Текст книги "1850"

– Что ты выдумываешь! – злится гад.

– Как раз сейчас я не выдумываю.

– Впрочем, мне наплевать, отдыхаешь ты или работаешь. Если послезавтра денег не будет на вот этом счету, – он протягивает мне бумажный квадратик, – то запись отправится прямяком в комиссариат с дополнительными указаниями о местонахождении трупа.

– Кассету-то посмотреть можно? Так сказать, товар лицом, – немного выхожу из ступора я.

С погибшими в неравном бою иллюзиями и все еще клацкающей острыми зубами совестью будем разбираться потом. Сейчас надо искать свет в конце этого мерзкого тунеля.

Шантажист вытягивает из сумки портативный компьютер размером с первый том «Преступления и наказания». Предвидел мой вопрос, паразит. На экране черно-белый зернистый видео ролик. Несмотря на отвратительное качество герои траго-комедии вполне узнаваемы. «Как же я похудела», размышляю я, наблюдая за действиями серых человечков, «Кожа, да кости. И от груди остались одни воспоминания». А Вадим неплохо получился, фигуристый такой, плечи широкие. Прямо мускулистый спортсмен.

– Ну, что, убедилась? – хмыкает мускулистый, закрывая медиа плейер.

Он очевидно ожидает, что я забъюсь в истерике, начну рвать на себе волосы, зубы и кредитные карточки из карманов. Но мою издерганную, измусоленную, пережеванную и выплюнутую душу обнимает огромная ватная лапа спокойствия.

– Ага, ты отлично получился. Нарочно позировал?

– Мне бы на твоем месте было бы не до шуток, – резко обрывает Вадим, – Ищи деньги.

– Забавная у нас любовная история получается. Я-то думала…

Я-то думала, что он будет всю оставшуюся жизнь вспоминать со слезами на глазах наши встречи, писать мне стихи на обрывках тетрадных листков, сравнивать мой идеальный образ с каждой последующей женщиной… Ан-нет!

– Ты ошибалась!

Озвучивает мою мысль Вадим.

– И давай без сентиментальных отступлений. Я не мог подумать, что ты человека убъешь. У тебя на лице это не было написано. А после того, что случилось, говорить о любовных историях просто смешно.

Он абсолютно прав. Я могу обвинить его только в том, что при данных обстоятельствах из него вылез не благородный Печорин, а предприимчивый Хлестаков. Я ожидала, что он протянет мне, весящей над пропастью, сильную руку помощи, а он наоборот грозится наступить на мои побелевшие от усилий пальцы.

– Я позвоню тебе послезавтра, – завершает прениприятнейший разговор Хлестаков и, нахлобучив шляпу и накинув на плечи плащ, прыгает в запряженную тройкой лошадей коляску.

Официант выкладывает передо мною счет. Шикарный мужчина не платит теперь даже за себя. Нашел лоха-спонсора. По-французски лицо обманутое хулиганами зовется pigeon. Если задуматься, то в тонкой смысловой перемычке двух языков можно разглядеть крошечное зерно смысла. Еще недавно я была этим самым пижоном в русской трактовке, а теперь сущность этого наименования офранцузилась.

На улице опять идет снег. Неужели ему никогда не надоедает этот бессмысленный путь в один конец? Не устает он? Мозоли не набивает? Мое студио уныло безмолвствует. Нормальный человек на моем месте провел бы ночь без сна, травя себя кофе и сигаретами и шагая по комнате из угла в угол, кусая губы и скрипя зубами. Мне подобное мучительное бодрствование не свойственно. Какие бы революции не сотрясали мой мозг, он умеет во время захлопнуть железную дверь перед носом у проблем и взять положенный тайм-аут. Завтра будет новый день, пусть этот новый и решает, как поступить с подлым шантажистом. Я засыпаю, уткнувшись по привычке носом в теплый слоновий затылок.

Утру свойственно надевать разные маски. У него в запасе есть и веселые улыбчивые рожицы, и бледные встрев оженные лица из папье-машэ, и розовощекие влюбленные с утомленно опущенными веками. Сегодня этот любитель маскарада будит меня голым черепом в циллиндре с зелеными долларами в пустых глазницах. Знавали мы пробуждения и поприятнее. Вчера вернувшись домой по понятным причинам я не обратила внимания на бурлящую на плите фасоль. За сутки вода выкипела окончательно, отравив воздух в студио тухлым смрадом, а упрямые бобовые так и не размякли. Я, зажимая нос, отправляю пожелавшие сохранить национальную целостность фасолины в мусорник.

– Фу, кто у тебя так напукал? – кривится Аня, явившаяся сопроводить меня на службу.

– Фасоль варила, – честно признаюсь я, открывая пошире окно.

– Че совсем есть нечего? Сказала бы мне, я бы тебе макаронов одолжила. Хотя я вон смотрю, у тебя бананы даже имеются.

– Ага, бананы. Можешь откусить кусочек, если зубов не жалко.

Аня смотрит на меня с сочувствием, в которое вмешивается ложечка сомнения в моей вменяемости. Что неудивительно. Индивидуму, кипятящему сутками фасоль и хранящему на столе связку пластмассовых бананов не помешает обратиться к психиатору. А что, богатая идея! Может, и правда сойти с ума по-тихому. С психов взятки гладки. Их даже не судят. Наденут на меня смирительную рубашку Селин с широкими рукавами, как сейчас модно, и вперед.

Мы пьем кофе в ближайшей булочной. Я услаждаю свой иссохший желудок свежим круассаном. Аня гундит что-то оносительно отсутствия олигархов. Я не особо вслушиваюсь. Передо мной стоит более важная и более неприятная задача. Надо за полтора дня где-то раздобыть 20 000 евро, чтобы заткнуть ими жадную пасть красавца-мужчины. К Филиппу обратиться я не могу. Остается крепкое родительское крыло и щедрый клюв. Я решаю в обеденный перерыв позвонить маме.

В бутике нас встречают ставшие привычными, но не менее от этого противными центральные персонажи затянувшегося мультфильма для взрослых Лоранс, Лариса, Жиро и пылесос. Последний мгновенно бросается в мои объятия, и мы не расстаемся с ним напротяжении последующего получаса. По бутику на цыпочках ходят слухи. Говорят, что олигархов в этом году завезли мало, отели пустуют, рестораны терпят убытки, пафосные клубы запрудили сезоньеры. В общем, кризис, о котором до этого все были только наслышаны, заявился в Куршевель собственной персоной, нацепил ретузы, старенькие лыжи и катается в свое удовольствие. Мадам хозяйка смотрит на него своими парафиновыми глазами, хрипит ругательства сквозь фарфоровые зубы и рвет на голове выбеленные краской волосы. Закрома Эммеджи и Богнера не убывают, а зараплаты многочисленному персоналу платить уже совсем скоро, да и фуа гра к Новому году закупать пора. Мадам злится, беременная дочь катается колобком по магазину, раздавая вербальные оплеухи, собаки чешутся и, громко причмокивая, вылизывают себе междуножье. Все эти картинки талантливого карикатуриста кружатся передо мной расплывчатым хороводом. Я ежеминутно поглядываю на часы, окунувшись с головой в омут лыжных костюмов. Оказавшись, наконец, на свободе, набираю латвийский номер. Из трубки доносится родной и теплый мамин голос, при звуке которого у меня увлажняются глаза. Она журит меня за редкие звонки, интересуется моим здоровьем и делами Филиппа. Бедная несведущая мама, разве ей может прийти в голову в какую грязь вляпалась ее опрятная дочка. Я бормочу что-то невнятное, прикидывая как бы поделикатнее попросить денег.

– Знаешь, доч, я тебя не хотела расстраивать, – говорит между тем мама, – Но нас кризис очень сильно затронул. Папе наверно придется продать дом в Юрмале.

Бледно зеленый особняк с деревянными кружевами на окнах. В двух шагах от моря. С камином в гостиной. Мамина мечта. Они так долго его искали, так долго возились с бумагами, что казалось торжественный момент заселения не наступит никогда. И вот теперь уродливый кризис дотянул свою когтистую лапу до святого святых. Маме не свойственно преувеличивать, скорее наоборот. Если она говорит «наверно придется продать», значит, надежды не осталось на грамма.

– Я рада, что хоть у тебя там во Франции все хорошо, – со вздохом добавляет она.

Да, у меня хорошо. Просто замечательно. Эх, вот и сожрал всеядный кризис жизни моей надежный причал. Мое обездоленное судно мотается по волнам в поисках пристанища, волоча за собой обросший тиной и мидиями якорь. От родителей помощи ждать не приходится. Что же мне остается? Я прощаюсь с мамой и бреду, увязая по колено в снегу, в белую беспросветную метель. Мне не хватало в жизни экшена и я решила, как бедняк из анекдота преобрести себе козу. Разница лишь в том, что он свою рогатую продал по быстному и зажил в свое удовольствие, заценив заново все то, что у него было. Моя же скотинка расплодилась, куда ни глянь, из каждого угла торчит рогатая морда. И съезжать эта многодетная семейка в ближайшем будущем не собирается. Откуда взять 20 000? Может, попробовать поторговаться? Предложить часть натурой? Интресно, во сколько Вадим оценил бы интим-сессию со мной? Сдается мне, что в данных условиях, акции моего тела сильно упали в цене. В голове месиво мыслей, аппетит на нуле. Я варю себе щедро отваленные Аней макароны, наливаю бокал красного вина. Оно такое же гадкое на вкус как постные спагетти. Я с тоской вспоминаю наши шикарные домашние ужины. Устрицы, мидии, свежезапеченная рыба… все это было в чьей-то чужой жизни. И уютные вечера у телевизора, и традиционнные походы по магазинам на выходных, и вечеринки с реками шампанского, и частые поездки в Париж… Все это одним взмахом элегантной ручки Монблан перечеркнула та шайка глупых сообщений. Казаться гордою сил мне хватило. Но сейчас ступая по голой взрытой земле, я думаю – а не лучше было бы полить ромашки и лютики вместо того, чтобы рвать их с корнем. Крупные соленые слезы стекают по щеками и срываются в пурпурную глубь бокала.

Вечером магазин заселяют те, кого кризис, попробовав на зуб, посчитал несъедобными и выплюнул. Меня останавливают два мужичка с просьбой подобрать комбинезон. Я машинально тянусь за темносиней Тони Сайлеровской лыжной одежкой. Мужских комбинезонов у нас негусто.

– О, смотри, Валя, отличный комбинезон! – восклицает один из мужчин, обращаясь к толстобокой бабуське, взявшейся не понятно откуда.

– А че, мне нравится, – одобряет та, – Девушка, это мой размер?

К подобному обороту событий Штирлиц готов не был. Вариантов ответа у него было не много. Можно было, конечно, заявить, что комбинезон мужской и предложить подобрать женский. Но Штирлиц отлично помнил, что на бабулькин зад итальянские дизайнеры нифига не настряпали. Оставалось только блефовать.

– Конечно ваш! – выдаю я, глазом не моргнув.

– А тут написано М, а у меня 50-ый! – кочевряжется въедливая клиентка.

– Это, знаете ли, итальянский размер. У них там все по-другому. Вы померийте лучше.

Бабулька исчезает в кабинке с комбинезоном через плечо. Когда она, довольная уже одним тем фактом, кто костюмчик сошелся на животе, вылезает наружу, к честной компании присоединяется женщина лет сорока, очевидно, ее дочка.

– О, какой красивый комбинезон! – ахает новый персонаж, – Девушка, а у вас есть такой же моего размера?

«Вот вы и вляпались, Штирлиц» довольно рассмеялся Мюллер. Я беспомощно протягиваю ей мужской размер S. Бабулька тем временем обнаруживает, что М ей все же жмет и затребывает L. Пока мама и дочка возятся в передевалках, на сцене появляются незапланированные сценаристом герои – седовласый отец и прыщавый сын в сопровождении моей русскоговорящей коллеги.

– О, хороший комбинезон! – замечает отец, запреметив забракованный круглобокой клиенткой М, – Не хочешь померить такой? И размер как раз твой!

Штирлец схатился за голову. Никогда еще он не был столь близок к провалу. Мюллер скатился под стол, сотрясаясь от хохота. Я делаю знаки коллеге Ире, чтобы та отозвала своих мужчин. Но уже поздно, прыщавый подросток тянет комбинезон в кабинку.

– Девушка, а у вас нет на меня такого? – обращается к Ире седой, – Я XL обычно ношу.

– Да, конечно! – безотказно реагирует та.

Мда, комбинезон сегодя в топе. Пользуется просто необычайным спросом среди населения. Момент Х наступает, когда все четверо показываются из примерочных.

– Ой, он что мужской? – ахает женская половина, комбинезированных.

– Так это что женский что ли? – презрительно хмыкает мужская.

В результате вместо того, чтобы продать 4 костюма, мы не продаем ни одного. Rate, как говорят братья наши французы. Сей прокол не остается незамеченным, спустя несколько минут мы даем подробный отчет о случившемся беременной дочери Мадам и деректрисе. Ира сыплет аргументами в свою защиту, я стою рядом, молча понурив голову.

– Вы не умеете рабоать с клиентами, – верещит злобный колобок, – Вон берите пример с Алины, она уже третью рубашку Дольче Габбана продала!

Эту продажу действительно можно расценивать как подвиг, потому как упомянутый кутюр-шедевр являет собой страшенную коричневую рубаху с противной перекошенной рожей и кривой надписью на итальянском «курение убивает». Когда я впервые увидела это дизайнерское чудовище и приколотую к нему этикетку, оценивающую страшилище в 900 евро, я подумала, что закупщик совершил ошибку, уродливый товар никогда не разойдется. Ан-нет, Алина уже третьего курильщика втюхнула с сопроводительной речью о ценности ручной работы и ограниченном количестве сих эксцентричных плакатов антитабачной компании. Похоже, руссо туристо так и не воскресило раздавленный спортивными костюмами, золотыми цепями и красными пиджаками от Версаче вкус. Сама Алина работает в бутике уже третий год, это она так своеобразно успокаивала нас в самом начале нашего нелегкого пути. Она родом из Молдовии, одна воспитывает сына. Заработанного за сезон в Куршевеле хватает на стильные кроссовки и новый iphone для подростка. Вот ведь мужики, настрогают себе подобных и в кусты. А женщинам тянуть потом всю жизнь на себе возражденную копию обманщика. Есть ли, спрашивается, где-то кроме как в словаре Даля справедливость?

День заканчивается парой пропитых клиентов, за версту отдающих перегаром. На мое счастье их у меня перехватывает Лариса, то ли завидив в алкашах перспективных покупателей, то ли пожалев меня.

– Ты знаешь, какие-то все наши коллеги соотечественницы несчастные, – делает точное наблюдение Аня, когда мы с ней шагаем по сугробам домой, – Матери-одиночки, жены скряг, неприкаянные все какие-то…

– Я думаю, если бы мы знакомились, растянувшись в шезлонгах у бассейна в пятизвездочном отеле, контенгент был бы другой, – безучастно хмыкаю я.

Мне в соревнованиях на звание самого неудачливого неудачника даже самое пристрастное жюри по праву пресудило бы первое место. Источник денег волшебным образом не зафонтанировал из-под снега. Завтра мне позвонит шантажист, и я не имею ни малейшего понятия, что ему ответить. Ситуация напоминает мне компьютерную игру, где рисованый человечек тычется в стенки в надежде найти выход из лабиринта. Только вот в этом лабиринте выхода нет. Отказавшись от вежливого предложения подруги разделить с ней трапезу и оставшись одна в своем студио, я допиваю терпкое вино и, исчерпав запас слез в организме, тащусь спать. На утро я ощущаю себя Марией Антуанеттой в день казни. На зло врагам все-таки заставляю себя накраситься, чтобы сдаваться правосудию в приличном виде. Одеваюсь по-праздничному так же из чувства противоречия.

– Как дела? – ехидно спрашивает Лоранс при входе в ненавистный магазин.

Мне хочется ответить ей словами Рабиновича «не дождетесь». Я вяло пожимаю сухую бесчувственную руку. Магнитофон в прет-а-портэ транслирует ту же бесконечную мелодию, которую я слушаю с самого первого дня. Мне хочется вытащить диск, разломать на мелкие куски и проглотить их для большей надежности.

– Катерина, через час вы идете на медкомиссию, – безапелляционно объявляет Лоранс, когда я берусь за тряпку, – Сразу после Анны. Это слева от Форума, спуститесь вниз, там написано будет.

Я не спрашиваю, зачем, только киваю молча. Директриса запомнила, наконец, имена русофонов, это уже нереальный прогресс. В назначенный час одеваюсь и выхожу на заснеженную улицу. В этот ранний час лыжников еще невидать, только сезоньеры в темных одеждах снуют туда сюда. Я жду минуты три своей очереди в крошечной приемной, потом тощая докторша в белом халате приглашает меня пройти в кабинет. Она задает стандартные, бессмысленные вопросы, я автоматически отвечаю. Зачем нужны такие проверки, которые ничего на самом деле не проверяют? Я слышала в свое время историю про женщину, которая каждый год на работе проходила медосмотр, а потом скоропостижно скончалась от запущенной формы рака. Я встаю на весы, которые медленно, как бы нехотя перемещают стрелку на 58. На три килограмма меньше чем обычно. Видимо, именно столько весила пропавшая без вести грудь. Мы женщины всегда и толстеем и худеем по закону подлости. Первым жиреет то, что не надо, а уходит прежде всего то, чему не мешало бы поправиться. Я снимаю свое скелетообразное тело с весов и обуваюсь. Доктор протягивает мне бумажку. К дальнейшему труду раб пригоден. С ней и с противным ощущением бесполезности своего существования я выхожу в коридор. И тут на мою истощенную переживаниями психику обрушивается неожиданный сокрушительный удар. Увидев выседающих на стульях в приемной принцессу Диану, Гарри Поттера и Крокодила Гену я бы наверно была менее поражена. Передо мной на сидении нервно ерзает убиенная мною любительница валенков Ugg. Живая, с виду здоровая, даже курточка и обувка от захронения не пострадали. Узрев меня, покойница испуганно хлопает глазами и спешит проскользнуть мимо меня в кабинет. Однако! Или, как говорят французы, et ben dis donc! Врач-халтурщица признала меня вменяемой, галлюцинации от голода вроде пока меня не посещают. Выходит, что мертвая вовсе не мертвая. Она живее всех живых. Уж меня-то однозначно живее. Я выхожу на морозный воздух, взболомученная этим грандиозным открытием. Ослабшие под его грузом ноги едва волочат на себе исхудавшее тело. Все было враньем от первого поцелуя до талантливой театральной постановки кровавой драммы. Вадим изначально углядел во мне глупую богатую куклу и решил вытрясти из пластмассовой Барби горстку настоящих евро. В чем ему оказала посильную помощь эта актриса погорелого театра. Вместо того, чтобы закапывать в снег бездыханный труп, он (в смысле труп) допил вместе с Вадимом откупоренное для меня вино, и оба от души посмеялись над моими охами, ахами и тетей ветеринаром. Этот гад специально спровоцировал меня на истерику, чтобы отвлечь мое внимание от предполагаемой мертвечины. Талантливо сработали ребятишки. Можно шагать в своих Ugg по красной дорожке получать Золотую пальмовую ветвь. Но на их беду простаивающая уже вторую неделю ко мне задом избушка судьбы неожиданно совершила поворот на сто восемьдесят градусов. Я прячусь за каменную колонну, дожидаясь пока трупешник-сезоньер закончит осмотр своего разлагающегося корпуса. Ха, вот и оранжевая куртка. На мертвых у врача уходит не больше времени чем на живых. Щуплая Лена воровато оглядывается по сторонам и, не обнаружив, видимо, ничего подозрительного, быстрым шагом направляется вверх по склону. Я следую за ней на безопасном расстоянии. Как за клиентом, который задумчиво шествует вдоль рядов лыжных курток. Долго мне играть в шпиона не приходится, яркая одежка покойницы исчезает в магазине лыжных товаров. Я обходными путями подбираюсь к цели и заглядываю внутрь сквозь разрисованную снежинками витрину. Как и следовало ожидать, объект оказывается сезоньером. Лена, скинув оранжевый пуховик, встает за прилавок. Я приближаю к стеклу экран телефона, жму zoom и делаю несколько более ли менее удачных снимков. Затем разворачиваюсь и спешу вернуться в бутик, где меня уже заждались ядовитые паучихи. По дороге я успеваю все же отправить наиболее четкий кадр на номер Вадима с кратким: «глубже закапывать надо было». На выжженной ядовитой гадостью почве показываются первые зеленые ростки ромашек.

– Все нормально? – безразлично вздергивает бровь Лоранс, когда я вручаю ей бумажку, – Что-то вы долго!

– Врач сказал, организм истощен до предела, – заявляю я, стараясь скрыть прущую наружу гигантскую улыбку, которую принес на волнах оживляющий поток облегчения.

– А-а, – тянет директриса, перебирая этикетки Фенди, – Ну, идите работайте. Там внизу еще пыль осталась.

Никогда еще я не протирала пыль с таким удовольствием. Мне хочется расцеловать вонючую тряпку, пыльную полку и безучастные стопки Кучинелли. Мне все-таки удалось продать козу! Ее грязные копыта больше не топчут ковры в моей гостиной, ее рога не задевают цветки в горшках и ее жадные губы не жуют бархатные занавеси. Я свободна, и эта свобода пьянит меня почище хорошего бордо.

– Что-то вы, Катя, прямо светитесь! – завистливо замечает Лариса, спустившись вниз, чтобы объявить трудящимся время обеда.

Оно каждый день разное и специально подбирается так, чтобы дружащие работницы не дай Бог не ушли кушать одновременно. Я чаще всего попадаю в паре с пожилой француженкой, которой кроме «здрасте» и «до свидания» мне сказать нечего. Аднимистрация бутика активно борется за то, чтобы их сотрудники были самыми несчастными сотрудниками в мире. В следствии чего моя искрящаяся радостью физиономия, контрастирующая с общей недовольной массой, вызывает раздражение у властей. Делиться с вражеским агентом истинными причинами своего веселья я не собираюсь, потому кидаю в Ларису еще одним мощным снарядом-улыбкой и ныряю в Боттегу Венету.

– Ой, а этой куртки тут не было вчера, – обнаруживаю я в дебрях вешалок одинокий кожаный пиджак, – Новая что ли?

– Ну, не совсем, – мнется Лариса.

Не совсем новая это старая. Супер-пупер люкс бутик торгует ошметками старых коллекций. Позор, Мадам, на вашу лохматую голову.

– А что клиентам говорить, если спросят?

– Скажите, что в прошлом году эта модель пользовалась таким спросом, что в этот сезон ее выпустили снова.

– И только в одном экземпляре, – язвлю я.

– Все остальные уже разошлись, – мгновенно находится Лариса.

Хе, таким неслыханным спросом за мою практику пользовались только мужские комбинезоны Тони Сайлер. И жаренные пирожки в школьной столовой.

Теперь, когда моя совесть сбросила с себя тяжкий груз убийства, мне не хочется сажать ей на спину лицемерную ложь. Я делаю вид, что соглашаюсь с Ларисой, решив однако для себя залежавшее старье клиентам не предлагать.

В обеденный перерыв я отправляюсь отмечать свою победу над бандитским произволом в недорогой рестроранишко под названием Калико. Мой скомкавшийся за время моральных самоистязаний желудок развернулся и требует срочной подпитки. Которую получает в виде дымящегося раклетта. На дисплее мобильника парочка малозначительных сообщений от Филиппа и уведомление о начавшейся частной распродаже туфель Лубутан. Вадим молчит. Не пытается оправдаться, что дескать Лена от удара об стену впала в летаргический сон, а проснувшись под 3-метровым пластом снега, откопалась и вернулась как ни в чем не бывало на работу. Не удалось этим двум изобретательным сезоньерам облапошить третьего доверчивого. Вообще сие проишествие на мой взгляд наилучшим образом отражает сучность куршевелевского кризиса – сезоньеры разводят друг друга на деньги. Докатились, граждане трудящиеся. Крестьянский раклетт кажется мне вкуснее всех омаров вместе взятых. Для полного кайфа я прибавляю к заказу бокал горячего вина. Из-за вершины горы показывается золотистый шар солнца. Я щурюсь в его ярких лучах. Корчившаясь на кушетке в страшных предсмертных судорогах жизнь чудным образом излечилась и впервые за долгие дни болезни вдохнула полной грудью лечебный альпийский воздух.

Вторая половина рабочего дня проходит быстрее обычного. Клиенты кажутся менее противными, исходящий от них перегар менее вонючим, и даже Мадам сносходит со своего трона и поздравляет меня с удачной продажей. Поздравление на хлеб, как известно не намажешь, вилкой не подденешь, палочками не ухватишь. Если бы мне шел хоть крошечный процент, с 25 заплаченных клиенткой тысяч хоть копеечка да перепала бы. Но ни копеечки, ни краюшки хлеба, ни пояска Гуччи мне за мой самоотверженный труд не полагается. Belle vente, кривая ухмылка и гуляй, Вася. Ну, и черт с ними. Через два дня приедет Филипп, и я сделаю ручкой всей этой честной компании с собаками во главе. Последние, кстате, сегодня, почуяв раньше времени весну, занялись собачьей любовью прямо на эксклюзивном чемодане Боттега, чем изрядно напугали собиравшуюся его преобрести турчанку и окончательно отвратили группу находившихся поблизости покупателей. Мы давились от смеха, наблюдая как Жиро пытается прервать неуместную сцену любви. Обиженная в лучших чувствах турчанка сумку не взяла, зато полчаса спустя осверненный животными саквояж преобрел привередливый гей, перемеривший до этого все имевшиеся в бутике женские сумочки.

Вечером я очень мило беседую по телефону с Филиппом. От его родного голоса в трубке по жилам растекается приятное тепло и спокойствие. Скоро вся эта беспонтовая авантюра закончится, и все вернется на круги свои. Аня забегает ко мне перед сном с заманчивым предложением устроить на следующий день сезоньерскую тусовку в моем студио. Я не интересуюсь, чем обязана чести приютить у себя сей праздник. В моем студио, так в моем. Тусовку, так тусовку. В меню салат оливье и селедка под шубой. Дешево, сердито и ностальгично. Я сообщаю ей о своем решении покинуть гостеприимный Куршевель раньше должного времени. На что Аня к моему удивлению не тянет разочарованно «а, как же олигархи» а высказивает горячее желание присоединиться к группе дезертиров.

– Летом поедем работать на ресепшн в Монтекарло! – выдает неунывающая охотница новую идею, – Там все будет совсем по-другому.

– Знаешь, Ань, я поняла одну простую вещь – мне больше нравится, когда обслуживают меня, чем когда я кого-то обслуживаю. Странно, но факт.

– Ну, так подцепим олигархов, будут нас все обслуживать! – не теряет уверенности Аня.

– Ага, уже столько подцепили, что складывать некуда, – вздыхаю я.

Особенно я отхватила себе редкий экземпляр, занесенный в Красную Книгу, олигарх-лохотронщик. Вымирающий вид, встречается крайне редко, с алкоголем ядовит.

На следующий день мы собираем деньги у всех желающих набить брюхо родной пищей и в обеденный перерыв отправляемся закупать продукты. По выработавшейся в экстремальных условиях привычке набираем в корзину скидочные продукты. Эх, разве я могла подумать когда-то, что разница в десять сантимов сможет повлиять на мой выбор баночки гороха. Затоварившись, принимаемся за стряпню, в которой ни одна из нас, как выясняется, не сильна. Сотворив наспех что-то визуально пригодное к употреблению, возвращаемся на работу. Я уведомляю Лоранс о своем желании порвать путы контракта и обрести некогда добровольно утерянную свободу. Как ни странно, мой уход не только не расстраивает директрису, а, кажется, даже наоборот вселяет радость. Первый раз с момента нашего знакомства на ее глянцевом лице проступает отдаленное подобие эмоций, и она улыбается мне на градус теплее обычного.

– Мы заплатим вам за отработанные дни, – обещает она, мгновенно совладав со своими чувствами и превратившись в привычного робота, – Квартиру попрошу освободить сразу. Я лично проверю, все ли там в порядке.

Энтузиазм строить из себя героиню труда у меня пропадает начисто. Я посмеиваюсь над клиентами, которые мериют неподходящую одежду, кривляюсь, имитируя походку розовой пантеры, когда мне приходится нарезать круги следом за очередным молчаливым посетителем, сковыриваю втихоря ноготком стразы с курток Эммеджи и в перерывах между покупателями примеряю на себя говно-шапки.

– Что-то Малинина не видать! – нагло завяляю я Ларисе, когда та проплывает мимо.

– Как же, он уже заходил! Вы разве не видели? – вскидывает она на меня удивленные глаза. – Ах, да, припоминаю, как кто-то орал из кабинки «Если бы не ты, я не был бы так счастлив, не будь со мной тебя, и жил бы без тебя!»

– Это не те питоновые сапоги, которые вчера были на Мадам? – любопытствую я у Жиро, разглядывая одинокую пару слегка поношенных ботильончиков Валентино, красующихся на полке. Потертый ценник указывает, что стоит это потрепанное сокровище 700 евро.

– Нет, это нам прислали в единственном экземпляре, – врет толстяк, почесывая лысину.

– Вот ведь подфартит кому-то!! А копыта-то так и не разобрали! – наигранно дивлюсь я.

– В этой куртке вас отлично будет видно с горы, – заявляю я необъемной клиентке, сводя через силу зубцы молнии гигантского алого пуховик на ее круглом пузе.

По большому счету ее видно в любом и отовсюду. В этой красной, возможно, узреют даже со спутника.

– Эти брюки Селин потрясающе повторяют силуэт вашей ноги. Просто как вторая кожа, – хвалю я тощую девицу, когда та вылезает из примерочной.

– Это и есть вторая кожа! В смысле термобелье. А ваши брюки я еще не мерила!

Заквасив таким образом несколько многообещавших продаж, я нахожу себе еще одно развлечение – перехватываю на повороте посетителей, которым мои коллеги уже предложили свои услуги, и, широченно улыбаясь, повторяю страндартную фразу. Это настойчивое внимание вызывает раздражение и заставляет визитеров покинуть побыстрее через-чур гостеприимный бутик. Когда выпадает свободная минутка, я становлюсь у витрины и строю гримассы глазеющим на выставленный товар прохожим. Один из зевак мне кажется неожиданно знакомым. Куртка Денали, пронзительный взгляд карих глаз, скривившиеся при виде меня губы. Никак олигарх олигархович к нам пожаловали собственной персоной. Короткое мгновение мы смотрим друг на друга, обмениваясь через стекло эмоциональными импульсами. Потом его лицо расплывается в улыбке и он демонстрирует мне поднятый вверх большой палец. Я собираюсь уже ответить ему на это средним пальцем, как меня от увлекательного процесса обмена визуальной информацией отвлекает хриплый вопль Мадам. Какой-то imbecile умудрился повесить платье Гуччи на вешалку Армани. Оплошавшему грозит строгий выговор и вечное презрение. День завершается воспитательным собранием, на котором госпожа хозяйка раздраженно толдычет, что бездарям-продавщицам надо быть внимательнее и расторопнее, и что клиент-король, а следовательно любое его желаение – закон, попроси он хоть сердце вырвать из груди, мы подобно Данко должны не задумываясь сие повеление исполнить. Меня греет приятная мысль, что рвать сердце мне осталось все один жалкий день. Ветерок свободы уже шевелит мои светлые кудри.

Вечером в моей коморке народу набивается в три раза больше имеющихся сидячих мест. Но по русскому принципу «в тесноте, да не в обиде», который нам так и не удается перевести для присутствующих француженок, гостеприимные полметра находятся для каждого гостя. В самом начале празднества мне звонит мама, узнать как поживает в благодатном Монпелье ее избежавшая латвийского кризиса дочь.