Текст книги "Дата моей смерти"

Сильное мускулистое тело, небрежно разбросано в невысоком больничном кресле, голова запрокинута назад. Теперь мне становится понятно, отчего он не подавал никаких признаков своего присутствия: Егор спит. Мне хорошо знакома эта его манера: засыпать сидя, сильно устав от чего-то. Тогда ему бывало достаточно всего лишь десяти-пятнадцати минут неудобного сна, чтобы полностью восстановить силы, и снова ринуться в жизнь бодрым, свежим, готовым к любому самому нетривиальному повороту событий.

Когда – то было так.

И теперь Егор снова спит подле меня.

А я мучительно пытаюсь совладать с броуновским движением мыслей в голове, и понять в конце концов: на каком же я теперь свете?

Этот вопрос начинает всерьез сводить меня с ума.

И, сдается мне, что любой на моем месте испытывал бы нечто подобное.

К счастью долго воевать со своими непослушными, ускользающими мыслями мне не приходится:

Егор просыпается, потягивается в кресле, явно тесноватом для его крупного тела, стряхивает остатки сна энергичным движением головы и смотрит на меня.

В глазах его – радость и нежность, давно забытые мною чувства, обращенные ко мне.

– Очнулась? – спрашивает он меня, совсем как Игорь, во время прошлого моего пробуждения – Очнулась – осторожно отвечаю я. Слова не причиняют мне прежней боли Но ответив односложно, я все равно замолкаю, ибо не знаю, как говорить с ним, о чем спрашивать, потому что не знаю главного. В одном ли мире мы теперь обитаем с ним или, по-прежнему, – в разных. Но Егор и не ждет от меня вопросов, более того, похоже, что ему известны все мои мучительные сомнения, и он намерен разрешить их немедленно.

– Не волнуйся, ты жива, хотя и пережила серьезное испытание.

– А ты? – снова бесконечный сводящий меня с ума диалог, как давече с Игорем. Но Егора он не ввергает в изумление и не пугает.

– Я, увы, – нет.

– Но ты здесь?…

– Потому, что ты спишь, и потому, что ты, как я всегда и полагал, оказалась умницей и все сделала правильно. За это награда – тебе и мне. Я здесь, и могу говорить с тобой, хотя бы и во сне. Возможно, когда – ни-будь я снова смогу прийти к тебе во сне, но это будет уже очень нескоро и, наверное, совершенно иначе – Но ты не сердишься на меня?

– За что?

– За то, что я не смогла последовать за тобой, как ты этого хотел – Я никогда этого не хотел.

– Ты не говорил вслух, но, я поняла…

– Это не ты поняла, это тебя заставили понять – Но – кто?

– Это ты узнаешь очень скоро, наверное, уже завтра и я не хочу тратить отпущенное мне время на долгую историю – Но если ты не хотел, что бы я последовала за тобой, о чем же ты просил меня догадаться в прошлом сне? Или это был не ты?

– Во сне – я. И просил я тебя понять, как раз, обратное. То, что тебе ни в коем случае нельзя делать этой глупости. Потому, что все мои надежды теперь в этом, вашем мире связаны только с тобой.

– А в интернете?

– А в интернете был совсем другой человек.

– Но он говорил такие вещи, которые знали только мы двое…

– В этом еще один мой грех перед тобой – второй – А какой первый?

– Ты знаешь – Но ты скажи – Узнаю тебя. Тебе всегда нужны были слова, даже там, где все было и так очевидно – Все женщины устроены так – Не все. Только те, которые любят по – настоящему. Просто любят, а не "за что-то " или «почему-то».

– Почему?

– Потому, что другим достаточно « чего-то» или « почему-то». А слова – напротив, ни к чему. Так, романтические бредни.

– Значит, мне нужны были романтические бредни?

– Да, потому что настоящая любовь без них пересыхает и может даже умереть. Они для нее – как влага для растения. Они и мне были нужны, только я не желал этого признавать.

– Но теперь?

– Теперь? Теперь – да. Слушай. Самый большой грех, который совершил я в своей далеко не безгрешной жизни – это грех предательства твоей любви.

Предательство – вообще один самых страшных человеческих грехов, как я полагаю. Но предательство бескорыстной любви – грех вдвойне. Но и это еще не все. Не вдовое, втрое, тяжел мой грех, потому, что, предавая, я не переставал тебя любить, а значит, предавал и свою любовь. Вот. Получи, то, чего ты так хотела – голос его дожит, и это во сто крат дороже всех сказанных слов, хотя каждое для меня – дороже всех сокровищ мира. – Но можешь не беспокоиться, за все я наказан сполна, причем наказание настигло меня еще при жизни и, умирая, я осознавал полную меру своего просчета и расплаты за него.

– Я совсем не беспокоюсь об этом. Наоборот, мне также больно это, как и тебе – Я знаю. Прости. Ты же знаешь, некоторые вещи я говорю, вернее, говорил, по инерции – тебя всегда это раздражало. Но не об этом сейчас речь, такие это мелочи, если бы ты только могла понять!

– Я понимаю – Может быть, может быть, ты и понимаешь. Только ты, потому, что ты единственный мой человек… Ты, как бы это сказать…. ты – это я. Пошло.

Затаскано. Примитивно. Но других слов я не знаю. И вот теперь ты осталась там вместо меня. То есть не вместо, а словно бы я остался частично, в тебе.

Но подожди, об этом говорить я не умею, и потому запутаюсь А время идет, и я должен сказать главное Так вот. Я понял, все понял, но слишком поздно, чтобы начать бороться. Вернее, нет, не так. Я мог попробовать бороться, но силы были не равны, и я мог проиграть. Тогда бы они победили окончательно. И я решил отказаться от борьбы, сделать вид, что ничего не понимаю, а если и понимаю, то смирился и сломлен, но в самый последний момент, нанес им удар, о котором они узнали только после того, что сделали со мной… И я рассчитал все правильно. Я все-таки победил. Потом, когда тебе расскажут все подробности, ты поймешь, почему для меня было так важно, чтобы ты – моя оставшаяся на земле половинка, тоже сделала все в соответствии с моим расчетом. Сейчас ты не понимаешь меня….

– Нет, думаю, что понимаю в главном. Ты хотел, чтобы я осталась жива, а кто-то подталкивал меня к смерти.

– Умница!

– Но в том, что ничего не произошло, нет моей заслуги. Я только молилась, и вверила свою судьбу в руки Божьей Матери.

– Но разве этого мало? Ведь молитва молитве рознь. Ты молилась так, что была услышана – И отпустила веточку…

– Что?

– Нет, об этом не будем, это долгая притча.

– Не будем, если, долгая, потому что время мое истекло. Сейчас я уйду.

Прощай. Прощай. Прости.

– Я простила.

– Я знаю – Живи полной жизнью, не заточай себя в плен воспоминаний, просто помни меня. Хорошо.

– Обещаю.

– Этого достаточно, чтобы я там был спокоен. А большего я и не желаю.

Только покоя. Все, ушел!

– Егор!

Тишина была мне ответом. Предрассветная, теперь я знаю это точно, тишина пустой больничной палаты.

Я проснулась.

А может, и не спала все это время. Но этого уже не дано мне знать, и я не хочу теперь даже пытаться разобраться в этом.

Снова тяжелы мои веки и боль, правда, не такая сильная, как вчера, опоясывает горло.

И лицо мое туго перебинтовано, словно голову мою кто-то повязал плотной давящей косынкой.

Только глаза открыты и смотрят на мир, на солнце, которое где-то там за окном моей палаты, медленно выползая из-за горизонта, тянет ко мне ласковые, косые и яркие лучи, пронизывающие палату насквозь.

Этот кабинет с полным на то основанием мог бы быть кабинетом большого сановного начальника: министра или даже премьер – министра, хозяином его мог оказаться глава любой коммерческой структуры от банка до медиа – холдинга, но непременно крупной и респектабельной.

К тому же, кабинет весьма красноречиво говорил о том, что его хозяин, помимо немалых средств, обладал еще и неплохим художественным вкусом, либо просто был очень неглуп, и полностью отдал оформление свей обители на откуп толковым дизайнерам.

Все в нем было к месту, ко времени и порождало ощущение абсолютной гармонии и дорого, уютного комфорта.

Молодая женщина, с удивительно правильными, почти академическими пропорциями лица и очень короткой стрижкой комфортно расположилась на большом английском диване, классически сдержанно зеленого цвета в отдаленном углу кабинета, который подчеркнуто, был предназначен для деловых бесед, но с людьми близкими или, по меньшей мере, давно знакомыми хозяину кабинета.

Не случаен здесь и пылающий камин в массивном обрамлении зеленого, в тон мебели, мрамора, и низкий столик красного дерева заставленный сейчас чайными и кофейными приборами строгого гарднеровского сервиза, и большие кожаные кресла, составляющие вместе с диваном единый, добротный гарнитур.

Все три кресла геометрически выверено окружающий столик, сейчас заняты тремя мужчинами, очень разными внешне.

Однако сторонний внимательный наблюдатель, окажись он в эту минуту поблизости, непременно заметил бы, что каждый из них по-своему, уместен в этом кабинете, и своим присутствием ни как не нарушает общей, безусловной гармонии.

А венцом ее, и одновременно стержнем, на котором собственно и держался, прочно и уверенно весь безукоризненно выверенный стиль кабинета был огромный, портрет над камином в массивной золоченой раме.

На холсте, изображен во весь рост очень крупный, представительный мужчина, с окладистой бородой и ясными, пронзительными глазами, устремленными, кажется, непосредственно на каждого из посетителей кабинета и, одновременно, озирающими все его пространство.

Человек на портрете был ни кто иной, как русский Император Александр III, и присутствие в кабинете великого Государя, говорило о вкусах и пристрастиях хозяина гораздо более, нежели все прочее.

Атмосферу абсолютной гармонии, царившей, как уже замечено, в этом, обставленном с умной роскошью кабинете, нарушало лишь одно обстоятельство.

Болезненно хрупкая женщина, с неестественно правильными чертами лица теперь была его хозяйкой.

И это было совершенно нелогично и необъяснимо настолько, что даже взгляд Государя Императора, устремленный на нее, кроме привычного слегка насмешливого превосходства, окрашивался еще и изрядной долей недоумения.

И, тем не менее, это было именно так.

Более того, эта женщина – я.

Странная и не вполне здоровая привычка постоянно оценивать себя, как бы глядя со стороны, прочно живет во мне, иногда сильно отравляя жизнь и жутко раздражая.

Но отделаться от нее, мне, очевидно, не удастся еще достаточно долгое время.

По крайней мере, до той поры, пока я не привыкну к своей новой внешности, которую своими воистину «золотыми» руками воссоздал Игорь из того кровавого месива, в которое было превращено мое лицо безумной рукой маньяка.

Пока не зарубцуется на шее глубокий шрам, который Игорь обещает « иссечь», как он выражается, несколько позже. Теперь же я вынуждена скрывать его под несколькими рядами крупного жемчуга, сильно напоминающими собачий ошейник. Несмотря на свою баснословную, даже при теперешних моих возможностях, цену, ошейник выводит меня из себя своим постоянным навязанным мне присутствием.

Откровенно говоря, очень многое теперь в моей жизни, не является следствием моего свободного выбора.

Однако – все это, начиная от совершенно чуждого мне кабинета, в котором я, выбиваясь из сил, осваиваю совершенно чуждую мне деятельность, и многое еще другое является результатом моего выбора.

Не свободного, но добровольного.

Такая вот странная коллизия.

Но я пытаюсь учиться жить в ее рамках.

И трое мужчин, с которыми мы теперь мирно и вроде бы даже расслаблено, попиваем чаек и кофе – кому что по вкусу, каждый – по – своему, помогли и продолжают помогать мне в этом.

Выходит, что на сегодняшний день – все они, совсем недавно, понятия не имевшие о существовании друг друга, – самые близкие мои друзья и помощники.

И, если угодно, моя команда.

Хотя к этому термину я отношусь очень осторожно.

Когда – то его внедрил в мое сознание Егор, и заставил принять, как нечто очень важное в жизни человека, если он, разумеется, не из породы раков-отшельников, по собственному же Егорову выражению.

Однако позже сам Егор как – то уж очень несвойственно себе, легкомысленно и непродуманно распорядился этим важным фактором в своей собственной жизни, за что, собственно и поплатился так жестоко.

Но эти трое – все же команда, команда моих спасателей, правда, к сожалению, временная.

И сегодня, как не грустно признавать мне это – последняя наша встреча в полном составе.

По крайней мере, на ближайшее, обозримое время.

С каждым из этих людей, я провела наедине, в долгих, порой очень непростых беседах, бесчисленное множество времени.

Гораздо реже собирались мы все вместе. Тем дороже для меня сегодняшняя встреча.

И я велела разжечь камин, и подать традиционные чай-кофе в парадном гарднеровском сервизе.

Сдается мне, что поступила я верно, потому что Государь, впервые, пожалуй, с момента моего водворения в кабинет Егора, вроде бы не удивляется моему присутствию.

Нас собрала здесь вместе история, которая могла бы лечь в основу захватывающего остросюжетного романа.

Популярного фильма или даже целого сериала, из тех редких, которые счастливо избегают попадания в искрящуюся пенную бесконечность «мыльных опер».

Но она обернулась страшной сказкой, ужасной и не правдоподобной.

Однако именно она, эта страшная сказка чьей-то злой волей и совершенно невообразимым способом была воплощена в жизнь.

История эта такова.

Давным – давно, целых тридцать с небольшим лет назад, в одной совершенно обычной московской семье родились друг за другом, с интервалом в один год две девочки Погодками называю таких детей.

И они, часто бывают мало похожи друг на друга, как похожи близнецы, или даже дети одной семьи, рожденные с большим интервалом.

По крайней мере, эти девочки, были совершенно непохожи друг на друга.

Более того, казалось, что природа решила немного поразвлечься на потомстве этой, ничем не примечательной семьи.

И потому старшая девочка уже в раннем детстве, когда все дети кажутся одинаково симпатичными бутузами, оказалась не удивление некрасивой, медлительной и неповоротливой. Однако, тихой, беззлобной, безотказной и более всего озабоченной с малых лет благополучием кого угодно, начиная от любимой бабушки и заканчивая приблудным котенком, но только не своим собственным.

Та же, которая рождена была всего – то на один год позже, теми же самыми родителями, в том же самом старом доме и при прочих равных условиях, появилась на свет красавицей и это, так же вопреки обыкновению, стало очевидно с первых дней ее жизни.

Надо ли говорить, что все прочее в младшей сестре было диаметрально противоположно тому, что отличало старшую.

Она была жива и подвижна как ртуть, соображала стремительно не по годам, и не по годам была прагматична. Ее эгоизм, заметный уже в нежном возрасте настораживал даже родителей, а жестокость, которую она вдруг могла беспричинно проявить к любому живому существу в недобрый час попавшемуся ей под руку, вселял откровенную тревогу.

Тревога старших был не просто тревогой родственников по поводу дурного характера подрастающего члена семьи, Семья, в которой появились на свет обе девочки, была семьей потомственных, профессиональных психиатров. Основатель династии – известный московский профессор пользовал, и небезуспешно, еще страдающих расстройствами нервов столичных барышень, врачевал более серьезные душевные недуги у вельможных аристократов, крупных помещиков и нарождающихся российских буржуа, – словом на отсутствие практики и славы не жаловался.

По его стопам пошел и сын, которому довелось врачевать больные души уже совсем иных, но также власти придержащих персон, из числа партийной и прочей советской номенклатуры. Женился он довольно рано, на молодом докторе – коллеге, также успешно практикующей.

Таким образом, озабоченность семьи более чем дурным нравом ангелоподобного чада, носила профессиональный характер, и споры методах воспитания девочки часто приобретали характер научных дискуссий.

Но их, как правило, и постигала судьба всех ученых дискуссий. Иными словами, ни к каким конкретным решениям, родители не приходили и радикальные меры в воспитательном процессе младшей дочери не применялись.

Обоим, откровенно говоря, было не до этого. Советская психиатрия развивалась в ту пору бурно и, как казалось тогда апологетам школы, продуктивно. Сознание множества сограждан вызывало тревогу у отечески настроенных властей, и советские психиатры – патриоты работали на износ: гражданам великой страны требовалась их квалифицированная помощь. Посему оба родителя большую часть время проводили в стенах своих клиник, встречаясь под крышей старой, дедовской квартиры только поздними вечерами и, похоже, лишь для того, чтобы обменяться профессиональной информацией, и обсудить новейшие методики.

Обе девочки, не смотря вопиющую свою непохожесть, проявляли одинаковый интерес к семейной профессии, и даже игра с куклами «в доктора» всегда превращалась в игру « в доктора – психиатра»

Что же касается, проблем с их воспитанием, то они целиком были возложены на плечи бабушки – вдовы основателя династии, и та, будучи единственным – не психиатром семье, пыталась воспитывать сестер, в тех канонах, которых была когда-то воспитана сама.

Ей, разумеется, не удалось существенно повлиять на развитие характера обеих.

И старшая, росла по-прежнему тихой неуклюжей толстушкой, работящей и безответной, а младшая – формировалась надменной капризной красавицей, патологически ненавидящей всех, просто так « на всякий случай», проявляющей чудеса изворотливости, лживости и ловкости для достижении своих целей.

К примеру, пожелав откушать сладостей из подарочного набора, предназначенного для вручения кому-то, девочка умудрилась, не повредив, снять целофановую упаковку с огромной коробки конфет, предусмотрительно извлечь – не одну, а целый ряд шоколадных фигурок, и упаковать все сызнова, так, что ни у кого не возникло никаких подозрений относительно целостности подарка. Обман раскрылся совершенно случайно, когда хозяйка дома, в котором проходило торжество, решила угостить гостей дареными конфетами. Но и тогда, никому в голову не пришло заподозрить семейство дарителей, а вернувшиеся с торжества, папа с мамой возмущались беспорядками, царящими на шоколадной фабрике, где в коробку могли не доложить целый ряд конфет.

Иногда она «шалила» просто так, даже не желая для себя какого-то вознаграждения.

К примеру, уже, будучи подростком, подслушав случайно разговор родителей о маниакальной ревности одной из приятельниц, девочка начала методично названивать несчастной ревнивице, представляясь мифической подругой ее мужа, и предрекая той скорую одинокую старость.

Такой вот подрастал на земле человечек.

Единственное, чего, пожалуй, добилась бабушка в своем искреннем стремлении воспитать" хороших девочек из порядочной семьи" было странное весьма обстоятельство.

Возможно, помимо бабушкиных стараний здесь сыграл роль пресловутый « голос крови»

Но как бы там ни было, обе девочки были искренне привязаны друг к другу. Можно даже сказать, что сестер связывала самая настоящая любовь, причем, как ни странно – взаимная.

Пришел срок, и обе девочки, естественно, с интервалом в год, поступили в медицинский институт, точно зная, какая отрасль здравоохранения их ожидает.

Однако, судьба к тому времени, очевидно, уже устала наблюдать за ровным течением жизни этой семьи, и начала постепенно вносить в него свои коррективы.

Старшая – уже заканчивала третий курс института, когда бабушку разбил жестокий паралич.

Надежды на выздоровление не было ни малейшей, но и сказать, сколько дней, месяцев или лет продлится безгласное и неподвижное присутствие ее в этом мир, не брался никто.

Остро встал вопрос о сиделке.

Разумеется, семья без труда могла позволить себе подобное с материальной точки зрения, но по разумению старшей внучки, это было категорически невозможно, стыдно, бессовестно и неблагодарно по отношению к воспитавшему их с сестрой человеку.

Она выдержала не один семейный совет, но на своем настояла.

Институт был оставлен. И девушка начала осваивать нелегкое мастерство профессиональной сиделки.

Бабушка прожила, на удивление долго – почти шесть лет.

Когда она, наконец, покинула этот мир, положение старшей сестры было не из легких.

Ей было двадцать шесть лет, за плечами – три года медицинского института и опыт ухода за парализованным человеком. Продолжать учебу отчего-то уже не хотелось, найти достойную работу было сложно.

Но некая высшая справедливость все же, видимо, изредка осуществляется относительно людей, служащих ей бескорыстно.

Близким приятелем родителей оказался известный профессор, пластический хирург, который взялся похлопотать за дочь старых друзей.

Прошло совсем немного времени, и она удивительным образом обрела себя, в качестве хирургической сестры в одной из частных клиник, еще только возникающих на руинах некогда монументального советского здравоохранения.

Шел год 1987.

Вышло так, что она пришла в клинику одной из первых.

Остальное стало следствием ее, по-прежнему идеального: кроткого, самоотверженного нрава и богатого опыта.

Скоро ее не просто любили в клинике все: от молодого, модного руководителя – профессора до обыкновенной санитарки – она стала ангелом-хранителем местного масштаба, к тому же одной из лучших хирургических сестер. И потому постоянным соратником самого талантливого и перспективного пластического хирурга.

Всего несколько лет работы принесли ей то, чего долгое время была она лишена, прикованная собственным решением к постели умирающей старушки: популярность, уважение, признательность, новые знакомства, связи, дружбу.

Перед ней открылись двери, за которые вряд ли могли попасть все ее маститые предки – профессора, если только не случалось с кем – ни-будь из тамошних обитателей тяжкого психического расстройства.

Но и тогда, доктора впускали лишь как доктора, на время визита или курса лечения. И, расплатившись за услуги, как правило, знакомство прерывали до следующего ( не приведи Господь! ) случая.

В другое же время, вспоминать о скорбном людям не хотелось: просто так доктора в гости не звали.

Другое дело – милая и услужливая сестра из клиники, приносящей только радость преображения.

Ее охотно знакомили с друзьями, рекомендуя как хорошего специалиста, если нужно поделать специальный массаж после операции или поколоть какой – ни – будь препарат.

С ней консультировались.

В, конце концов, людей просто согревал ее мягкий покладистый нрав, готовность всегда и все выслушать, понять, посочувствовать, по возможности, помочь.

Она была неприметна и не опасна с позиций извечной женской ревности, но при случае, радовала глаз своей уютной домашней полнотой.

А главное – всегда оказывалась полезной, что бы ни затевалось и ни происходило: детский праздник или благотворительный бал, не на кого было оставить собаку или нужно было, не раскрывая источника, довести до чьих-то ушей кофиденциальную информацию…

Она быстро становилась всем «своей», и тем жила.

Младшая сестра, тем временем блестяще закончила институт, и… оказалась почти в таком же затруднительном положении, что и старшая.

Советская психиатрия, столпами которой были сильно постаревшие, растерявшие связи и позиции в научном мире, предки, разваливалась на глазах, погребая под своими руинами надежды на успешную карьеру.

Однако, молодой интерн, была не из тех, кто складывает лапки и поджимает хвостик, ощутив увесистый пинок судьбы, смиренно ожидая наступления лучших дней.

Да, линкор психиатрической школы дал течь, но в сопредельных водах уже барражировал, вынырнув из-за «железного занавеса» современный лайнер психологии – науки, быстро входящей в моду и стремительно развивающейся.

" Век двадцать первый станет веком психологии, так же предыдущие два века были веками естественных и точных наук " – вскользь заметила на лекции заезжая американская психологиня, но младшая сестра вняла этому пророчеству безоглядно.

Великие открытия, а с ними – великая слава и великие деньги, конечно же манили ее, ибо незыблемый некогда достаток семьи, таял как предрассветный туман ранним, солнечным утром: стремительно и бесследно.

А красота ее, по-прежнему сияющая и пленительная, требовала если и жертв, то исключительно материальных, причем постоянных и в очень больших размерах.

Нужно было соответствовать обществу, в котором ее красота и прочие достоинства только и могли быть оценены должным оразом, и принести должные дивиденды.

Но общество, которое могло бы дать то многое, на что рассчитывала младшая из сестер, было теперь устроено таким хитрым образом, что попасть в него без специального пропуска – пароля было не так-то просто.

Впрочем, это самое общество, какие бы модификации оно не претерпевало, всегда было устроено именно таким образом.

Но вот пропуск – пароль ранее привычно был зажат в ладошке нашей красавицы – ее происхождение и положение ее семьи открывали ей заветные двери.

Однако, что-то неуловимо изменилось в атмосфере, и открытые двери оказались своем не теми, а те, как раз, оказались плотно закрыты и без пароля не желали открывать ни перед какой красотой, умом и даже коварством.

Можно было, разумеется, подкараулить какого – ни – будь зазевавшегося принца из-за тех дверей. Были на то разные способы и уловки, прибегнув к которым, претерпев массу унижений, окаченные тоннами помоев, извалянные в перьях, мазуте и печной золе, терпеливые девицы все же просачивались за нужные двери, даже в качестве вполне законных принцесс.

Но наша красавица с детства ненавидела сказку про Золушку.

А саму Золушку презирала за плебейское происхождение и глупую доброту.

Ей не нужна была карета из тыквы с крысами на запятках.

А вздумай какая заблудшая рассеянная фея предложить ей пресловутые хрустальные башмачки, то, непременно, острым каблучком одного из них, пребольно получила бы по лбу.

Нет уж, наша принцесса рассчитывала прибыть на бал в собственной, причем совершенно натуральной карете, самой последней и престижной модели.

Интуицией, как и многим другим не обидел ее Господь, а, вероятнее тот, извечный его оппонент, который, судя по всему, более приложил руку к формированию ее души.

И потому в психологии она не без основания надеялась обрести вкупе с профессиональным признанием, немалые гонорары, и возможность общаться с принцами и принцессами из-за тех самых дверей не только на равных, но и несколько свысока.

Видеорынок к тому времени уже был заполнен красивыми голливудскими фильмами, в которых главными героями и героиням выступали преуспевающие психоаналитики, уверенные в себе, красивые и богатые люди, вхожие в самые высшие слои общества, исключительно ради того, чтобы спасти их заблудших обитателей, а попутно еще и влюбить в себя какого – ни-будь подуставшего от жизни миллиардера.

Таким оразом, направление дальнейшего движения было определено, и, надо сказать, что определено почти точно.

Однако – почти…

Проклятое это почти оказалось камнем преткновения, остановившим не одну блестящую, по замыслу, карьеру, а подчас – и целую судьбу.

В нашем случае, « почти» оказалось тоже достаточно весомым препятствием.

Заключалось оно в том, что новоявленные миру российские принцы и принцессы, охотно, хотя и неумело, перенимали у своих заокеанских и европейских собратьев по классу вкусы и привычки по части моды и кухни, интерьеров и машин, спортивных предпочтений и еще очень многого.

Не обойдены вниманием были и области медицины: от пластической хирургии до сложнейшей стоматологии и диетологии.

Но вот врачевать свои души, по примеру заокеанского бомнода, наш, российский, упрямо не желал, упрямо следуя национальным традициям.

Потому пышным цветом произрастали на родных просторах колдуны и ясновидящие все пород и мастей, а услуги профессиональных психоаналитиков спросом не пользовались.

Младшая сестра – красавица была уже близка к тому, что бы как следует разозлиться и проучить всю эту надменную, пошлую, самоуверенную, самовлюбленную и малограмотную «тусовку».

Неожиданно она разразилась несколькими довольно забавными и злыми статейками в модных журналах, посвятив их описанию психологических типов людей, населяющих российский « высший свет».

Перо ее оказалось бойким, определения – отточенными, меткими, откровенно издевательскими и действительно смешными.

Карьера опасной стервы из числа «светских хроникреш», таким образом, была ей почти обеспечена.

Но это ведь было совсем не то, к чему рвалась она, от обиды только, подглядывая в замочную скважину!

И где-то в неведомых мирах, пробил все – таки ее час.

Смешные статейки были замечены.

И приятный мужской голос в телефонной трубке как-то вечером пригласил ее встретиться в ближайшие дни, и обсудить серьезное коммерческое предложение, которое он намерен ей сделать.

– Интима не предлагать – почти серьезно предупредила его красавица фразой из газетного объявления, но на это он даже не удосужился ответить.

Когда вечером одного из ближайших дней они встретились за столиком не очень модного и людного, но вполне приличного небольшого ресторана, она поняла, насколько неуместным было ее газетное предупреждение.

Он был если не глубоким стариком, то человеком уже очень пожилым.

И она интересовала его отнюдь не как объект плотских забав.

– Я некоторое время с интересом наблюдаю за вами, – дружелюбно и без намека на многозначительное всезнайство, сообщил он ей, едва только официант, принявший заказ, отошел от столика.

– Как давно?

– С той самой поры, как вы стали искать работу. Меня интересуют психологи, тем более профессиональные, тем более, с таким хорошим базовым образованием и происхождением, как у вас – Значит, вы наводили обо мне справки?

– Разумеется, не стану же тратить время на беседу с каждым дающим объявление в газету.

– Значит, вы располагаете такими возможностями?

– Располагаю, и гораздо большими, но об этом мы поговорим позже.

– Когда?

– Когда вы примете мое предложение, … не связанное с интимом – он впервые за всю беседу улыбнулся. Короткая щеточка седых усов над верхней губой слабо дернулась вверх, слегка приоткрывая полосу белых ровных зубов.

Но глаза за дымчатыми стеклами очков остались серьезными – И что же вы собираетесь мне предложить?

– То, есть как это – что? Разве вы не ищете работу? И разве я не сказал, что просто наткнулся на ваше объявление.

– Да, но потом…

– Потом, это уже детали. И, как я сказал, о них позже. Что же касается работы, которую я хотел бы предложить вам, то это будет строго профессиональная деятельность, направленная на формирование определенных образов в сознании определенных людей, если говорить коротко.

– А если подробнее…

– А если подробнее, милая девочка, то вам очевидно известно, что из мрака тоталитаризма наша славная Родина, ступила, наконец, на светлую дорогу победившей демократии. А это значит, что шапки и шапочки, а вернее, кепочки Мономаха теперь уж не распределяют на пыльных партийных сборищах, келейно и в строгой зависимости от анкетных данных кандидата. А делят публично и гласно в ходе процедуры, именуемой всенародными выборами. В большинстве своем…