Текст книги "Бессильно зло, мы вечны, с нами Бог. Жизнь и подвиг православных христиан. Россия. XX век"

Для большинства почитателей владыка и по сей день остается «Иоанном Шанхайским», однако право на участие в его титуле могли бы оспаривать, помимо Сан-Франциско, где прошли последние годы его служения, Франция, Голландия и другие страны Европы: в этих странах он был архиереем Русской Православной Церкви Заграницей. Но все по порядку…

В 1946 году владыка Иоанн был возведен в сан архиепископа. Под его окормлением оказались все русские, жившие в Китае. С приходом коммунистов архипастырь организовал эвакуацию своей паствы на Филиппины, а оттуда – в Америку. Заслуживает упоминания его усердие в этом: разрешение на въезд русских беженцев в Штаты он исходатайствовал буквально «приступом», сутки напролет дежуря у дверей кабинетов, терпеливо дожидаясь приема у чиновников. Тогда же из Шанхая на Запад был эвакуирован и основанный им детский приют, через который в общей сложности прошло 3500 детей.

В 1951 году архиепископ Иоанн был назначен правящим архиереем Западноевропейского экзархата Русской Зарубежной Церкви. Чем были заполнены эти годы? На его плечи легли дела по управлению приходами Русской Зарубежной Церкви и помощь Православным Церквам во Франции и в Нидерландах. В те годы святитель проделал огромную работу по установлению канонических оснований для православного почитания древних западных святых, живших до отделения католической Церкви, однако не включенных в православные месяцесловы. Он собирал сведения об этих святых, свидетельства о помощи по молитвам к ним, иконы. При этом владыка, как и в прежние годы, почти каждодневно служил – на протяжении многих лет он имел правило каждый день совершать Литургию, а если не было такой возможности, принимал Святые Дары.

В Париже, где цены за аренду превышали возможности прихода, помещением для храма служил обычный гараж. «Церковь в гараже» стала любимым приходом для русских, приезжавших на службы со всех концов города и из пригородов. Особым покровительством владыки пользовался перебравшийся к тому времени во Францию Леснинский монастырь, основанный когда-то по благословению двух великих старцев – преподобного Амвросия Оптинского и праведного Иоанна Кронштадтского.

Для своих духовных детей владыка был не только отцом и наставником, но и другом, молитвенником, к которому можно было обратиться за помощью в любой день и час. Поражала его доступность, совершенная непритязательность и забвение себя ради других. В Европе многие почитали архиепископа Иоанна человеком святой жизни, католические священники обращались к нему с просьбой помолиться за больных.

На склоне лет владыку ожидало новое церковное послушание. По ходатайству тысяч русских, знавших его по Шанхаю, архиепископа Иоанна перевели на самую крупную епископскую кафедру Русской Зарубежной Церкви – в Сан-Франциско. Ситуация здесь внутри русской общины в тот период сложилась непростая, и в архиепископе Иоанне видели единственного архипастыря, способного восстановить мир. Этот последний отрезок жизни оказался для владыки в полном смысле «крестным». К обычным обязанностям прибавились хлопоты, связанные с возведением кафедрального собора в честь иконы «Всех скорбящих Радость». Кроме того, заботиться о пастве приходилось в новых, в определенном смысле более сложных условиях: жизнь по «законам мира» стала проникать в церковную ограду, стремясь вытеснить нормы христианской этики.

Тяжелым испытанием для архипастыря стал, например, следующий эпизод. Как-то в канун дня памяти святого праведного Иоанна Кронштадтского[269]269
  Это был день небесного покровителя Кронштадтского пастыря – преподобного Иоанна Рыльского.


[Закрыть] часть его прихода оказалась вовлеченной в празднование американского хеллоуина. Тогда, к полному изумлению и стыду участников, владыка пришел на этот «бал» и, не проронив ни слова, медленно обошел зал, заглядывая в лица.

Икона святителя Иоанна, архиепископа Шанхайского и Сан-Францисского

Будто весь ад восстал против него. Уже немолодого архиепископа ожидал суд «перед внешними», на котором ему был предъявлен иск в «сокрытии собранных на строительство собора средств». В конечном итоге выдвинутые против него обвинения были сняты. Во время этого процесса особенно ясно проявилась еще одна черта духовного облика святителя Иоанна – детское незлобие. Он не терял мирного состояния, встречая выпады в свой адрес. Не только во время следствия, но и после владыка воздерживался от воздаяния подобным, а на вопрос, кто был виновником смуты, отвечал просто: «Диавол».

Удивительной была кончина архиепископа Иоанна. Он приехал в Сиэтл, сопровождая Курскую-Коренную икону Божией Матери. В тот день, 2 июля 1966 года, владыка служил Божественную литургию в Николаевском соборе и после службы еще долго, около трех часов, оставался в алтаре. В материалах о его жизни и служении есть свидетельства о том, что владыка был, по-видимому, извещен о своем скором исходе.[270]270
  Так, одному из прихожан Иоанн Шанхайский сказал, что тому больше не придется уже получить его благословение.


[Закрыть] До последних мгновений святитель пребывал в молитве и служении. Умер он в кресле в церковном доме в Сиэтле, где остановился.

У мощей святителя Иоанна Шанхайского в Сан-Франциско поддерживается неугасимая лампада, горит множество свечей. Теперь владыка предстательствует перед Господом за Православную Церковь и за мир уже в Церкви небесной, торжествующей. Появляются все новые и новые свидетельства о помощи по молитвенному обращению к архиепископу Иоанну Шанхайскому и Сан-Францисскому. В курсах по агиографии можно прочесть, что святитель Иоанн – замечательный современный подвижник, соединивший в себе несколько образов служения: святителя-миссионера, богослова, аскета-молитвенника, попечителя о бедных и милостивого прозорливого старца. В 2008 году определением Архиерейского Собора Русской Православной Церкви святитель Иоанн, архиепископ Шанхайский и Сан-Францисский, прославлен в лике святых для общецерковного почитания. Имя его включено в Месяцеслов Русской Православной Церкви.

Рекомендуемые источники и литература

Серафим (Роуз), иеромонах. Блаженный Иоанн Чудотворец. Предварительные сведения о жизни и чудесах архиепископа Иоанна (Максимовича) // Подвижники благочестия XX века. М.: Правило веры: Русский паломник, 1993.

Савва (Сарашевич), епископ. Летопись почитания архиепископа Иоанна (Максимовича). Чудеса Божии сегодня. Платина. М.: Валаамское общество, 1998.

Святитель русского зарубежья, вселенский чудотворец Иоанн [Максимович]. М.: Православный паломник, 1997.

«Я священник, служить намерен»
Архимандрит Серафим (Тяпочкин)
01.08.1896(?) – 06(19).04.1982

В апреле 1982 года, на Светлой седмице, на Белгородском направлении творилось что-то невероятное. Рейсовые пассажирские автобусы на Ракитное были отменены, на поезда, следующие из Москвы в Белгород, билетов не продавали. В толпе у билетной кассы кто-то объяснял причину переполоха: «Говорят, в Белгороде умер какой-то святой». В те дни у «людей в штатском» был серьезный повод для беспокойства: когда пришла весть о кончине старца, архимандрита Серафима (Тяпочкина), провожать его, несмотря на все чинимые препятствия, собрались сотни людей. Воплощенной любовью был он для всех, кто имел счастье знать его при жизни, – один из тысяч русских священников, попавших под молох неслыханных гонений, и один из немногих, кому довелось все вынести с упованием на Господа, кого так и не удалось ни убить, ни сломать.

…Именно такой срок в 1962 году указал о. Серафим в своей автобиографии, подчеркивая тем самым, что и в годы скитаний, и в годы, проведенные в заключении, он продолжал исполнять свой долг священника, свои пастырские обязанности.

После революции арестовывали его не раз, но Бог миловал – после допросов всякий раз отпускали со «строгим предупреждением». Мягкий, кроткий, в двух только пунктах он был «неисправим». На предложения представителей власти о закрытии храмов в его благочинии батюшка отвечал со свойственной ему невозмутимостью: «Мой долг не закрывать, а открывать храмы». Обычные в таких случаях угрозы не достигали цели, он лишь тихо прояснял суть позиции: «Это мне не страшно, – не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить; а бойтесь более Того, Кто может и душу и тело погубить в геенне» (Мф. 10, 28). С тем же постоянством он всякий раз показывал свое отрицательное отношение к «Живой церкви»; годы спустя, заполняя анкеты, на вопрос: «Состоял ли в обновленческом расколе?» – о. Серафим отвечал неизменно: «Никогда».

Этих двух пунктов было достаточно для того, чтобы его жизнь сделалась неугодной властям. В 1922 году от расправы – даже без видимости суда (ввиду отсутствия формальных поводов для ареста), а просто бандитской, разбойной расправы – уберег случай. Лошади, будто им приказал кто, понеслись, да так, что ни один из направленных в него залпов не оправдал усердия стрелявших. В тот день батюшку вызвали на соседний приход будто бы для совершения водосвятного молебна ввиду «болезни» настоятеля, как оказалось, за сутки до того арестованного ГПУ.

Когда же храм в селе Михайловка, где служил о. Димитрий (таково было мирское имя о. Серафима), закрыли, он стал совершать богослужения тайно у себя дома или по приглашению у своих знакомых – с соблюдением некоторых мер предосторожности. Но молва расходилась, пришлось скрываться, пока в 1941 году батюшку не «выследили», предъявив на следствии весь его «послужной список», начиная с 30-х годов.

За тайное совершение богослужения на дому о. Димитрий был осужден по статье 54 Украинского уголовного кодекса на десять лет лагерей. Оставив трех дочерей, младшая из которых была еще подростком (к тому времени он был уже вдовым священником), батюшка отправился по этапу в лагерь, и долгое время о нем не было никаких известий.

О лагерных годах о. Серафим рассказывать не любил. Только отрывочные сведения дошли благодаря его домашним. В лагере за «религиозную агитацию» можно было попасть в карцер на верную смерть; он тем не менее не только вел беседы с заключенными, но и совершал Таинства и богослужения. Соузники распознали в нем истинного пастыря и искренне привязались к нему: священника никто не выдал, а бывшие уголовники даже организовали для него из своей среды своеобразную охрану.

По истечении десяти лет, перед самым освобождением, ему, между прочим, был задан вопрос: чем он собирается заняться на свободе? Батюшка ответил: «Я священник, служить намерен», – и тут же получил еще пять лет ссылки в Красноярский край.

Десять лет в лагере, пять – в ссылке на полустанке Денежск в районе Игарки, до и после того – постоянные притеснения от властей. И так до самого конца…

Его богословское образование, основы которого заложила Холмская семинария[271]271
  Преподавателями и духовными наставниками будущего о. Серафима были иеромонах Даниил (Троицкий), впоследствии епископ, родной брат инспектора Московской духовной академии архимандрита Илариона, ректор Холмской семинарии архимандрит Серафим (Остроумов), впоследствии епископ Орловский и Севский, затем архиепископ Смоленский, погибший в 1937 г.


[Закрыть] и Московская духовная академия,[272]272
  Хотя время, проведенное будущим о. Серафимом в Московской духовной академии, было непродолжительным (в год его поступления академия была закрыта), батюшка с благоговением вспоминал его до самой смерти.


[Закрыть] знание языков: греческого, древнееврейского,[273]273
  Последний он знал настолько хорошо, что, став студентом академии, занимался репетиторством.


[Закрыть] педагогический опыт, в «рабоче-крестьянском» государстве оказались невостребованными.

В 20-е годы батюшка, не имея возможности продолжить богословское образование, начал заниматься преподаванием: учил деревенских ребятишек в школе в селе Михайловка Екатеринославской области.

Однако в большевистском государстве миллионы людей просто в силу прежнего социального статуса оказывались вне закона. К таковым относился и будущий о. Серафим.

Ту же судьбу разделил и один из любимых его преподавателей в Духовной академии, о. Павел Флоренский.

После закрытия Лавры о. Павла, как крупного ученого, пригласили на работу в Высший совет народного хозяйства и в Главэлектро, где им был сделан ряд научных открытий государственного значения.[274]274
  Отцом Павлом Флоренским была разработана теория и практика применения полупроводников, создан особый вид пластмассы – карболит, – которую стали называть «пластмассой Флоренского».


[Закрыть] В годы, когда была необходимость в старых специалистах, в учреждениях смотрели «сквозь пальцы» на подрясник, в котором о. Павел приходил на работу. Потом все изменилось: в 1928 году о. Павел был впервые арестован,[275]275
  Вскоре о. Павла отпустили.


[Закрыть] а в 1933-м приговорен к десяти годам лагерей. Затем последовали ссылка на Дальний Восток, перевод на Соловки и еще три года лагерных мытарств,[276]276
  В Соловецком лагере о. Павел делает более десятка научных открытий, занимается добычей агар-агара и йода из морских водорослей. «Умный йод» Павла Флоренского, который сегодня можно купить в любой аптеке – того же, лагерного, происхождения.


[Закрыть] завершившиеся в декабре 1937 года расстрелом.

Невостребованными оказались знания, «не нужным» стало и главное богатство – человеческая жизнь. Потери о. Серафима коснулись и его родных (он начинал свое служение как белый священник), и семьи духовной. Из пятерых детей голодные годы пережили трое, подорванным оказалось здоровье жены, скончавшейся в 1933 году от туберкулеза, в Сибири умерли две его духовные дочери, отправившиеся за батюшкой в ссылку. Однако пережитые испытания не изменили его устроения.

Ни одна страсть под впечатлением тяжелых сторон жизни не легла шрамом на его душу; напротив, в страданиях она еще более просветлела и уподобилась Христу.

В тяжкие минуты батюшка писал близким из ссылки: «Душа моя скорбит смертельно. Вспоминая Гефсиманский подвиг Христа Спасителя, нахожу утешение и своей скорбящей душе». Но скорбь его была растворена покорным принятием воли Божией: «Скорблю, скорблю тяжело; скорблю о себе, скорблю о детях, сродниках своих, скорблю о пастве своей, скорблю о чадах своих духовных, скорблю о любящих, помнящих обо мне и ожидающих моего возвращения ныне. Но совершилось то, о чем я горячо и усердно молил Господа…

В 1955 году батюшка вернулся из заключения. Четыре года служил на разных приходах Днепропетровской епархии – до тех пор, пока епископ Леонид (Поляков) не пригласил его служить к себе, в Курско-Белгородскую епархию. 26 октября 1960 года владыка Леонид совершил над ним монашеский постриг. Батюшка имел желание, разрешившись от мирских попечений, всецело посвятить свою жизнь пастырству. Небесным покровителем его стал преподобный Серафим Саровский – святой, особенно близкий ему с детских лет. Кротость и неиссякаемая любовь, в полной мере воплощенная преподобным Серафимом, определили главную черту духовного облика старца Серафима (Тяпочкина): он миловал без конца, все прощал, все покрывал – по заповеди.

Новое место служения о. Серафима – Никольская церковь в селе Ракитном Белгородской области. Храм почти полностью был разрушен: зимой стены покрывались изморосью, сквозь крышу падал снежок. Казалось, какая может быть здесь молитва? Но батюшка начал служить изо дня в день еще до начала восстановительных работ. Температура в храме держалась такая же, как на улице, не спасала и печурка, и, когда о. Серафим выходил причащать, руки его дрожали от холода. При этом физическое его состояние было таково (он был сильно изможден), что по селу прошел злой шепоток: «Шкелета привезли».

Безропотно, со смирением принял батюшка эти новые испытания. Поселиться пришлось в холодном домике, где и сидеть-то первое время приходилось на полу – не было даже стульев, довольствовался самой скудной пищей. Все терпел: недоброжелательство, косые взгляды, неистовые выходки старосты храма.[277]277
  Эта женщина, враждовавшая против помощницы батюшки, нападавшая на нее, через некоторое время умерла: упала на улице и больше не встала.


[Закрыть]

Милосердие батюшки порой ошеломляло досаждавших ему и действовало сильнее укоров. Как-то, когда в храме начался ремонт, подвыпившие работники довольно небрежно обратились к о. Серафиму, и невольные свидетели этого эпизода ожидали уже строгого увещания; а батюшка вместо этого подошел к каждому из своих «помощников» и, обхватив ладонями головы, поцеловал их в щеки. Хмель как рукой сняло, и притихшие мастера принялись за работу.

Постепенно вокруг о. Серафима сложилась крепкая духовная семья, куда входили монашествующие и миряне. Здесь не принято было подчеркивать различие «чина». В ракитненском храме трудились и приезжавший из Лавры преподобного Сергия иконописец о. Зинон, и преданная батюшке келейница Неонилла, которую он со временем постриг в монашество, приезжало множество людей не только из Белгородской епархии, но и со всех концов страны.

Власти запрещали батюшке принимать посетителей, устраивали проверки паломников как подозреваемых в нарушении паспортного режима. Приходилось соблюдать конспирацию. Беседы о самом важном часто велись на ходу – по дороге в храм и из храма…

Но что бы ни происходило вокруг, и в одиночестве, и при стечении народа, о. Серафим не переставал молиться. Имея расположение к уединению и строгой аскетической жизни, он так и не решился принять схиму – из опасения, что не сможет в той же мере оказывать помощь ближним, уделять им столько же времени, как прежде, или же не сможет достойно исполнить обеты великого ангельского образа. Так почти до самого конца о. Серафим и оставался всегда на людях и с людьми.

Отец Серафим был исключительно скромен: и свои духовные подвиги, и дарования, которыми был наделен, и вехи своего исповеднического пути он скрывал, насколько это было возможно. Только иногда, проходя через ряды ожидавших его гостей, давал ответ на вопрос, который еще не успели задать вслух… Никогда никого не осуждал. Бывало, исповедующиеся буквально места себе не находили и готовились к тому, что последует строгая епитимья; а вместо этого слышали тихое батюшкино слово: «Ничего-ничего, как-нибудь…»

Нескольким посетителям о. Серафим предсказал священство; другие, сами того не ожидая, обращались к покаянию, третьи вдруг во время проповеди батюшки переживали внутренний духовный переворот, полагая начало исправлению… Великое множество людей могло бы сказать в ту пору: «Моя жизнь началась здесь». Счастливые, они воочию видели исполнение слов апостола: Кто отлучит нас от любви Божией: скорбь, или теснота, или гонение, или голод, или нагота, или меч?… Ни настоящее, ни будущее, ни высота, ни глубина… не может отлучить нас от любви Божией во Христе Иисусе, Господе нашем (Рим. 8, 35, 38–39).

Рекомендуемые источники и литература

Белгородский старец архимандрит Серафим (Тяпочкин). Издание Свято-Троицкой Сергиевой Лавры, 1998.

Старец архимандрит Серафим (Тяпочкин) // Христовы воины. Жития и труды подвижников XX века. Календарь на 2007 г. М.: Изд-во Сестричества во имя свт. Игнатия Ставропольского, 2006.

1956 год. В Куйбышеве произошло чудо – «Зоино стоя ние» // Русская Православная Церковь. XX век. К 1020-летию Крещения Руси. М.: Сретенский монастырь, 2008. C. 449.

Научись искать утешение в Господе
Игумен Никон (Воробьев)
1894–25.08(07.09).1963

В истории о. Никона, в целом обычной для поколения священников 1920–1930-х годов, есть все же нечто выделяющее его из ряда других. Монах в миру, он долго жил среди неверующих людей; предельно честный во внешних отношениях с миром, он многих обратил к вере – не проповедью, а молчанием, наполненным молитвой и подкрепленным делом. Отца Никона давно уже нет на земле, но до сих пор звучит его слово, дошедшее до нас в письмах к духовным детям и к тем, кто искал его совета. Оптинская школа, наследие святителей Игнатия (Брянчанинова), Феофана Затворника, усвоенные батюшкой в молодости, и его собственный подвижнический опыт продолжают служить людям руководством в духовной жизни…

Вышний Волочек в Тверской области. Отец Никон работал здесь в качестве универсальной прислуги у врача… После четырех лет лагерной жизни это уже не казалось чем-то отягощающим. Была все-таки какая-никакая крыша над головой, какое-никакое питание, а главное – свобода. Оставалось время и для молитвы, и для чтения.

Шел 1937 год, оказавшийся для миллионов людей в России «последней чертой». Отцу Никону несказанно «повезло» – его как раз освободили по зачету рабочих дней. Зная о том, что для нового ареста не требуется и особого повода, он жил незаметно, беспрекословно, со всей добросовестностью выполняя все, что ему поручали, самую черную работу – уборщика, мусорщика, прачки, посыльного. Разговоров о вере ни с кем не вел, ни взглядом, ни полусловом не выражал осуждения или нерасположения по отношению к родственникам доктора – жене и ее сестре, убежденным атеистам. Терпеливый, внимательный, простой в обращении, он обычно молчал, хотя не чуждался людей. Мало-помалу к нему привыкли. Помощником он оказался незаменимым.

Чем же батюшка располагал к себе людей, почему хотелось задержаться возле него? На эти вопросы у семьи врача едва ли нашелся бы ясный ответ. Но только во всем, что он делал, в его тихости, в манере слушать, в редком слове или жесте, во всем, что бы он ни делал, было столько тепла и настоящего человеческого участия, что мирно и спокойно становилось на душе от одного его слова, кивка головы. Видно было, что в скромном своем положении он не искал выгод и был добр не по расчету.

Наблюдая за «слугой» продолжительное время, жена доктора и ее сестра, люди совершенно неверующие, через несколько лет стали христианами… Чудо – проповедь без слов и риторических приемов. За внешним они вдруг увидели Божие.

Нищий, лишенный самого необходимого, о. Никон мог утешить тех, кто, казалось бы, имел все. Источником его радости была вера во Христа; он на самом деле имел значительно большее богатство – монашество и благодать священства. Батюшка был пострижен в мантию в Минске в 1931 году епископом Феофаном (Семеняко), в декабре 1932 года рукоположен в иеромонаха, а спустя четыре месяца арестован. Впереди его ждали сибирские лагеря, но внутри был «устроенный храм Божий»; кроме того, он мог совершать Литургию, быть ходатаем за людей.