Текст книги "Дата моей смерти"

Задумано и исполнено тоже на высоком уровне. Главное – нужный эффект был достигнут?

– Да уж, был. Отрицать не стану. К тому же, откуда мне знать – пахнут призраки или нет? Ну а женщина в церкви, и Кассандра – это сама знаменитая Дарья.

– Да, и модель на фото тоже она, странно, что ты этого не разглядела, это наверняка усилило бы эффект воздействия. И работала она с тобой очень профессионально, что, собственно было не трудно. У нее было два сензитива – человека, проникших в твое сознание – глубже некуда: Егор и Муся. Но все равно, техника, по заключению наших экспертов, продемонстрирована отменная.

Собственно, все прочее было прелюдией, а откровенно и прямо запрограммировала тебя на самоубийство именно она. Причем, красиво, теоретически выверено, гармонично. Прости, что напоминаю.

– Ну, из песни слово не выкинешь. Не понимаю, только зачем она так вытягивала из Егора информацию обо мне, и зачем поначалу, пока еще Егор был вполне управляем, приставили ко мне Мусю.

– На всякий случай. А случаи, поверь, бывают всякие. Егор был управляем, но не ощущать его твердости и хитрости, она не могла. Потом, не забывай, она отменный специалист, и к тому же, женщина: не понимать, что до конца он тебя не разлюбил, и потому ей не принадлежит, она не могла. Потому нужен был постоянный контроль за его мыслями и постоянное, на уровне его подсознания противостояние с тобой. Ну а Муся? Муся была приставлена поначалу на случай всяких выходок с твоей стороны. От тебя ведь ожидали чего угодно: могла броситься искать Егора и требовать объяснений – Пыталась…

– Ну, вот видишь. Могла, в конце концов, разжалобить его, и вернуть обратно. Могла, в припадке ревности просто прибить любимого, или нанять киллеров – Нет, киллеров – вряд ли. Сама – да, могла бы, и подумывала об этом нередко – Я тоже почему-то не представляю мадам заключающую сделку с киллером, но вот с пистолетом в руке – очень даже хорошо представляю. О! Это впечатляет!

– Вот – вот, их, это тоже, видимо, впечатляло, и потому Муся была пришита к твоей юбке намертво.

– Да, и только когда Егор погиб, она рискнула оставить меня в одиночестве, видимо надо было быть рядом с сестрой. Так был ли он для нее только объектом?

– Не знаю, и никто не знает. Егор был яркой личностью. А она, при всей своей мерзости, все же – женщиной. Все могло быть. Может, когда ни-будь судьба сведет вас и она пожелает тебе все рассказать Не знаю, я адвокат, а прежде – сыщик, мне такие тонкие материи не доступны.

– Кстати, ее так и не нашли.?

– Нет, исчезла на следующий день после того, как все рассыпалось Теперь ее будут прятать долго, если не упрятали навсегда – Да-а, это вполне возможно – А эта аморфная дрянь объявила меня покойником.

– Успокойся, значит, жить будешь долго. К тому же ей нужен был повод отлучиться, а ты в тот момент оказался очень удобной кандидатурой: уезжал оперировать за границу, возможно надолго, поговаривали – навсегда.

– Дураки, поговаривали.

– А Мусе, кстати, пришлось очень нелегко в эти дни. С одной стороны, ей надо было подготовить тебя к мысли о том, что ты нужна Егору на том свете и обязана за ним последовать, а с другой – ты ни в коем случае не должна была этого почувствовать. Наоборот.

– Да, это был хороший спектакль с рекламой платья, которая ее так расстроила, и с фильмом, который я, вроде бы, не должна смотреть.

– А потом нужно было оставить тебя одну, но так, чтобы ты сама себя чувствовала в этом виноватой.

– Это тоже удалось.

– Дальше была самая главная их мулька, с интернетом.

– Это конечно, Кассандра? В смысле, Дарья?

– Не факт. То есть, общалась с тобой она – вне всякого сомнения. Так воспроизвести манеру речи и лексику Егора могла только она. Но вот автор идеи – человек очень серьезный, это мог быть кто-то из самой верхушки. Уж очень нестандартное, при нынешнем российском компьютерном отставании, решение.

– У нас нет отставания, но, по-моему, еще никто не додумался вещать от имени мертвых.

– Так это Россия, Гвидо!

– Да, да Россия. Я помню.

– Так что автора предъявить не могу, и сам о том сильно сожалею, большого ума человек. Просто хотелось бы в глаза взглянуть. Ну, подушка в одеколоне, записка на зеркале – это ясно, Мусиных рук дело. Что там еще?

Службы побудки в городской телефонной сети, разумеется, нет – Нет?!!

– Это…

– … Россия… Я понял, понял, но все время забываю, простите. Многое очень похоже – Мы понимаем, и сами иногда забываем…

– Вот, это, пожалуй, все, остальное мелкие незначительные детали…

– Например, как она интересовалась у меня, жив ли я?

– Слушай, при твоей профессии надо иметь более крепкие нервы…

– Ладно, не спорьте. Все так все. Слава Богу, что все.

– Знаете, мы часто сегодня поминаем Бога, и я вот что вспомнил. Мой дед когда-то говорил мне, давно, в раннем детстве, что существуют на свете всего несколько профессий, чей профессиональный долг – делать людям добро и отстаивать их интересы на своем поприще до последней возможности, а иногда – как это? – и капли крови. Это профессии священника, врача, адвоката и банкира. И вот теперь, я смотрю, что нас здесь только трое, не хватает только священника. Но мы часто говорим о Боге. Получается, дед прав и сейчас. Вы понимаете, что я хотел сказать?..

– Очень хорошо понимаем, Гвидо, но это ведь – это…

– … Россия Гвидо обречено поднимает руки.

– Нет, теперь уже без всякой иронии, Гвидо. Мы реже обращаемся к священникам, можно сказать, что большинство нации вообще не приучено искать у них помощи. Только в самых крайних случаях: рождения и смерти – Да, я понимаю, семьдесят лет атеизма…

– И это тоже, но есть нечто более важное. Здесь большевики со своим атеизмом ничего, как раз, поделать не смогли – Очень интересно, и что же это такое?

– Русские, если уж они верят в Бога, более склонны хранить его в сердце.

– Постоянно с Господом? Но откуда так много зла?

– Я же сказала, если верят… А верят, по настоящему, так, что бы не задумываясь отпустить веточку, еще очень немногие…

– Что еще за веточка такая? – удивленно интересуется Игорь

Я рассказываю им притчу Кассандры, хотя не ее бы устами произносить эти слова.

И я скрываю от моих друзей первоисточник.

Притча и притча.

Мало ли их гуляет по свету.

Все молчат.

Время напоминает о себе громким тиканьем больших напольных часов в дальнем углу кабинета.

А пристальный взгляд Императора, устремленный на нас свысока, напротив, словно призывает в свидетели вечность.

ЭПИЛОГ

На следующий день, вместе с утренней почтой секретарь кладет мне на стол тонкий узкий конверт.

Секретарь мой – та самая женщина, что долгое время была секретарем Егора, а потом уволена была с работы только за то, что посмела говорить со мной, о чем немедленно доложила сестре бдительная Муся.

Сейчас, она не спешит покидать кабинет, словно собираясь с силами, чтобы сообщить мне о чем-то неприятном.

– Что – то случилось?

– Да. Позвонили сегодня утром…

– Муся?

– Да. Большая доза снотворного…

– А письмо?

– Доставили с утренней почтой – Хорошо. Свяжитесь с семьей, нужно организовать похороны.

– Мы будем ее хоронить?

– Обязательно будем

Женщина молчит, но не уходит.

– Вы не согласны со мной?

Снова молчание, и только теперь я запоздало замечаю, что из глаз ее текут слезы – Ну, вот это еще что такое? То – хоронить не надо, то – в слезы? Как понимать?

– Хоронить, я бы не стала после всего, – всхлипывает она. – а плачу, потому, что вы сейчас сказали в точности, как Егор Игоревич. Так странно, но так похоже…

– Ну, вот видите, значит, правильно говорю, если, похоже получается.

Так что займитесь похоронами, нам, увы, не привыкать…

Она уходит, а я распечатываю конверт, не испытывая при этом почти ничего: ни волнения, ни страха, ни горя, ни вины, ни даже грусти.

Первые дни, проведенные в клинике после операции, я очень боялась, что Муся прорвется каким-ни будь образом ко мне в палату.

Разумеется, мне было известно, что идет следствие, что сестра ее исчезла, а Мусю таскают по инстанциям.

И уж, конечно, существует строжайший заперт на ее появление в клинике вообще, и в моей палате, в частности.

И все-таки я боялась, потому, что совершенно не знала, как мне вести себя с ней и что говорить.

Обвинять, упрекать, ругать, прогнать ее, даже просто молчать презрительно я бы не смогла.

Но что? Что должна была сказать я ей, если прощения не было в моем сердце?

И что, могла я услышать от нее?

Нет, сознание мое категорически отказывалось размышлять в этом направлении, и я почти панически боялась.

Теперь же страха нет, но и ничего больше нет.

Я внимательно прислушиваюсь к себе, прежде чем извлечь письмо из конверта.

И не нахожу в душе никаких чувств.

Тогда я разворачиваю письмо.

"Глупо и подло с моей стороны просить у тебя прощения, – пишет мне Муся, – потому что твое прощение, если даже ты по доброте душевной простишь меня, ничего не изменит. Степень моего предательства невозможно измерить, и никто, кроме меня самой, не знает, какая кара уже постигла меня, а какая еще только ожидает впереди. Я знаю, и принимаю все без ропота, не пытаясь кого-то разжалобить. Напротив, я хочу, самого сурового наказания, которое только возможно.

Но все же, я беру на себя смелость обратиться к тебе с очень странной и дерзкой просьбой. И вероятнее всего, ты не выполнишь ее, и будешь тысячу раз права. Но все – таки – я прошу. Я знаю точно, что та могила, которая предназначалась тебе, не занята, и крест, который готовили для тебя, тоже никем пока не востребован. Вчера, я была на кладбище и узнала все это наверняка. И вот о чем я прошу тебя: пожалуйста, разреши, чтобы меня положили в ту самую могилу, и пуcть над ней поставят тот крест. Я не могу объяснить тебе, почему я прошу об этом. Не потому, что хочу что-то еще скрыть от тебя, просто сейчас я пребываю в таком состоянии, что обыкновенные людские слова перестают даваться мне, я словно бы забываю их, теряя смысл и значение. А это объяснение требует многих слов, поверь, их просто уже нет у меня. Это все. Если ты не захочешь этого сделать, я не обижусь. Хотя, как это я могу обижаться на тебя, после всего, что случилось?!!

Нет, я не то хотела сказать.

Я приму любое твое решение, как должное.

Прощай. Мария."

С первого же раза я запоминаю письмо практически наизусть.

В душе моей по-прежнему никаких чувств, кроме удивления – Муся предельно точно описала то состояние, которое совсем недавно испытывала я сама. Обычные слова медленно, но неумолимо исчезали из моей памяти, и последние дни, накануне того, когда все должно было произойти, я испытывала серьезные затруднения в разговорах с людьми.

Здесь она не солгала, я могла выступить единственным, причем живым свидетелем этой странной метаморфозы, которая происходит с людьми, готовящимися покинуть этот мир.

И странное дело, именно это обстоятельство, сразу и вдруг определяет мое решение.

Я выполню последнюю просьбу Муси.

Просто потому, что последние просьбы уходящих людей надо выполнять.

Московская область,

Пос. Николина Гора,

Февраль – апрель 2000 года.

РS. Этот роман полностью – от начала и до конца является плодом авторского вымысла. Совпадения имен, названий и жизненных ситуаций, с именами, названиями и ситуациями, имевшими место в жизни реально существующих людей, могут быть только случайными. – М. Ю.