Текст книги "1850"

– Сейчас я тебе покажу пиджак! – первым выходит из нирваны Филипп.

Весьма кстате, потому как за второе пропущенное тысячелетие этот шедевр современного дизайна точно вышел бы из моды. Он пытается поднять меня, но я кульком съезжаю на пол.

– У меня нога сломана… Кажется.., – шепчу я, сжимаясь от боли.

– Не может быть! Ты бы ходить не могла!

– Я и не могу.

Филипп, который никогда не поднимал меня на руки из-за проблем с позвоночником, подхватывает мое покалеченное тело и переносит на кровать.

– Надо вызвать врача. Хотя сюда наверно никто не попроется ночью. Я лучше сам отвезу тебя. Тут внизу есть один более развитой городишко.

– Ага, Мутье. По развитости скоро сможет тягаться с Парижем.

– Вот туда и поедем. Только сначала примериешь пиджак. Зря что ли я так парился, чтобы его достать.

Филипп набрасывает мне на плечи драгоценное творение модного дома Бальман. Я вижу свое размытое отражение в зеркале, и меня пробирает смех. Будь рядом талантливый фотограф, он бы запечатлел бы эту не поддающуюся перу писателя картину на пленку и продал бы в журнал под заголовок «Снобизм наказуем». Опухшая, со сломанной ногой и темными разводами туши на щеках, в старой одежке с чужого плеча, НО в пиджаке Бальман я имею самый что ни на есть комичный вид. Филипп целует меня в висок.

– С размером угадал, – радуется он, – Что, кстате, на тебе за мешки надеты?

– Подруга одолжила. Мы поехали кататься, я упала, одежду порвала и ногу повредила, – не моргнув глазом сочиняю я.

Положим эту конфетку в ту же коробку, где уже поблескивает яркой оберткой «секс без табу».

– Ты все-таки совсем ребенок, – с отеческой нежностью шепчет Филипп, – Тебя нельзя никуда отпускать одну.

– Не отпускай.

– Больше не буду.

Филипп переодевает меня в приличные вещи и тащит свое вновь обретенное сокровище вниз к машине. Дорога до Мутье стирается из моей памяти мгновенно, как будто какой-то прилежный дворник бежит следом и заметает следы шин. Сонный изможденный доктор, который заковывает пострадавшую ногу в гипс, тоже оставляет лишь еле заметный отпечаток в моей памяти. Если меня спустя годы попросят воспроизвести следовавшие за встречей события, то мой мозг воскресит только глаза и руки Филиппа. Бывает, что на фотографии четкой выходит лишь одна деталь картинки. Так и этой ночью из расплывчатой мозайки происходящего мой взгляд выхватывает эту теплую ладонь и эти влажные серые глаза. Из больницы мы возвращаемся в студио на 1850. На узкой кушетке едва хватает места для двоих.

– Я много думал, – говорит Филипп, устраивая мою голову у себя на плече, – о нас, о твоих упреках… Ты была права, пытаясь разнообразить наши вечера. Я… мне всегда легче было плюхнуться на диван перед телевизором. Я ведь устаю, работа, стресс… А тебе хотелось новизны, страсти…

– Больше не хочется, – шепчу я ему в подмышку.

И то и другое я получила в полном размере.

– Нет, не говори так. Мы все вернем, все изменим, переделаем. Я обещаю тебе. Хочешь, поиграем во врача и пациента? Я у мамы халат одолжу.

– Не надо, – улыбаюсь я, – Ничего не надо. Забери меня только отсюда.

– Завтра же утром уедем.

Он целует мои губы, шею, гладит кожу с такой благоговейной нежностью, как-будто это драгоценный сосуд, грозящий разбиться при любом резком движении. Раньше я принебрегала этой тихой нежностью, отодвигала в сторону как мелкую монету, тянулась за крупной купюрой, которой считала испепеляющую страсть. Я не понимала, что яркое пламя хорошо только, чтобы разжечь костер, а чтобы приготовить толковое блюдо требуется более долговечное теплое тление. Губы Филиппа ползут все ниже. Я купаюсь в блаженном чувстве свободы. Мой мозг не терзают противоречия, желание не бьется о толстую стену запретов, оно смело простирает крылья и стремится к цели. Достигнуть которой однако на сей раз ему не суждено. Филипп неожиданно замирает, сжимает зубы, подавляя стон.

– Спина.., – кряхтит он, приняв форму эмбриона.

Позвонки, разгневанные самовольническим нарушением запрета врача, сместились и впились прищепками в нерв. Я, отчаянно хромая, отправляюсь на поиски болеутоляющего. Секс глубоко вздыхает, смеряет презрительным взглядом двух корчащихся в муках инвалидов и вылетает в окно. На активные передвижения моя нога отзывается режущей болью. Мы с Филиппом проглатываем по таблетке и, чокнувшись, запиваем водой.

– Я привез шампанское, – вспоминает он.

Пенистая жидкость заливает одеяло, мы пьем прямо из горла и хохочем над комичностью ситуации. На улице из сугробов вылезают подснежники, и ошалевшие грачи воспевают начало весны.

Следующим утром нас будет настойчивый стук в дверь. Филипп, обернувшись полотенцем, идет открывать. До меня доносится какое-то пыхтение и бульканье.

– Катерина… ключи, – слышется из коридора голос Ларисы.

– Катерина еще спит, – отвечает как ни в чем ни бывало мой мужчина, – А ключи мы вам не отдадим, пока вы не выплатите ей все, что она заработала. С учетом переработки, морального и физического ущерба. Всего хорошего.

– Противная тетка, – сообщает он мне, возвращаясь, – Пялилась на меня, как будто мужчину первый раз в жизни видит.

– Такого точно в первый, – смеюсь я, обнимая его за талию.

Мы завтракаем свежими круассанами из соседней булочной и шампанским. Я захожу попрощаться с Аней. Она отдает мне обувную коробку и выражает сочувствие по поводу преобретенного гипса.

– Я тут еще немного побуду и тоже уеду, – заявляет охотница, разглядывая в зеркале крошечные морщинки вокруг глаз, – А то тут с такой жизнью и состариться не долго. А мне стареть никак нельзя. Олигархи старых не любят.

– Ты пластинку сменить не думаешь? – отстраненно интересуюсь я, – Вернуться к Жаку, основать семью…

Последние слова заставляют Аню сморщиться как от дольки лимона. Эту гримассу я перевожу как «Пока на свете жив хоть один олигарх, я не перейду с тропы войны на примитивную дорогу семейной жизни». Я желаю подруге удачи в ее нелегких поисках и отдаю ей ключ от студио. Даже если по французскому законодательству у меня есть полное право придержать эту берлогу до полной выплаты заработанного, я предпочитаю избавиться побыстрее от этого пропуска в мир ужасов. Филипп, старчески крехтя от боли в спине, дотаскивает меня и мой чемоданишко до машины. Я сжимаю в руках преданного слоненка.

– Ребенок ребенком, – ворчит Филипп, пряча нежность за раздражением.

Джип плавно выезжает со стоянки, делает круг мимо знакомых до боли (и до моральной, и до физической) деревянных построек и поворачивает на дорогу, ведущую к дому. «По дороге с облаками очень нравится, когда мы возвращаемся домой» вспоминается мне очередной шедевр на сей раз отечественной мультипликации. Филипп прав, я от переизбытка переживаний совсем впала в детство. Будем надеяться, что теплому южному солнышку и видоизменившемуся жениху удасться вычленить меня из мира сказок. За окном мелькают посеребренные снегом еловые шубы. В иной ситуации, лицезрея холодную красоту пейзажа, я бы непременно вытаращила глаза от восторга. Сейчас мне хочется, чтобы бело-зеленая картина переместилась на глянцевую открытку. Я спрячу ее на дальнюю полку и когда-нибудь, через год или два, достану, смахну пыль и взгляну на запечатленную на фото природу со спокойным интересом. А пока, извините елки, я лучше отвернусь, зарывшись носом в слоновью шкурку. Рана еще совсем свежая, сломанная кость еще не начала срастаться. Филипп гладит мою руку. Он слышит отголоски моей боли, но не задает вопросов. Он относится к категории тех осторожных страусов, которые при виде таблички «Не влезай – убъет», послушно обходят опасность стороной. Я – из тех, что не задумываясь, влезают, чтобы выяснить, правда ли убъет и каким именно образом. Выкарабкавшись живой из трансформаторской будки, я осознаю, что подход Филиппа наверно все-таки разумнее.

На уровне 1550 стайки разноцветных англоговорящих лыжников дожидаются автобуса. Инструктора выделяются из общей массы ярко красными комбинезонами. Через секунду пестрые толпы исчезают из виду, уступив место белым склонам, усаженным деревянными домиками словно боровиками. Салон машины заполняет знаменитая «Аллилуя» Джефа Бакли. От пальцев Филиппа исходит целительное тепло. Неординарный голос певца, утонувшего в возрасте тридцати лет на самом пике славы, заставляет меня задержаться на мгновение на этой ступеньке жизни, закрыть глаза, обнять за плечи вернувшееся из долгого странствия счастье, прижаться к нему, насладиться его близостью. Мне не дано знать, в какой момент это воздушное ветренное существо, завидев более привлекательную мишень, оттолкнет меня и упорхнет в неизвестном направлении, и теплая ладонь, наполняющая мое истощенное существо жизнью, сползет, возвратив меня в темный жестокий мир.

– Болит нога? – спрашивает Филипп, заметив, как наполнились влагой мои глаза.

– Угу. Немножко.

– Потерпи, amour, мы скоро будем дома. Знаешь, без тебя там было так пусто и одиноко…

Мы оба побывали на курсах. Я прошла всю программу по максимуму, включая практическую часть. Филипп посетил несколько занятий, но и те, похоже, не прошли для него даром.

– Нам придется заехать на заправку. Иначе бензина до Монпелье не хватит. Заодно возьму что-нибудь попить.

Он оставляет меня в машине и, заполнив бак, отправляется платить. Я безразлично вожу вглядом по дожидающимся хозяев-кормильцев автомобилям. Сердце спотыкается и, потеряв равновесие, падает. Черный Хаммер взирает на меня с высокомерным презрением. Какая встреча! Гнев закипает мгновенно и, возмущенно пузырясь, требует от меня активных действий. Воровато оглядевшись и не обнаружив поблизости зевак, я с трудом выкатываюсь из Джипа и, вооружившись связкой ключей, ковыляю к мрачному гиганту. Рисование никогда не входило в длинный список моих талантов. Единственный шедевр, который всегда отлично у меня получается – это слон. Вид сзади. Именно этими видами я и украшаю по средствам острых зазубрин блестящие дверцы и капот вражеского Хаммера. Получается, на мой взгляд несколько авангардно, но весьма оригинально. Я остаюсь вполне довольна собой.

– Почему ты вышла? – беспокоится Филипп, увидев меня вне машины.

– Проветриться захотелось, – улыбаюсь я.

– Проветриться! Тебе на ногу наступать нельзя!

Он насильно запихивает меня обратно на сидение. Мотор заводится, шины скрепят по снегу, оповещая о возвращении в старую новую жизнь.

[1] «Куклы»

[2] Я болен

[4] Я вам оторву голову

[5] Пух

[6] Слишком классический

[7] Все должно быть идеально

[8] Сложить, убрать, подготовить! Быстро!

[9] Скот

[10] Все рубашки в куче как тряпки!!