходимым выделить приоритетные направления колониальной политики. Ведь в попытках защитить свои интересы по всему миру, писал он лорду Кимберли, «мы можем быть вовлечены одновременно в более чем сорок войн»[162]162
  Kennedy R Op. cit. Р. 105.


[Закрыть]. Подводя итоги «схватки за Африку», обозреватель консервативной «Таймс» отмечал то, что наиболее ценным приобретением в этом регионе являлась Южная Африка, перешедшая под контроль англичан, следовательно «у нас нет необходимости проводить захваты в лихорадочной спешке, которая сейчас наблюдается повсюду»[163]163
  Africa after the Scramble // The Times. 1888. 6 Apr. P. 12.


[Закрыть].

Однако весьма распространенными в последние десятилетия XIX в. являлись иные настроения, развитие которых стимулировала «схватка за Африку», раздел Китая и иные многочисленные примеры международного соперничества. «Шансов создать новую колониальную империю у Англии больше не будет»[164]164
  Parkin G. R. Op. cit. P. 214.


[Закрыть], – предупреждал сторонник активной имперской политики Дж. Паркин, наблюдавший, как последние нейтральные территории делятся между великими державами. Соответственно, имперская политика правительств постоянно подвергалась критике либо со стороны либералов, либо со стороны ярых империалистов.

Сторонники «Малой Англии» сохраняли веру в международное сотрудничество великих держав и стойкую неприязнь к агрессивности в любой форме. Сам лидер

либералов У. Гладстон имел склонность к тому, чтобы в своих выступлениях рассматривать вопросы внешней политики в моральном аспекте, в соответствии с поддерживавшимся им принципом равноправия всех наций. Умудренный опытом политик заявлял: «В течение всей моей политической жизни я никогда не одобрял господство, подобное тому, которое некоторые государства осуществляют над другими странами, и не собираюсь одобрять»[165]165
  English Historical Documents. Vol. 12. P. 357.


[Закрыть]. Своими выступлениями он стремился развеять «тщетные мечты тех, кто внушает вам, что сила Англии зависит либо от ее престижа, либо от расширения ее империи, либо от ее владений за пределами этих островов»[166]166
  English Historical Documents. Vol. 12. P. 357.


[Закрыть]. Истоки мощи страны другие либеральные лидеры – Дж. Морли, У. Харкорт, Г. Лабушер – видели в самом Соединенном Королевстве с его совершенной политической системой, демократическими свободами и устоявшимися традициями. По их мнению, внимание правительства должно было концентрироваться в первую очередь на внутренних социально-экономических проблемах страны[167]167
  Там же. P. 383.


[Закрыть].

Позиции радикальных сторонников имперской экспансии, получивших в Великобритании прозвище джинго, представляли собой полную противоположность убеждениям сторонников «Малой Англии». Зарождение джингоизма как политического феномена относится к концу 1870-х гг. Джинго называли безусловных сторонников внешнеполитического курса консервативного кабинета Б. Дизраэли в период Восточного кризиса 1875–1878 гг.[168]168
  Jingo // The Encyclopedia Britannica. 11^th edition. Cambridge, 1910—
  1911. Vol. 15. P. 320–322.


[Закрыть]В этот период премьер-министр Великобритании взял курс на противодействие политике России на Балканах, угрожая в случае необходимости развязыванием военных действий. Впервые в истории Британской империи Дизраэли отдал приказ о переброске британо-индийско-го контингента с Британской Индии на Мальту, продемонстрировав, таким образом, потенциалы и решимость метрополии. Как показывали события, часть британского общества быстро восприняла антироссийскую риторику, воинственные декларации и демонстративные военные приготовления правительства как яркий пример отстаивания национальных интересов и поднятия престижа страны. Англичане выражали готовность воевать за далекие от их повседневной жизни проблемы, широко распространились русофобские настроения.

Джингоизм стал выражением крайнего национализма, английского, а затем, с ходом времени, имперского «патриотизма». «Мир ограничен в своих размерах, и если вы теряете его часть, упустив существующие возможности, вы никогда не получите ее обратно»[169]169
  Uzoigwe G. N. Op. cit. Р. 55.


[Закрыть], – провозглашал глава южноафриканской компании С. Родс, ставший символом британского джинго. Джинго использовали радикальные выражения, требуя от правительства бороться и не пасовать перед угрозами, не делать уступок, не выжидать и отвечать силой на применение силы. Ими в полной мере был воспринят тезис о том, что сила всегда права[170]170
  Дионео. Указ. соч. С. 36.


[Закрыть]. Соответственно джинго часто осуждали министров за проявления «слабости» в международных дискуссиях, за «отказ» отстаивать национальные интересы даже в непринципиальных для Англии, но имевших огромную важность в глазах ура-патриотов вопросах. Такими вопросами являлись, в частности, занятие Мадагаскара Францией или действия Германии в юго-западной Африке. Как рассуждал один из сторонников колониальной экспансии С. Уилкинсон, германское правительство имело определенные права на африканское государство Камерун. Однако сама манера, в которой был проведен захват этой страны, была «оскорбительной для Великобритании». Следовательно, Англии «полагалось воспрепятствовать немецким планам, даже ценой войны»[171]171
  Wilkinson S. Op. cit. Р. 147.


[Закрыть].