Текст книги "1850"

1850
Мария Гарзийо

© Мария Гарзийо, 2017

ISBN 978-5-4485-3291-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Мягкий желтоватый свет лампы падает невесомым покрывалом на мое полуобнаженное тело. Чувственный голос Джорджа Майкла, доносящийся из колонок, обещает, что ни с кем и никогда певец не будет танцевать так, как сегодня танцует со мной. Его можно понять, на мне тонкий шелковый халатик, под которым угадывается кружевное белье Шанталь Томасс и чулочки той же производительницы. Макияж и прическа достойно дополняют этот лирично-эротический образ. От занимательного процесса созерцания проэкции собственного совершенства на темном экране телевизора меня отвлекает звонок в дверь. Я покидаю свой диванный пост на короткое мгновение, которого хватает, чтобы повернуть ключ в замке, и спешу вернутся в прежнюю позу: ноги вытянуты, подол халатика зазывно приоткинут, демонстрируя поситителю краешек чулочной резинки. Мой гость, на чью долю выпало счастье наблюдать всю эту неземную красоту, высокий сероглазый шатен в стильной кожаной куртке и джинсах.

– Телевизионного мастера вызывали? – спрашивает он на всякий случай, разглядывая мой легкомысленный наряд.

– Вызывали, – киваю я, проводя кончиком языка по верхней губе, – Проходите, чувствуйте себя как дома.

Мужчина топчется у дверей, неуверенно стягивает с себя куртку.

– А что с вашим телевизором? – интересуется он без особого энтузиазма.

– Не работает, как видите, – я сдвигаюсь на сантиметр, от чего халатик раскрывает свои полы подобно лепесткам цветка, а из глубокого декольте выглядывает слегка прикрытая кружевом грудь.

– Включать пробовали? – юродствует мастер с поганенькой усмешкой на привлекательном лице.

Он приседает на корточки перед печально безмолвствующим окном в мир и разглядывает тянущиеся во все стороны жилы проводов.

– Пробовали. Не включается, – хмурюсь я в ответ, скользя взглядом по его широкой спине и тому, обтянутому джинсами месту, которое по мнению женских журналов, в первую очередь приковывает к себе женские взгляды. Я остаюсь вполне довольной увиденным. Обладатель живописной филейной части между тем продолжает дергать какие-то шнуры.

– Что это за ерунда. Можно подумать, я учился на телемастера, – ворчит он себе под нос еле слышно.

Я игнорирую эти замечания. Мне на данный момент глубоко плевать, на кого он учился. Джорджа Майкла сменяет не менее сентиментальный Фрэнк Синатра со своей знаменитой историей про двух незнакомцев в ночи. Ну же, незнакомец, хватит пыль на ковер трясти, займись чем-нибудь более продуктивным!

– Вы в розетку не воткнули, – делает вывод профи, поворачивая ко мне довольную физиономию.

На экране вспыхивает огромная физиономия Саркози.

– О, Guignoles [1]! – радуется умелец и собирается уже устроится поудобнее для просмотра.

На мое счастье телевизионный пульт у меня в руках. На смену пластмассовым мордам французских политиков приходит страстно целующаяся парочка.

Телемастер нехотя поднимается с ковра и пристраивается рядом со мной на диване.

– Спасибо за работу. Может, выпьете чего-нибудь? – предлагаю я, пододвигаясь поближе.

– Нет, спасибо, – путей к отступлению у него не остается, и он послушно тянет свои губы навстречу моим.

Рука телемастера тем временем гладит мое бедро и, поднявшись выше, вступает в схватку с поясом на халате.

– Мне нечем вам заплатить, – шепчу я ему в ухо между поцелуями.

– Так уж и нечем, – усмехается он, окончательно освобождая меня из плена халата.

Еще пол часа назад я не подозревала о его существовании, а теперь его руки так нахально ощупывают мое разгореченное тело. Мысль о собственной безнравственности не только не останавливает, а наоборот стимулирует желание. Я расстегиваю пуговицы на его рубашке, обнажая сантиметр за сантиметром мужественный торс.

– Как от тебя приятно пахнет, – бормочет незнакомец, зарываясь лицом в мои волосы, – Это те духи, которые подарила моя мама на рождество?

Merde! Я подскакиваю как ужаленная. Барометр желания падает вниз до нулевой отметки.

– Черт бы тебя побрал! Ты опять все испортил!

«Дуби, дуби ду, ду, ду, ду-би-на» тянет Синатра.

– Да ну, глупо все это. Какой из меня мастер! – ноет Филипп, откинувшись на спинку дивана, – Зачем вообще нужны все эти комедии! Я тебя и так хочу.

Прежде чем объяснить, зачем, попробую растолковать, что вообще к чему и кто есть кто. Неудавшийся телемастер – этой мой жених Филипп, мы с ним знакомы уже три года и в скором времени собираемся соеденить свои серца и все, что к этим сердцам прилагается, официальным браком. Рукопись наших отношений, в которой сегодняшний неудачный вечер поставил маленькую кляксу, начилась с белоснежного листа, на котором невидимый купидон начертил нашу первую встречу. Рига. Ночь. Клуб. Музыка. Я в костюме для танца живота. Для несведущих объясню, что каждая вторая (если не полуторашняя) мобильная рижанка хоть раз в жизни посетила занятия этого типично латвийского танца. Я как ни старалась, исключением стать не смогла. Долгие часы, проведенные в попытках заставить свое непослушное тело правильно повторять основы саиди, беледи и трайбла, рано или поздно воплотились в первое публичное выступление. Я ожидаю его с нервозностью новичка, переминаясь с одной усыпанной стразами шпильки выходных туфель на другую. «Ваш диск я забыла, будете выступать под другую музыку. В зале разбили бутылку, так что обувь не снимаем» наставляет нас наша преподавательница, явно успевшая хряпнуть пару бокалов виски, «Сцены нету, надо будет растолкать толпу». Однако. Я собираюсь заявить, что танцевать на двадцатисантиметровой шпильке не буду, а расталкивать пьяных ирландцев тем более, но меня уже никто не слушает. Музыка, мотор, поехали. Мои партнерши по этому безобразию подталкивают меня в спину, и я, размахивая платком как боевым флагом, протискиваюсь в эпицентр народных масс. Нетрезвые посетители клуба не сразу понимают, зачем на танцполе трясутся три ряженые девицы. Когда до них доходит, что это представление призвано усладить их затуманенные алкоголем очи, мужичье начинает активно тянуть руки, чтобы проверить на ощуп подозрительно вибрирующие животы. Подобное бесцеремонное вмешательство явно не облегчают наш и без того тяжкий труд. К тому же пайетки на моей юбке впиваются мертвой хваткой в стразы на каблуке, заметно ограничив мою свободу передвижения. Я топчусь на месте, отбивая элегатными взмахами кистей лезущие из толпы клешни. В этот судьбоносный момент на меня и падает взгляд Филиппа, и компьютер в его мозгу, сопоставив мой сомнительный образ с идеалом женщины, выдает стопроцентное совпадение. Ну, а дальше как в романе какой-нибудь замечтавшейся писательницы. Лучшие рестораны маленькой европейской столицы, отель-спа на побережье, душевные разговоры за бокалом вина и умопомрачительный секс. Меня кружит этот неожиданно ворвавшийся в мою жизнь водоворот, и не успев толком сообразить, что происходит, я обнаруживаю себя в аэропорту в объятиях полузнакомого мужчины, мысль о расставании с которым почему-то вызывает острый приступ грусти. Филипп шепчет мне, что он без ума от меня, что мы скоро увидимся снова, и что когда-нибудь будем жить с ним в доме на берегу Средиземного моря. Я киваю, не веря до конца ни единому слову, и смотрю ему вслед, пока его силуэт не растворяется в толпе.

Я в свои 26 с небольшим хвостиком лет давно уже не являюсь наивной тургеневской девушкой, жизнь которой подобный вулканический роман способен был бы перевернуть с ног на голову. У меня за плечами рюкзачок позитивного и негативного опыта, который своим ощутимым весом тянет к земле, не позволяя оторваться от реальности и взмыть в облака. Кроме него в наличии имеются состоятельные родители, привыкшие баловать единственную дочурку, пара ног приличной длинны, доставшаяся в наследство от прабабушки, более ли менее симпатичная мордашка, сумка Виттон и высшее образование. В следствии присутствия в моей шкатулочке всех этих сокровищ, заграничный брильянт в лице мосье Филиппа не ослепил меня своим сиянием до такой степени, чтобы я лишилась способности здраво мыслить. Хотя, надо признать, затмил таки все разбросанные судьбой на том отрезке моего пути камушки. Кроме внешности, чувства юмора и толики экзотики меня в нем привлекла его уверенность. Будучи приезжим в чужем городе, Филипп ни разу не спросил меня, коренную рижанку, «ну что, куда пойдем?» Он всегда знал, куда идти, что надеть, что заказать в меню и как доехать обратно в отель по встречной полосе. В общем, достоинств у него было много, примем это за аксиому, и не будем раздражать одиноких читательниц зачтением подробного их перечня. После двух лет изучения упомянутых достоинств на расстоянии и во время кратких, но пылких встреч, я отваживаюсь перейти к их исследованию в непосредственной близости. Толчком для такого решительного шага служит официальное предложение, сделанное как и полагается между вторым бокалом шампанского и первой клешней омара на фоне блестящих огоньков Эйфелевой башни. Родители провожают любимую дочь, мужественно пряча слезы, преданная собака, печально подвывая. Моя жизнь, совершив виток над Европой, приземляется во Франции. И тут автор этой утопичной романтической история по требованиям жанра и из желания снять с себя всяческую ответственность за последствия своих выдумок уверенно выводит стандартное «жили они счастливо и умерли в один день» и захлопывает рукопись. А брошенным на произвол судьбы персонажам приходится самостоятельно расхлебывать кашу совместных будней. По началу мы расхлебываем с удовольствием, смакую каждую ложку. Филипп таскает домой букеты цветов, я отвлекаю его от работы любовными посланиями, в выходные мы вылезаем из постели только, чтобы перекусить (я бы не вылезала вообще, но для французов еда – это святое). Мы уверены, что нашу идиллию никогда не потревожит скучный серый быт. Однако, он таки приходит. Осторожно стучится, пробирается в дверной проем, вешает в шкаф свой мышиного цвета плащ и устраивается поудобнее на диване. У телевизора. Судя по всему надолго. Он обнимает мягкой лапой Филиппа и шепчет ему на ухо: «ты устал, приятель, какой там секс, сегодня отличный фильм по телевизору». Потом подсаживается ко мне и уговаривает не менять домашний спортивный костюм на что-то более элегантное. Я пинаю его локтем в бок и, гонимая чувством противоречия, отправляюсь переодеваться. В результате я в полупрозрачной маечке и короткой юбке смотрю отличный фильм в объятиях Филиппа, которому чувство противоречия менее свойственно. Утомленный работой мужчина обещает выполнить свой жениховый долг на следующий день. Но там как назло подлый ящик опять транслирует что-то страшно интересное. Наш серый гость потирает лохматые рученки. Когда я понимаю, что он заметно выигрывает, решаю объявить этому самозванцу войну. Хватаю его безрадостное шмутье и собираюсь уже выбросить в окно, как меня останавливает тот, кто по идее должен был наоборот подбодрить. Филипп не проявляет видимого энтузиазма в ответ на предложение эротического массажа (эх, а в начале хвастался, что лучший в мире массажист, и готов был массировать меня вдоль и поперек с утра до вечера), реагирует на мои недвусмысленные эсэмэс бестолковым «м-м» (а какие красочные монологи я получала на первых порах) и закатывает глаза каждый раз, стоит мне намекнуть, что я уже начинаю покрываться пылью (когда-то намеков не требовалось, было достаточно одного взгляда). Другая на моем месте сдалась бы, удовлетворивший парой интимных сессий в неделю, упаковалась в халат, навертела бы бигудей, перестала краситься и посвятила бы себя домашнему хозяйству. Я привыкла биться до последнего. Приходится признать, однако, что очередной бой с позором проигран.

Я, не внимая протестам проколовшегося телемастера, отправляюсь переодеваться. Надо, впрочем, заметить, что протестует он не особенно активно. Скорее всего просто для приличия. Когда я спускаюсь в гостиную, мой непобедимый противник – телевизор празднует свою триумфальную победу, озаряя все помещение отблесками физиономии французского президента. Я водружаю свою голову на грудь Филиппа, он привычно обнимает меня, целует в лоб, и мы начинаем выбирать фильм. Поиск всегда осложняет различие наших вкусов. В то время, как Филипп предпочитает триллеры, в которых мужественного вида герой, продираясь сквозь горы трупов, спасает вселенную от очередного зарвавшегося компьютерного страшилы, мне больше по душе менее кровавые и более лирические картины, которые мой мужчина презрительно величает «histoires de gonzesses». На сей раз Филипп находит компромис – американский шедевр про качка, который спасает об бандитов любимую девушку. Тут вам и оторванные руки и чувственные поцелуи в перерывах между отрыванием следующих конечностей. Все довольны. Кроме разве что одинокой страстной дамочки, которая так и не дождалась своего мастера.

Следующий день приветствует меня солнечным лучом и поцелуем Филиппа. Последный уходит на работу, первый провожает меня к завтраку. Я радую желудок привычными мюслями, фруктами, чашкой чая и долькой шоколада. За окном неторопливо дефилируют щуплые девушки в широварах, негры в шапках и кудлатые собаки. Я во Франции. Первое время этот факт грел мне душу. Страна, породившая Мопассана и Гюго казалась мне понтовее родительницы малоизвестных Райниса и Вейденбаума. Сейчас я уже привыкла к своей новой прописке. Французская речь перестала резать слух, а негры и кудлатые собаки – глаз. Я заканчиваю завтрак, смотрю по сложившейся традиции «Модный приговор», попутно водя по светлым от природы ресницам черной кисточкой туши. На экране косноязычный маэстро переодевает очередную погрязшую в халате клушу. «Мне изменил муж», – жалуется колобкообразная дамочка, «Я ушла в депрессию и разъелась». «Расскажите поподробнее, как он вам изменил?» требует так называемая защитница, поправляя на кончике носа очки Роберто Кавалли. Мне не совсем ясно, каким образом детали внебрачного секса могут поспособствовать успеху перевоплощения этой гусеницы в бабочку, но саму героиню вопрос не смущает и она пускается в эмоциональное повествования, в конце которого разражается слезами. Ведущие наперебой успокаивают ее, уверяя, что с ее роскошным телом найти нового мужа будет раз плюнуть. При условии, конечно, что это роскошное удастся таки вычленить из халата и завернуть в более презентабельную обертку. Что они и проделывают на радость зрителей и самой обладательницы пышных (на мой взгляд прилагательное «рыхлых» подошло бы больше) форм. Дамочка вышагивает по подиуму в широком красном балахоне, отчаянно напоминая пожарную машину. Для полного сходства ей не хватает синей мигалки на голове. Я вздыхаю, выключаю телевизор и отправляюсь на встречу с подругой бразильянкой. Мы познакомились на курсах французского, которые я посещала по приезду. В первый же день знакомства на мою фразу «О, Бразилия, всегда мечтала там побывать» Сильвия отозвалась приглашением приехать и пожить у нее. Меня, сдержанную прибалтку, по началу шокировала ее естественность и открытость, потом, эти качества, наоборот, стали импонировать, и мы с Сильвией по-настоящему подружились.

– Привет, mon chou! – встречает она меня, озаряя широченной белозубой улыбкой площадь Комеди.

Мы обмениваемся тремя поцелуями, изображая из себя монпельерянок, и направляемся обедать в знакомый ресторанчик. Меню местных заведений иностранцу понять так же сложно как поэзию времен Ренессанса, хотя бы по той причине, что одно может вполне тягаться с другим по своей метафоричности. По началу я часто ломала голову, что подразумевается под красочным «креветки в объятиях авокадо с легким прикосновением бальзамика» или «маленькое любовное гнездышко копченого лосося», потом поняла, что дабы прочувствовать вкусовые качества блюда вовсе не обязательно разбирать тонкости любовного трехугольника креветки-авокадо-бальзамик. Потому теперь я как правило перевожу ключевые слова, а остальную поэзию оставляю истинным цениелям. А вот Сильвия, журналист по профессии, не собирается довольствоваться малым.

– Что такое Andouillette AAAA? – задается она вопросом, разглядывая меню, – Почему АААА? Это предсмертный крик того, из кого этот андуйет сделан? Или «АААА как вкусно»?

– Может опечатка, – пожимаю плечами я.

– Нет, надо узнать, – настаивает обладательница пытливого мозга, махая рукой официанту, – Объясните нам, мосье, что это за АААА.

Пожилой лысыватый мосье пускается в длинные путаные разъясния, из которых я усваиваю, что заглавные буквы описывают качество продукта. Судя по всему качество в данном случае хорошее, иначе по логике не писали бы ничего.

– Будете заказывать?

– Не рискнем, – качаю головой я, остановив свой выбор на привычном глазу кальмаре без всяких там непристойных возгласов.

Сильвия берет утку, обласканную каким-то хитрым соусом. Мы просим принести нам pichet de rose и caraf d’eau. Первое переводится как кувшинчик местного розового вина (в следствии переизбытка виноградников на юге местное вино стоит копейки), второе как сосуд с водой (вода наливается из крана и подается бесплатно).

– Я тут подружилась с девушкой, пока ты в Риге была, – рассказывает Сильвия, запихивая в рот хлебный мякиш, – С француженкой.

– Не теряешь времени даром, – замечаю я с легким упреком.

Я недавно ездила в родные края навестить родителей и тех подруг, которые пережили разлуку.

– Ты до конца дослушай. Мы с ней обедать ходили вместе, я домой ее приглашала пару раз, с мужем познакомила…

Сильвия замужем за французом, каким-то ученым, который целыми днями корпит над формулами, за что благодарное отечество платит ему минимальную зарплату SMIC.

– И вот однажды кушаем мы с ней вместе, она берет меня за руку и говорит: «Знаешь, Сильвия, я больше не могу скрывать своих чувств к тебе. Я вижу, что и ты неравнодушна ко мне, ты ведь явно со мной заигрываешь. Думаю, нам пора поговорить начистоту». Я, святая наивность, все еще не могу въехать и спрашиваю, о каких чувствах идет речь. И она мне отвечает, что влюбилась в меня в с первого взгляда!

– Не может быть, – давлюсь вином я, – она оказалась нетрадиционная?

– Именно. И приняла мою манеру общения за флирт!

Надо заметить, что манера общения у Сильвии действительно специфическая. Она то приобнимет, то за руку возьмет, не говоря уже о ее негаснущей лучезарной улыбке. Бедная французская лесбиянка не приняла во внимание особенности бразильского менталетета.

– И что было дальше?

– Ну, я ей естественно объяснила, что никакие отношения кроме дружеских нас связывать не могут. Она была очень расстроена, но согласилась на дружбу. А через несколько дней мы встретились, она заявила, что была у психолога и тот велел ей больше со мной не общаться. Вот такая история.

– Черт знает что, – вздыхаю я, отрезая кусочек кальмара, – А мне тут рассказали историю про женщину, которая после того, как родной 16-летний сын ей нагрубил, разочаровалась в нем и отдала в приют. На него позарилась какая-то бездетная пара и усыновила.

– В Бразилии такое невозможно, – качает головой Сильвия.

– В Латвии тоже. Детей сажают на плечи и тащат на себе, пока ноги ходят. В этом, конечно, тоже есть определенный перегиб. Но приют это слишком. Не собака все-таки.

– Собаку бы французы не отдали, – справедливо возражает журналистка.

Теплое ноябрьское солнышко водит лучом по нашим лицам. Розовое вино приятно булькает в желудке. Я могу сколько угодно критиковать свою страну-мачеху, но в глубине души я испытываю к ней теплую смесь нежности и восхищения.

– Ты работу не нашла? – интересуюсь я, когда официант ставит на стол две чашки кофе.

– На мое СиВи поступило целых два предложения, – усмехается Сильвия, макая губы в кофейную пену, – Сначала позвонил какой-то мужчик, сказал, что ему нужна бразильянка танцевать в клубе стрип-самбу, потом пригласили уборщицей на вокзал за тысячу евро в месяц.

– Круто!

Помнится когда-то наблюдая на экране рижского телевизора носатого героя французской комедии, который готов был ради сохранения работы сменить ориентацию, я презрительно хмыкала, узрев в этом фарсе явную гиперболу. Поселившись в стране виноградников и сыра, я поняла, что в фильме затясалась вовсе не гипербола, а ее младшая сестра, литота. Найти работу, будь-то труд на благо отечества или же на благо чьего-то частного пуза, так же трудно, как спасти вселенную от засилья инопланенян. А может, и того труднее. Слава Богу, что Филипп в отличие от мужа моей подруги занят не выведением сверхнового вида инфузории туфельки, а делом несколько более прибыльным, которое позволяет мне покупать реальные туфельки и гордо воротить нос от вакансий уборщиц и кассирш.

Мы расплачиваемся поровну за обед, привычно не оставив чаевых, и, поблагодарив официанта за пожелания хорошего дня, выходим на оживленную улицу. Тут следует отметить, что она не просто оживлена, закованная в асфальт дорога просто кишит людьми. Несведущего может удивить и даже напугать этот концентрированный сгусток народных масс. Я, почти француженка, безошибочно определяю очередную забастовку. Забастовка это национальная французская забава. Когда им надоедает работать, они собираются группами, рисуют пару-тройку незамысловатых, ничего не выражающих плакатов и отправляются бродить по улицам с криками и улюлюканием. За этой целевой прогулкой следуют щедро сбрызнутый вином и сдобренный обоюдными жалобами на жизнь обед в ресторане. Развлекаться таким образом гораздо занимательнее, чем париться в душном офисе, потому во Франции бастуют все. Студенты, таксисты, фармацевты, клерки и работники метрополитена. Интересно, кто на сей раз недоволен президентом Саркози. Толпа, подвывая какие-то хилые лозунги, тянет нас вперед. На Комеди нам удается отпочковаться. Мы тремся щеками на прощание и разбредаемся каждая в свою жизнь. Я шагаю по светлой брущатке, сжимая под мышкой только что приобретенный свежий багетт, и улыбаюсь прохожим, собакам и своему отражанию в витринах магазинов. В мою расслабленно вальяжную от выпитого вина и теплого солнца голову пробивается слабенькое нехорошее предчувствие на тонких ножках. Оно стучится тощей лапкой в защищенный толстым слоем ватной неги мозг, и так и не получив желанной аудиенции, тихонько ускользает, оставив крохотный едва заметный отпечаток ступни. Этот след перевоплощается в маленькое словечко «слишком» и застревает в проводах извилин. У меня все хорошо. Слишком хорошо. Я свободна от утомительного неблагодарного труда, я любима мужчиной мечты, у меня в желудке плещется в вине заморский кальмар, а на ногах белеют тонкими ремешками туфли Гуччи. Жизнь прекрасна. Слишком прекрасна. Даже не смотря на вчерашний казус. Не получился телемастер, удастся пират карибского моря. Или человек-летучая мышь. Я увязаю в путанице фантазий, и мне не вдомек, что мое неброское «слишком» уже отмечено небесной канцелярией как недозволенный, неполагающийся простым смертным излишек. Я не догадываюсь, что уже совсем скоро моей беззаботной улыбке суждено погаснуть, а моему взгляду проститься с милыми глазу декорациями. Ураган, переместивший Элли с родных полей на средиземноморское побережье не утих, он просто прилег передохнуть на время, собираясь с силами для нового броска. Однако, дар предвидения мне не присущ, и потому я продолжаю свой путь, излучая во все стороны позитив.

Переодевшись дома, отправляюсь на спорт. Тренер-гей заставляет нас приседать под дискотечную музыку бесчетное количество раз. «Вы чувствуете ваши ягодицы?» орет он со своей трибуны, искренне радуясь страданиям женской (а следовательно бесполезной) части общества, «Они должны быть крепкими как орех. Они должны прижиматься друг к другу, сливаться в поцелуе, а не смотреть обиженно в разные стороны!» Экий поэт, воспеватель ягодиц! Это у тебя и твоих дружков они сливаются в поцелуе, а мы, женщины по-другому устроены! «Мне на моем занятии не нужны вялые попы» – продолжает разглагольствать знаток, пока мадамы и мадмуазели, пыхтя от напряжения, пытаются заставить свои ягодицы целоваться. Выходит это не у всех, обладательницы вялых округлостей с плохоскрываемой завистью взирают на обтянутый белыми шортами идеальный зад тренера. «Закончим на коленях», – командует он, поганенько ухмыляясь двусмысленности своего заявления. По началу я не владела в должной мере французским, и вся цветистость монологов этого непризнанного поэта ускользала от меня. Теперь же мне периодически хочется вернуться в те времена блаженного непонимания. На выходе из зала я сталкиваюсь с подругой Аней, которую в этом самом зале в свое время и приобрела.

– Слушай, Кать, мне тут работу предлагают! Зарплата 5000 в месяц! – огорошивает она меня с ходу.

– Элитные туалеты мыть? – выражаю я сомнение по поводу такой манны небесной.

– Не. Продавщицей в бутик в Куршевель. Им русские девушки нужны на сезон. Ты не хочешь компанию составить?

– Куршевель это же страшно далеко. В Альпах, – замечаю я неуверенно.

– Зато сколько там олигархов!

Аня мечтательно закатывает глаза. Цель ее жизни – выйти замуж за олигарха. При том что последний не должен походить на старый гнилой гриб как какой-нибудь Березовский, а должен быть молод, хорош собой, холост, добр, умен и щедр. Не знаю, существуют ли подобные редкие экземпляры где-либо кроме как в анином воображении. На мой взгляд если и да, то этот вид давно занесен в Красную книгу и тщательно охраняется.

– Мне поздно олигархов ловить. Я замуж выхожу скоро.

– Замуж за француза всегда выйти успеешь. А такой шанс раз в жизни дается. И зарплата нехилая. Продавщица – должность, конечно, позорная, друзьям не признаешься, зато поживем в Куршевеле. Жилье, кстате, они предоставляют.

– Зарплата, конечно, неплохая. Но мне Филиппа на четыре месяца оставлять не хочется.

– Да, куда он денется, твой Филипп. Только ценить сильнее будет, – напирает Аня.

Может быть соскучится, выгонит из дома серого тюфяка, выключит телевизор и будет целыми вечерами предаваться со мной любви? Заманчивая, конечно, мысль, но сдается мне, что четыре месяца все-таки недопустимый срок расставания с любимым мужчиной.

– Ладно, если передумаешь, дашь знать, – махает на меня рукой охотница за олигархами и растворяется в толпе псевдо спортсменок с вялыми ягодицами.

А я направляюсь пружинистым шагом домой, размышляя попутно, сколько всякого Гуччи можно купить на 5000 евро. Оставшееся до прихода Филиппа время я коротаю на популярном русскоязычном форуме, куда меня переодически заносит толи тоска по родной культуре, толи стремление похвастаться собственным благополучием. Темы обсуждения не блистают разнообразием и на 99% состоят из животрепещущего «Вам изменил муж, что делать?» Большая часть побитых жизнью (и этими изменяющими мужьями) форумчанок с пеной у рта, а точнее с изобилием знаков препинания и выразительных рожиц, доказывают, что все без исключения мужчины изменяют, с этим надо смириться и по-тихому застирывать следы чужой помады на рубашках. Я пытаюсь пробиться сквозь эти залежи отчаяния и цинизма, вспыхнуть лучом света в этом темном царстве. Сравнение, впрочем, не самое удачное. Этот самый луч света, достопочтенная Катерина Кабанова, как раз таки запятналась недозволенным адюльтером, против которого я так активно выступаю. Но со мной такого не случится никогда. И с Филиппом тоже. Он и дома-то телевизор чинит без особого энтузиазма, что уже говорить о чужих незнакомых аппаратах. Это я и пытаюсь втолковать одноклеточным чатланам. Но их много, десятки безликих, безразличных «Фунтиков», «Петровичей», плотные ряды «Стервочек» и «Кошечек». А я одна. И мой яркий флаг засасывают их жадные зубастые глотки и, пережевав, выплевывают с презрительным «ты слишком наивна». Споры этого второго за день «слишком» опускаются на взрыхленную первым почву и всходят на белоснежном этюде моей жизни маленьким пятнышком плесени.

С работы возвращается Филипп, целует меня, выгружает на кухне купленные продукты, попутно объясняя, что ему надо непременно сходить на какую-то страшно важную встречу с каким-то страшно важным банкиром.

– Это только апперитив. Больше часа не должно занять.

– А я не могу пойти? – кисну я.

Перспектива провести вечер в обществе ненавистного телевизора и форумчан-изменников не внушает радости.

– Тебе будет не интересно. Это чисто деловая встреча. Лучше почисти mange-touts и стол накрой к моему возвращению. Я купил твое любимое белое вино. Выпьем по бокалу за ужином.

Я запихиваю бутылку в холодильник, заглядываю в пакет с тощими стручками гороха.

– Точно не больше часа? – уточняю на всякий случай.

– Постараюсь как можно быстрее, – обещает Филипп, скидывая с себя одежду и направляясь в душ.

До меня доносится шум воды. Сквозь него пробивается еще какой-то чужеродный звук. Забытый хозяином на столе телефон радуется полученному сообщению. У меня нет привычки шпионить за Филиппом, копаться в его карманах, телефоне или письменном ящике. Я доверяю ему на все 110 наивных процентов. И все же в этот судьбоносный вечер чья-то сильная невидимая рука толкает меня взять аппарат и нажать на зеленую кнопку. Эта кнопка приводит в действие невидимый детонатор, и мощная взрывная волна, сорвав мягкое одеяло с моей уютной жизни, оставляет ее корчиться на полу в горелых обрывках одежды. «Привет, мой милый, я страшно скучаю. Мне так хочется быстрее поцеловать тебя» пишет моему будущему мужу неизвестная Кристель. Впрочем, неизвестна она по всей видимости только мне, слепой рогатой идеалистке. А мой телемастер-халтурщик очевидно неплохо знаком с ее телевизором. «Три тысячи чертей!» воскликнул бы герой Боярского, сорвав с себя приросшую к темечку шляпу, «Вы ответите за это, сударь!» Мне срывать нечего. Разве что рога. Или, может, забодать ими подлого изменника. Я была уверена, что я не такая как виртуальные «Кошечки» и «Мышечки» с зернистыми отфотошопленными фотографиями. Мне не могут изменить. Меня не могут предать, променять на какую-то «Крысочку» с более удачным дигитальным изображением. Я вне бытовой грязи. Как мне казалось. Выходит, я ошибалась. Склизская мокрая жижа одинаково пристает как к рыночным кроссовкам «Абибас» так и к белым гуччевским туфлям. За сумкой Виттон не спрятаться от измены.

Корпулентный Пуаро трогает меня за плечо пухлой ладонью, советуя не делать поспешных выводов. Наличие в телефоне мужчины подобного компрометирующего сообщения еще вовсе не доказывает сам факт измены. Я отношусь к совету иллюзорного сыщика с недоверием, хотя непотопляемая наивность внутри меня, заслышав эти слова, расправляет плечи и активно кивает круглой клупой головой.