Текст книги "Собака, пойдем ко мне жить. Девятнадцать историй любви"

Собака, пойдем ко мне жить
Девятнадцать историй любви
Марина Якобсен

Редактор Лурье Елена

Менеджер Козлова Жанна

© Марина Якобсен, 2024

ISBN 978-5-0062-4040-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Моему отцу Виктору Михайловичу Космину

и Леночке Чернобровкиной

посвящается

Глава 1. Англия

…Старинное поместье на зелёном холме.

В гостиной у камина такого размера, что трубочист в него мог бы войти не наклонившись, человек с обветренным лицом читает газету. На безопасном расстоянии от пламени растянулся датский дог. Еще дюжина собак раскинулись на ковре. Судя по тому, как крепко они спят, собаки набегались до изнеможения.

– Вот это бизнес!! – Мой муж стоит в дверях нашего коттеджа, держась за притолоки и сияя, как ребёнок, увидевший рождественскую ёлку. – Представь? Санаторий для богатых собак, страдающих ожирением и впавших в депрессию от города. Все, что нужно делать – это выводить их на долгие прогулки и почти не кормить. Бегом, наперегонки, по лесам и полям, переплыв реки, подъём на холмы… За неделю проходит депрессия и за месяц – ожирение. Оооооо, я хочу, хочу так жить!

Где в безднах интернета он вычитал этот сюжет, и сам не помнит, и найти больше не смог, но видение особняка на холме и множества собак, которым нужна помощь, загипнотизировало нас обоих. Видимо, оно произвела такое мощное впечатление на подсознание, что в конце концов мы и оказались в большом белом доме на зелёном холме в окружении множества собак.

Их двадцать семь, и все они наши.

* * *

Явилось нам это видение в Англии, где я почему-то оказалась, выйдя замуж за датчанина.

Малолюдная, зеленая, древняя страна после вымороженной Москвы, задушенной пробками. Игрушечная, тёплая реальность, обнимающая человека, льнущая к нему, как миниатюрная собачка старинной породы.

За нашим вполне современным домом начинается ряд избушек с крышами, одетыми кружевной проволочной сеткой, чтобы не разлеталась солома. Неправдоподобно живописные, они зарегистрированы как национальное достояние. В них живут люди, но, как в музейной экспозиции, менять в домах ничего нельзя.

Извилистые переулки, один уютнее другого, сливаются в тупички, засмотришься, замечтаешься – и не выберешься. Входные двери в домах – стеклянные, заборов нет, вместо них – вечнозелёные изгороди… Пальмы! Цветущие пальмы в начале января! Кактусы в метр высотой… Кусты вьющихся роз со свежими желтыми бутонами. Птицы заливаются на все голоса – утром одни, вечером другие, а днём все вместе. И ночью в густой темноте, позолоченной фонарем, в нашем вечнозелёном крошечном садике насвистывает какая-то заливистая птаха, такая же счастливая, как я…

Первым утром я вышла в тапочках на улицу, чтобы посмотреть своими глазами со стороны, не сплю ли я и правда ли это наш самый настоящий английский коттедж с чугунным фонариком и бронзовой щелью для почты. Отполированная крышка над ней лязгнула, разбудила нас утром. Из просвета в двери свисало письмо на непереводимом языке, из которого я знаю только алфавит. Письмо держали две черные щетки.

И настоящий камин. И кочерга к нему с бронзовой ручкой! Они тут есть у всех!

Я чувствую себя ребенком в стране чудес. И главное из них – мой иностранный муж.

Всё в нем – другое, неожиданное, чудное и высококачественное.

Он ест пельмени и варёную кукурузу ножом и вилкой. Он пьёт только молоко (зато сколько). Он употребляет удивительные выражения: «Ты права», «Никогда не говори мне сорри», «Что бы ты хотела на завтрак?» и «Я пошел варить воду для яиц».

Он приносит мне в постель чай, который сам не пьёт и не умел «варить», но ради меня научился управляться с пакетиком, и бутерброды из божественного солоноватого хлеба, который сам испёк в хлебопечке, а еще свежий йогурт, который с вечера заквашивает в йогуртнице.

Вечером, приехав с работы и застав меня за компьютером, он радостно спрашивает, поедем ли мы в город или поужинаем дома? А что я желала бы съесть? И когда я планирую закончить, чтобы ему быть готовым с ужином, который он готовит с микровесами, стальным термометром и секундомером, а подает на разогретых тарелках.

Мне кажется, я попала на борт космического корабля из фантастического романа.

Командир экипажа в белых джинсах, которые он сам же выстирал с вечера и нагладил с утра, перед уходом на работу появляется, дирижируя первым концертом этого грандиозного русского Тчайкоффского, и следит, нравится ли мне завтрак. Сам-то он встал несколько часов назад, починил газонокосилку и немножко автомобиль. Отремонтировать он смог бы и сам космический корабль, хотя учился только на врача.

Я начинаю привыкать к постоянному вопросу: «Что бы ты хотела?», на который никогда не знаю ответа, и к новому имени «Моё сокровище». Я хотела бы сделать все дела, которых было море в новом доме, вот и всё. Но я ничего не должна. Главное, я не должна уставать. «Мне не нужна домработница, я всё умею сам, мне нужна счастливая женщина рядом!»

Он не разрешает мне рано вставать. Стоит заболеть моей голове, как меня чуть не за руку отводят отдыхать. У меня не стало обязанностей, остались только права. Даже готовит муж лучше меня, во всяком случае, его любимое мясо. Но больше всего он любит сэндвичи и всегда готов перекусить «хлебом с чем-нибудь».

Он хорошо зарабатывает, но ничего не тратит на себя. Одежду и обувь он донашивает дотла. Он всегда знает, где и как купить нужную вещь за четверть цены, но бледнеет при одном виде магазина, ибо ненавидит шоппинг. Он помнит все книги по истории, биологии, палеонтологии, астрономии, самолето– и танкостроению, физике и химии, которые он прочитал со школьных лет.

Неприхотливый и нетребовательный, весёлый, заботливый, всё умеющий и всё знающий, умный, щедрый, великодушный. С сердцем, как в Англии говорят, на правильном месте и головой, прикрученной хорошо. Он говорит на шести языках, а мой университетский немецкий, когда-то сданный на отлично, оказывается, здорово заржавел. Но впервые в жизни мне кажется, что любимый понимает меня абсолютно.

Мой космический корабль приземлился на седьмое небо.

Глава 2. Китти

Муж любит животных.

И это мягко сказано.

Четвероногие жили у него всегда, начиная с кролика Жозефины в детстве. Как правильно заметила его мама, с тех пор он так и не вырос, так же по-детски помешан на собаках и кошках, а ещё на медведях, слонах, китах, морских свинках, обезъянах, бобрах, волках и тиграх.

Узнав, что по китайскому гороскопу я – тигр, он присвоил мне почетное звание Тигер. А про себя иначе, как «мы, медведи» не говорит, потому что его имя на датском означает «медведь».

Его семейство до нашей встречи состояло из двух овчарок Янки и Бонни, кошки Леоноры и кота Ханнибала. По вечерам он в постели читал им вслух. Собаки предпочитали кулинарные книги, потому что там встречались знакомые слова, а кошки больше любили газеты.

…Мы уже засыпали, когда раздался звонок. Бьярни вскочил и долго расхаживал, воркуя в трубку, потом лёжа долго говорил по-датски и хохотал. Наконец угомонился.

– Знаешь что?

– М-м?

– У нас будет собака! – Тем грудным голосом, каким женщины говорят мужу: «У нас будет ребёнок!»

– М-мм-м-м?

– Blindenhund!

Ночью сквозь сон без словаря трудно переводятся неизвестные слова.

– Какая-какая? Ты же хотел пастушью?

– Конечно, это Schiefferhund, но она воспитана как Blindenhund, а это очень дорого стоит. Там в Германии живет один старый blienden-человек, у него две собаки, обе Blindenhunde, и одна очень старая и blinden, а молодая её гоняет, причем старая не видит, с какой стороны выскакивает молодая, и не может подготовиться для защиты. И чтобы обеспечить слепому и бедной собаке спокойную старость, молодую придется усыпить… Я сказал, что если моя жена согласится, я забираю её немедленно! Бедняге надо спасти жизнь!

– Кошмар какой. Я не хочу чужую собаку с садистским характером. Я мечтала о щенке с толстыми лапами!

– У неё не садистский характер, просто она безработная и страдает. Такой собаке с университетским интеллектом нужна пища для ума и работа для общества!

– Подожди… ты говоришь, старик blinden, старая собака blinden, и наша тоже – blinden? Они все слепые?

– Да нет! У него две собаки-поводыря, и обе очень дорого стоят, потому что получили дорогое образование. Она очень многое умеет, знает и понимает. Это почти доктор наук!

– О господи, передай мне, пожалуйста, словарь… Как же слепой старик останется с одной слепой собакой? И что мы будем делать со слепым высокообразованным псом? Как мы дадим ему пищу для ума? Купим компьютер по Брайлю?

– Наша собака не слепая! Не blinden Hund, а Blindenhund – поводырь для слепых! Это, наоборот, старая дама, у которой она живет – слепая!

– Ах, это дама? Так что слепая дама будет делать с единственной слепой собакой, если зрячую мы у неё заберем?

– И старая собака тоже не слепая! Просто она плохо видит от старости, она очень, очень старая. Им нужен покой. И для Китти мы – последний шанс!

– Хорошо, если так, я согласна, конечно, но какую мы найдем работу этому доктору наук? Будем выезжать в город, искать слепых старушек и насильно переводить их через дорогу? И гонять их, выскакивая с разных сторон, если они будут сопротивляться? А если мы эту работу ей не найдем, она будет нас гонять с разных сторон?

– Придумаем что-нибудь… Я, например, могу купить зелёные очки, и Китти будет водить меня на работу. Я буду первым и единственным слепым дантистом в городе!

– И последним. От хирургического стола к пациенту в рот тебя тоже будет водить Китти? Зубы пациентов показывать на ощупь и называть по номерам?

– Превосходная идея! Собаке не будет скучно! Так я звоню, пусть она делает прививки, паспорт, визу и выезжает?

* * *

…Система медицинского страхования Германии покупает таких собак и вручает слепым бесплатно, как в других странах костыли калекам или глюкометры диабетикам.

– Как странно, что такую дорогую собаку эта женщина не вернула государству, что её не передали другому слепому…

– Нет, это невозможно. И, похоже, Китти слепым людям не подходит. Друзья говорят, что Китти немножко слишком нервная и доминантная для поводыря. Она ощущает, что хозяйка слишком слаба, значит, ей нужно брать власть в собственные лапы.

– …Значит, Китти ещё и сирота.

– Почему?

– Выросла в питомнике, без любимого хозяина или собственной семьи. В вольере, как песец или курица!

– Нет, вполне возможно, у нее был хозяин. В Германии некоторые люди разводят собак для того, чтобы в возрасте двух лет продать их государству. Они покупают трех-четырех щенков и водят их на курсы…

– Ох, ещё хуже! Растить собаку на продажу! Как цыплят! А бедная девочка небось его любила!

Бьярни вздыхает. Это не приходило ему в голову.

* * *

К сожалению, полетит наша доктор наук в клетке, в багажном отсеке.

Странные люди. Китти могла бы одна лететь в салоне и читать немецкие газеты. Время от времени провожая незрячих старушек в туалет.

* * *

Ждём. От нетерпения по вечерам выходим гулять – без собаки! Нонсенс… Абсурд.

А что делать?

…На безлюдных улицах среди коттеджей довольно темно и, если не шевелиться, хорошо видны звезды. Но как только ступишь на тротуар перед чужим домом, включатся его фонари. Экономно, безопасно и торжественно одновременно. Мы идем по ночной улице, и наша траектория отмечается пунктиром вспышек. Оттуда, сверху, хорошо отслеживать наш маршрут.

Бьярни говорит, что у нас есть такой же сенсор, просто руки не дошли его включить. Я перевожу дух от сознания собственной значительности в этом мире.

Замираю около очередного мини-дворца, перед которым в резных амфорах спят крошечные разномастные кипарисы, пальмы и кактусы одновременно. По стене ползет куст плетущихся роз, под его ветки подставлены деревянные ажурные решетки. Нижний этаж стеклянный, и весь освещён. Окна не занавешены будто специально: смотрите, как у нас уютно… И какой порядок… Это кресло с пледом, это подушки с кистями на диване. Это блеск каминной решётки и язычки огня. Электрического, ну и ладно. Это фаянсовые скульптуры – леди и джентльмен под часами – на каминной доске, и розовый кружок света над толстой свечой. Дом просвечивает насквозь, и в саду за вторым рядом оконных кружев – плакучая ива, а под ней псевдоразбитый глиняный кувшин на боку, из горлышка растут анютины глазки… И уже цветут – в январе!

У входной двери на овальной фарфоровой табличке – эмалевый собачий портрет там, где должен быть номер дома. Но у дома не номер, а название. Понять его я пока не могу.

– Маrina! – зовет меня Бьярни. – Я нашел новую звезду! Во всяком случае, я её не знаю. Она светит строго над нашим домом!

– Неужели… А название ты придумал? – вежливо интересуюсь я. Мужчины всегда отвлекают нас от самого главного бог знает чем. Но нужно быть терпеливыми: не всем же дано. У них очень несфокусированное внимание, они не способны найти свои носки под стулом и полотенце в шкафу. Зато они помнят названия множества звезд.

– Её можно назвать… например… звезда «Собачка»! – размышляет Бьярни. Это было одно из первых русских слов, которое он запомнил. Оно ему очень нравится, особенно уменьшительный суффикс -чка.

– Нет, – сам себе с сожалением отвечает муж. – Такая звезда уже есть.

На его портативной карте звёздного неба (такие вещи всегда нужно иметь с собой) два круга – маленький перемещается по большому. В их пересечении получаются имена звёзд.

– Смотри! Звезда, которую я нашел! Она и есть – Kleine Hund! Это – Собачка!!! Невероятное совпадение!

И правда…

Собаки в нашей жизни – это судьба. Можно сказать, что собаки познакомили и подружили нас. Наши письма друг другу заполнены собаками. Подруга говорит, что мы ненормальные и очень хорошо, что мы замкнули свое сумасшествие друг на друге. А то другие могли бы и пострадать.

Так мы и гуляем, радуясь встречам с каждой собакой. Приходим домой, обласкав по дороге всех повстречавшихся четвероногих. Они здесь и вообще-то очень дружелюбны, а уж завидев Бьярни, за десять шагов, извиваясь, приседают от радости. Не знаю, рост у него такой внушительный, бас такой убедительный, или что-то особое написано на лице?

Бьярни говорит, что любовь к человечеству – это первое условие собачьего воспитания в Европе.

«Собак нельзя воспитывать как собак. Собаки – тоже люди».

* * *

Оформление документов затянулось на целый месяц. Мы извелись. Владелица непослушной овчарки так устала от неё, что друзья Бьярни на время забрали собаку к себе.

«Китти такая милая, что если бы не вы, мы бы оставили её у себя, – писали они нам. – Она, например, очень совестлива: если что сделает не так, сразу идет прощения просить, не ждёт, когда преступление раскроется. Даже не верится, что она вела себя так плохо. Её бывшая хозяйка говорит, что среди грехов Китти есть воровство мяса со стола».

Среди грехов хозяйки, подумалось мне, есть один смертный: не кормить животное как следует.

…Наконец мы дождались документов. Всё готово, но каждый день приезд откладывается. То клетку прислали бракованную, то в прививках ошибка, то самолеты не летают, то у друзей ребенок разбил голову, и им не до отправки собаки.

Бьярни уже и есть, и спать перестал, и только вздрагивает крупной дрожью. Думала я, что видала сумасшедших собачников, сама такая, но оказывается, нет: наблюдаю впервые. Как мне всё-таки повезло!

* * *

…Час мы ехали, в задумчивости глядя на закат, силуэты платанов и саженцы деревьев вдоль трассы, заботливо обёрнутые пленкой от кроликов, которых в Англии не меньше, чем мышей. Тысячи прутиков – и каждый в рулоне, как в вазе.

Кролики выходят к ним в сумерки. Обескураженные, сидят на обочинах дорог и чешут задней лапой за ухом по-собачьи.

Когда едешь по главным трассам, обходящим стороной шумные города, кажется, Англия вся состоит из разноцветных полей, живых изгородей, каменных оград, замшелых церквей, старинных замков и крошечных деревень в пене мелких цветов. И трава, трава, трава – вечнозелёная трава на каждом клочке земли. Поэтому здесь необыкновенно чисто.

Тут говорят, траву нельзя убить. В засуху она может выгореть дотла, но всегда возродится с дождями.

А ещё говорят, трава – это душа Англии.

Стемнело. Наша овчарка уже приземлилась, а мы опоздали. Едем и физически ощущаем, как где-то в амбаре среди коробок и тюков в клетке мечется перепуганное животное, потерявшее всё.

Нервным собакам для перелета дают снотворное, но у них совсем другая психика, трудно рассчитать дозу, и бывает, они умирают от передозировки. Без лекарств умирают тоже – от инфаркта, инсульта, от аварийного отключения обогрева, что редко, но случается. Эта система перевозки в багажном отсеке – пыточная жестокость и для животных, и для людей. Неужели нельзя сделать пару купе в салоне, где собака летела бы с хозяином, не причиняя проблем другим пассажирам? Или отдельные рейсы, где в салоне летело бы много людей с собаками по дорогим билетам, а остальные места продавались бы дешевле для тех, кто любит животных и согласен?

Собачники отдали бы последние деньги за такой билет.

…А мы всё едем! Мимо бесшумно и без выхлопов мчатся дорогие автомобили, встречные водители поднимают брови, глядя на меня: я сижу, откинувшись, безучастно смотрю в окно – на месте водителя! Машина-то у нас из Дании, руль континентальный, слева.

– Хорошо было бы также изредка сажать на твое место Китти, – острит Бьярни. – В конце концов, её работа – указывать путь. Пусть встречные водители полюбуются. А что? Что же ещё должен делать слепой водитель? Конечно, ездить с собакой-поводырем.

Вот так, с серьёзным видом, он постоянно морочит мне голову. По своей рассеянности и доверчивости я даже приняла как должное, что мы не паркуемся на первом этаже гаража при супермаркете только потому, что это, как отдельный туалет для инвалидов – этаж для парковки машин слепых водителей. Только через месяц до меня дошло.

…А мы всё едем!

На подъезде к Лондону из машины повалил дым. В оранжевом свете фонарей и красных фар впереди он приобрел цвет огня, застил окно, и мы решили, что горим. В шоке съехали на боковую дорожку. Так всегда происходит, когда нельзя опоздать!

Неужели вызывать аварийку, сдавать машину в ремонт? А дальше что, на такси? А с собакой возьмут?

К счастью, Бьярни справился сам.

Дёргая веком (Бьярни) и закусив губу (я), покатили дальше.

И тут началась пробка…

– Боже, сколько их, – застонал Бьярни. – Нам-то надо, а они-то зачем?

Стоим. Видение воющей в огромном авиа-амбаре голодной сироты с высшим, почти человеческим образованием, которую никто не встретил, не проходит. Почему мы не выехали раньше, мы, которые благодаря мужу всегда и всюду являемся слишком рано!

– Потому что так нам назначили… Пока самолет опустеет, пока закончится разгрузка и оформление багажа… Это же все-таки не человек и не чемодан, она не может выйти по трапу и ее нельзя выкинуть на транспарант вместе с сумками.

Полчаса мы в темноте плутали между складами. «Аэрофлот», «Японские авиалинии», «Эфиопский багаж», «Намибия-груз», «Индия Карго»… Бесконечные рефрижераторы чудовищной величины приехали получать явно не собак-поводырей… Из-за поворота выруливает самолет и взлетает рядом с нами, в иллюминаторах видны точки человеческих лиц, сам самолет глубокого темно-синего цвета…

Полчаса мы провели у стойки, за которой чрезвычайно вежливый седой индус в белоснежной чалме, джинсах и кроссовках заводил в компьютер Бьярнин паспорт, его водительское удостоверение, его свидетельство о рождении, его договор о найме дома, факс из Германии о том, что собака вылетает именно к нам, и чуть ли не снимал отпечатки пальцев… А собака всё ждёт!

Наконец нам поверили, что мы имеем право на драгоценный груз, выдали ещё одну карту – как отыскать Китти на складе, и мы помчались, срезая в темноте повороты и подрезая рефрижераторы. В центре бесконечной территории аэропорта нашли наконец двухэтажный домик «Animals reception».

Подъехали к воротам-жалюзи, Бьярни прыгнул вперёд, а меня отвлекло любопытство: такая куриная ругань, такие птичьи проклятия понеслись из окна, что я подошла к приоткрытой фрамуге и обомлела: за окном на перекладинах сидели, отчаянно ругаясь, штук десять огромных, как бройлеры, зелено-лимонно-чёрно-белых попугаища.

«Крра-а!!!» – с сильным вороньим акцентом сказали они мне и вперевалку, быстро перебирая когтями по жердочке, убрались подальше. Ящик на ящике: белые с серебристым переливом голуби битком, как пассажиры в метро. Морские свинки. Черепахи. Кролики! Господи, в ящиках, бедные… Обезъянки? Но эти хоть в клетках…

А Бьярни уже оказался внутри! И стеклянная панель отрезала мне вход. Напрасно я показывала ему кулак, умоляя открыть: служащая вывезла на тележке пластиковую клетку со скругленными для безопасности углами, ещё раз проверила благонадежность мистера Якобсена по документам и оставила их наедине.

Бьярни открыл решётку и присел на корточки, рассказывая, как долго мы ждали Китти, как торопились и нервничали. Но из темноты клетки только на секунду высунулся толстый чёрный принюхивающийся нос.

Долго пришлось ему убеждать собаку, что есть смысл рискнуть, выйти и довериться. Но вот наконец из клетки, пошатываясь, на тонких прямых, как палки, ногах, прижав уши и натянув поводок, вышло маленькое худое существо с хвостом, спрятанным под живот, и пьяно пошло куда-то вбок. О, бедняга! Это же половина овчарки… Её вообще-то кормили?

Бьярни, как личный церемониймейстер, на цыпочках выступает на другом конце поводка:

– Осторожно, Марина! Лучше не подходи! Она очень напугана!

За кого держит меня этот человек? Куски мяса и пахучей колбасы взяты с собой первым делом, вот они, в правом кармане. Должна же я как-то представиться.

Не успев их протянуть, я от прыжка с поцелуем в губы едва не оказалась на земле. Сногсшибательная встреча.

Вот это характер!

С такой собакой да не поладить…. Это надо суметь.

За спиной у нас кто-то подъехал и вышел из машины, хлопнув дверцей. Китти встрепенулась, как раненая птица: кто там? Кто это? Кто приехал? Завиляла в надежде хвостом… И тут же угасла.

Кого надеялась встретить эта дважды оставленная хозяевами бедняга в чужой стране? Уборщицу из питомника? Первого хозяина, вырастившего её на продажу? Слепую хозяйку, хотевшую её усыпить? Наших друзей, забиравших её на время? У них она, кстати, вела себя идеально и никогда ничего не брала со стола – только утащила у ребёнка игрушечного кролика. Его ей и подарили на память, положили в клетку.

Увидев открытую дверцу нашего автомобиля, Китти влетела внутрь, как в убежище, и замерла. Пока Бьярни разбирал и укладывал клетку, я предложила ей попить, что она сделала с жадностью, и пройтись, размять лапы. Мы вдвоем посетили газон, Китти пометила его и проверила новости под двумя фонарями.

С великим облегчением загрузились мы в машину и помчались домой, и все два часа она спала, раскинувшись рядом, пристроив мне голову на бедро, как на подушку. Положив ей руку на тёплый бок, я скособочилась на краю сиденья, чтобы ей было посвободнее, и так мне было хорошо, так гордо: собака сразу доверилась мне!

Обратно почему-то доехали быстро и без проблем, по пустым ночным, ярко освещённым трассам.

Выйдя из машины, Китти сразу побежала в дом, хотя увидела его впервые. Зашла осторожно и встала на пороге.

Я показала ей подстилку и принесла миску с хорошими консервами. Неуверенно она подошла, осмотрелась и стала жадно есть, а мы стояли вокруг, как почётный караул, и переводили дыхание, чувствуя себя внезапно разбогатевшими на миллион – на члена семьи!

Вылизав миску, Китти вышла в сад. Обнюхала его по периметру. Присела. Вернулась в коридор, и, покружившись на своем одеяле, опустилась с глубоким вздохом.

Я оставила ей открытую дверь в сад.

Но только мы выключили свет и закрыли глаза, начался собачий плач. Мы и гладили, и уговаривали, и еще раз покормили, и дали попить, и снова сходили с ней в сад, и доели оладьи со сметаной, но проходило полчаса – и собака начинала тяжело дышать, и плакать, и скрести входную дверь. Уставший, накануне не спавший Бьярни сморился и уснул, а я так всю ночь до рассвета и ходила с ней из сада во двор, со двора на кухню, на второй этаж и обратно. Собака делала несколько кругов трусцой, тревожно нюхала воздух, возвращалась на место, ложилась. Но стоило оставить её одну, как она с громким плачем кидалась на забор и скребла калитку. Стояла глухая ночь, и мне было страшно – я ничем не могла помочь незнакомой, почти невменяемой собаке, не понимающей по-русски. Тяжело ей дался перелёт. Чтобы снять такой стресс, ей нужно было набегаться до изнеможения, но было страшно выходить с ней ночью. Вдруг она вырвется и направится в Германию? Я сама тут две улицы знаю…

На рассвете она всё-таки заснула.

Не успела я накрыться подушкой и отключиться, как Бьярни уже тормошил меня за плечо:

– Я надел чёрные очки, и мы погуляли в упряжке для слепых. Это очень умная собака! И очень прилежная! Она ведет человека ровно-ровно, а перед каждым изменением, например, порогом или поворотом, останавливается. Особенно перед лестницей! И она знает про телефоны! Если тебе нужно позвонить, она может подвести к телефонной будке!

– М-мм-м… классно… Но я с ней всю ночь не спала, пока ты храпел…

– Я храпел?! Я никогда не храплю! В жизни не слышал, чтобы я храпел!

– А как скулила Китти, ты слышал?

– А она скулила?

Он умчался на работу, а мы проспали до десяти. Собака была внизу и будто не дышала – так тихо было в доме, когда я спустилась вниз. Я даже подумала, что он увёз её с собой.

Но из-под лестницы поднялось испуганное существо с прижатыми ушами, вгляделось в меня – и кинулось облизывать и стучать хвостом по перилам лестницы.

Завтракать, собаченька, и досыта! И гулять, гулять, скорее гулять! Без всяких упряжек и команд. Было страшновато, что собака убежит, но нельзя было не дать ей свободу после всего, что она пережила. Китти была напряжена, как будто из-за каждого угла ждала самолёта, и отзывалась не сразу, как человек, который мучительно старается что-то вспомнить – или забыть.

Мы ступили на газон площадью не меньше чем в два гектара, вдохнули сладкий, весенний, цветочный, кристально чистый воздух Англии, и я сказала: «Китти, гуляй! Гее шпацирен! Знаешь шпацирен? Поводырям вообще такие слова говорят?»

Китти вздохнула еще раз, но не побежала, а легла на траву. Лежала, распластав лапы, как будто обхватив этот ненадежный земной шарик, несущийся куда-то, уходящий из-под ног, и всё уносящий её от новых и новых хозяев – одна собака и пустая круглая планета, пустой космос. «Бывает одиночество такое, что хочется хоть собственную тень потрогать молча на стене рукою». Но это не про тебя, Китти. Теперь ты не одна. Давай пойдем палочку искать или, хочешь, в зоомагазин, за игрушками? Известно ли тебе понятие мячик? Изучали ли вы игрушки-пищалки?

Слушалась она отменно. Без поводка шла рядом, поправляя меня каждый раз, когда я заходила слева: останавливалась и укоризненно обходила меня с другой стороны. Оказывается, я должна была всегда находиться справа, держа поводок в левой руке!

Долго, ещё три дня, она не решалась шагу ступить без разрешения. На лестницу – только если человек позовёт. В гостиную на ковёр – да боже упаси. Бьярни боялся, что собачий хвост попадет в горящий камин, и купил ажурную решетку-экран, но Китти и заходить туда не смеет.

На четвертый день её в первый раз посетила простая животная радость жизни: хорошо поев, она завалилась навзничь и, рыча, натёрла спину о свежую траву.

На пятый она попробовала поиграть камушком и обрывком мяча. Оживает девочка. Оттаивает. Так осмелела, что даже по лестнице вниз и вверх ходит, уже не спрашивая разрешения.

А как она смешно потягивается, когда поест и подходит сказать спасибо: вытягивает передние лапы вперёд и растопыривает веером пальцы с блестящими тостыми когтями. Утыкается затылком мне в колени и буквально встаёт на голову, подворачивая её вниз, да ещё уморительно обхватывает лапами глаза! Отвисают чёрно-розовые губы, и виднеются оскаленные в дурашливой улыбке мощные зубы и страшные клыки.

Уж чего-чего, а есть ты будешь хорошо и вдоволь, Китти. Воровать тебе не захочется. Просто будет лень.

О мячике собака понятия не имеет. Ей ни разу не бросили его, не предложили принести. А когда я приглашаю побегать, раскинув руки и делая вид, что догоню, от чего мои собаки в восторге припустили бы вдаль, она падает на спину и закрывает морду лапами. Бегать поводыри отучены с детства.

Зажмурившись, она отдёргивает голову, если рядом взмахнуть рукой или палкой. Палка для нее – не игрушка… Кто? Кто мог тебя бить, Китти?

* * *

– Перестань тыкать пальцем в витрины: ты их не видишь, – шепчу я. – Давай мне кошелек, я пойду и наконец куплю софу для гостей, пользуясь твоей слепотой.

Это мы. Это мы в супермаркете: высокий седеющий джентльмен в черных уродливых очках ведёт в специальной упряжке очень напряженную и внимательную овчарку. Вернее, это она его ведёт. А он неуверенно придерживается правой рукой за тележку для товаров, которую катит темноволосая леди в длинной по-цыгански юбке, каких тут уже не носят лет сто. Публика не может оторвать глаз от экзотического печального зрелища, поспешно унося ноги вбок и уступая дорогу. Но как щёки раздувает мадам, чтобы не фыркнуть… Или это она пыжится, чтобы иметь естественно важный вид, не выдать, что ждёт сурового окрика продавца: «Куда это вы в продуктовый зал с собакой! И перестаньте притворяться слепым!»

А джентльмен сияет, как новый двухпенсовик.

– Марина, давай возьмем трёхлитровое молоко и другие авокадо, эти перезрели. А тот кусок мяса слишком мал, возьми-ка вот этот, на весь месяц отбивных хватит.

– Ты не видишь ни мяса, ни авокадо, когда ты запомнишь наконец!

– Нет, у меня будет только дальняя слепота, а под носом я буду видеть остаточным зрением, ты мне просто подноси под нос…

– Сколько тебе лет, Бьярни? Мы допрыгаемся с такими спектаклями. Тебя узнает пациент – что ему скажешь? И вообще с судьбой такие шутки плохи.

– Почему? Это же не блажь от нечего делать. Это для собаки – чтобы она не страдала без работы. Психотерапия! И хотел бы я посмотреть на того, кто посмеет мне сказать: «Вы не слепой!»

– Интересно, как бы ты на него посмотрел. Не трогай продукты. Я сама переложу. Ты же не видишь кассу. Ой, я больше не могу, у меня нервный смех начинается. Бьярни, давай вы с собакой найдете скамейку и отдохнёте, а я сама оплачу?

– Ок. Вот кошелёк, а у меня где-то есть газета…

– Какая газета! Ты же не видишь!!!!

– Я и забыл…

* * *

….Из Германии мужу пишут друзья: «Мы были в ветеринарной клинике, и, сидя в очереди, услышали, как одна дама рассказывала другой, как герр Якобсен с улицы Альте Пастораль, который живет сейчас в Англии, услышав о том, что фрау Хайер изнемогает от очень неудачной собаки, буквально спас и фрау Хайер от собаки, и собаку от усыпления, не пожалел средств и хлопот, заплатил за авиабилет, перевёз собаку к себе… Бывают же добрые люди на свете! Да-да, этот дантист? Очень благородный господин.»