Текст книги "Дата моей смерти"

– Но может быть, эти временные кресты ставят всем на Ваганьково? Просто открыли цех по их изготовлению и, как это часто бывает, хочешь – не хочешь – бери. А людям в скорбной суматохе не до споров: крест так крест. Не навсегда же! – сознание мое еще отчаянно цепляется за реалии объективного мира, и, собравшись с силами, я робко приближаюсь ко второй могиле.

Завидев меня, могильщики прерывают свое мрачное занятие и терпеливо ждут, когда я соизволю к ним обратиться.

Им спешить некуда.

– Простите, пожалуйста, чья это могила? – выдавливаю я из себя совершенно идиотски вопрос, но оба мужичка охотно вступают в беседу.

– Нам, девушка, такие вещи не объявляют – Да, нам в конторе место указали и срок, вот и весь сказ, а кто, чего… дело не наше – Однако, я так понимаю, что покойник, который, значит, тут будет лежать, этому, которого вчера схоронили, вроде как родня.

– Или друг – Может, и друг – Почему вы так думаете?

– А крест? Смотри, кресты-то один в один, и люди подходили одни и те же. Похлопотать, чтобы все в порядке было, и вообще, как принято…

– И кресты привезли – Да, и кресты.

– А ты, дочка, этого, которого вчера хоронили, знала? Или так, просто интересуешься – Знала… Немного. Вот прочитала в газете, но вчера прийти не смогла… – почему-то вру я – Вот оно что. Понятно… Похороны богатые были, гроб палисандровый, и народ весь солидный…

– А для кого эту могилку роем, значит, не знаешь?

– Нет – Мы, почему интересуемся-то? Он, к примеру, который знакомый твой, кем был?

– Бизнесмен – Вот оно что. А мы думали, может авторитет, какой, из деловых, их сейчас здесь много хоронят, и тоже богато.

– И публика солидная – Да, солидная. Так мы, почему так подумали, знаешь? Есть у нас такое предположение, что тот, которому мы эту могилку роем, еще жив – Почему?!!

– Да потому, что обычно в конторе, когда значит, место выделяют, говорят, к какому сроку копать. Ну, то есть хоронят когда. И если, кто из близких подходит потом уж к нам, то тоже говорят, дескать, хороним тогда-то и тогда-то, чтобы все, значит, было… в ажуре.

– Вот именно. А здесь ничего такого. Ни в конторе, ни люди, которые к нам подходили, и кресты подвозили, об этой могилке ни гу-гу. Копайте, дескать, что бы была готова. А кого хоронить, когда – про то ни слова.

– Вот мы и думали, может, этот авторитет какой, и завалили его, сама знаешь, как сейчас бывает, а тот, для которого вторая могилка, с ним был, так его только ранили, но видать – не жилец. Так друзья – товарищи, значит, заранее и суетятся. Хоть и грех, конечно, да им-то видно на то наплевать. А себе хлопот меньше.

– Но ты говоришь – бизнесмен…

– А бизнесменов нынче еще больше стреляют, чем деловых… Чего такого.

Подстрелили его, а товарища не добили… Тоже бизнесмена, к примеру…

– Его не подстрелили, он погиб в горах. На горных лыжах катался.

– Точно знаешь?

– В газете так написано – Ну-у, в газете тебе такого напишут….

– Чего надо, того и напишут. Так что уверенности в тебе, выходит, нет?

– Нет – снова вру я. А может, и не вру вовсе. Чего-чего, а уверенности во мне, как говорит могильщик, действительно, нету. Ни в чем.

– Видишь! Значит, по всему выходит – подстрелили. И этого, и второго.

Теперь ждут, когда представится…

– А если выживет?

– Ну, это вряд ли. Если бы хоть какая надежда была, что выживет, стали бы люди такие деньги на ветер швырять? Кресты-то, не гляди, что с виду неказистые, из цельного дуба вытесаны, да еще обработаны как-то специально, вроде просмолены или еще как, денег стоят немерено. Куда второй девать, ежели чего? Такой не продашь, кто его купит-то? А ты говоришь: выживет – Нет, мы так маракуем: дело точное. Помрет. – последнее слово могильщик роняет веско и очень убедительно.

Все!

Остро заточенная лопата, вместе с безапелляционным заключением перерубают последнюю, тонкую нить, связывающую меня с реальным миром.

Он, еще плотно окружает меня, сырой прохладой пасмурного дня, звоном трамвая громыхающего по рельсам мимо ворот кладбища, яркими букетами и корзинами цветов на лотках у бойких цветочниц, толпой туристов, приехавших целым автобусом поглазеть на знаменитые могилы. Их шумный говорливый поток обтекает меня, спеша попасть за кладбищенские ворота, аккуратно, не задевая, но и не замечая вовсе, словно на пути у них попалось дерево или фонарный столб.

– В принципе, они абсолютно правы, – думаю я, медленно двигаясь сквозь яркую толпу, – я пока еще пребываю в их мире, но на меня уже не нужно обращать внимание, потому, что я ему не принадлежу.

Домой я добираюсь как-то совершенно незаметно для себя, и поинтересуйся у меня кто: каким образом очутилась я дома, дать вразумительный ответ я не сумею.

Можно было, разумеется, успокаивать себя пространными объяснениями по поводу того, что, садясь в такси, или добираясь на трамвае до метро, а быть может и вовсе, шествуя через весь город пешком, я действовала механически, потому как голова была забита совсем другими мыслями. И мысли эти, а точнее воспоминания о только что увиденном воочию и услышанном собственными ушами, вполне достойны были того, чтобы заслонить обыденные мелочи.

Объяснение это было очень даже приемлемым, но я отчего-то совсем его не желала.

Надо было смотреть правде в глаза, а правда была такова, что стремительно, с каждым часом и даже с каждой минутой, я теряла связь с внешним миром, присутствуя в нем лишь как физическое тело, способное по инерции выполнять некоторые привычные движения, совершать простейшие действия и даже поддерживать не слишком сложную беседу.

Это было дико, невозможно по определению, противоречило всем принципам, составляющим мое мировоззрение доселе, но это было так.

Вне всякого сомнения.

И еще одно подтверждение тому находила я в нынешнем состоянии своей души.

Я снова жила ожиданием, сводящим меня с ума, как и прежде.

Но теперь я ждала не живого, реально существующего в реальном мире мужчину, а нечто, вещающее из виртуального мира, оставляющее запах знакомого одеколона на моей подушке, и более никак не способное или не желающее себя проявить.

И теперь, не помня себя, мчалась я домой, лишь потому, что там могло ожидать меня очередное послание призрака, а вероятнее всего, ожидать послания буду я, изводясь и впадая в отчаяние, как и прежде Однако, призрак, похоже, совсем не хотел более мучить меня, и вообще, если то, что теперь называло себя Егором, было на самом деле его не упокоенной душой, то с ним ( или с ней? ) произошли все же некоторые перемены. И эти перемены были мне по вкусу.

Ждать мне не пришлось.

Большое старинное трюмо темного дерева, с зеркалом, поверхность которого, как лицо старухи, от времени покрылось россыпью коричневых пятнышек, передавалось в нашей семье из поколения в поколение. Это было очень старое, довольно мрачное и громоздкое сооружение, хранить которое я, тем не менее, была обязана, блюдя традицию.

Место в моей небольшой квартире для него нашлось только одно: в прихожей, напротив входной двери.

Это неожиданно создало весьма необычный эффект: входящий в квартиру человек первым делом видел в зеркале себя.

Однако, то, что это именно так, он понимал не сразу, а потому первая реакция бывала довольно острой.

Большинство пугалось, вздрагивая и непроизвольно пятясь на лестничную площадку.

Случались и забавные истории: один мой приятель, переступив порог пустой квартиры, вежливо поздоровался, приветствуя собственное отражение.

Я же за многие годы к фокусу старого трюмо привыкла, но сегодня, взгляд в распахнутую дверь, заставил и меня в испуге отшатнуться.

Зеркало привычно мерцало в полумраке своим старческим ликом, но что-то было не так.

Что-то, заметно преобразившее гладкую поверхность и сильно испугавшее меня вначале, оказалось алой надписью наискосок раскроившей зеркальную поверхность, как кровавая рана.

Словно кто-то стремительный, жестокий и сильный, как беспощадные всадники революции, наотмашь рубанул шашкой живую плоть старого зеркала, смертельно ранив его.

Впрочем, это – всего лишь красивая аллегория, навеянная яркой картинкой из старого учебника истории. Нет, и не было никаких всадников революции.

И вовсе это не кровь растекается по старому зеркалу, а бегут небрежно набросанные буквы.

Алые, потому что писались они не чем иным, как любимой моей красной губной помадой. Правда последние полтора года любовь эта была платонической: губ я не красила, и вообще косметикой не пользовалась. Не хотелось. Но помаду я узнаю сразу, как только проходит оторопь.

И манера писать ею на зеркалах, именно так, наискосок, размашисто и небрежно, известна мне хорошо.

Это была одна из дурных привычек Егора, а, точнее: один из способов подразнить меня. Он часто оставлял мне короткие послания на зеркалах, всегда отыскивая тюбики моей любимой помады, куда бы я их не прятала.

Я свирепела и ругалась нещадно, а душа плескалась в теплых волнах бескрайнего счастья: он написал мне что-то, он искал мою помаду, может, потратив на это изрядное время, и все это время он думал обо мне…

Теперь он снова нашел мою красную помаду, хотя для этого ему пришлось уж точно изрядно потрудиться. Помаду теперь я, разумеется, не прятала, но всю косметику просто убрала подальше, с глаз долой, чтобы не будила больные воспоминания.

Послание было коротким.

" Умница. Все сделала правильно. Выйди в чат в 18. 00. Гор. "

Взгляд мой испуганно метнулся к циферблату часов: не опоздала ли?

Время, как и прочие реалии этого мира, тоже практически перестало занимать мое внимание.

Но, оказалось, что призраки им отнюдь не чураются, и я опять готова была прилипнуть глазами к флегматичным стрелкам.

К счастью, ждать мне оставалось недолго: уже через полчаса, не выпив даже чашки чая, я включила компьютер.

Еда, как выяснялось постепенно, тоже, очевидно, относилась к факторам реального мира, и есть мне, действительно, совсем не хотелось.

Разумеется, на место встречи я примчалась раньше назначенного времени, и одиноко торчала в чате, нервно постукивая пальцами по клавиатуре.

Но в шесть часов вечера, и даже без одной минуты, ко мне присоединился новый посетитель, который не преминул представиться коротко и веско: Гор.

– Привет, – первым заговорил он, – я не опоздал. Замечаешь перемены?

– Боюсь верить – А ты не бойся. Теперь ничего не бойся – Почему – теперь?

– Потому что теперь я с тобой – Кстати, ты обещал рассказать, почему же ты все – таки меня бросил?

Причем так…

– Не продолжай. Я сам знаю – как. Как трус и подлец. Тебе хочется порассуждать на эту тему? Давай! Мне этого очень не хочется, Скажу больше: мне стыдно, а поскольку ты знаешь, что я не очень привычен к этому чувству, то поймешь, наверное, что оно доставляет мне боль. Но ты имеешь право настаивать на своем. И я тебя понимаю. Давай! Препарируй подлую душу!

– Ничего ты не понимаешь. Не нужно мне твое раскаяние, и муки твоей совести не доставляют мне наслаждения. Я только понять хочу: за что?

– " О, вопль женщин всех времен… " – теперь он цитировал Цветаеву А ведь это я открыла ему ее мир! И поначалу он небрежно отбрасывал томики стихов, комментируя кровоточащие строки зло и цинично. Я плакала, а он гладил меня по голове и вкрадчиво говорил про нее мерзости.

– Да. Вот и скажи, мой милый, что же такого я тебе сделала, что ты счел возможным избавиться от меня, как от надоевшей дворняги.

– Хорошо. Но сначала ответь, тебе известно одно из главных правил человеческого общения, разумеется, если ты хочешь, чтобы это общение было продуктивным?

– Их много. Какое ты имеешь в виду?

– Очень простое: человеку надо говорить то, что он хочет от тебя услышать.

– Об этом я слышала. Но только, извини, это правило не человеческого общения, а общения слуги и господина. В случае, когда общение действительно человеческое, то есть – равное, следует, по-моему, поступать как раз наоборот: говорить то, что есть на самом деле.

– А почему ты так уверена, что твое видение единственно верное?

– Совсем не уверена. Но для этого и существует дискуссия. В случае человеческого общения. Между рабом и рабовладельцем она, разумеется, исключена.

– Может быть, может быть. Но, давай согласимся на том, что спорно и твое, и мое утверждения.

– Пусть так. Но беседа наша принимает все более философский характер, а мне бы хотелось простого ответа, без иносказаний. Впрочем, если ты не хочешь, можешь не отвечать. Переживу. Будем считать – проехали.

– Да нет, я же обещал. И потом вопрос я задал вовсе не для того, чтобы увести тебя в философские дебри. Он – прелюдия, так сказать, увертюра. А теперь, изволь, получи конкретный ответ. Ты ведь помнишь, как, примерно, за полгода, до того, как я тебя оставил, я спросил: что ты скажешь, если я уйду из бизнеса в политику?

– Прекрасно помню.

– Ты сказала: это зависит от того, что ты подразумеваешь под словом «политика» Цитирую близко к первоисточнику?

– Цитируешь дословно. Но позволь и мне, тем более что речь идет о моем ответе. Дальше я сказала: если ты собираешься в депутаты, то это мало, что изменит, по крайней мере, на данном этапе. И для этого совсем не обязательно уходить из бизнеса.

– Правильно. А я спросил: а если не в депутаты?

– Тогда – куда? В исполнительную власть? Министром или заместителем? На меньшее – ты вряд ли согласишься. Это реально и перспективно. Но готов ли ты стать чиновником, пусть и крупным? И потом, тебе что, предложили пост, или ты намерен сам предлагать свои услуги?

– Снова верно. А я гнул свое: а если не чиновником?

– То есть – все-таки выборы?

– Угадала – Но куда же? В губернаторы? В мэры? Где? Москва, понятно, отпадает.

Область? Какая? И с чего ты взял, что тебя выберут в какой-то области? Ты – коренной москвич, живешь в Москве, здесь все твои капиталы… Провинциалы теперь сами с зубами, им варяжские князья не нужны.

– И тогда…

– И тогда ты сказал: а если посмотреть выше?…

– И ты рассмеялась. Нет, сначала ты все же переспросила: "…

Президентом, что ли? " А потом засмеялась.

– А потом извинилась – Да-а-а, разумеется, ты же такая воспитанная, тонкая и тактичная… Ты извинилась. Но потом очень ласково и очень доходчиво, как маленькому мальчику разъяснила мне, что я сморозил откровенную чушь, потому что… Ну, да ты, я думаю, помнишь все свои доводы?

– Помню, конечно. И скажу тебе больше: не знаю, как далеко ты продвинулся в своем становлении за эти полгода, но даже, если предположить, что очень далеко, все равно и теперь я скажу тебе тоже самое.

– Теперь-то конечно…

– Не надо! Ты знаешь, что я совсем другое имела в виду – Знаю. Ну, а другие люди считали совершенно иначе, и представь себе, не просто предложили мне попробовать свои силы, но и разработали целую программу. Детка! Да, да я знаю, на телевидении ты играла в политику, вернее около политики. И тебе казалось, что ты хорошо разбираешься во всем механизме власти. Иллюзия! Ты видела только самую вершину айсберга, то, что хотят показать «пиплу», но настоящие механизмы упрятаны глубоко.

– И тебя к ним допустили?

– Почти. Ты, между прочим, была права, когда смеялась, потому что тебе представлялся я – одинокий ковбой, решивший въехать в Кремль на своем мустанге. Это, и вправду смешно. Но уже тогда у меня на столе лежала технология. И какая технология! Однако, сейчас я знаю, что и она – ничто. И с ней одной, я точно так же исполнил роль классического ковбоя – неудачника, как и без нее. Потому что главное на Олимпе, это чтобы тебя захотели видеть каким – ни – будь: отраслевым Богом или самим Зевсом. Тогда заработает технология и очень даже славно заработает. И все. И шапка Мономаха у тебя на голове, или в кармане, это уж как тебе больше нравится, потому что ты теперь – Главный. Я внятно объясняю?

– Вполне. Одно только уточнение: кто формирует команду богов, включая самого Зевса. Кто должен захотеть увидеть тебя в ее рядах?

– Это хороший вопрос. Но, увы. Ответа не будет.

– Ты и теперь кого-то боишься?

– Нет, не боюсь. Просто, на этот вопрос нет ответа. В том смысле, что я не могу назвать тебе какие-то конкретные имена. Это группа людей, очень небольшая, состав которой постоянно меняется. Я бы сказал, внутри ее происходит очень жесткая ротация, потому что параметры соответствия очень высоки. И перманентно кто-то выпадает из гнезда, но его место тут же занимает новый член сообщества, который на тот момент находится в нужной кондиции. И так постоянно. Потому очень важно вычислить состав группы принимающих Решения( именно так – с большой буквы! ) на тот момент, когда решается главный вопрос: кто будет Зевсом. И с каждым или почти с каждым провести соответствующую работу. Тогда успех обеспечен. Но велика опасность – просчитаться, и начать работу с теми, кто к моменту наступления времени "Ч" окажется за бортом команды или, напротив, только на подходе к ней, пусть и первым в очереди претендентов. Это все равно, что поставить не на ту лошадь – и проиграть все.

– То есть все эти бредни про масонские ложи и заговоры олигархов…

– … всего лишь бредни. Говоря о группе, я вовсе не имею в виду реальное объединение, действующее организованно. Вовсе нет. Это просто некий набор персоналий, которые могут быть и не знакомы друг с другом. Больше тебе скажу: они сами не ведают, что составляют какую-то группу, входят в ее состав, выбывают из него. Но каждый из них в своей области занимает определенное положение и набирает определенный вес, который в определенный момент позволяет ему быть причисленным к когорте избранных. Теперь уяснила?

– Почти. Теперь мне не понятно другое. Если этот узкий круг патрициев сам себя не осознает организованной силой, то кто же тогда определяет состав этой мифической группы, вычисляет кандидатов на выбывание и претендентов на их места, и фиксирует точное время, когда в команде происходит замена?

– Есть такие люди, специалисты по политическим технологиям, мастера PRа, они, собственно, и разруливают политическую тусовку. Я даже думаю, что выборы сами по себе, нужны им только как инструмент зарабатывания денег.

Потому что решается все намного раньше, и основная их работа – провести эти решение в жизнь, а претендентов на должности – в их кресла.

– Выходит, что нами правят они?

– Отчасти. Потому что есть также и технологии, позволяющие провести человека в состав той самой группы, которая вроде бы правит самодержавно, и напротив, вывести его из ее состава.

– Интересная теория….

– Это практика – Тем более интересно – Я надеюсь, в тебе не проснется журналист?

– Не проснется, он давно уже умер. И вообще меня, если ты помнишь, интересовало, почему ты меня бросил? А ты рассказал мне занимательный сюжет для политического романа.

– Так я, собственно, и оказался его героем, вернее чуть было не оказался, а ты не захотела стать героиней. Тебе было смешно.

– Красиво говоришь, но опять непонятно.

– Куда уж понятнее. В один прекрасный день эти люди, вернее один из них, а если быть совсем уж точным, то одна, пришла ко мне и предложила реальную программу реального прихода к власти. Я эту программу подверг самому взыскательному анализу, и потому два раза повторяю сейчас: реальную.

«Маниловых» я вижу за версту, тебе это должно быть известно, вспомни, сколько раз мне предлагали воздушные замки, целые города и страны? Песочные.

Или пряничные, в шоколаде. Я не купился на пустышку ни разу. Так?

– Так.

– Прекрасно, что ты это признаешь. А это был настоящий проект. Но ты смеялась – А она рассказывала тебе, как ты станешь президентом?

– Нет. Не рассказывала, она взяла меня за руку и повела. Собственно, к тому времени уже – они.

– Значит, ты выбросил меня из своего дома и из своей жизни только потому, что я не вовремя засмеялась? Даже не попытавшись объяснить мне того, что так складно изложил теперь? Чего ты только не рассказывал мне про себя!

Вспомни! И я всегда понимала даже то, чего ты сам не мог в себе понять. И разъясняла тебе, и ты соглашался. Всегда соглашался, заметь. Так почему же ты решил, что я не пойму сути такого важного для тебя события. Ведь получается, что эти самые крупные специалисты по изготовлению президентов выбрали тебя. Видимо, это был не такой уж простой и очевидный выбор. Но они остановились на тебе. И сами предложили тебе свою программу и свои услуги. И ты, все просчитав, решил, что это не замок на песке. А я, по-твоему, не смогла бы этого понять? И принять. И, как это ты красиво сказал – стать героиней твоего политического романа?

– Стоп. Слишком много слов. И эмоций. По порядку. Первое. Смех твой глупый меня обидел, врать не буду. Сильно обидел. Но не настолько, чтобы я вдруг разлюбил тебя. Второе. В тот момент я много из того, что рассказал тебе сейчас, еще не знал, поэтому убедить тебя мне было сложно. По крайней мере, так я думал тогда. И третье. Главное. Когда процесс был уже запущен, и я был вовлечен, а вернее увлечен им так, как давно уже не чем не увлекался в этой жизни, ребята поставили меня перед фактом. И факт это был… такой факт… Словом, они просчитали, что в качестве первой леди ты не пройдешь.

– В каком смысле?

– Не сердись. Мне и сейчас стыдно. И больно…. И вообще… Потом я понял, что не всем можно жертвовать. И если вдруг, по глупости, жертвуешь чем-то важным для себя, потом становится только хуже.

– Чем-то?

– И кем-то. Не цепляйся к словам. Мне без того, говорить трудно.

– Ну ладно, проехали. Договаривай.

– В соответствии с их программой, образ первой леди должен был соответствовать определенным канонам.

– Я им не соответствовала…

– Да. То есть – нет.

– Но одна из этих специалистов соответствовала вполне.

– Нет. Это все развивалось не так. Мы, действительно, проводили с ней много времени вместе, и, как ты понимаешь…

– Понимаю, не маленькая – Но никаких видов на нее у меня не было. Это правда. Просто – красивая, умная женщина, постоянно рядом, воде как по делу, ну и заодно…

Не больше. Я не любил ее. Никогда не любил. Правда. Сейчас я не стал бы лгать. Ну, что молчишь?.. Не веришь мне? Нет?

– Давай оставим это пока… Мне и так достаточно всего. Как ты сказал?

И слов, и эмоций. И, потом, я хочу все же дослушать твой рассказ.

– Хорошо. Но это почти все. Я оттягивал решение, я тянул, как мог.

Правда. Они ждали, но постоянно напоминали мне об этом и как бы это сказать поточнее: подталкивали, что ли, к тому, чтобы сделать шаг. А потом настал момент, когда программа перешла уже в ту стадию, когда мою кандидатуру, как раз следовало согласовывать с людьми, которые на данный момент принимали Решения. А значит, знакомить меня с ними. И естественно, анкета, биография… Потом – приемы, приглашение в гости, уик-энды, теннис…

Следующий уровень внедрения, более глубокий. По сценарию, а он был очень сложный, многосерийный, я бы сказал, уже должна была быть предъявлена будущая первая леди. Короче времени больше не было, зато был ультиматум… Я к таким вещам отношусь, сама знаешь как… И они, чтобы облегчить мне весь процесс, разработали мини – программу. Отъезд, письмо. Учитывая твой психологически тип, это должно было сработать, в том смысле, что ты не стала сопротивляться…

– Они даже определили мой психологический тип?

– Да, разумеется. Они вообще довольно долго занимались тобой – Каким же образом?

– Что-то спрашивали у меня, что-то выясняли сами… Не знаю точно, не вникал. У них огромные возможности, и свои технологии на разные случаи жизни.

– И ты рассказывал обо мне?

– То, что считал возможным.

– А были такие вопросы…

– Были. И на них я не отвечал, можешь не сомневаться.

– Ну, хорошо. Но потом все же выяснилось, что эта специалистка, которая сначала просто играла роль по сценарию, на самом деле, соответствует всем параметрам первой леди?

– Да. Примерно так. Холостым оставаться я не мог по определению, а она, действительно соответствовала, и была рядом… Такие вот дела…

– Понятно. А потом выяснилось, что определенным параметрам должны соответствовать и друзья…

– Да. Ты знаешь об этом?

– Понаслышке, и очень немногое.

– А и было-то, собственно, очень немного чего. Просто, когда я стал, скажем так, вхож в некоторые круги, открылись и некоторые новые возможности в бизнесе. Большие возможности. О которых раньше я даже не подозревал. Но вот люди… Люди нужны были новые, готовые понять и исполнять новые задачи.

– А от старых пришлось избавится…. Взорвать в машине, например… По сценарию…

– Не надо. Ты, действительно, многого не знаешь. Потом, я может, расскажу тебе об этом, а сейчас, прости, нет сил. Слишком много слов и эмоций…

– Ты путаешь, это относится ко мне – И ко мне тоже. Как выясняется. Я, правда, устал.

– И что же, опять исчезаешь?

– Да – Надолго?

– Конечно, нет. Я же сказал, теперь я никуда от тебя не денусь.

Перестань дергаться.

– Если бы могла…

– Опять? Не надо. Успокойся. Теперь все иначе, поверь, совсем иначе…

– А общаться теперь мы будем только по интернету?

– Пока – да – Пока я жива?

– Что за мысли?

– Но я ведь была на кладбище, как ты просил…

– И что же там?

– Там вторая могила – Там вообще много могил. Это кладбище.

– Вторая свежая, но еще пустая могила. И крест. И еще женщина в церкви, которая до этого была на картинке. Но возле могилы и с таким же крестом – Я не понимаю тебя.

– Правда?… Правда или нет?

– Нет. Но только отчасти.

– То есть?

– Про женщину я, правда, не понимаю. Клянусь.

– А про могилу и крест?

– Только догадываюсь, но не хочу ничего говорить об этом – Почему?

– Не хочу – и все. Проехали, как ты говоришь.

– Ты забыл: это ты так всегда говорил, а я просто вторила тебе, как попугай..

– Возможно. Мы слишком много брали друг от друга. Теперь уж не упомнишь: что – чье. Вот как… Ну все, сейчас, я правда, должен уйти.

Только очень прошу тебя: не изводись больше, я вернусь скоро, я вообще долго не могу без тебя находится теперь. По правде, мне и раньше это было не так легко, как ты думаешь, но это было несколько иначе. Проще… Хотя, как посмотреть? Знаешь, что я скажу тебе на прощанье, чтобы ты хоть немного поверила? Помнишь, мою эпопею в Риме?

– Конечно помню: ты сбежал, как заяц.

– Ладно, пусть заяц. Дело не в этом. Я совсем о другом хотел напомнить.

Помнишь, я объяснял тебе, что не мог больше находиться рядом с той девочкой, категорически не мог, до истерики.

– И про это помню – Так вот, все эти полгода я жил, как будто в Риме. Понимаешь? Только лететь было некуда.

– Но почему?

– Потому, что очень хитрая машина была уже запущена и неслась на полной скорости. А я был в ней, может и не главной, но уж точно – центральной деталью, и со всех сторон привинчен крепко-накрепко..

– Но ведь тебе нравилось быть центральной деталью?

– Да. Нравилось. Но это было отдельно. А Рим – отдельно… Если, конечно, ты сможешь и это понять. Все. Ушел. Не грусти.

– Но как я узнаю, когда ты снова….

– Как – ни-будь, да узнаешь, это я тебе обещаю, даже не сомневайся…

Как – ни-будь…

Было сообщение по электронной почте, было послание губной помадой на зеркале.

Чего мне следует ожидать теперь?

« Чего угодно» – отвечаю я себе, и решаю принять ванну перед сном.

Есть мне по-прежнему совершенно не хочется.

Однако, природу этого феномена Егор объяснить не пожелал.

"Не хочу – и все ".

Это была тоже типичная его формулировка, безобразная в своем вопиющем эгоизме. Вот и она вернулась ко мне, но теперь я не бешусь, как прежде.

«Не хочешь – и не надо» – легко соглашаюсь я с Егором.

Ничего не надо, только не исчезай больше.

Такое вот теперь состояние моей души.

С наслаждением, погружаясь в пышную искрящуюся пену, я вдруг замечаю, что пою забавную старую песню, из тех, что пели мы кого-то под гитарное бренчание. Песню почти забытую, по крайней мере, половины слов я не помню, и вместо них тяну случайные междометия, Пою я довольно громко, отмечая, однако, что совсем отвыкла от этого нехитрого дела. Это потому, что сейчас я пою впервые за последние полтора года.

Спать я направляюсь в расслабленном состоянии, и весьма недурном расположении духа.

Но в прохладном полумраке спальни, сон, распахнувший было передо мной свои бархатные объятия, внезапно улетучивается.

И в прояснившемся сознании пульсирует одна только мысль, но я уже отчетливо понимаю, что она-то ни за что не даст мне уснуть.

Делать нечего: я принимаю ее условия.

Мысль тревожная В ней, как в сюжете, столь любимых Мусей мистических произведений, странно переплелось все: и давняя история с картинкой в журнале, и сегодняшняя, странная женщина в церкви, и жуткое зрелище разверзнутой свежей могилы на кладбище, и, наконец, резкий отказ Егора говорить на эту тему.

А ему было, что сказать – в этом я была уверена абсолютно.

– Какова, собственно, главная тема всей этой фантасмагории? – спрашиваю я себя. И, сопоставив все ее составляющие, довольно быстро прихожу к выводу – Моя скорая смерть.

– Кому она нужна? – продолжаю я диалог с собой, – и тоже довольно быстро выстраиваю наиболее подходящую версию, из всего того, что было мною увидено и услышано – Егору. А вернее его не упокоенной душе, которая отчего – то без меня не может найти себе места, более того, не может находиться даже относительно долго.

Бог мой, если бы это чудо свершилось, когда все еще происходило в рамках реального мира, когда он был жив, и мы еще были вместе! О большем счастье я не смела мечтать!

Но и теперь, когда события приняли такой странный, мистический оборот, это обстоятельство проливает бальзам на мои раны. Я даже позволяю себе предположить, что смогла так быстро и безоговорочно поверить во все происходящее со мною, поправ собственный здоровый скептицизм, да и вообще здравый смысл, которым всегда гордилась, лишь потому, что слишком сладким и желанным оказался для меня фантом.

Впрочем, теперь я совсем не уверена, что это фантом.

Более того: подумав так, я тут же пугаюсь разгневать крамольными мыслями те силы, которые сейчас правят бал в моей жизни, а возможно, что в их власти теперь и вся моя дальнейшая судьба.

И мысленно я тут же отрекаюсь от « фантома», повторяя про себя, как молитву: верую….

Верую в то, что все происходящее со мной – не бред моего больного воображения.

Верую в то, что мне оказана великая честь, ибо для меня, простой смертной, кем-то были любезно раздвинуты границы материального мира.

Верую в то, что мольбы мои и жалобы оказались кем-то услышаны, и, в конечном итоге, я получила, то, что просила, ни на что не надеясь.

Возможно, я еще долго каялась бы перед кем-то неведомым, потому что уверенности в том, что милость свою явил Создатель, у меня отчего-то не было. А думать о другом, единственно возможном варианте, мне было страшно.

Однако сознание мое вернуло меня к прежним размышлениям, и, подхватывая разорванную было нить рассуждений, я продолжаю.