Текст книги "Некрасов в русской критике 1838-1848 гг. Творчество и репутация"

Как представляется, пружины конфликта лежали глубже. Конфликт был обусловлен структурой отношений между Некрасовым и Кони, и подлинная (возможно, не высказанная Кони) оценка таланта Некрасова, его деловых и личных качеств сыграла в нем значительную роль.

§ 6. Репутация Некрасова и структура его отношений с Кони

Несколько биографических подробностей, на первый взгляд необязательных, но достаточно устойчивых в литературной репутации Некрасова, полезны для более полного представления о строе личности двух участников ситуации, Кони и Некрасова, и о характере их взаимоотношений.

В. Е. Евгеньев-Максимов в книге «Некрасов и его современники», приведя свидетельство А. Ф. Кони о стремлении отца «оберечь» Некрасова от привычек «бродячей и бездомной жизни», продолжает:

«В цитируемых словах пишущему эти строки почувствовалась некоторая недоговоренность, и он позволил себе упомянуть об этом в беседе с автором воспоминаний. Анатолий Федорович ответил примерно следующее: “Мне не хотелось вдаваться в подробности, характеризующие заботы моего покойного отца о Некрасове. Но вам я могу сказать, что труднее всего было отучить его от привычки выпивать. Отцу немало пришлось потратить усилий, прежде чем он добился в этом отношении определенных результатов”»[224]224
  Евгеньев-Максимов В. Е. Некрасов и его современники. С. 15–16.


[Закрыть].

Евгеньев-Максимов анализирует источники, подтверждающие наличие этой привычки у Некрасова (в основном свидетельства современников относятся к 1840-м гг.)[225]225
  Там же. С. 14–15. Исключение, на первый взгляд, составляет свидетельство самого Некрасова, записанное Пыпиным после беседы с поэтом в марте 1877 г., но воспоминания Некрасова относятся к явно более давним временам: предположительно до середины 1850-х.


[Закрыть]. Отметим и другие свидетельства людей, знавших Некрасова в более поздние годы. Эти свидетельства исследователь не приводит, хотя они ему, несомненно, были хорошо известны. Рассмотрим три из них.

Н. А. Белоголовый, знавший Некрасова в его последние годы, не оставляет свидетельств о пристрастии поэта к спиртному[226]226
  Хотя упоминает о случаях невоздержанности в отношении тяжелой и жирной пищи (Белоголовый Н. А. Воспоминания и другие статьи. 4-е изд. СПб., 1901. С. 400).


[Закрыть]. А. М. Скабичевский называет Некрасова «знатоком по кулинарной и питейной части»[227]227
  Скабичевский А. М. Литературные воспоминания. М., 2001. С. 311.


[Закрыть], который, однако, «после стерляжьей ухи в 5 рублей тарелка и двадцатипятирублевого токайского» «не брезговал самою сомнительной сивухой и мутненьким баварским пивом в грязненьком загородном трактирчике»[228]228
  Там же. С. 265.


[Закрыть], но при этом неизменно «так упорно и крепко держал в ежовых рукавицах все свои бурные страсти и таким был строгим хозяином самого себя, что, кто не знал его близко, тому он мог показаться человеком совершенно бесстрастным»[229]229
  Там же. С. 259.


[Закрыть].

Познакомившись с Некрасовым также в его зрелые годы, Скабичевский делает вывод о стержневом свойстве его характера, исключавшем чрезмерную зависимость от привычек[230]230
  «Несмотря на свои восемнадцать лет, он представляется нам вовсе не таким беспечным и нерасчетливым юношей, который что получал, то сейчас же и проживал, путаясь в долгах. Ничуть не бывало. Довольно сказать, что в течение первых же двух лет пребывания в Петербурге, как раз в такое время, когда ему приходилось иногда ночевать на улицах или в нищенских вертепах, он тем не менее успел скопить такую сумму денег, что был в состоянии издать на свой счет и риск книжечку своих первых стихотворений» (Там же. С. 254). Ср. с отзывами о Некрасове Н. А. Белоголового: «При всей скрытности своего характера и необыкновенном умении владеть собой…» (Белоголовый Н. А. Воспоминания и другие статьи. С. 391); А. С. Суворина: «Некрасов принадлежит к числу тех богатых, даровитых натур, которые рано становятся самостоятельными и умственно крепкими, способными вести за собой других и не теряться среди жизненного моря, как бы ни была опасна своей непрочностью та ладья, на которой им приходится плыть» (Новое время. 1877. № 103).


[Закрыть].

Ю. К. Арнольд, знавший Некрасова в первые годы его петербургской жизни, отмечает: «Вакха только допускал он как условного собеседника»[231]231
  Воспоминания Юрия Арнольда. Вып. II. С. 194.


[Закрыть]. Литературный портрет поэта в этом тексте далек от идеализации, что позволяет думать о непредвзятости приведенного свидетельства.

Не прибегая к цитации этих источников, Евгеньев-Максимов делает сходный вывод: «Если нельзя отрицать значительность той роли, которую Кони сыграл в жизни Некрасова, то, с другой стороны, не менее ошибочно было бы думать, что без помощи Кони Некрасов был обречен на гибель. В своей последующей жизни и деятельности Некрасов проявил столько железной выносливости и умения приспособляться к обстоятельствам, что едва ли можно сомневаться в том, что эти качества в конце концов помогли бы ему и без содействия Кони подняться с того дна, на которое он вынужден был опуститься»[232]232
  Евгеньев-Максимов В. Е. Некрасов и его современники. С. 16.


[Закрыть].

Вывод Евгеньева-Максимова, созвучный мнениям людей, лично знавших Некрасова, наводит на два соображения о задачах исследователя и его книги.

Первое, имеющее более общий характер: исследователь отмечает целеустремленность и силу характера, чтобы задать читателю желательное представление о мере богемных привычек Некрасова и мере необходимости «воспитательной роли» Кони, так сказать, ослабить значение оговорок о небезупречности Некрасова. Утверждение формирует хрестоматийный образ поэта-классика, закрепившийся в литературоведении XX в.

Представляется важным подчеркнуть другое обстоятельство. Если бытовые привычки и профессиональные навыки молодого Некрасова еще нуждались в сильной коррекции, то потенциал его характера уже определился. Это был потенциал явного лидера, обладающего, несмотря на общительность, закрытым характером[233]233
  Приведем гораздо более позднее суждение о характере Некрасова, высказанное М. Е. Салтыковым после смерти поэта: «Он вот и при жизни такой же был: все один, все в особинку да втихомолку» (М. Е. Салтыков-Щедрин в воспоминаниях современников. М., 1957. С. 270). Салтыков признавал в Некрасове сильное лидерское начало: «С потерей его утратится центр, а скоро ли наладится другой – неизвестно» (Салтыков-Щедрин М. Е. Собрание сочинений: в 20 т. М., 1976. Т. 19. Кн. 1. С. 49–50. Письмо к П. В. Анненкову от 15 марта 1877 г.) О своей закрытости Некрасов писал П. А. Ефремову: «В жизни многие люди терпят от излишней болтливости, я же часто терпел от противоположного качества» (XV-2: 121). Ср. с высказыванием сестры поэта А. А. Буткевич: «Характер его вообще был сосредоточенный, молчаливый и скрытный» (Н. А. Некрасов в воспоминаниях современников. С. 389).


[Закрыть]. С нашей точки зрения, именно это обстоятельство во многом влияло на характер взаимоотношений Некрасова и Кони с ярко выраженной разницей в статусе – работника и работодателя, младшего и старшего, «воспитанника» и «воспитателя» – и характер печатных оценок Кони.

Второе, более частное: за усилиями Кони отвратить Некрасова от спиртного могли стоять, кроме воспитательных, соображения журнально-газетной политики. Евгеньев-Максимов приводит цитату из записки Ф. В. Булгарина к Л. В. Дубельту. В ней Булгарин отзывается о политической неблагонадежности Я. П. Буткова и Некрасова и советует способ их разоблачения[234]234
  «Бутков и Некрасов любят оба выпить, а Бутков таскается по трактирам и недавно едва не был схвачен за вранье <…> Некрасов ведет себя повыше и упивается шампанским, а упившись – врет. – Нельзя ли найти человека, который бы напоил их и порасспросил» (Видок Фиглярин. С. 558; см. также: Евгеньев-Максимов В. Е. Некрасов и его современники. С. 14).


[Закрыть]. Свидетельство Булгарина относится к весне 1848 г. Воспоминания современников о более ранних годах Некрасова тоже позволяют отметить его любовь к неофициальному общению, осведомленность и остроумие[235]235
  Отметим впервые опубликованное в Летописи письмо студента-медика И.В. Павлова о гощении Некрасова в Москве: «Он чудный малый!


[Закрыть]. Можно предполагать, что Кони заботила социальная сторона: нежелательные разговоры его молодого, недостаточно опытного, но активного сотрудника с широким кругом знакомых в «неформальной обстановке».

Талант, молодость и целеустремленность Некрасова вызывали в его «воспитателях» стремление помочь. Его смелость и предприимчивость – желание предостеречь от неверного пути, направить к образованию (Плетнев, Полевой). Ранняя самостоятельность, стремление к самоутверждению, активность, вкупе со склонностью к богеме, – желание «взять в рамки», подчинить правилам, воспитать в нем исполнительность и дисциплинированность. Этими мотивами, по всей видимости, в общении с Некрасовым руководствовался Кони, многолетний воспитатель юношей в военных учебных заведениях. Не случайны его претензии к Некрасову, которые тот пересказывает в процитированном выше письме к Кони, – недостаток «аккуратности, деятельности, постоянной любви к труду» (XIV-1: 40) (курсив мой. – М. Д.). Это – требования руководителя к исполнителю, в роли которого оказался молодой человек с сильными задатками лидера. Письмо написано на стадии завершения их конфликта, время и обстоятельства которого стали переломным моментом на том отрезке биографии Некрасова.

Поэтому, как представляется, сдержанность Кони в печатных поощрениях Некрасова была продуманной. Оставляя мотив зависти и ревности опытного Кони к славе начинающего Некрасова как принадлежащий художественному образу, попытаемся определить позицию редактора, работодателя и учителя. Позиция определялась требовательностью к богато одаренному, инициативному, самостоятельному, но недостаточно образованному и дисциплинированному сотруднику и стремлением четко обозначить status quo.

Только мошенник, должно быть, ужасный. <…> Он каждый вечер является навеселе и рассказывает тьму забавнейших анекдотов о петербургской литературе» (Летопись I: 183).

Вполне вероятно, что для людей, принимавших в Некрасове участие, была очевидной его общая одаренность, но не талант в более узком понимании – талант поэта, талант прозаика, драматурга или критика. Возможно также, что любой его частный талант был менее заметен вследствие известной разбросанности начинающего литератора, пробующего себя сразу во всем.

Поэтому в процитированном Некрасовым письме Кони действительно могло содержаться замечание (а не намек) о недостатке таланта. Его мнение о недостаточном поэтическом, или прозаическом, или драматургическом таланте Некрасова, скорее всего, опиралось только на первые и достаточно поспешные опыты молодого человека, стремящегося к более высокому положению в литературе и действительно написанные «из хлеба». Правомерно предполагать, что сама по себе оценка Кони была строгой, а в письме к Некрасову – еще и намеренно заниженной, что возымело желаемое действие: в ответном письме Некрасова есть подробный анализ мотивов и причин его действий, а конфликт завершился укреплением сотрудничества.

Эта оценка и лаконизм Кони дополнительно проясняется и обретает принципиальное значение, если обратиться к ближайшему контексту. Ближайшим контекстом является цепочка событий, приведших Некрасова и Кони к серьезному конфликту.

Рассмотрим одну из версий возникновения конфликта: что он был спровоцирован В. С. Межевичем, который стремился внести раздор в «лагерь» «Литературной газеты». В некрасововедении с именем Межевича связаны, во-первых, уничижительная статья о сборнике «Мечты и звуки» (1840), и, во-вторых, конфликт вокруг раскрытия тайны псевдонима «Перепельский», совершенного, как принято считать, 20 мая 1841 г. в № 108 «Северной пчелы»[236]236
  Л. Л. <Межевич В. О Александринский театр // СП. 1841. № 108. 20 мая. С. 430–431.


[Закрыть] (Летопись I: 83).

§ 7. В. С. Петкевич: полемика с Некрасовым и Ф. А. Кони

Василий Степанович Межевич (1814–1849) в творческой биографии Некрасова конца 1830 – начала 1840-х гг. был достаточно заметной фигурой. Его отзыв о «Мечтах и звуках», в отличие от других литераторов, процитированных в этой главе, не был дан с «педагогической» целью. Не обнаруживают ее и другие его действия и высказывания, несмотря на то, что в одном из фельетонов он заявляет о своей учительной роли по отношению к Некрасову.

Межевич, литературный и театральный критик, поэт, выпускник Московского университета, преподаватель словесности и логики в Московском дворянском институте, в середине 1830-х гг. близкий знакомый Белинского, сотрудничал в «Телескопе», «Молве», «Галатее», «Московском наблюдателе». В январе 1839 г. по приглашению А. А. Краевского он стал критиком «Отечественных записок», но вскоре разочаровал своего работодателя и в июле того же года уступил место В. Г. Белинскому, однако сотрудничал в «Литературных прибавлениях к “Русскому инвалиду”» и затем в «Литературной газете». В 1839 – начале 1849 г. он печатался также в «Ведомостях С.-Петербургской городской полиции» и в журналах «Репертуар русского театра» (1839–1841) и «Пантеон» (1842–1848), в котором в 1843–1846 гг. стал редактором и одним из издателей. В 1840–1844 гг. он сотрудничал в «Северной пчеле» как театральный критик и фельетонист, но скрывал этот факт от людей, близких к изданиям Краевского[237]237
  Подробней см.: Мельгунов Б. В. Некрасов и Белинский в «Литературной газете». С. 9; Кармазинская М. А. Межевич Василий Степанович // РП III: 562; Кошелев В. А. Кони Федор Алексеевич // РП III: 56–57. Мельгунов отмечает: «Сам редактор “Литературной газеты” в 1841 году мало занимался этим изданием» (Мельгунов Б. В. Некрасов и Белинский в «Литературной газете». С. 26). Г. П. Талашов утверждает: «Кони редактировал “Литературную газету” с августа 1840 по декабрь 1843 г. и с мая по декабрь 1845 г.» (Талашов Г. П. «Литературная газета» 1840–1845 годов. СПб., 2005. С. 5).


[Закрыть].

М. А. Кармазинская оценивает ранние критические разборы Межевича как свидетельствующие «о его литературном вкусе и основательном подходе к предмету», а его стихи – как «поэтические банальности, иногда небрежно исполненные с точки зрения рифмы и ритма»[238]238
  Кармазинская М. А. Межевич Василий Степанович. // РП III: 562.


[Закрыть]. Судя по оценке автора биографической статьи, более ярко Межевич проявил себя в области театральной критики и в жанровой форме фельетона[239]239
  Там же. С. 563.


[Закрыть].

Заметный спад деятельности Межевича пришелся на вторую половину 1840-х гг., но свидетельство И. И. Панаева (отметим, очень пристрастное) и приведенные им слова Белинского показывают, что уже в начале 1840-х гг. Межевич испытывал творческие затруднения и неуверенность в себе (Панаев ЛВ: 76, 169–170, 221–222).

Позицию Межевича начала 1840-х гг. проясняет обращение к воспоминаниям А. Я. Панаевой, излагающей некоторые подробности сотрудничества Межевича в петербургских изданиях, которые в биографической статье даются в перечислении:

«В доме Межевича при мне возникла мысль издавать журнал “Пантеон”. Это придумали Межевич, Строев и Аполлон Григорьев.

У их приятеля Песоцкого были деньги, они и подбили его издавать журнал. <…>

Журналом редижировали Межевич, Строев и еще кто-то, а Песоцкий только платил деньги. <…> Но подписка на журнал была плохая, а расходов на него много. Песоцкий был щедр, скоро ухлопал все свои деньги и передал “Пантеон”, кажется, Кони»[240]240
  Панаева (Головачева) А. Я. Воспоминания. М., 1972. С. 105–106. Далее в тексте с указанием страниц: Панаева: 105–106.


[Закрыть].

Г. В. Краснов уточняет в комментариях, что речь идет не о «Пантеоне», а о «Репертуаре русского театра», и не об А. А. Григорьеве, а об артисте и водевилисте П. И. Григорьеве (Панаева: 414–415)[241]241
  Дополнение к критике достоверности приведенного свидетельства А. Я. Панаевой см.: Федотов А. С. Русский театральный журнал в культурном контексте 1840-х годов. Тарту, 2016. С. 18.


[Закрыть]. Несмотря на ошибки, легко реконструировать ситуацию, в которой формируется отношение Межевича к Некрасову.

В то время как в 1839 г. Межевич устранен Краевским из «Отечественных записок», с весны того же года Некрасов в газете Краевского «Литературные приложения к “Русскому инвалиду”» печатает несколько стихотворений. В 1839 г. начинает выходить «Репертуар» под редакцией Межевича, и правомерно предполагать, что основание театрального журнала имело для Межевича прямое отношение к самоутверждению и реваншу. В 1840 г. появляется «Пантеон русского и всех европейских театров», который, по оценке Н. В. Королевой, «был задуман Кони как издание, противоположное “Репертуару”»[242]242
  Королева Н. В. Театральная критика в 1840-1850-е годы // Очерки истории русской театральной критики: Конец XVIII – первая половина XIX века ⁄ под ред. А. Я. Альтшуллера. Л., 1975. С. 227.


[Закрыть]. В острой полемике по поводу этих двух изданий приняла активное участие «Северная пчела», в которой Кони начинал как театральный рецензент и откуда он ушел в 1839 г. к А. А. Краевскому, став редактором двух видных изданий. Должность редактора «Литературной газеты», которую Кони принял также в 1840 г., до него неофициально занимал Межевич. Некрасов начинает сотрудничество в «Пантеоне» в качестве корректора, но практически сразу там печатаются его стихи, а затем и проза; в начале 1840 г. выходит сборник его стихов. В 1840 г. Межевич еще сотрудничает в «Литературной газете» под началом Кони, но, ощущая свое положение ненадежным, уходит в «Северную пчелу». В конце августа – начале сентября Некрасов начинает сотрудничать в «Литературной газете»[243]243
  Мельгунов Б. В. Некрасов и Белинский в «Литературной газете». С. 12.


[Закрыть], а в 1841 г. его вклад в издание становится все более профессиональным и весомым[244]244
  Б. В. Мельгунов отмечает: «Сам редактор “Литературной газеты” в 1841 году мало занимался этим изданием» (Там же. С. 26). Г. П. Талантов утверждает: «На самом деле Кони редактировал “Литературную газету” с августа 1840 по декабрь 1843 г. и с мая по декабрь 1845 г.» (Талашов Г. П. «Литературная газета» 1840–1845 годов. СПб., 2005. С. 5).


[Закрыть].

Таким образом, Межевич оказывается вытесненным из «Отечественных записок» и «Литературной газеты» Белинским и Кони, инициированный им «Репертуар» потеснен «Пантеоном», а молодой сотрудник, активно пробующий себя в поэзии, прозе, написании водевилей и журнальной работе, фактически заменяет его в качестве фельетониста и негласного редактора в отсутствие Кони[245]245
  Так и выглядит ситуация в изложении Панаева: «издатель» изобличил «перебежчика», «устранил» его и предложил герою место «присяжного критика» (Панаев И. И. Сочинения. С. 365–366).


[Закрыть].

Отношения Некрасова и Межевича просматриваются достаточно отчетливо. Время их личного знакомства не установлено, но в 1839 г. они уже могли встречаться у общих знакомых; к тому же у обоих был интерес к театру. В романе Некрасов пишет о Межевиче: «Я был с ним несколько времени в довольно дружеских отношениях» (VIII: 190). Несомненно, эти отношения предшествовали отзыву Межевича о сборнике «Мечты и звуки» – самому пространному из всех напечатанных, построенному на пародировании стихов дебютанта.

Межевич в одной из статей обстоятельно излагает свою версию личного знакомства, в которой Некрасов изображается не бывшим приятелем, а безвестным просителем. Избыточность подробностей очевидна по цитате, приводимой без купюр:

«В одно прекрасное утро является ко мне на квартиру молодой человек, с книгою в руках, которую он просит принять меня, как знак своего ко мне уважения, и замолвить за нее словечко в газете. Я принял его со всею ласкою, как обыкновенно делается в таких случаях, поблагодарил за внимание и обещал высказать со всем чистосердечием и снисхождением мнение свое о его стихотворениях, когда удосужусь прочесть их. Молодой человек ушел. Раскрываю книгу – на внутренней стороне обертки обыкновенная надпись: Милостивому Государю такому-то, и пр. Название книги “Мечты и звуки”.

Я прочел все стихотворения; особенных признаков дарования нет, видно, однако ж, что автор их человек не совершенно бездарный. Что сказать о такой книге? Я пишу, что стихи г-на Н. Н. гладки, звучны, но и только; в них нет ничего ни положительно дурного, ни положительно хорошего; что мы не ставим в вину г. Перепельскому стихотворений его, однако же лучше советовали бы ему учиться да учиться…..Такие стихи, какие он пишет, очень легко не только писать, а импровизировать, например…..и для шутки, подделываясь под тон молодого стихотворца, я написал две, три пиески на одни с ним темы. Многие смеялись этой шутке, в которой однако ж не было никакой злобы, никакого желания огорчить молодого писателя. Нельзя же сказать юноше прямо в глаза, и притом печатно: учись, братец, учись, а не торопись печатать свои стишонки…..Статья моя была написана со всем желанием добра молодому человеку и, скажу более, со всем уважением к молодости автора, пришедшего просить у меня моего мнения и совета.

С тех пор я совершенно потерял из виду автора и ничего не слыхал про него, радуясь однако ж, что не вижу более в журналах его стихотворений. Верно, юноша послушался моих добрых советов, думал я…..»[246]246
  Л. Л. <Межевич В. С.> Актер, оригинальный (??!!) водевиль в одном действии, соч. Н. А. Перепельского // СП. 1841. № 246. 3 ноября. Александрийский театр. С. 981–983.


[Закрыть]

Тон Межевича, намеренная пространность изложения говорят о его желании обозначить свой статус: с молодым безвестным просителем он берет на себя роль и критика, и наставника. Последнее, несмотря на педагогический опыт Межевича, явно не соответствовало фактам: его рецензия не содержала совета «учиться да учиться». Не соответствовало фактам и заявление, что он «потерял из виду» автора.

Рецензия Межевича на сборник, очень остро воспринятая Некрасовым[247]247
  Некрасов в романе передает свое впечатление от рецензии: «Боже мой! какого дурака, урода, невежду и негодяя сделал из меня рецензент “желтой обертки”! <…> доказывают мне, как дважды два, примерами из моих же стихотворений, что я урод, невежда и дурак первой руки» (VIII: 158–159).


[Закрыть], отличается от других своей жанровой природой. Межевич обладал легким слогом фельетониста, о его успешности в этом жанре говорит оценка Белинского: «русский Жюль-Жанен» (Белинский. V: 189). Рецензия на сборник Некрасова являет пример фельетонной критики. Ее особенность заключается в том, что оцениваемое фельетонистом литературное произведение – лишь информационный повод для самоценного текста юмористического характера. Эту цель замечает Некрасов: «По всему видно, что ему нужно было шутить, шутить во что бы ни стало, шутить длинно, остроумно и колко. И вот он избрал предметом своей шутки мои бедные стихотворения и написал об них целые десять страниц» (VIII: 159). О достижении цели пишет и сам Межевич («Многие смеялись этой шутке»).

Статьи Межевича, посвященные конфликту с Некрасовым, конфликту с «Литературной газетой» по поводу Некрасова, конфликту с «Отечественными записками» по поводу раскрытия им псевдонима Некрасова, также выдают руку не столько принципиального полемиста, сколько умелого фельетониста, который использует скандальную ситуацию для подогрева интереса к себе и печатному органу, в котором он выступает. Пример тому – процитированный фрагмент, объем которого непропорционально велик по отношению к информативности.

Стихотворная пародия как прием выражения критической оценки охотно использовалась Некрасовым, и правомерно полагать, что ближайшим примером, который перенял Некрасов, был именно стиль Межевича. Примеры фельетонной критики рассматриваются в дальнейших главах. Здесь укажем на второе качество рецензии Межевича на «Мечты и звуки», отличающей ее от остальных. Это – ее подоплека: активность Некрасова и благожелательное отношение к нему Н. А. Полевого, П. А. Плетнева, Ф. А. Кони и других, по всей вероятности, уже в 1840 г. формировали в Межевиче мысль о будущем конкуренте.

Предположение об этой подоплеке подтверждается документально. В письме к Кони от 16 августа 1841 г. Некрасов писал о Межевиче:

«Еще в прошлом году он распускал нелепые слухи, что редактор “Пантеона” я, а не Вы, что я пишу Вам статьи и поправляю Ваши… Расчет его был самый верный: если б эти слухи дошли до Вас, то, разумеется, Вы бы подумали, что распустил их я, а этого только ему и нужно было, чтоб вооружить Вас против меня. Много подобных вещей делал он… Я все понимал, все видел и молчал до времени…» (XIV-1:35).

Молчание Некрасова легко объяснимо. В 1840 г. эти слухи были неправдоподобны. Опыт его журнальной работы был слишком незначителен, а впечатление неудачи от критических отзывов о сборнике «Мечты и звуки» – слишком свежим и слишком сильным. Но в 1841 г. ситуация изменилась.

Как принято считать, конфликт между Некрасовым и Кони, приведший к длинной паузе в их сотрудничестве, возник, помимо провоцирующих печатных и приватных высказываний Межевича, из-за финансовых разногласий.

Предлагаемый анализ реконструируемого эпизода показывает, что пружины конфликта были более сложными, и дополнительно освещает характер отношений между Кони и Некрасовым в 1840 г.

§ 8. Причины и развитие конфликта 1541 года

20 мая 1841 г. в «Литературной газете» вышла статья первая «Обозрения новых пьес, представленных на Александрийском театре». Часть статьи была посвящена водевилю Некрасова «Шила в мешке не утаишь – девушки под замком не удержишь»[248]248
  [Б. п.] Обозрение новых пиес, представленных на Александрийском театре. Статья первая. Клевета – комедия Скриба, перевод П. С. Федорова. – Боярское слово, драма П. Г. Ободовского. – Записки мужа, водевиль П. И. Григорьева. – Габриель или адъютанты, водевиль с французского П. С. Федорова. – П. С. Мочалов в провинции, вод. Д. Ленского. – Шила в мешке не утаишь, вод. Н. Перепельского. – Лауретта, вод. с фр. – Квакер и танцовщица, вод. с фр. // ЛГ. 1841. № 52. 15 мая. Русский театр. С. 208.


[Закрыть].

Анонимная статья была написана самим Некрасовым (XI-1: 283–292, 452). Она содержит рассуждение о трудностях написания водевиля («И чем смешить, и как смешить?» – XI-1: 284), в особенности куплетов:

«А куплеты? Господи боже мой! Что за дьявольская выдумка куплеты! Изволь, видишь, острить непременно, острить напропалую, острить так, чтобы кололо, но не уязвляло, а не то милая, кокетливая публика надует губки. <…> Однако ж у нас некогда были острые куплеты, хотя в малом количестве; теперь их вовсе нет! Отчего? Видно, такой уж черный год: остроты не родились сам-семь» (XI-1:285).

Несколькими абзацами ниже Некрасов переходит к авторецензии. Он отмечает:

«Водевиль Н. А. Перепельского “Шила в мешке не утаишь – девушки под замком не удержишь” – был принят публикою хорошо; автор был вызван. Действительно, положение действующих лиц невольно заставляет смеяться», – и далее возвращается к теме куплетов: «а несколько удачных куплетов дополняют остальное. Водевиль этот попал в “Репертуар русского театра”, в котором сделано из него неприятное для автора исключение. Вот куплет Руперта, который, неизвестно почему, выкинут в печати: <…> (далее помещен текст куплета Руперта. – М. Д.). Почему бы выкидывать такие штуки? Для любителей куплетов выписываем еще один, который более других понравился публике».

Далее помещен текст изъятых куплетов (XI-1: 288–289).

Авторецензия является и саморекламой, дополнительно привлекающей внимание к себе напоминанием, что автор был вызван. Притом она была не первой и не последней саморекламой. В № 2 «Пантеона» (ценз. разр. 28 марта 1841 г.) в разделе «Текущий репертуар русской сцены» в анонимной статье сообщалось о готовящихся спектаклях:

«И еще оригинальный водевиль “Шила в мешке не утаишь – девушки под замком не удержишь”, соч. Н. А. Перепельского, известного читателям “Пантеона” по статьям его, помещенным в этом издании…» (XII-1: 8, 380).

Аналогичный, и тоже анонимный, текст находим в № 44 «Литературной газеты», вышедшем 24 апреля:

«Сегодня молодой артист нашего русского театра, г. Максимов 1-й, приглашает публику, дарившую его так часто своими благосклонными аплодисманами, в свой бенефис, в Александринский театр. Спектакль составлен довольно заманчиво: “Павел Степанович Мочалов в провинции” – очень забавная шутка г. Ленского; “Квакер и танцовщица” – один из умнейших водевилей Скриба; – а водевиль: “Шила в мешке не утаишь, девушки под замком не удержишь” – есть первое произведение для сцены – молодого, почтенного нашего сотрудника, Н. А. Перепельского, которого забавные повести, помещенные в “Литературной газете”, вероятно, не раз заставляли вас улыбаться. <…> Это интересно. Пойдемте в бенефис г. Максимова 1-го» (XII-2: 186, 365).

Такая поспешность Некрасова в самоутверждении понятна. Хотя в романе Некрасов утверждает, что он писал водевили по заказу ради денег (VIII: 186), по свидетельству А. А. Алексеева, на момент их знакомства с Некрасовым

«еще был он непризнанным поэтом и только что пробовал свои силы в драматургии <…> и заводил дружбу с актерами, которые так или иначе могли содействовать его поползновениям сделаться присяжным драматургом»[249]249
  Алексеев А. А. Воспоминания актера. М., 1894. С. 35.


[Закрыть].

Содержание и тон авторецензии-саморекламы с пассажем о трудностях написания куплетов и цитацией собственных куплетов были провоцирующими. Куплеты Некрасова действительно имели успех. В. Е. Евгеньев-Максимов приводит суждение А. А. Измайлова о том, что «куплет Кони “в гибкости и звучности уступает куплету Некрасова даже первых его выступлений”», а потому, по мнению исследователя, «нет ничего невозможного, что, помогая Некрасову в его работе над водевилями <…> Кони заказывал иногда Некрасову куплеты для своих водевилей»; эту мысль исследователь аргументирует, приводя цитату из водевиля «Утра в редакции» – реплику Йельского[250]250
  Евгеньев-Максимов В. Е. Некрасов и его современники. С. 80–81. Этот же довод исследователь повторяет в своей главе коллективной монографии «Некрасов и театр» (С. 86).


[Закрыть].

Между тем, как указывает Ю. К. Арнольд, «фабулу и сценарий» водевиля «составил» для Некрасова именно Кони[251]251
  Воспоминания Юрия Арнольда. Вып. II. С. 187. Отметим и замечание Арнольда о Некрасове – начинающем куплетисте: «Кони <…> также исправлял куплеты, снабжая их солью легкого остроумия, в чем именно, по правде сказать, у музы г. “Перепельского” оказался не малый недостаток» (Там же).


[Закрыть]. Антипатия мемуариста к Некрасову легко просматривается в других эпизодах и замечаниях о поэте, однако нет свидетельств, опровергающих это заявление. Поэтому в глазах Кони открытая самореклама Некрасова могла граничить с «литературным похищением».

Н. В. Королева цитирует указанную статью Некрасова, говоря о ее значении в корпусе его театральной критики[252]252
  Королева Н. В. Н. А. Некрасов // Очерки истории русской театральной критики: конец XVIII – первая половина XIX века ⁄ под ред. А. Я. Альтшуллера. Л., 1975. С. 326. Речь идет о стремлении «натуральной школы» придать водевилю более острое общественно-публицистическое звучание, преодолеть сугубо развлекательный характер жанра.


[Закрыть]. Конечно, Некрасов, стремительно осваивавший новые области литературного труда, скорее всего, понимал, насколько еще мал его литературный опыт и насколько велика область приложения сил для человека, всерьез посвятившего себя литературе. Поэтому бойкий тон едва ли соответствовал действительной самооценке. Но он провоцировал на такое восприятие. Заявление о том, что в минувшем году неурожай на куплеты, в какой-то мере могло расцениваться недоброжелателями Кони как намек Некрасова на упадок его успешности[253]253
  И могло – как пародия. Сходное суждение о трудности каламбуров произносит «журналист-издатель» Дмитрий Петрович в «Очерках литературной жизни» (VII: 375).


[Закрыть], и оно так и было воспринято[254]254
  Ревность Кони к чужому успеху, помимо приведенной в § 5 этой главы цитаты (VIII: 213), выступает в романе Некрасова как главная причина конфликта: «За “Бобровой шапкой” <…> должен был последовать водевиль задумчивого сотрудника, который писал водевили за деньги всем и каждому, кто только пожелал к нему обратиться, а обращались к нему очень многие, потому что первая пиеса его имела счастье понравиться публике и заслужить одобрение почтеннейшего, который, назло непримиримому врагу своему, издателю газеты, знаменитой замысловатостью эпиграфа, сравнил задумчивого сотрудника, который подвизался на драматическом поприще под каким-то диким псевдонимом, с Мольером и советовал издателю взять “несколько уроков в остроумии, наблюдательности, приличии и сердцеведении” у своего сотрудника, за что издатель чуть не отказал последнему от места, но удовольствовался тем, что сотрудник объявил похвалу почтеннейшего для себя унизительною и заключил статью благодарностью издателю газеты, знаменитой замысловатостью эпиграфа, за участие, принятое им в первом драматическом опыте, что много способствовало к успеху пиесы. Эту статью писал сам издатель» (VIII: 186).


[Закрыть].

Отчасти тому способствовали факты. Кони, написав множество водевилей в 1830-е гг., в 1840-м пишет «Деловой человек, или дело в шляпе» и «Петербургские квартиры», после которых состоялся совместный с Некрасовым опыт написания «Утра в редакции». Затем в его деятельности на поприще водевилиста наступает перерыв. Только в № 3 за 1848 г. в «Современнике» опубликован водевиль Кони «Толстяк и тощий» (поставлен в Александрийском театре в 1850 г.), а в 1851 г. ставится его «Беда от сердца и горе от ума» (опубликовано в 1852 г. в № 1 «Пантеона»)[255]255
  Кошелев В. А. Кони Федор Алексеевич // РП III: С. 56–57.


[Закрыть].

В полемике Межевича с «Отечественными записками», «Литературной газетой» и «Пантеоном русского и всех европейских театров» ощущается его чувство уязвленности, что совпадает с данной современниками характеристикой Межевича как человека слабого, мечущегося, конфликтного и обидчивого, возможно, уже исписавшегося (см. об этом: Панаев ЛВ: 170). Фигура Некрасова, испытавшего неудачу с поэтическим сборником и при участии Кони успешно пробующего себя на поприще водевилиста и журналиста, виделась Межевичу удобной мишенью.

Рецензии Межевича в «Северной пчеле» отличают постоянные выпады, передергивания и переходы на личность, которые расценивались современниками и исследователями как провокации, сеющие раздор между его оппонентами. Эту особенность иллюстрируют эпизоды, имеющие ближайшее отношение к нашей теме.

Реконструкция эпизода объясняет повторы и вариации одних и тех же тем в нескольких близких по времени текстах, напечатанных анонимно или под криптонимом, и позволяет атрибутировать их Межевичу[256]256
  Степина [Данилевская] М.Ю. К атрибуции критических отзывов о Н. А. Некрасове (1840-е гг.) // Русская литература. 2012. № 3. С. 127–132.


[Закрыть]. Предположительно атрибутируемые Межевичу криптонимное и анонимные высказывания укладываются в известный исследователям причинно-следственный ряд, уточняют и дополняют его существенными подробностями. Рассмотрим их в хронологическом порядке.

10 августа 1840 г. в «Литературной газете» была опубликована рецензия за подписью «Л. Ю.»:

«Кроме того, мы тут встретили нигде не напечатанный романс покойного А. С. Грибоедова, и рассказ в стихах забавного псковского подьячего Феоклиста Ануфриевича Боба. Почтенный Феоклист Ануфриевич в экстазе от мелодрамы “Параша Сибирячка” и изливает перед талантами Н. А. Полевого и А. И. Гусевой всю глубину своего уважения и признательности»[257]257
  [Б. п.] Пантеон русского и всех европейских театров. Часть III. Книжка седьмая. Редактор: Ф. А. Кони. Издатель: книгопродавец Поляков. Июль. 1840 // Л Г. 1840. № 64. 10 августа. Библиография. Стб. 1444.


[Закрыть].

«Словарь псевдонимов» И. Ф. Масанова указывает лишь одного автора, подписывавшегося «Л. Ю.», – Леонида Наумовича Юровского (1884–1938), видного российского экономиста. Правомерно предполагать, что в процитированной публикации присутствует опечатка: «Л. Ю.» напечатано вместо «Л. Л.», криптонима, которым часто подписывался Межевич[258]258
  И. Ф. Масанов указывает: В. М.; Л. Л.; М.; М-ч; М-ч, В; Читатель ex-officio ⁄⁄ Масанов И. Ф. Словарь псевдонимов русских писателей, ученых и общественных деятелей. Т. 2. М., 1957. С. 309.


[Закрыть]. Под этим криптонимом он выступал в 1838 г. в «Литературных прибавлениях к “Русскому инвалиду”», в 1839 г. в «Отечественныхзаписках», в 1840 г. – в «Репертуаре русского театра», в 1840-41 гг. – в «Литературной газете», в 1840-х гг. – в «Северной пчеле»[259]259
  Там же. С. 93.


[Закрыть].

Процитированная рецензия опубликована в «Литературной газете», редактируемой Кони, и посвящена «Пантеону русского и всех европейских театров», также выходившему под редакцией Кони. Этим объясняется нейтрально-добро-желательный тон по отношению к рецензируемому изданию и сдержанный юмор в оценке стихотворного фельетона Некрасова, имевшего успех. Последующие фельетоны 1841 г. отражают историю конфликта, поставившего под угрозу сотрудничество Некрасова и Кони.

8 марта 1841 г. в «Северной пчеле» был напечатан без подписи фельетон «Журнальные заметки». В нем фельетонист указывает «г-ну Н. Н.» на его оплошность: Некрасов в театральном обозрении упомянул спектакль, которого он не видел. «Спрашивается: заслуживают ли после этого факта доверия критики издания?» – пишет фельетонист (Летопись I: 78)[260]260
  СП. 1845. № 54. 8 марта. Смесь. С. 215.


[Закрыть]. «Журнальным заметкам» предшествовало несколько разделов, один из которых – «Корреспонденция», – помещенный непосредственно перед «Журнальными заметками», подписан криптонимом Межевича «М.»[261]261
  Масанов И. Ф. Словарь псевдонимов. Т. 2. С. 136.


[Закрыть]. Правомерно предполагать, что весь отдел «Смесь» был написан одним автором. «Летопись» не содержит предположений об авторстве этого фельетона, тогда как принадлежность Межевичу другого фельетона, также подписанного «М.» и содержащего резкую критику водевиля Перепельского и его авторецензию в «одной газете» («Литературной газете» от 26 апреля 1842 г.) (XI-1: 310; Летопись I: 112, 109), самоочевидна. Факты и логика событий также позволяют рассматривать большую вероятность авторства именно Межевича.

Как указывает Б. В. Мельгунов, с середины марта, после отъезда Ф. А. Кони в Москву, Некрасов «остается фактическим редактором “Пантеона” и основным сотрудником “Литературной газеты”»[262]262
  Мельгунов Б. В. Некрасов и Белинский в «Литературной газете». С. 26.


[Закрыть] (Летопись I: 78). По предположению Мельгунова, Кони приезжал из Москвы в Петербург в первой половине мая[263]263
  Там же. С. 27.


[Закрыть]. Положение дел объясняет, почему появилась столь смелая самореклама Некрасова на страницах «Пантеона» 7 апреля (XII-1: 380; цензурное разрешение – 28 марта) и «Литературной газеты» 24 апреля (XII-2: 365). Объясняет и повышающуюся агрессивность Межевича, вскоре выразившуюся открыто: хотя Некрасов расценивал свое положение как недостаточно прочное и не удовлетворяющее его (XIV-1:40), со стороны Межевича оно могло расцениваться как завидно быстрый рост.

7 апреля в «Северной пчеле», в разделе «Театральные и литературные известия», анонимный фельетонист сообщает о готовящемся 22 апреля бенефисе А. М. Максимова, который «будет составлен» из нескольких водевилей, в частности, «оригинального водевиля Н. А. Перепельского: “Шила в мешке не утаишь, девушки замком не удержишь” (так! – М. Д.)»[264]264
  СП. 1841. № 75. 7 апреля. Смесь. С. 297.


[Закрыть].

В пользу предположения авторства Межевича говорит наличие в фельетоне пассажа, в котором сочувственно говорится о тяжело больной В. Н. Асенковой. Именно Межевич спустя две недели составил ее некролог[265]265
  СП. 1841. № 90.


[Закрыть].