Текст книги "Неверные шаги"

20

В лифте оба молчат. Выходя из подъезда, замечают троих подростков лет тринадцати: словно крысы, они кидаются врассыпную от машины Карен.

– Вот поганцы, почему они не в школе? – сердито бросает Карл, разглядывая черную надпись на лобовом стекле: ищейки хреновы.

– Пожалуй, вопрос в том, откуда им известно, кто мы, машина ведь без логотипа, – замечает Карен.

Карл со злостью смеется, пробует оттереть рукавом куртки черные буквы.

– Эти гаденыши чуют полицейского за полсотни метров. У них это в генах.

– Кончай, куртку испортишь. И хватит браниться.

Она открывает дверцу, включает дворники. Карл садится на пассажирское сиденье. Машину наполняет слабый запах спирта, меж тем как моющая жидкость превращает черную краску в серую жижу, которую дворники размазывают по стеклу.

– Паршивая история, – немного погодя роняет Карл.

Карен молча кивает.

– Ты уверена, что хочешь сама поговорить с Юнасом? Может, вдвоем будет легче?

– Спасибо, очень мило с твоей стороны, но думаю, я все-таки и на сей раз лучше съезжу одна. Вчера мы не слишком продвинулись, он… был в шоке и не очень-то шел на разговор.

Карл искоса смотрит на нее.

– В смысле, под банкой? Я бы не стал его осуждать, подумаешь – хватил лишку. Я бы тоже хватил, если б кто убил мою бывшую. Пусть даже она сущая ведьма, – добавляет он, и Карен не уверена, кого он имеет в виду – свою бывшую жену или Сюзанну Смеед.

Да не все ли равно? – думает она.

– Пожалуй, он и правда был не вполне трезв, – безразличным тоном говорит она. – Так или иначе, пока что попробую еще разок в одиночку. Все зависит и от того, сколько нароют остальные. Подождем вечерних результатов, а там будет видно.

Она высаживает Карла Бьёркена на Редехусгате, перед полицейским управлением. На противоположной стороне припаркован автомобиль Государственной радиокомпании. В открытых задних дверцах фургона с логотипом доггерландского телевидения виден фотограф, в котором Карен узнает постоянного спутника телерепортера Йона Бергмана. Он прислоняет к фургону трехногий штатив, достает камеру. И как раз когда Карл открывает переднюю дверцу, из-за машины ДТВ в самом деле выныривает долговязая фигура Йона Бергмана. Секундой позже он замечает за рулем Карен и быстрым шагом направляется к ней.

– Черт, давай быстрее, – шипит Карен Карлу. – И ни слова журналюгам!

Едва дверца за Карлом захлопывается, Карен срывается с места и уезжает в сторону Одингате.

В зеркало заднего вида она видит, как Йон Бергман застывает посреди мостовой, несколько секунд провожает ее взглядом, потом отворачивается и вслед за Карлом стремительно бежит к управлению.

Решение Вигго Хёугена провести пресс-конференцию не допускало возражений. Но когда Карен после утреннего совещания коротко информировала его и прокурора Динеке Веген о ситуации с расследованием, начальник полиции явно огорчился.

“Значит, вы всерьез полагаете, что никто ничего не видел и не слышал? И вы понятия не имеете, кто это сделал?”

“Верно, пока что мы не нашли ни свидетелей, ни мотива, но расследование только-только началось. Двадцати часов не прошло, как мы приступили к работе”.

“И что я, по-вашему, должен говорить на пресс-конференции?”

Начальник полиции развел руками и посмотрел на Динеке Веген, будто ища поддержки. Но прокурор проигнорировала его, только что-то пометила в своих бумагах.

“Ну, вы можете сообщить известные нам факты, минус способ и орудие преступления, разумеется, – ответила Карен. – Кто умер, где все произошло, что мы не исключаем неестественную смерть, но в силу тайны следствия не можем разглашать детали. Словом, как обычно”, – добавила она, не сдержавшись.

Вигго Хёуген с досадой взглянул на нее, и Карен попыталась смягчить свои слова:

“Но собрать журналистов на самом раннем этапе, конечно, полезно. В лучшем случае можно получить ценные подсказки от общественности”.

Н-да, я уже начинаю ловко молоть языком, подумала она и дипломатично улыбнулась.

Может, и правда, если не полезно, то по крайней мере необходимо провести пресс-конференцию прямо сейчас, думает она, наблюдая в зеркало заднего вида, как спина Йона Бергмана исчезает в дверях управления. В редакциях, понятно, уже известно, что начальник отдела уголовного розыска близко связан с жертвой, и теперь им не терпится дать информацию о том, что на время расследования предпринято полицией в отношении Юнаса Смееда. А вот насчет подсказок общественности она вообще-то преувеличила. Опыт показывает, что те, кто располагает действительно ценными сведениями, обычно объявляются без понуканий через СМИ. Остальные же только затягивают расследование мнимыми подсказками и перегружают как телефонную сеть, так и местные полицейские участки. Драгоценное время будет бестолково потрачено на разговоры с одинокими людьми и всяким дурачьем – на разговоры, не имеющие ни малейшего касательства к смерти Сюзанны Смеед.

Карен сворачивает налево, на Одинсгате, потом направо, на Слактехусгате, едет к площади Паккарторг. На лестнице Государственного музея, подставив лица солнцу, сидят человек двадцать. Вообще-то обедать пока рановато, и она не очень-то проголодалась, но, прежде чем ехать в Тингваллу, все-таки не мешает перекусить. Разговор с Юнасом Смеедом будет непростой и при низком сахаре крови может закончиться плачевно.

Оставив машину на площади перед рынком, она входит в большие ворота. Сквозь ароматы свежемолотого кофе, пряностей и хлеба быстро идет в дальний конец, к рыбным рядам. Чего здесь только нет – ящики с копченой селедкой и креветками, горы всевозможных шершавых устриц, корыта со светло-красными омарами, посудины со льдом, где морской черт, треска и скумбрия красуются рядом с зубаткой и пикшей. Она ненадолго останавливается, рассматривает их широко открытые глаза и разинутые пасти, думая, что на выходные купит себе добрый кусок трески. В мозгу молнией мелькает воспоминание о пустом, мертвом взгляде Сюзанны Смеед, и она идет дальше, к прилавкам с готовыми блюдами.

Спустя десять минут она устраивается на музейной лестнице, с салатом из лосося и бутылкой минеральной воды. Козырьком приставив к глазам ладонь, смотрит на площадь, где возгласы продавцов фруктов и овощей соперничают с классической музыкой из громкоговорителей. После долгих мучений городской совет Дункера решил еще на год продлить полуденные музыкальные трансляции на некоторых площадях, где всегда собирается много народу. Началось все в прошлом году как одно из многих мероприятий года Культурной столицы, когда партии норовили обскакать друг дружку, наперебой предлагая креативные идеи, позволяющие расширить культурный ассортимент во всех его формах. Кто бы мог подумать, что через год, когда пришло время демонтировать громкоговорители, поднимутся бурные протесты, и в конце концов совет махнул рукой, уступив воле народа. Поэтому каждый день в течение двух часов на Паккарторг по-прежнему звучит классическая музыка. Однако все попытки варьировать и омолодить музыкальный ассортимент были отвергнуты; ни одна партия не готова согласно закону об авторском праве платить за исполнение произведений моложе семидесяти лет. Все хорошо в меру.

Карен щурится и несколько секунд слушает – кажется, Малера. Хотя солнце стоит куда ниже, чем всего лишь несколько недель назад, оно еще греет щеки и лоб. Однако на остров тихонько прокралась новая прохлада, мягкое, но решительное напоминание, что нынешняя щедрость дарована ненадолго; лето определенно кончилось, скоро на Доггерландские острова налетят свирепые атлантические ветра.

Она отвинчивает крышку, отпивает глоток минералки и принимается за лосося горячего копчения. А тем временем мысли обращаются к предстоящему разговору. Конечно, большой риск – второй раз без предупреждения явиться к Юнасу домой, но она планирует обезоружить его, прежде чем он успеет уйти в оборону. Ему не понравится. Однако вряд ли его удивит, что ей так срочно опять понадобилось с ним поговорить.

Учитывая статистику, он бы должен быть чертовски благодарен, что я не забрала его в участок, думает она, доедая салат. В девяти случаях из десяти, когда убита женщина, виновен или ее нынешний, или бывший муж. Только вот в какой мере Смеед пожелает сотрудничать на сей раз. И насколько он трезв.

21

Через дверь-вертушку Карл Бьёркен входит в управление и тотчас слышит за спиной более чем хорошо знакомый голос Йона Бергмана:

– Здорово, Бьёркен, найдется минутка? Алло, постой!

Не оборачиваясь, Карл быстрым шагом идет к лифтам, но молодой репортер телеканала “Мир сегодня” догоняет его, прежде чем он успевает нажать кнопку вызова. По лестнице надо было подняться, думает Карл и косится на стойку, где дежурный полицейский ассистент пытается угомонить журналистов, нетерпеливо ожидающих, когда им выпишут пропуск. Темные пятна под мышками форменной рубашки свидетельствуют, что техника, как всегда, барахлит, а в громких критических замечаниях участников пресс-конференции упоминаются “бюрократизм” и “некомпетентность полиции”.

Охранник из “Гардии” стоит, раскинув руки, чтобы репортер “Квелльспостен” не прошел прямо в зал, без регистрации в системе посещений.

Карл бросает взгляд на часы над головой дежурного: три минуты первого. Вигго Хёуген, должно быть, стоит сейчас за кулисами, нетерпеливо переминается с ноги на ногу, дожидаясь, когда можно будет выйти на возвышение, и недоумевая, почему журналисты еще не в зале. Хорошенькое начало, думает Карл Бьёркен, отворачиваясь от жалкого зрелища. Вдобавок идиотизм – назначать пресс-конференцию на двенадцать, подытоживает он с безмолвным вздохом. По крайней мере, если не намерен предложить воинственным писакам хотя бы заморить червячка.

Но на этой пресс-конференции голод не утолишь – ни в прямом, ни в переносном смысле; Вигго Хёуген столь же прижимист, сколь и падок до СМИ, думает Карл и благодарит свою счастливую звезду, что не участвует в бессмысленном спектакле.

– Убита бывшая жена Юнаса Смееда? Хоть подтвердить-то можешь? Ладно тебе, мы ведь знаем, что так оно и есть, мне нужно только официальное подтверждение.

Йон Бергман задает вопрос и одновременно поглядывает на своего фотографа, который вместе с остальными осаждает дежурного. С досадой Карл снова жмет на кнопку лифта, смотрит на дисплеи над дверьми. Один лифт застрял на четвертом этаже, другой идет наверх.

– Смеед по-прежнему на службе? Он же близкий родственник и может быть под подозрением. Или вам уже известно, кто преступник?

Йон Бергман норовит обойти Карла, заглянуть ему в глаза. Быстро набирает в грудь воздуху и продолжает:

– Орудие убийства известно? У Смееда ведь наверняка есть табельное оружие? Ну давай, Бьёркен, скажи хоть что-нибудь, а?

Карл рассеянно слушает сыплющиеся градом вопросы. Ввиду необычности дела подробности пока что в СМИ не просочились. Судя по всему, из уважения к Юнасу коллеги держат язык за зубами. С облегчением Карл видит, что один из лифтов наконец идет вниз.

– Конечно, – говорит он со смешком; одновременно лифт тренькает, и дверь скользит в сторону.

– Чего? Ты о чем?

Йон Бергман в замешательстве.

– Слышь, по-моему, сейчас начнут. – Карл кивком показывает на зал, где охранник посторонился, и орда нетерпеливых журналистов и фотографов ринулась внутрь. – Лучше поторопись, не то все пропустишь. – Он улыбается репортеру, меж тем как дверь лифта закрывается.

Лифт ползет вверх, а Карл достает мобильник, набирает эсэмэску для Карен и, выходя на третьем этаже из кабины, нажимает кнопку “отправить”.

К Смееду наверняка скоро нагрянут гости/Карл

Эвальд Йоханнисен сосредоточенно всматривается в монитор компьютера, но по отсутствующему взгляду коллеги Карл все же понимает, что мыслями он где-то далеко.

– Здорово, Эвальд, – говорит он, стукнув кулаком по краю стола. – Мечтаешь?

Йоханнисен вздрагивает, и на миг по его лицу невольно пробегает сердитая тень. Секундой позже он спохватывается и с широкой улыбкой лениво откидывается на спинку стула.

– Ба, ты что, сорвался с поводка или она добровольно тебя отпустила?

– Ну, скажем, я ненадолго отпущен. Лоотса не видал? Я хотел спросить, может, он чего узнал у криминалистов.

Эвальд Йоханнисен кивает в сторону буфета.

– Рубает небось, как обычно. Слышь, хозяйка-то куда двинула?

– Домой к Смееду. Она же говорила утром на совещании.

– Ну да, я понял, она предпочитает встречаться с ним… так сказать, с глазу на глаз. Весьма осмотрительно с ее стороны, блестящая перспектива, по-моему.

Карл Бьёркен смотрит на коллегу и быстро совещается сам с собой. Йоханнисен вечно не в настроении, но обыкновенно его сарказмы все же не настолько прямолинейны. Кой-кому назначение Карен Эйкен Хорнби врио начальника уголовного розыска явно поперек горла. Карлу очень хочется намекнуть насчет лисы и винограда, но он сдерживается.

Сам он относится к Эйкен с симпатией и уважением; несмотря на грубоватость в манерах и некоторые другие досадные качества, в работе она всегда была на высоте. Однако и ссориться с Йоханнисеном ему неохота. Себе дороже – брякнуть что-нибудь не то насчет этих идиотских домыслов, другое дело, если б речь шла ком-то еще. Вдобавок новая роль – штука временная, и осторожность по части кадровой политики отнюдь не помешает. Когда Смеед вернется, Карен опять понизят, а акции Йоханнисена поднимутся. Поэтому Карл ограничивается туманной улыбкой, которую Эвальд Йоханнисен может истолковать как угодно.

– Кстати, – говорит он, меняя тему, – вам с Астрид вроде надо было съездить на работу к Сюзанне Смеед?

– Ну были мы там, правда, толком ничего не узнали. Начальница знай твердила, как она скорбит о случившемся, а персонал, который был на месте, по работе не особенно контачил с Сюзанной. Придется скатать к этим клоунам еще разок.

– Мы с Эйкен только что беседовали с дочерью Юнаса, примерно с таким же результатом, – подхватывает Карл. – Не сумели вытянуть из нее ничего путного, девчонка все время злилась как черт.

– Знаю, татушки, кольцо в носу и прочие прибамбасы, – хихикает Йоханнисен, пытаясь выковырять языком что-то застрявшее в зубах.

– Вот как, ты с ней знаком? Мне показалось, они с Юнасом мало общаются.

– Нет, я с ней незнаком, но пару недель назад Эрландсен показал мне ее в городе и сообщил, что это дочка Смееда. Бедолага! Сперва вся эта история с женой, а тут еще и дочурка, которая выглядит как отпетая наркоманка.

– “Вся эта история с женой”? Ты о чем?

Эвальд Йоханнисен засунул мизинец глубоко в рот, продолжая отчаянные попытки выковырнуть помеху, застрявшую в зубах.

– Жлющая штерва, – невнятно бормочет он и тотчас вытаскивает мизинец изо рта. Рассматривает “добычу” и, явно сознавая, что теперь информационное преимущество за ним, с расстановкой произносит: – Да ладно тебе, Бьёркен, про это, блин, пол-Доггерланда знает: Сюзанна Смеед годами Юнаса кошмарила. И не его одного, как я понял, в любой возможной ситуации она была совершенно невозможной. Не-ет, тут и врагов, и мотивов больше чем достаточно. Смекаешь, Калле-малец, а?

С растущим раздражением Карл Бьёркен неприязненно наблюдает, как коллега вытирает палец о штаны.

– Н-да… – Он равнодушно пожимает плечами и в надежде вытянуть из Йоханнисена хоть что-нибудь толковое добавляет: – Я, конечно, понял, что она не мать Тереза, но, если уж извлекать пользу из городских сплетен, то не мешало бы тебе уточнить.

Медленно качая головой, Эвальд Йоханнисен изображает соболезнующую улыбку:

– Правило номер один: полицейскому не следует недооценивать городские сплетни. В девяти случаях из десяти правда кроется именно там. Но я уверен, наша дамочка-полицейская и малец Калле вполне могут сами раскопать смачные подробности насчет шефа и его семьи, не упрашивая меня преподнести их на блюдечке с голубой каемкой.

Как обычно, Эвальд Йоханнисен на всякий случай сопровождает свои наглые выпады широкой улыбкой, ведь, в случае чего, можно всегда пойти на попятный, сказать, что просто пошутил. Но Карл чует, на сей раз что-то не так, в тоне Йоханнисена сквозит что-то незнакомое. Он словно бы сознательно бьет ниже пояса.

– А я все же уверен, ты достаточно хороший полицейский, чтобы делиться всем, что знаешь, если это на пользу дознанию, – говорит Карл. – Хоть ты и говнюк, – добавляет он, чувствуя, что голос звучит резче, чем ему хотелось.

– Какого черта, ты что, шуток не понимаешь? Малец Калле обиделся?

Новая улыбка, но в лице мелькает и что-то еще, превращает улыбку в гримасу боли.

– Несравненно меньше, чем ты, Эвальд, судя по всему. Во всяком случае, тебе стоило бы дать Карен шанс. Она ведь не выпрашивала это дело, и никто из нас не считает, будто очень весело копаться в семейных обстоятельствах Смееда.

Эвальд Йоханнисен не отвечает, пустым взглядом смотрит в пространство.

Вид у него усталый, думает Карл, глядя на темные круги под глазами коллеги. Бледный и усталый. Похоже, злость дорого обходится.

– Ты не хуже меня знаешь, что иначе нельзя: Юнас остается под подозрением, как и всякий другой возможный преступник, пока мы не распутаем это дело, – продолжает он. – Значит, придется раскапывать все мыслимые мотивы и всю грязь. То, что Карен решила выслушать его сама, а не вызвала сюда, в управление, с ее стороны уже значительная уступка. – Это ты так думаешь… Но мне больше недосуг сидеть тут с тобой да молоть языком. – Йоханнисен смотрит на часы. – Кто-то ведь должен найти убийцу, чтобы настоящий шеф вернулся в отдел. У тебя небось тоже есть дела или ты тут просто для красоты? Ой-й, черт!

Эвальд Йоханнисен меняется в лице, правой рукой хватается за левое плечо. В следующую секунду из его горла вырывается хрип, и он падает на стол. Карл вздрагивает, когда голова коллеги ударяется по клавиатуре.

22

Он лежит в шезлонге у бассейна. Долговязое тело облачено в джинсы и серый свитер овечьей шерсти, на голове бейсболка, прикрывающая лицо, босые ноги безвольно свисают. Карен подходит ближе, слышит легкий храп и прикидывает, как бы разбудить его. Старается ступать погромче, спускаясь по трем ступенькам на деревянный настил. Откашливается. Никакой реакции. С безмолвным вздохом она останавливается у изголовья, смотрит на спящего. Храп умолк, но ни единого движения, только спокойное, ровное дыхание, от которого живот под свитером медленно поднимается и опускается. Она кашляет еще раз, чуть громче.

– Ты всегда ходишь так мягко?

От неожиданности Карен вздрагивает. Юнас Смеед по-прежнему не шевелится, и теперь она замечает на полу возле шезлонга высокий стакан с газированной жидкостью и ломтиком лимона.

Джин с тоником, думает она. Черт бы его побрал.

Секундой позже он протягивает руку, шарит по воздуху, в конце концов нащупывает стакан. Затем снимает бейсболку, приподнимается в шезлонге, опершись на локоть, и тремя большими глотками осушает стакан.

– Спокойно, Эйкен, – говорит он, заметив в лице Карен разочарование. – Перрье и лимон, больше ничего. Зачем пришла?

– Ты же знаешь. Надо поговорить.

– Ах ты черт, признаться, не люблю слышать это от женщин…

– Кончай. Можешь сесть как следует?

Неожиданно послушно он медленно садится, трет запястьями глаза, громко рыгает.

– Извини. Углекислый газ. – Он проводит ладонью по животу.

– Может, зайдем? – Она кивает на дом. – Пресс-конференция скоро кончится, и журналисты немедля явятся сюда. Так что лучше нам поговорить в доме.

– Вот как, тогда и впрямь надо войти в дом. Так будет лучше для нас обоих, – с расстановкой говорит он и встает. Секунду не двигается, смотрит на подъездную дорожку. Угроза насчет появления СМИ произвела нужный эффект, думает Карен. Теперь поглядим, оправдает ли себя остальная стратегия.

Не говоря ни слова, она следом за ним проходит в стеклянные двери и садится на диван, на то же место, что и вчера. Юнас Смеед на полдороге останавливается.

– Кофе будешь? – Он кивает в сторону кухни.

– Я хочу знать, долго ли ты намерен разыгрывать свой маленький спектакль, – коротко бросает она. – Мне уже здорово надоело.

Смеед цепенеет, но не отвечает.

– Ну? – Она не моргая смотрит ему прямо в глаза. – Хочешь начистоту поговорить о случившемся? Да? Могу дать тебе пять минут на намеки и скользкие комментарии. Или сам скажи, сколько тебе надо времени, чтобы выложить все, что явно просится на язык, а потом, пожалуй, перейдем к серьезному разговору.

– Ох и отвратное же у тебя настроение.

– Тебя это удивляет? – Она по-прежнему не отводит взгляд. – Я пришла выслушать тебя, и ты знаешь, так надо, но всеми способами упираешься. Ладно, тогда давай выложим на стол все, что между нами произошло, и покончим с этим. Я начну?

– Уймись, Эйкен, черт возьми…

В голосе Юнаса вдруг сквозит предостережение. Или это неуверенность?

– А произошло вот что, – продолжает Карен. – Мы выпили лишнего и несколько забылись. Я лишь смутно помню, как мы очутились в гостинице, но, увы, хорошо помню, что переспали. Ужасно глупо и никчемно, и помнить тут совершенно не о чем, так что можешь спокойно выбросить это из головы.

– Неужели правда было так плохо? – лениво роняет он. – Мне показалось, ты.

– Если непременно хочешь знать, то да, – отрезает она. – Я мало что помню, но было вправду чертовски уныло и больше не повторится. И если ты не прекратишь свои намеки, тебе же хуже.

Она видит, как Смеед замирает, во взгляде читается настороженность. Он медленно подходит к ней, садится на край журнального столика. Его голова в полуметре над нею, и она мысленно ругает себя, что села. А он медленно кивает и улыбается с таким видом, будто просто ждет, что она скажет дальше.

– Угрожаешь, Эйкен? – Он смеется. – Так-так, а теперь, пожалуй, еще и объявишь, что произошло это недобровольно. Что я каким-то образом принудил тебя…

– Прекрати, – фырчит она и встает так внезапно, что он поневоле отшатывается.

Карен стоит чуть поодаль от него, скрестив руки на груди.

– Это было совершенно безрассудно, но, увы, вполне добровольно. Я просто имею в виду, что не одной мне выгодно забыть об этом.

– Вот как?

– Твоей карьере едва ли пойдет на пользу, если выяснится, что и ты тоже безрассуден. Снимаешь номер в гостинице и набрасываешься на подвыпивших подчиненных. Это не внушает доверия.

– Ах ты, чертова. – Он резко умолкает.

– Продолжай, – сухо говорит она. – Договаривай! Выкладывай про феминисток, которым нужна хорошая взбучка, сразу полегчает. Не сдерживайся, я уже без малого четыре года слушаю эту белиберду, привыкла.

– Подумай хорошенько, – Юнас медленно встает, – не забывай, как только эта дерьмовая история закончится, я опять стану твоим начальником.

– Знаю, но сейчас-то ты не начальник. И если тебе нечего скрывать, самое время начать сотрудничать. Чем раньше мы закончим расследование, тем быстрее ты вернешься и сможешь меня кошмарить. Договорились?

Юнас Смеед отошел к окну, смотрит в сад. Стоит к ней спиной, и она понимает, что теперь надо помолчать, ведь победа за ней. Временно, только в этом раунде, но и того достаточно.

Наконец он оборачивается, хочет что-то сказать, но Карен опережает его:

– Приглашение на кофе в силе?

Четверть часа спустя она отставляет чашку на журнальный столик.

– Расскажи о Сюзанне.

– Что ты хочешь знать? – Голос усталый, но не враждебный.

– Все, пожалуй. Начни с вашего брака. Как вы познакомились?

С тяжелым вздохом он откидывается назад.

– В мае девяносто восьмого, на свадьбе моей сестры. Они учились в одном классе и после гимназии остались подругами.

– Значит, ты и раньше встречал Сюзанну?

– Да, несколько раз, вместе с Венке, но я на два года старше сестры и вдобавок примерно спустя год после того, как они окончили гимназию, уехал за границу. А когда через пару лет вернулся, Венке успела познакомиться с Магнусом, они с Сюзанной, вероятно, уже отдалились друг от друга и встречались не так часто. Короче говоря, я несколько раз встречал ее раньше. До того, как она меня закогтила.

Карен пропускает язвительный тон мимо ушей.

– Стало быть, после выпуска они продолжали общаться? Венке и Сюзанна.

Мысленно она помечает, что необходимо как можно скорее повидать Венке Смеед.

– Да, изредка. Во всяком случае достаточно, чтобы пригласить Сюзанну на свадьбу. Тогда-то мы и познакомились по-настоящему.

– Какой Сюзанна была в то время?

Юнас Смеед выпрямляется и машет рукой: дескать, вопрос совершенно излишний.

– Чертовски хорошенькая, понятно. Сексуальная просто отпад. Но это было тогда, – добавляет он.

Карен подавляет вздох.

– Рада за тебя, но я имела в виду, какая она была как человек.

– В то время? Веселая, покладистая, без заморочек. Идеальная женщина для Смееда, думает Карен.

Сексуальная, веселая и покладистая. Скоро он, наверно, добавит: благодарная и покорная.

– Значит, тогда у вас были хорошие отношения? В смысле, на первых порах.

Юнас смеется. Невесело, глухо.

– На первых порах? Да, пожалуй, можно и так сказать.

– Во всяком случае, вы поженились.

– Да, осенью того же года. История старая как мир.

– Сюзанна забеременела?

Он кивает.

– Да, не прошло и нескольких недель. Быстро, надо отдать ей должное.

– Так ведь вы вдвоем постарались, а? – кисло вставляет она.

– Да, по ее словам.

Карен оставляет эту тему. Сил нет слушать взгляды Юнаса по поводу того, кто в ответе за нежеланную беременность.

– И Сигрид ваш единственный ребенок? – Она задает этот вопрос, хотя ответ ей известен, хочет сохранить видимость, что ведет самый что ни на есть рядовой допрос. Самого что ни на есть рядового подозреваемого.

– Да, – коротко отвечает он. – Она родилась в конце января.

Карен быстро заглядывает в свой блокнот.

– Значит, когда вы развелись, ей было примерно восемь.

Юнас пожимает плечами, оставляет ее реплику без комментария.

– Мы беседовали с Сигрид, и она рассказала, что, пока не уехала из дома, жила поочередно у тебя и у Сюзанны.

Он опять пожимает плечами, и Карен думает: наверно, мысль о дочери заставила его перенять у нее этот жест. Задавай конкретные вопросы, напоминает она себе, иначе ответа не получишь.

– Еще она сказала, что вы с Сюзанной все время ссорились. Из-за чего?

– Из-за чего люди обычно ссорятся? У тебя тоже за плечами неудачный брак…

На секунду почва уходит у Карен из-под ног, она пытается найти опору, вцепляется ногтями во что-то шершавое. И снова выныривает на поверхность.

– Сейчас речь не обо мне, – быстро бросает она, слыша, как сердце гулко стучит в горле, почти заглушает слова. – Ответь, пожалуйста.

Юнас обреченно смотрит на нее.

– Мы ссорились из-за всего, – говорит он, устремив пустой взгляд в пространство перед собой, и медленно качает головой. – Буквально из-за всего.

Карен ждет, что он скажет дальше.

– Из-за того, где нам жить, куда поехать в отпуск, и из-за Сигрид. В какую школу ее отдать, чем занять в свободное время. И, понятно, из-за денег. И из-за моей работы, большей частью из-за моей работы. Или, точнее, из-за профессии, которую я себе выбрал.

Видимо, он обдумывает только что сказанное. Потом смеется:

– Н-да, породнившись во Смеедами, Сюзанна вряд ли рассчитывала стать женой полицейского. Ясное дело, она страшно злилась.

Карен пытается вспомнить тогдашние разговоры. Многих в городе весьма удивило, что сын Акселя Смееда отказался идти по стопам отца и предпочел полицейскую карьеру, куда менее прибыльную и мало подобающую его положению в обществе. Но городские сплетни она помнила плохо. Когда он поступил в полицейское училище, сама она как раз закончила учебу. В юности они с Юнасом не были знакомы. Она росла в провинции, он – в Дункере, разные школы, разное окружение, разные жизни, хоть они и ровесники. На каких-то праздниках наверняка бывали оба, и, хотя Карен не помнит, их дороги, вероятно, пересекались в барах и клубах, где на возрастной ценз смотрели сквозь пальцы. Город-то как-никак небольшой.

И пусть Юнас Смеед в ту пору не привлек ее внимания, на островах едва ли нашелся бы хоть один человек, который не знал, кто его отец. Аксель Смеед и его брат Рагнар хорошо распорядились наследством своего отца. Аксель вкладывал деньги в покупку земли, Рагнар занимался эксплуатацией недвижимости и держал адвокатскую контору, и благодаря этому братья Смеед весьма приумножили свое состояние. Довершили дело политическая активность Рагнара и то, что его несколько раз избирали в парламент; препятствия, которые нельзя было одолеть, ловко используя разные лазейки, всегда можно было обойти, столь же ловко используя влиятельных друзей в юрисдикции и политике. Многие утверждали, что семейству Смеед принадлежат треть Хеймё и половина Фриселя. Карен помнит отцовскую поговорку: “То, чем Смееды не владеют сегодня, они завтра непременно украдут”. И помнит, с каким злорадством он рассказывал по телефону, что сын Акселя Смееда поступил в полицейское училище:

“В ищейки подался, в точности как ты, Карен. Вот начудил, парнишка-то Смеедов”.

Но для Сюзанны выбор Юнаса едва ли явился сюрпризом, он ведь поступил в полицейское училище еще до знакомства с ней. Разве она не знала?

Юнас ответил на этот вопрос, прежде чем она его задала:

– Я начал учебу лишь через несколько лет после гимназии. До тех пор перескакивал в университете с одной дисциплины на другую, толком не зная, чем хочу заняться. А в полицейское училище подал заявление главным образом потому, что бунтовал против отца. Сын-полицейский – куда уж дальше от его планов.

– И сработало?

– Пожалуй. Старикан грозил лишить меня наследства и все такое. Штука в том, что я и сам был не рад. Учился с удовольствием, но вот потом…

– Задерживать алкашей и выезжать на квартирные скандалы, – говорит Карен, – я в ту пору опять же не очень веселилась.

– Во всяком случае, я продержался дольше, чем ты, почти два года.

– Знаю.

– А потом слинял с острова.

Карен замирает. Об этом она понятия не имела.

– И чем ты занимался?

– Короткую версию?

Карен кивает.

– Объехал всю Южную Америку, а потом махнул в Штаты. Вкалывал на стройках и в барах Калифорнии, а последние полгода провел в Нью-Йорке. Пожалуй, именно там я мало-помалу привел мысли в порядок и понял, что жить в бедности, в общем, не очень-то весело. И начал подумывать, что пора вернуться домой и как-то остепениться. Я просто-напросто устал вечно сидеть без бабла.

– И решил стать полицейским? Ай молодец.

Секунду они понимающе улыбаются друг другу.

– Нет, сперва я попросил прощения у папаши. Дал слово забыть все прежние планы, а годы в полицейском училище мы вообще обошли молчанием. Папаша явно считал, что это еще хуже, чем балдеж в Южной Америке и в Штатах. Я записался в университет, засел долбить правоведение. Понемногу начал подрабатывать в юридической конторе у дяди, обещав, что в самом деле окончу университет, а потом поступлю в распоряжение папаши. Иначе говоря, чистейший непотизм. Деньжат я получил достаточно, а вдобавок большую квартиру на Фрейгате, папаша купил.