Текст книги "Отречение"

Глава шестнадцатая

О том, как Сергей тайком встречался с детьми, Аня никогда бы не узнала, если бы не весенний поход в зоопарк. Выдала его ненароком маленькая Надя, которой летом должно было исполниться шесть лет.

Аня собралась туда с сыном и дочерью на майских праздниках, когда все родственники и соседи были традиционно заняты своей политикой.

– Пойдём к слону! – решительно заявила Надя, как только мать купила билеты, и они прошли на территорию.

– К слону тоже пойдём, – кивнула мать, – сейчас пройдёмся по рядам, заодно и поищем, где слон…

– Я знаю, где слон! Пойдём, – ответила девочка и потянула Аню за руку вперёд.

– Ну откуда тебе это знать, ты же здесь никогда не была, – возразила та, – сейчас найдём схему и посмотрим…

– Была! – топнула ножкой Надя. – Прошлым летом! С папой!

Аня опешила.

– Позапрошлым, наверное? – переспросила она. – Прошлым летом уже не было папы.

– Нет, был! – девочка стояла на своём. – он водил нас в зоопарк с бабушкой Матрёной! И катал на пони, и покупал мороженое! А ты меня на пони покатаешь?

Ане всё стало ясно.

Не простив предательства и вычеркнув её из своей жизни, всё это время Сергей встречался с детьми втайне от неё, и помогала ему в этом Матрёна.

– Мам, ну покатаешь меня на пони? – Надя ныла, дёргая её за кофточку.

С пруда взлетали утки и, описывая круг, возвращались на прежнее место.

– Покатаю, – кивнула Аня.

* * *

Год 1998. Декабрь.

Снег.

Снег кружился и вьюжил, завывая, ещё несколько дней назад – и от этого было спокойнее.

А сегодня снегопад утих, и в ясном бездонном небе горели колючие ледяные звёзды.

Харкнув облаком выхлопных газов, отъехал от конечной последний автобус. Два мужика остались сидеть на остановке.

– Я не успеваю на метро, – сказал один.

Второй достал из-за пазухи чекушку.

– Согреемся, – ответил он.

– До утра не хватит, – вздохнул Николай Зайцев.

Они молча выпили.

– До открытия метро? – спросил Зайцев.

Собутыльник отрицательно помотал головой.

– Жена не пустит.

– И что делать? Метро закрыто уже.

– Пойдём в подъезд.

– Пойдём.

Они двинулись вглубь квартала, мимо запертых дверей подъездов с матовыми кнопками домофонов.

– Вот мы и пришли, – мужик долго не мог набрать код, с трудом попадая пальцами по кнопкам. Наконец дверь со скрипом открылась.

– К тебе совсем никак? – с последней надеждой спросил Николай.

– Нет, – ответил тот, – жена – ведьма…

И Николай остался на лестнице один.

Он присел на ступени, прислонившись к перилам, и погрузился в безмятежный сон.

Минут через двадцать домофон запищал, и в подъезд вошли двое с баулами. Они и разбудили Зайцева пинками.

– Чего расселся тут? А ну вали на улицу! Тут тебе не бомжатник! От вас домофон поставили, а вы всё лезете и лезете! Пшёл вон, алкаш вонючий!

– Мужики, мне бы только до пяти утра, чтобы не замёрзнуть… – пытался упрашивать сердитых жильцов Николай, но они вытолкали его из подъезда под колючие звёзды и довольные, пошли к лифту, волоча по цементному полу свои тяжёлые баулы.

Было около половины третьего ночи, и все подъезды были заперты.

Николай попытался отыскать дорогу обратно к метро, чтобы дождаться его открытия в подземном переходе – там было хотя бы не так холодно. Но, не запомнив пути, он повернул не в ту сторону и не приближался к станции, а удалялся от неё.

Ноги наливались свинцовой усталостью, но мороз гнал Николая дальше, и он уже постепенно переставал чувствовать пальцы ног.

Впереди показалась автобусная остановка, и он присел на скамейку, чтобы передохнуть хотя бы минут пять.

Справа и слева от вычищенной дворниками остановки серебрились высокие сугробы цвета мороза.

Веки сами опустились, и ресницы сомкнулись.

Николаю было тепло, и снился какой-то удивительно хороший сон, из далёких времён, там, во сне, было лето, была любимая работа, молодая и красивая Ольга, в младших классах училась лапочка дочка, а сыночек Артём ещё мирно спал в коляске, и ему не хотелось просыпаться, возвращаться в мёрзлую реальность и отпускать от себя счастливые воспоминания…

«Надо идти. Надо дойти до перехода», – напомнил внутренний голос.

«Сейчас пойду. Вот сейчас. Только посплю ещё пять минут. Ещё только пять маленьких минуток, и всё. И обязательно пойду».

Возле остановки притормозила милицейская машина.

– Заберём? – кивнул на спящего водитель. – Замёрзнет ведь…

– Тебя колышет? – презрительно поморщившись, ответил начальник патруля. – Тебе охота с ним возиться? Жалоб нет, порядок не нарушает, мало ли бомжей на улице. Поехали дальше!

Часа через два приехал первый автобус. Было ещё совсем темно. Открыв двери в тёплый салон, водитель несколько раз посигналил сидевшему на остановке человеку.

Но человек уже не слышал и не шевелился. Автобус закрыл двери и уехал. Когда окоченевшего Зайцева обнаружили дворники, и им не удалось его растолкать, они вызвали скорую помощь.

В семь утра врачи скорой констатировали смерть от переохлаждения.

* * *

Год 1999. Апрель.

Наверное, правду говорят, что беда не приходит одна.

Не одна она пришла и в семью Зайцевых.

…Это случилось весной, вскоре после того, как Артёму исполнилось шестнадцать лет, и через четыре месяца после того, как Зайцевы похоронили отца.

К этому времени Артём считался безнадёжным и состоял на учёте в детской комнате милиции, но несмотря на это, после окончания девятого класса ему каким-то чудом удалось проскочить в десятый.

Учителя прочили пятнадцатилетнему Зайцеву ПТУ. Но он приложил возможные и невозможные усилия и сдал экзамены, не признаваясь даже самому себе, что не стал бы выкладываться и корпеть ночами над учебниками, цепляясь за будущий аттестат о полном среднем образовании, если бы в десятый класс не шла отличница Ленка Черемишина. Однако, всем на удивление, даже математику Артём написал на четвёрку и остался в родной школе. Шестнадцать ему исполнилось уже в десятом, в конце третьей четверти.

…На детских площадках таяли последние грязно-белые кучки ноздреватого снега, а на асфальте уже сохли лужи, и Ленка аккуратно обходила их стороной, чтобы не испачкать туфельки.

На дискотеке ещё гремела тяжёлая музыка, англоязычный текст с трудом прорывался сквозь грохот, слов песни никто не улавливал, да это и не было нужно дрыгающимся в угаре телам.

– Я пойду домой, – сказала Ленка. – Мне здесь скучно.

– Я тебя провожу.

Она не ответила, но и возражать не стала.

Артём вышел на улицу, с облегчением вдыхая полной грудью – ему было безумно скучно с самого начала. Снаружи было прохладно и темно, блики цветомузыки почти не доставали до крыльца, и уши могли получить отдых от звуков, по какому-то недоразумению называвшихся песней.

«Вечер-то какой хороший, – подумал Артём. – Сейчас бы на прудах посидеть, а не эту…»

Зацепившись за края крыш, в фиолетово-чёрном небе повисла лимонная долька луны.

– Идём? – полувопросительно произнесла Черемишина.

Она жила через два длинных девятиэтажных корпуса от Артёма.

Юноша и девушка молча шли по тротуару между домами, ни один из них не начинал разговор.

…Артёма спасла хорошая реакция. Он обернулся на звон бьющегося стекла и через мгновение был уже готов к драке.

Противников было трое, они были крупнее Артёма, и, наверное, не воспринимали его всерьёз. Один из них схватил за руку Ленку:

– Ну что, красивая, поехали кататься?..

Ленка закричала. Второй занёс руку с «розочкой», но ударить не успел. Впрочем, Артём и сам не запомнил, как он успел выхватить нож и полоснуть по руке, вспарывая плоть поперёк синих веток вен.

Кровь хлынула на асфальт – рана была глубокой.

– У него нож…

Второй попытался прийти на помощь первому, безуспешно зажимавшему раненую руку, из которой хлестала кровь, когда взметнувшееся лезвие косо вошло ему в живот, следующий удар в бок – и Артём обернулся, чтобы обезвредить третьего, но третий уже убегал, вопя и беспорядочно размахивая руками, в сторону арки, туда, откуда уже неслась, завывая и разбрасывая по тёмным стенам отблески синей крутящейся мигалки, патрульная милицейская машина. Неслась прямо на Артёма, который застыл с окровавленным ножом в руке над двумя корчащимися на земле телами и не думал о том, чтобы убегать – он искал глазами Ленку, чтобы убедиться, что с ней всё в порядке, и краем глаза ещё видел, как Ленка порскнула из двора на мостовую, никто не думал её догонять, всем вдруг стало не до неё. И когда Артём по команде выскочившего милиционера уронил нож на асфальт, глядя на наставленный на него ствол пистолета и словно не до конца понимая, что происходит, и когда на его руках защёлкнули наручники, девчонки уже не было рядом…

Что ж, пришла беда – отворяй ворота…

* * *

Год 1999. Лето

Летом девяносто девятого года, когда миновало десять лет со дня катастрофы под Ашой, Юозас наконец решился.

Он приехал в Москву и с почтамта на Чистых Прудах отправил заказное письмо матери, указав обратным адресом – Россия, Москва, Главпочтамт, до востребования.

Выходить с почтамта на улицу было страшновато – ему казалось, что те, кто за ним следит, только и ждут подходящего момента, чтобы ударить в спину…

Но за ним никто не следил.

Над Чистыми Прудами сияло лето, у памятника Грибоедову толпились панки и неформалы в куртках-«косухах» и рваных джинсах, и никому не было дела до Юозаса и его внутренних терзаний…

Через месяц с небольшим он вернулся.

По его расчётам, этого было достаточно, чтобы пришёл ответ из Литвы.

И он пришёл.

Письмо, отправленное на имя Эмилии Турмане, вернулось назад с отметкой литовской почты – такая по указанному адресу не проживает.

Юозас долго стоял посреди прохладного зала, слушал шелест бумаги и стрекот аппаратов и вертел в руках письмо, вглядываясь в чернильные штемпели на родном языке, словно пытаясь прочесть за синими латинскими буквами больше, чем было пропечатано.

Марте он так и не написал.

Если бы решился отправить письмо на её адрес, который он помнил, то получил бы, должно быть, ответ – ведь старик Жемайтис был ещё жив.

Он о многом мог бы рассказать своему несостоявшемуся зятю, старый Аугустинас Жемайтис.

Он мог бы написать о матери, как она, всегда отличавшаяся отменным здоровьем, сильно сдала после исчезновения сына. И как она, больная, ходила по воскресеньям в костёл, помолиться за здравие пропавшего без вести Юозаса – она единственная, вопреки всему, до конца верила, что он жив.

В середине девяностых у неё отобрали квартиру.

Юозас, конечно, слышал модное слово «реституция», да он и следил за новостями с Родины, но не мог подумать, что это коснётся его матери – ведь ради возврата собственности бывшим хозяевам, бежавшим когда-то в сорок четвёртом с немцами, или их наследникам, выселяли русских жителей Литвы, но Эмилия-то была чистокровной литовкой.

Не спасла её даже титульная национальность, когда явились хозяева дома, ныне граждане Канады, с трудом говорившие по-литовски, и потребовали за месячную аренду сумму, равную двухгодовой пенсии. Так Эмилия оказалась на улице, вместе с остальными бездомными, под широким мостом через Нярис.

Зимой девяносто пятого-девяносто шестого годов постаревшую Эмилию часто видели в помещении русской общины Вильнюса, где раздавали бесплатные обеды нуждающимся, не глядя на национальную принадлежность, и она, стеснявшаяся своего положения, хлебала ложкой борщ, кутаясь в платок, глядя в пол и почти не общаясь с товарищами по несчастью.

Первую зиму она пережила и умерла во вторую, в конце девяносто шестого, то ли замёрзла под мостом, то ли от сердечного приступа без медицинской помощи, на которую у неё не было денег, – но точно не от голода, ведь в столовой русской общины бесплатно кормили всех…

Он мог бы написать и о Марте, своей дочери.

Марта ждала Юозаса. Ждала примерно до девяносто седьмого года – то есть восемь лет после исчезновения, отказывая всем поклонникам, и устала ждать всего года полтора тому назад.

Через восемь лет затворничества Марта откликнулась на объявление в газете – там набирали нянь и сиделок по уходу за больными и пожилыми людьми на работу в Западной Европе.

Их было множество, этих объявлений, и кто знает, почему именно этому доверилась Марта Жемайте – неизвестно… Но в конце лета девяносто седьмого года упорхнула она за рубеж, и с тех пор – ни строчки домой… Может, нашла Марта своё счастье в далёкой Испании, а может, и нет – кто знает…

Обо всём этом мог бы рассказать Юозасу старик Жемайтис, если бы он всё-таки послал письмо на домашний адрес Марты – в отличие от Эмилии, старик жил в доме сравнительно новой постройки, после сорокового года, и реституция его не коснулась.

Но он не осмелился.

И ничего этого не узнал.

С письмом в руке Юозас направился к выходу. Путь его лежал на автовокзал и далее – домой.

Фырча, подпрыгивая на кочках, тянулся к украинской границе пассажирский автобус.

Уронив голову к стеклу, дремал усталый, опустошённый человек.

И снились ему пассажиры, которые вновь и вновь, которую уж тысячу дней, безмолвно шли по платформе и входили в железные склепы вагонов.

Автобус остановился напротив кладбища.

Его разбудил российский таможенник, и Юозас был ему благодарен.

Потому что угрюмый чиновник в форме прервал ход пассажиров и вернул Юозаса в настоящее. А там, по ту сторону сна, пассажиры снова молчали. Они шли сквозь сознание по перрону в невообразимо зловещей тишине.

Но он и так знал, что они хотели ему сказать.

Ему было тридцать два года, и он так за них и не отомстил, упустив все предоставленные судьбой возможности.

Главным упущенным шансом был, конечно, октябрь девяносто третьего, и та случайная встреча после.

Да, ему было тридцать два года, и кто знает – будет ли ещё в Москве восстание, скорее всего, при его жизни уже нет… А его судьба – до конца жизни ковыряться в шахте, глотать угольную пыль и сдохнуть, не доживши до пенсии, от силикоза лёгких…

– Предъявите документы.

Юозас почти что автоматически протянул в окошко трезубчатый паспорт, в который уж раз пересекая эту проклятую границу.

Ожидая, пока чиновник проверит его документы, он смотрел на улицу сквозь стекло.

За его спиной расстилалась бескрайняя Русь.

И только ветер по-звериному задувал в окно контрольно-пропускного пункта Изварино.

Собирался дождь, иссиня-лиловые тучи затягивали горизонт, готовый расколоться сполохами молний и обрушить водяные струи на притихшую перед грозой землю. Тёмные тучи грудились, словно перезревшие плоды, что от малейшего прикосновения лопнут и исторгнут содержимое вниз. Люди спешили скорее пройти контроль, чтобы укрыться в сухом уютном автобусе.

– Проходите.

…Так уходили в историю жуткие девяностые годы, оставляя по Земле свой страшный след зарубками миллионов могильных крестов по большим и малым кладбищам вдоль дорог России и ближнего зарубежья, а то и просто одиноких могил «не вписавшихся в рынок».

Смерть собирала свою на редкость богатую жатву.

2014–2015

Книга вторая
Время червей

 
Мы не услышим добрых слов,
Бесстержневое поколенье…
 

Валерий Хатюшин

Глава первая

Год 2006. Весна

Белые от пены гребешки волн мягко накатывали на Остров и, обессиленные, откатывались назад, охлаждая горячий песок.

Жаркое южное солнце стояло высоко в безоблачном небе и отражалось в зелёной воде. Прибой шлифовал берег равномерно и неустанно, круглый год, днём и ночью, волна за волной, год за годом, век за веком.

Из мокрого песка загорелые дети возводили на пляже крепость, украшая её крупными и мелкими ракушками, и солёные брызги летели на их чумазые лица.

Казалось, в воздухе растворена безмятежность.

Но в сотне метров левее, где заканчивался обустроенный пляж и начинались изрезанные каменистые скалы, над перламутровыми волнами выслеживала добычу чайка.

Распластав крылья, она описывала круги над бухтой на небольшой высоте и вдруг, наметив жертву, спланировала вниз, к воде, чтобы мастерски отточенным движением хищника выхватить из неё зазевавшегося малька. Сам момент удачной охоты был скрыт от человеческих глаз – с пляжа было видно только, как белая птица с рыбиной в клюве, тяжело взмахивая крыльями, полетела за край вдающейся в море, до блеска отшлифованной волнами скалы, туда, откуда доносились крики её сородичей, гнездившихся среди камней.

За птицей лениво наблюдал мужчина средних лет в больших солнечных очках, лежавший в гамаке под навесом. Он вслушивался в ровный шум прибоя, успокаивавший нервы лучше любых сигарет, и думал о чём-то своём.

В кои-то веки удалось ему выбраться отдохнуть, но и здесь полностью отвлечься от работы не пришлось…

Звали его Марк Калныньш.

И шёл ему сорок восьмой год.

Карьеру Калныньша тормозил его шеф, никак не желавший уходить на заслуженную пенсию. В этом году Келлеру должно было исполниться семьдесят пять, и, по слухам, после юбилея ожидался-таки перевод его в почётные консультанты – с освобождением места для Калныньша.

В том, кто именно займёт место Келлера после его отставки, сомнений не было ни у кого.

В апреле Калныньш отправился в отпуск – с тем, чтобы вернуться к работе с новыми силами, понимая, что отдохнуть теперь придётся нескоро.

И улетел на тёплое атлантическое побережье, откуда катер доставил его на Остров.

…Остров принадлежал испанской короне и до начала девяностых годов был одним из многих ничем не примечательных островов.

В начале девяностых годов его приобрёл в частную собственность некто Хосе Антонио Гонсалес, господин латиноамериканского происхождения с неясным прошлым – о нём было известно лишь, что ему принадлежали фруктовые и кофейные плантации в Колумбии и где-то ещё – какая, впрочем, разница?

Сеньор Гонсалес вложил в Остров немалые средства и вознамерился устроить здесь туристический рай. И работа закипела. В течение нескольких лет на берегу выросли шикарные отели с оборудованными пляжами. Природа щедро наградила своими богатствами здешние места – а всё остальное было сделано руками строителей.

Вложения окупились – вскоре Остров Гонсалеса, как его неофициально называли, приобрёл устойчивую репутацию отличного места для элитного отдыха на берегу океана.

Что касается населения Острова, оно было чрезвычайно довольно наступившими переменами, более того – многие островитяне души не чаяли в Гонсалесе, да и было за что. Создавая свою «империю», он позаботился и о них.

Если раньше местным жителям невозможно было найти работу, и им приходилось уезжать на заработки в материковую Испанию, то новый хозяин обеспечил их приличными рабочими местами менеджеров и клерков – о безработице на Острове забыли. Чёрные работы выполняли в основном тихие бессловесные мигранты, которых Гонсалес завозил из Южной Америки и ещё чёрт знает откуда – многие из них даже не говорили по-испански.

Кроме того, сеньор Гонсалес за свой счёт модернизировал больницу и школу для детей местных жителей, а главное – обеспечил безопасность для населения Острова. Если до Гонсалеса, что уж говорить, Остров был рассадником преступности, которая всегда идёт следом за высокой безработицей, то теперь частная служба безопасности навела порядок, и жители, как и туристы, могли безбоязненно выходить на улицу в любое время суток.

Успехи Гонсалеса на данном направлении были столь значительны, что позволили муниципалитету сократить на Острове полицейский участок – теперь со стороны властей за Остров отвечал инспектор, приезжавший на катере с одного из соседних островов, в основном для того, чтобы выпить текилы с самим хозяином, а чаще с его начальником службы безопасности, здоровенным метисом-колумбийцем по имени Энрике, и отбыть восвояси для написания отчёта о том, что во владениях сеньора Гонсалеса – тишь да гладь, да божья благодать.

Впрочем, такая идиллия наступила только после того, как Гонсалес поставил под контроль все транспортные сношения Острова с внешним миром – а именно катера, которые курсировали пару раз в день с пристани до ближайших островов. После того, как и этот маленький бизнес выкупил Гонсалес – на деньги он не скупился, но сосредотачивал всё в своих руках с редкой настойчивостью – катера стали ходить шесть раз в сутки для удобства отдыхающих.

Вот только своего аэропорта сеньор Гонсалес так и не построил, так что прибывающие туристы пользовались катерами. Но это, пожалуй, было единственное неудобство, если его можно таковым назвать.

Муниципальные власти были в восторге от свалившегося на их голову счастья и только что пылинки с Гонсалеса не сдували.

В общем, ему удалось осуществить желаемое – создать маленький островной рай для состоятельных туристов.

И вот в эту-то идиллическую картину и окунулся прибывший на отдых Калныньш.

Первые три-четыре дня он провёл на океанских пляжах и не пожалел о своём выборе – качество сервиса действительно соответствовало рекламе, что нечасто случается в наши дни.

И вдруг в этом райском уголке случилось чрезвычайное происшествие.

Более того – случилось убийство.

Убита была женщина, проститутка из числа обслуживавших отели мигранток. Её тело с проломленным черепом выбросило волнами прямо на пляж, и, как ни старались соответствующие службы «ликвидировать последствия» максимально быстро, о происшествии стало известно, слух пронёсся по Острову, и даже прибыл вне графика инспектор, чтобы составить протокол – замолчать преступление не удалось…

Энрике был зол и раздражён, впрочем, он изо всех сил старался скрывать своё раздражение и клятвенно пообещал инспектору принять все возможные меры для скорейшего расследования досадного инцидента.

Вечером Энрике пил текилу в баре.

К нему подсел Калныньш – они уже были знакомы. Но вряд ли Марк смог бы объяснить, что именно заинтересовало его в тот момент в этом преступлении. Скорее всего, на разговор с начальником службы безопасности его толкнула интуиция.

Энрике много пил и быстро пьянел, и в нём нарастало желание излить душу перед Калныньшем.

– Дура она! – надрывался он, опрокидывая очередную рюмку. – Дура! Сбежать захотела! С Острова! От сеньора! Ты понимаешь, о чём я говорю?

– Понимаю, – терпеливо кивнул Калныньш.

– Сбежать! Отсюда! – Энрике вдруг понизил голос. – Марк, отсюда невозможно сбежать!

Все капитаны и матросы катеров, которые уходят с Острова, работают на меня, ты понимаешь, Марк? – он нервно рассмеялся.

– А дурочка этого не поняла, – прокомментировал Калныньш.

– Ага, – Энрике был уже совершенно пьян. – Именно, не поняла. От сеньора Гонсалеса никто ещё не сбегал, хи-хи! Ты думаешь, она первая такая умная? Когда мы работали в Колумбии, у нас тоже были такие… которые сбегали с плантаций, ну ты понял, да?

Марк кивнул.

– Вот так мы и зарабатываем деньги, а ты думал нам легко, да? – продолжил колумбиец, жалуясь собеседнику на свою нелёгкую жизнь.

«Какое мне дело, как ты зарабатываешь деньги, – подумал Калныньш. – Я же тебе не рассказываю, как их зарабатываю я, правда ведь?»

Энрике взял в руки цифровой фотоаппарат, всё это время лежавший перед ним на столе, пролистал кадры, выбрал фото женщины.

– Вот она, видишь? – он повернул экран к Калныньшу. – То ли полька, то ли русская, не помню точно, у меня записано.

«На вид лет тридцать-тридцать пять», – оценил тот.

– Я думал, у вас тут помоложе барышни, – сказал он вслух.

– У нас – всякие, – гордо ответил Энрике уже заплетающимся языком. – На любой вкус. Некоторые любят как раз за тридцать…

Он залпом опрокинул ещё рюмку текилы и устремил на Калныньша взгляд осоловевших глаз.

– Я тебе ещё одну вещь скажу, – он понизил голос. – Но только тебе. У неё в белье была зашита фотография. Мужчины. В военной форме.

– У тебя переснято? – Марк кивнул на фотоаппарат.

– Угу, – подтвердил собеседник, начиная снова листать снимки кнопками, – сейчас попробую найти. Только она старая была, потёртая, мелкая и плохого качества. А так – поляк, скорее всего.

С увеличенного снимка – он был действительно очень плохого качества, не соврал Энрике – смотрел солдат-срочник в советской военной форме восьмидесятых годов.

– Он русский, – поправил Калныньш, – это русская форма. Погоди, не убирай… – он почти вырвал фотоаппарат из рук владельца, совершенно не понявшего, чем так заинтересовало гостя изображение постороннего человека, показанное за рюмкой из пустого любопытства и желания поболтать.

– Это русская форма, – повторил Калныньш, чтобы скрыть овладевшее им напряжение. Потому что он узнал человека на фотографии. Не мог не узнать.

Несмотря на то, что это было семнадцать лет назад.

И услужливая профессиональная память стала извлекать из своих глубин прилагающиеся к этой фотографии слова, бегущей строкой, словно переключая в его мозгу давно не использовавшиеся, но вполне годные тумблеры:

«Турманис Юозас Станиславасович, 1967 года рождения, литовец. Рост выше среднего, телосложение крепкое, волосы светлые, глаза голубые.

Особые приметы: по-русски говорит с характерным акцентом…»

– Вот что, Энрике, – Калныньш нервно подался вперёд, – меня очень интересует любая информация касательно этой женщины и особенно этого парня. Я заплачу. Хорошо заплачу, – подчеркнул он, щёлкнув пальцами. – Только сделай это для меня, Энрике.

– По рукам, – ответил собеседник.

Калныньш зажёг сигарету, закурил, с минуту следил за огоньком на её конце.

– И вот ещё что, – возобновил он разговор, – были у неё… ну, подружки, что ли? Коллеги, так сказать, с которыми она общалась?

– Ага, – тряхнул прилизанными волосами колумбиец, – была одна. Её уже допросили, она ничего не знает. – Он медленно, словно не замечая нетерпения Калныньша, покопался в блокноте и вытащил на свет божий страничку. – Александра По-ли-чук, двадцать лет. Тоже русская. Но толку с неё…

– Энрике, – перебил Калныньш, – я хочу с ней поговорить. Я очень хочу с ней поговорить, – он сделал упор на слове «очень». Пришли её ко мне в номер сегодня после ужина. Да не беспокойся, я заплачу по тарифу. По полуторному тарифу заплачу. Договорились?

Начальник службы безопасности тяжело кивнул.

* * *

Она постучала в дверь, и Калныньш крикнул «Войдите!» по-испански.

Он стоял у окна, спиной к двери, не оборачиваясь назад, и в отражении в стекле видел очертания мебели в номере и силуэт девушки, вошедшей и несмело остановившейся.

– Проходи, садись, – небрежно бросил Калныньш по-русски, не оборачиваясь. Он выдержал паузу и только после этого неторопливо развернулся и присел за столик, когда у девушки уже прошёл первый шок удивления от того, что к ней обратились на родном языке.

– Зовут тебя как? – продолжил он на русском.

– Олеся… – она как будто хотела что-то спросить, но запнулась и не решилась.

«Хорошо», – подумал про себя Калныньш.

– Фамилия?

– Полищук.

– Сама-то откуда?

– Из-под Днепропетровска.

Калныньш театрально помолчал, потом медленно опустился на стул рядом с ней. В глазах девушки стояли слёзы, и под накрашенными ресницами уже подтекала тёмная тушь.

– Ты была подругой Марты Жемайте?

Девушка несколько раз кивнула, сглатывая подступающий к горлу комок.

– Вот что, Олеся, – Калныньш взял её за руку и очень пристально посмотрел в глаза, – я тебе не буду рассказывать, кто я. Ты девочка умная, должна и сама догадаться. Договорились?

– Д-да, – вновь покорно кивнула она и вдруг разрыдалась, закрыв ладонями лицо.

Пару минут он терпеливо пережидал её истерику.

– Ты же хочешь отсюда выбраться? – ответ он знал и сам и потому не стал ждать ответа. – Это возможно при двух условиях. Если ты мне сейчас расскажешь то, что меня будет интересовать, и если этот разговор останется между нами. Строго между нами. Никому ни слова – ни остальным девчонкам, никому, поняла?

– Конечно, – прошептала Олеся и в первый раз подняла на него глаза. – Вы же из России? – вдруг спросила она очень тихо и повторила, как будто задавала вопрос самой себе. – Нет, Вы не из СБУ. Вы точно из России. Правда ведь?

– Олеся, мы с тобой уже договорились, что ты обо мне ничего знать не будешь, – голос Калныньша стал строже. – Расскажи мне про Марту. Что ты про неё знаешь, кто она, как оказалась в Испании, почему решилась на побег. Сосредоточься и постарайся вспомнить все детали. Это очень важно.

– Марточка… – девушка всхлипнула, но наконец собралась с силами. – Мы с ней очень дружили, мы с ней тут только вдвоём говорим… говорили по-русски, она и я…

«Это мне ясно, – подумал Калныньш. – Поэтому я тебя и вытащил. Значит, для начала хотя бы не врёшь».

– Она поехала на работу за границу по объявлению, – продолжала Олеся. – Не знаю как у них нам в Литве, а у нас так набирают, нянями там или посуду мыть. А потом забирают паспорта и сюда привозят, тут уже с острова никуда не денешься, без документов тем более…

– Так почему же решилась Марта?

– Она услышала где-то, что её Латвия вошла в шенгенскую зону… – «Она путает Латвию и Литву», – усмехнулся про себя Калныньш. – …что безвизовый режим теперь с Европой, и подумала, что самое главное – добраться до материка, а там уже как-нибудь.

– Ладно, – он махнул рукой, – теперь посмотри внимательно вот сюда. Может быть, ты у Марты когда-нибудь видела фотографию этого человека? Может быть, она что-то про него рассказывала? Вспомни, пожалуйста, это очень важно.

– Да, – уверенно ответила девушка, – эту фотографию Марточка всегда держала при себе и никому, кроме меня, не показывала. Это её жених, он пропал без вести очень давно, лет пятнадцать назад, и больше она его не видела. А вот имя его я забыла, литовское какое-то имя…

– Хорошо, – Калныньш удовлетворённо прикрыл глаза, – ты мне очень помогла.

– Вы же вытащите меня отсюда? – Олеся схватила его за рукав.

– Непременно, – ответил Марк, – главное – никому ни слова о нашем разговоре.

* * *

Калныньш застал Энрике в баре. Колумбиец был один, и это было очень кстати.

– Ну как? – спросил он у подошедшего Марка.

– Ваши люди совершенно не умеют работать, – небрежно бросил тот. – я уже узнал всё, что мне было нужно. И я бы вам советовал, Энрике, чтобы эта девица исчезла.

– Русская? – переспросил тот.

– Да. Только сделайте это грамотно, чтобы не вышло как с предыдущей девицей – получился скандал, о котором наслышан весь Остров и даже за его пределами. Сделайте тихо, чтобы она просто исчезла, и никто не смог её найти. Так будет лучше и вам, и нам, – Калныньш впервые, говоря о себе, произнёс слово «мы», намекая, что действует не от себя лично, и собеседник это уловил.

– Сделаем, – ухмыльнулся он.

– Хотя стоп, – Калныньш вдруг щёлкнул пальцами, ловя внезапно пришедшую в голову мысль. – Давай поступим иначе. Я заберу её с собой. Она мне пригодится. Я её покупаю.

– Понравилась? – по-лошадиному рассмеялся Энрике.

– Не без этого. Давай уточним цену, а ты пока подготовь её паспорт и реши проблему с просроченной визой – она ж наверняка просрочена, ну или что там ещё нужно. Я её покупаю.

* * *

Меньше чем через месяц старый Келлер сдавал дела своему преемнику, переходя на должность консультанта.