Текст книги "1850"

Шелест водных струй в ванной затихает. Сейчас он выйдет, закутавшись в халат. В прямом смысле белый и пушистый. И я запущу в его довольную физиономию этим, телефоном-чужаком, телефоном-предателем, телефоном-врагом. Хорошо бы попасть прямо в глаз. Впрочем, на такую меткость надежда не большая, в детстве на физкультуре мне редко удавалось угодить в цель. Филипп появляется в корридоре, вытирая полотенцем голову. Помылся, побрился, надушился. Можно подумать банкир будет его обнюхивать для подписания контракта. Одевается с присущим ему лоском. Белая рубашка Вивьен Вествуд, темные джинсы МакКуин, пояс из крокодила, выполненный на заказ, ботинки из питона производства Цезаре Пачотти.

– Не куксись, – советует мне щоголь мимоходом, накидывая на плечи кожаную куртку Дольче&Габбана, – Я скоро вернусь.

Из моих недр рвется наружу мощная истерика массового поражения. Я невероятными усилиями воли пихаю ее обратно. Она противится, напирает, сносит воздвигаемые мной дамбы. Я чувствую как ее первые потоки клокочат в горле и через силу улыбаюсь Филиппу, подставляя щеку для поцелуя. Входная дверь хлопает. Уф! Теперь можно стянуть парафиновую маску и от души омыть слезами свою горькую судьбину. Хлюпая носом и растирая по щекам якобы водостойкую тушь, я усаживаюсь за компьютер. Мне давно известен пароль Филиппа, но рыхлить его деловую переписку я ни разу не пробовола. Вот это время и настало. В инбоксе аккуратно выложены всякие безинтересные контракты, договора, письма с предложениями сотрудничества. Поживиться рогатой скотинке нечем. Решив не радоваться раньше времени, я жму на «удаленные письма». О, тут картина гораздо занимательнее. Если уточнить, я бы сказала, что моему взору представилось плотоно кисти Рубенса, кишащее вялой, волосатой плотью. «Мускулистый спортсмен 34-ех лет отроду, владелец собственного бизнеса» представляется какой-то интернетной лягушке мой будующий муж. На что та, обрадованно хлопая круглыми желтыми глазами, нашкрябывает зеленой лапкой восхищенный ответ, обещая секс без табу и королевство в придачу. Наш меткий Иван Царевич идею насчет секса без табу воспринимает на ура. Ишь, прыткий какой. Со мной дома фильмы про киборгов смотрит, а с каким-то земноводным готов удариться во все тяжкие. А вот еще один образец лицемерного обмана. «Надеюсь скоро увидеть тебя в Париже. Целую» Целует мой жених какую-то Изабель, и поцелуй этот по дате совпадает с его очередной супер деловой поездкой в Париж. Монитор, бесстыже выставивший на мое обозрение эти позорности, постепенно растворяется за слезной пеленой. Я падаю лбом на клавиатуру и рыдаю в бездушные квадратики клавиш. Отпечатав на опухшем лице все имеющиеся кнопки, плетусь к бару и делаю попытку залить столь неожиданно обрушившееся на меня горе щедрой порцией виски. Мыслей в помятой голове только две. Первая жалобно ноет: «как же он мог!», вторая, всхлипывая, вопрошает: «что же теперь делать?» В желтоватых отдающих спиртом глубинах стакана ответа ни на один, ни на второй вопрос не обнаруживается. Первый импульс, конечно, собрать свои дизайнерские пожитки в элегантный Самсонит и, гордо выпрямив спину, упорхнуть в родное гнездо, поминай, как звали. Шаг достойный, только вот что мне делать в этом гнезде. Вскарабкаться на плечи родителям, свесив длинные ноги? Объяснять каждой отдельной подруге за рюмкой саке, почему моя французская жизнь так быстро оборвалась? Вернуться на работу, с которой уходила с триумфальным видом победителя, на щите? Сменить пальмы на березы и вспомнить успешно забытый латышский язык? Рассказывать каждому встречному и поперечному, как мне осточертела фуа гра и лягушачьи лапки? Плакать по вечерам, уткнувшись в теплую собачью холку о своей несчастливой участи? И унизительно прыгать на свадьбах подруг, пытаясь ухватить заветный букетишко? Неужели именно вот так пошло и банально закончится моя красивая сказка? «Не бывать этому!» рычит истекающее кровью самолюбие. «А чему бывать?» хрипит, сотрясаясь от рыданий, наивность. Ну, есть и второй вариант – жалкий. Смириться с аксиомой, что все мужчины кроме евнухов и законченных импотентов изменяют своим пассиям, проглотить обиду, сползти, понурив голову с золотого подстамента в серую однообразную толпу обывателей и слиться с ней. И то и другое одинаково невыносимо. Мою грудную клетку сжимает железная сетка боли, не давая дышать. Я сворачиваюсь в клубочек на ковре и жалобно скулю как побитый щенок. Продуктивные мысли сменяет тупая жалоба, обращенная к небу. За что меня обидели? За что причинили боль? Я никому не желала зла. Я хотела порхать по жизни как яркая бабочка, а какой-то жестокий великан поймал меня, оборвал крылья и бросил умирать в высокую траву. Я могу выжить, забыв о крыльях и переродившись в муравья. Но муравьем я быть не хочу. От метаморфичных размышлений о насекомых меня отвлекает пронзительный писк телефона. На сей раз моего. «Ты не передумала насчет Куршевеля? Я завтра иду на интервью» высвечивает экран послание от Ани. Куршевель! 5000 евро в месяц! Олигархи! 4 месяца вдали от Филиппа! Я дрожащими пальцами набираю Анин номер.

– Я передумала, – кричу я в трубку, когда она отвечает, – Я поеду!

– Там, правда, не пять тысяч, а три, – смущенно признается подруга, – но тоже ведь неплохо, правда? Олигархов опять же никто не отменял.

По правде сказать, я готова ехать бесплатно. Даже идти пешком с котомкой за спиной как Ломоносов в Москву. Лишь бы подальше от этого мускулистого спортсмена, который, как оказалось спустя три года знакомства любит секс без табу. Я ему что ли табу устанавливала? Никакой близости в носках или только в темноте под одеялом? Тьфу, не в ту степь понесло. Что там Аня вещает?

– Завтра приезжает менеджер магазина. Ее зовут Лариса, она русская. Я ей скажу тогда, что ты тоже не против.

– Угу. А когда ехать, если возьмут?

– На этой неделе вроде. Завтра точно узнаем. Слушай, я так рада, что ты едешь. Мы там круто потусуемся, я уверена. Там Прохоров будет, он в прошлом году приезжал.

– Ага, я слышала, с сотней проституток. Хочешь присоедениться к свите?

– Да, ну тебя! Это подруги его просто.

– Ага, сестры. Ань, я думала, я наивная, но ты бьешь все рекорды.

– Да, ладно. Не будь пессимисткой. Все будет супер. Тебя Филипп отпускает?

Еще не хватало интересоваться мнением этого подлого обманщика. Пусть координирует своих Кристелей и Изабелей. Вообще, если нравятся тебе француженки, оканчивающиеся на мягкий знак, зачем надо было выписывать себе латвийскую экзотику с неэротичной «а» в конце имени? Вот ведь гад! Но посвещать Аню в свои семейные неурядицы мне не хочется, дабы не нарваться на очередную поучительную лекцию под заголовком «я же говорила, что все французы одинаковые». Анна хоть и живет уже долгие годы с гражданином этой страны, мысленно поддерживает отечественного производителя. С тем, конечно, условием, что производитель этот будет олигархом.

– Отпускает. А тебя Жак?

Трубка презрительно хмыкает, выражая наплевательское отношение к упомянутому индивидуму.

– Конечно. Думает, что я денег заработаю и к нему вернусь. Но я-то уеду с олигархом.

– Ты найди его сначала, этого мифического олигарха, – морщусь я.

– Да, они там на каждом углу валяются. Это же Куршевель!

В это мгновение я не предполагаю, какое бесчетное количество раз мне в последствии предстоит услышать эту коротенькую фразу, произнесенную с уважительно-восторженной интонацией. Аня обещает позвонить мне на следующий день и отключается. Я остаюсь наедине с своим горем. Передо мной стоит невыполнимая миссия, с которой не справился бы даже коротышка Том Круз. Моя задача – вытянуть из пышащей жаром духовки готовое блюдо под названием «месть» и припрятать его в холодильнике за баночками с горчицей и вареньем. Подавать сей кулинарный шедевр любимому мужчину будем, как и полагается, холодным. Эх, а как хочется вытащить противень раньше времени и надавать этим самым противнем по подлому темечку. Терпение, только терпение. Я убираю с монитора уличающие преступника строки, ополаскиваю стакан и встречаю Филиппа слегка неестественной, но все же улыбкой. Он делится со мной деталями встречи. Я слушаю в пол уха, не веря ни единому слову. Меня так и тянет ляпнуть какую-нибудь злобную глупость вроде «ну, что, банкир оценил твою интимную прическу?» Я борюсь с этим желанием, раздувая от внутренних усилий щеки.

– Ты все еще дуешься, amour? – замечает Филипп мои хомячьи щеки, – Я же быстро вернулся. Теперь мы проведем целый вечер вместе.

– За телевизором, – пыхчу я по инерции.

– А давай не будем включать телевизор. Поужинаем и пойдем в спальню. Правда на полный желудок лучше не ложиться. Пол часика передохнем на диване, новости посмотрим. А потом сразу в спальню.

Он обнимает меня и прижимается всем телом. От него исходит успокаивающее тепло и волнующий аромат Dior Homme. «Иуда» думаю я, отчаянно сражаясь с натиском слез. Мы едим розовую внутри говядину и подрумяненные гороховые стручки, запивая каждый своим вином. Филипп по уставу заливает мясо красным, а я вопреки традициям хлебаю свое любимое белое. Потом мужчина-повар моет посуду, замечая с улыбкой, что не каждой женщине везет так, как подфартило мне. Да, до недавнего времени я действиетльно думала, что мне повезло. Домашний рыцарь, который отлично готовит и не гнушится хозяйственными делами, молодой, состоятельный, нежный… мускулистый спортсмен 34 лет отроду! Кто бы мог подумать, что это сокровище делят со мной еще десяток француженок. Может, собраться всем на официальном уровне и решить, кому какая часть тела причитается? Даже не знаю, что в таком случае себе отхватить. Просто глаза разбегаются. Филипп, не подозревая о разрывающих меня противоречиях, заканчивает мыть посуду и устраивается рядышком на диване. Мы по заведенной традиции перевариваем ужин, совместив этот важный процесс с просмотром очередного шедевра американского кинематографа. Когда герой побеждает последнего плохиша, перемолов его в самолетном пропеллере, Филипп красноречиво зевает и отправляется на боковую. Забравшись на мягкий пружинистый матрасс, делает попытку обнять меня. Я мычу сквозь зубы что-то невнятное про больную голову, живот и общую непригоднойсть всех остальных частей тела к использованию по подобному назначению. Горячего мужчину радует факт моего отказа в следствии чрезвычайной редкости такового. Обычно голова и живот болят у него, и я брюжжу по поводу его отлынивания от своих прямых супружеских обязанностей. Впрочем, супружескими их не назвать. Мы же не женаты. Выходит, он мне ничего не должен. Как и я ему. Объемное «ничего», как оказалось, скрывает в себе и весомое «хранить верность». Я засыпаю утомленная безрадостными мыслями-пессимистками.

На следующий день звонок мобильного застрает меня за мюслями и чаем.

– Я договорилась с Ларисой. Ты с ней встречаешься на Комеди через час, – будоражит мой не успевший до конца проснуться мозг Анин голос.

Я поспешно допиваю желто-зеленую жидкость и несусь собираться. Последний раз на собеседовании я была года четыре назад, когда устраивалась финансовым аналитиком в один из рижских банков. Работодатель был настольно впечатлен длинным списком моих умений и заслуг, что никаких каверзных вопросов задавать не стал и поспешил заключить контракт с таким ценным специалистом, пока это сокровище не отхватили конкуренты. Руководствуясь прежним опытом, я делаю вывод, что менеджер Лариса должна благодарить всех известных и неизвестных богов за то, что неисчерпаемый кладезь талантов в моем лице вообще соизволил явиться на интервью. Однако, если судить по ее виду, никого она особенно не благодарит. Это среднего роста темноволосая женщина с узкими поджатыми губами и испытывающе прищуренными ненакрашенными глазами. Мне она не нравится с первого взгляда.

– Вы работали в весьма серьезных учреждениях, – замечает она, когда мы размещаемся в кафе под зонтиком, – Почему теперь решили стать продавщицей?

Следует наверно перессказать ей энцеклопедическую историю про царя, который предпочел выращивать капусту. Этакое добровольное из князей в грязь во имя эфимерной очистки кармы. Я бормочу, что работу во Франции найти не просто и для меня теперь ценен любой опыт. К тому же я все-таки не картошкой иду торговать. Или же..? Лариса уверяет меня, что картошкой них там в Куршевеле даже не пахнет. В продажу идет один только супер-пупер люкс, первые линии, известные марки, высочайшее качество. Я выражаю полную готовность втюхивать олигархам пиджаки Джорджио Армани и куртки Дольче&Габбана.

– Скажите, а вас не покоробит, если вас как-нибудь попросят протереть пыль? – продолжает допрос вражеский агент.

По правде сказать, последний мой бой с домашней грязью уходит корнями в историю еще глубже чем последнее собеседование. Кажется, это было в далеком детстве, когда наша домработница заболела воспалением легких, и нам с мамой пришлось временно выполнять ее обязанности.

– Да, нет, один раз не покоробит, – не слишком убедительно отвечаю я, спрятав взгляд в оранжевом омуте апельсинового сока.

– Учтите, все праздники работаем без выходных. Выдержите?

– Ну, я когда составляла квартальные отчеты, тоже без выходных трудилась, – вспоминаю я.

Лариса навьючивает на мою и так прогнувшуюся под тяжестью спину еще пару грамозких мешков: униформа – черный цвет, рабочая неделя – 44 часа, хозяйка магазина – противная тетка, похожая на Аллу Пугачеву. Ну, и последний, от которого у меня окончательно подгибаются коленки – зарплата – две тысячи в месяц.

– Зато у нас отличный коллектив! – подбадривает она распластавшегося работника, который смертельно устал задолго до начала работы, – В прошлом году у одной девушки заболел кролик, так мы его лечили всей командой! К тому же там олигархи и знаменитости. В прошлом году Малинин приезжал и Виктория Бэкхем.

– Вместе? – удивляюсь я, несколько воспрянув от радужных перспектив подобной судьбоносной встречи.

– Что вместе? А, ну, нет конечно. И Прохоров был.

– Ага, я в курсе. С сотней сестер. Знаете, меня, если честно, олигархи мало интересуют.

Лариса недоверчиво выпучивает свои недобрые глазенки. Похоже, что большинство русских барышень соглашаются ишачить без выходных на французский аналог примадонны исключительно ради благородной цели – личного знакомства с Прохоровым или на худой конец – Малининым.

– Все так говорят в начале, – бурчит она, потягивая свой кофе, – Учтите, флирт на рабочем месте у нас не приветствуется.

– Непременно учту, – хмыкаю я в ответ.

– Отлично. Мы рассмотрим вашу кандидатуру. Я перезвоню вам завтра и дам ответ. Когда вы могли бы начать работу?

– Чем скорее, тем лучше!

– Замечательно. Со следующей недели смогли бы?

– Смогла бы.

Я улыбаюсь ей на прощание неестественно широкой улыбкой. Ну, вот, добровольно сдалась в рабство. Мне от природы свойственен некоторый мозохизм. Когда моя жизнь ступает на черную полосу, вместо того, чтобы поискать светлые краски, я достаю ведерко с чернилами и разливаю его под ноги, чтобы тьма сделалась еще непрогляднее.

Мою непростую задачу продержаться до следующей недели в тылу врага облегчает неожиданный отъезд Филиппа. Его якобы срочно вызывают по неотложным делам в Париж. Я отпускаю его, терзаемая безрадостыми догадками. Зеркало в ванной не дает мне ответа на животрепещущий вопрос – чем я хуже всяких там парижских Изабелей. Я остаюсь в пустой квартире один на один с колючей тоской. Она льнет ко мне, шепчет на ухо, что жизнь не удалась, и советует уполовинить запасы домашнего бара. Я пихаю ее кулаками, раня пальцы об острые колючки, упрямо отворачиваюсь, настойчиво стучу деревянным черпачком по пустому дну колодца, в котором недавно плескалась сила воли. Мне плохо ровно на столько, на сколько несколько дней назад было хорошо.

Лариса звонит, как обещала, и сообщает, что кастинг на роль вьючного ослика я прошла, и моя упряжка уже ждет меня. Она советует мне закупиться макаронами и крупами, чтобы на месте не тратиться сильно на еду. Я представляю себя, одиноко тыкающей вилкой в безвкусные макароны за столом в маленькой неуютной затерянной в горах квартирушке, и на глаза наворачиваются слезы.

– Какие макароны! Будем лопать трюфеля за счет олигархов! – разубеждает меня Аня, которую я ставлю в известность о преобретенной работенке.

Она в отличие от меня так и пышет оптимизмом и нетерпением сменить своего нетоварного Жака на перспективного нувориша. Мы обсуждаем, что взять с собой в дорогу, и как добраться. Из известных нам обладателей бензина и колес пилить от Монпелье до Куршевеля вызывается только поезд. Его услугами мы и решаем воспользоваться. Перед тем, как выкатиться из квартиры с гигантским чемоданом, я заново нахожу в интернете компрометирующую Филиппа переписку, распечатываю эти свидетельства неверности и оставляю на видном месте, накрыв листы рукописной запиской: «Уехала в Куршевель. Когда вернусь и вернусь ли вообще не знаю». Ясно и лаконично. Никаких истеричных «Прощай, собака! Никогда мне больше не звони!» или «Передавай привет Кристелям и Изабелям, осел». Негры и косматые собаки провожают меня, гордо катящую за спиной пузатый чемоданище, полу-грустыми полу-безразличными взглядами. На вокзале мне сразу бросается в глаза красная Анина куртка. Ее обладательница весело машет мне рукой, приглашая в новую жизнь. Длинный как червяк-мутант поезд, утробно гудя, покидает вокзал Сан Рок. Слезы активно толкутся в горле как советские граждане в очереди за каким-то дефицитом. Я делаю вид, что смертельно устала и закрываю глаза, изображая сон, чтобы избежать разговора о пользе олигархов в жизни женщины. Слезы еще некоторое время стучаться о плотный заслон век, потом отчаявшись отступают. Я на самом деле засыпаю. Аня будет меня в Лионе. Мы, пыхтя, выкатываем свои чемоданы на перрон. «Вот ведь дернул меня черт!» думаю я, несясь следом за красной курткой по вокзальным корридорам. Подлый чемодан на виражах перевертывается колесиками вверх и тормозит, прильнув к земле подобно капризному ребенку, который тянет мамашу за руку с писклявым «Не пойду!» «Пойдешь, собака!» скрежещу я сквозь зубы, подгоняемая Аниными возгласами. Мы влетаем в поезд на Мутье за две минуты до отправки. Какой-то негр помогает нам затащить непослушный багаж. Мы плюхаемся на сидение, тяжело дыша. Аня проклинает Жака, который вполне мог бы довести ее до Куршевеля на машине и лично передать из рук в руки русскому толстосуму. Я обнаруживаю на экране мобильного пять пропущенных звонков от Филиппа и горстку сообщений. Мой неверный жених возмущается моим трусливым дезиртирством, обвинения в романах на стороне рьяно отрицает и требует срочной аудиенции. «А что если я сваляла дурака? Что если он, правда, не виноват?» поднимает деревянную голову задремавшая было наивность. «Что сделано, то сделано», вальяжно развалившись в кресле презрительно бросает мадам самолюбие. Надо заметить, что эта категоричная леди поселилась в нашем роду еще задолго до моего появления на свет. Еще моя прабабушка, первая красавица на деревне, выскочила замуж за нелюбимого дедушку в отместку возлюбленному, который отказался проводить ее домой с вечеринки. И что, стерпелось, слюбилось, и жили они долго и счастливо. А тот неудачник годами рвал на себе волосы и топил горе в вине. Или в чем покрепче. Вот и мой пусть рвет и топит. Хотя нет, волосы жалко, да, и пьянствовать неполезно для здоровья. Пусть просто страдает, роняя скупую мужскую слезу на мою фотографию под аккомпанемент «Je suis malade [2]» Сержа Лама. От этой картины на моем лице проступает довольная улыбка. За окном мелькают серые безрадостные пейзажи, один мрачнее другого. Аня вовлекает меня в обсуждение животрепещущего вопроса – что делаеть если в магазин зайдет кто-то из знакомых и увидит шикарных женщин в жалкой роли продавщиц. «Я всем знакомым сказала, что отдыхать еду!» делится она, откинувшись на спинку сидения, – «Один знакомый мальчик на это заявил: «О, Куршевель! На родину возвращаешься! А как же Франция? Представляешь, он думал, что Куршевель уже вошел в состав России!»

– Бестолочей везде хватает, – вяло реагирую я, размышляя о своем.

– Что же делать если кто-то из московской тусовки увидит меня за прилавком?! – продолжает мучиться она.

– Спрячешься за меня, мне нечего терять, – предлагаю я.

– А как мы будем представляться на всяких пафосных тусовках? Ну типа если нас кто-то спросит, чем мы занимаемся по жизни?

– Да, кто нас пригласит на эти тусовки! Аня, спустись на землю! Мы едем работать! Как бы страшно это не звучало! К тому же без выходных.

Ане мой пессимизм не нравится. Отчаявшись перетянуть меня на свои кисельные берега, она замолкает уставившись в окно. Сонный голос машиниста уведомляет пассажиров о прибытии в Petit Coeur. «Маленькое сердце» мысленно перевожу я. Нелепица какая-то. Все происходящее кажется мне глупым фарсом. Сейчас я закрою глаза и, открыв их, увижу нашу уютную квартиру в Монпелье, мужественную фигуру Филиппа, растянувшуюся на диване, телевизор… «Следующая остановка – Мутье» – дребежжит откуда-то сверху.

– Приехали! – радуется Аня.

«Мутье! Еще одно название со ярковыраженной смысловой нагрузкой» мрачно думаю я, стаскивая с полки свого толстопузого спутника. От глухого Мутье до блистательного Куршевеля час езды на автобусе – navette. Мои моральные и физические силы на исходе. Мне кажется, что это хождение по мукам не кончится никогда. Опять звонит Филипп. Я снова не отвечаю, хотя мне страшно хочется услышать его голос, который перенесет меня с промозглой автобусной остановки обратно в уют и тепло. Ноги в легких сапогах начинают зябнуть. Ломоносов из меня бы вышел хреновый. Автобус, наконец, подъезжает, переваливаясь с боку на бок. За окном мельтешит какая-то хмурая серость. Сразу за указателем «Сourchevel 1300 Le Praz» откуда не возьмись вырастают заснеженные елки, и светлые тона приходят на смену темным. Наш автобус набивает краснолицая англоговорящая молодежь. Аня предпринимает попытку связаться с роботодательницей и выяснить, куда нам следует волочиться за ключами от квартиры. Лариса откликается на десятый вызов, когда мы всерьез начинаем сомневаться в реальности нашего трудового контракта, и велит высаживаться на конечной 1850 и шкандыбать прямо в бутик. Найти последний оказывается несложно, весь пресловутый Куршевель исчерпывается парой-тройкой улиц. Наша нанимательница встречает молодых бойцов вмеру доброжелательной улыбкой поверх картонных коробок. Пафосный бутик представляет собой беспорядочный склад этих самых емкостей и на первый нюх особой роскошью не пахнет. Кучка бледных худых, облаченных в черное француженок таскает пустые коробки на улицу и аккуратно складывают в сугроб. При виде их слово «рабы» тревожной занозой застревает в мозгу. Лариса выдает нам ключи от квартир, куда нас великодушно вызывается проводить директриса магазина, долговязая неулыбчивая Лоранс. Наши аппартаменты располагаются в обещанной близости от работы, и представляют из себя крошечные студио, единственное достоинство которых – хорошее отопление. Лоранс велит нам экономить электроэнергию, ничего не портить, не ломать и не пачкать. На том и расстаемся. Аня отправляется к себе распаковывать чемоданы. Я устало опускаюсь на накрытую дряхлым пледом кровать и позволяю себе, наконец, роскошь расплакаться. Филипп больше не звонит, оставив, очевидно, надежду достучаться до меня. Как-то быстро, надо заметить, он ее оставил. Каких-то двадцать неотвеченных звонков, разве это предел, когда рискуешь потерять любимого человека? Я смотрю на экран мобильного, размазывая по щекам едкие слезы. Он отвечает мне молчаливым потухшим взглядом. «Позвони еще», мысленно молю я, «Еще каких-нибудь десять – пятнадцать раз. Ну, пожалуйста». Я сама оттолкнула мужчину, сама убежала от него, а теперь страстно желаю, чтобы он несся следом и хватал меня за руки. Зачем? Ведь он такой-сякой изменник и предатель, негодяй, обманувший мои детские розовые надежды. Нахрена нам, идеалистам, такой сдался? Пусть не бежит, не звонит, не хватает. Переживем. «Ты-то переживешь» хрипит разуму сердце, «А я как? Мне-то больно и плохо. Я привыкло по вечерам биться в унисон с моим дружбаном их соседнего тела». Экран телефона озаряет сообщение. Сердце радостно подпрыгивает, разум надменно надувается. «Я все равно тебя люблю» пишет ненужный обманщик. В моей душе как по взмаху волшебной палочки расцветают розы и тюльпаны. С этим благоухающим садом внутри я и засыпаю, прижав к груди плюшевого слоненка. Мне кажется, что все самое трудное и плохое уже позади. Я опять ошибаюсь. Оно только начинается.

В моей новой жизни меня будит не мягкое прикосновение губ, а сверлящая трель будильника. К этому неприятному новшеству придется привыкнуть. Я принимаю душ, крашусь, завтракаю остатками захваченного в дорогу пайка. Без пятнадцати девять ко мне стучится Аня, и мы с ней отправляемся на службу. На улице снега по колено, деревянные домики, елки и машины утопают в сугробах. Я скольжу по расчищенному дворником-жаворонком тротуару, ощущая себя героиней сказки «Двеннадцать месяцев», которая их недолговечного лета перенеслась обратно в глухую зиму. С нами здороваются пожарники и жандармы, строители провожают наши спины странными пугающими взглядами изголодавшихся зверей. По прибытию в пункт назначения мы сразу сталкиваемся с Лоранс. «Как дела?» спрашивает она, о очереди пожимая наши замерзжие ладошки, и пытливо вглядываясь в лица. Мы лыбимся в ответ, выражая огромную радость от предстоящей работы и полную боевую готовность.

– Отлично. Je vous laisse vous changer dans la chaufferie [3].

В дальнейшем этот ее любимый оборот «Je vous laisse faire» будет вызывать у меня нервный тик. Лоранс никогда не говорит в повелительном наклонении «сделайте это», она всегда «предоставляет нам возможность что-либо сделать». Получается так, будто за каждую подобную возможность мы должны быть ей премного благодарны.

Мы спускаемся по лестнице в отдел pret-a-porter. Лариса, выкарабкавшись из картонок, так же жмет нам руки и провожает в котельную, которая по совместительству выполняет обязанности передевалки. При виде этого помещения расплакался бы даже не привыкший к роскошной недвижимости папа Карло. На двух квадратных метрах помимо печки, которая греет весь магазин, поселились вешалки с одеждой работников, их сменная обувь, а так же многодетная семья коробок. В воздухе, если жалкие остатки кислорода можно таковым назвать, накрепко засел аромат взапревших ног. Я, испытывая невыносимые душевные муки, втискиваю свой гладенький Виттон между чьми-то грязнобокими рюкзаками. «Потерпи малыш» шепчу я ему, «это временное неудобство». Он взирает на меня с немым упреком.

– Давайте девочки, начнем с этиктэ, – руководит Лариса, пихая нам какие-то бумажки.

– С чего, простите?

– Этикетки будете клеить. Смотрите аккуратно, чтобы ничего не перепутать! Тебе, Катя, Боттега Венета, Ане – Селин.

Да, работенка требует высшей степени концентрации и величайших мозговых затрат. Это вам не отчет о прибыли и убытках составлять. Дутая юбка номер такой-то, шлеп ценник 950 евро. Кургузая майка нелицеприятного колора – хлоп 350. Огородные шаровары того же цвета – 700. Вот какой-нибудь олигарх оторвется у себя на фазенде в этом прикиде! А вот это платице ничего. Клеим на него 1500 евро и воздушный поцелуй. Аня трудится неподалеку, превращая по средствам маленьких клейких бумажек обычную одежду в дорогую. В магазине тем временем появляется мадам хозяйка со свитой разнокалиберных собак. Лоранс и Лариса моментально меняются в лицах, натянув по-холопски услужливые гримассы. Мадам, гордо вышагивая, демонстрирует какой-то замшелой подруге свои владения. Собаки ходят следом, копируя горделивую походку владелицы. Когда эта делегация удаляется, мы вздыхаем с облегчением и возвращаемся к своему глубокомысленному занятию.

– Слушай, пахнет как-то странно, – шепчет мне Аня, припечатывая к безликому серому поясу ценник в 210 евро.

Мои ноздри тоже улавливают какой-то чужеродный запах.

– Может, разулся кто, – делаю предположение я, сморщив нос.

Неуместный аромат долетает и до корпящих в соседнем отделе француженок. Мы объединяем усилия в поиске его источника. Таковым оказывается продукт собачьего организма, оставленный одним из любимцев мадам на сложенной на полу стопке дольче-габбановских рубашек. Видимо, песик не являлся поклонником знаменитой пары итальянских кутюрье. Мы с Аней быстро ретируемся, сделав вид, что ничего не видели.

– Если мне скажут убирать, я сразу же уволюсь, – бормочу я ей на ухо.

Аня кивает, выражая полную солидарность. По ступенькам скатывается взъерошенная Лоранс, за ней следом полноватый мужчина в обтягивающих толстый зад брюках-дудочках. Как я узнаю в последствии, эта пышка – ассистент директрисы, ответственный за отдел обуви и сбор и распространение сплетен, короче, просто редиска, нехороший человек по имени Жиро. Надо заметить, что мало чьм родителям удается при рождении так метко окрестить отпрыска. Незнакомый пока что мне Жиро берет на себя нелегкий труд освобождения оскверненных дизайнерских шмоток из под гнета этого самого осквернения. Выполняет он свою задачу неумело, в следствии чего не ожидавший такого нетрепетного отношения унитаз выходит из себя, чем окончательно лишает этикетчиц возможности продолжать свою благородную работу.

– Хорошо же все начинается, – вздыхает Аня.

Лоранс отправляет нас на обед, хотя после унюханного аппетит у нас отсутствует начисто. Мы решаем осмотреть окресности. Улица, на которой размещается элитный бутик-вонючка, тянет на своем горбе еще пару одежных магазинов, среднего класса отель и, выползая на маленькую площадь, выплевывает из себя просторный ресторан под названием Трамплин. Напротив располагается красивая пара – туристический офис и бутик Эрмес. За ними виднеется торговая аркада Espace Diamant с кафе Сант Оноре во главе. Вот, собственно говоря, и все.

– А где шале? – разочарованно восклицает обманутая в своих ожиданиях Аня.

Я пожимаю плечами. Водитель грузовика выворачивает свою и без того не слишком прямую шею, разглядывая двух чужеродных пейзажу барышень.

– Они смотрят на нас как на дичь! – замечаю, поёжившись, я.

Мы пытаемся найти перевальный пункт, чтобы все-таки перекусить, но все рестораны еще закрыты. Официально сезон открывается с субботы, а сегодня четверг. В конце концов нам удается обнаружить хилую кафешку в торговом центре «Форум». Мы берем по кофе и по пиццеподобной булке со смешным названием «фугас». Этот скромный заказ обходится нам в 10 евро с носа. За равноценную сумму в Монпелье можно съесть entree, plat, dessert и запить этих троих бокалом вина. А тут получерствый фугас и некрепкое кофе, подобное которому французы почему-то называют jus de chaussettes. Даваясь подгорелой корочкой, мы впервые осознаем, что мы «в Куршевеле!» Я из вредности все-таки напоминаю Ане ее намерение питаться исключительно олигарховскими трюфелями. Она поясняет, что первую партию олигархов должны доставить в субботу, а до этого придется нам потравиться сезоньеровскими фугасами. Что мы и делаем. Привыкший к полезной пище желудок встречает неполезную булку недовольным урчанием. Мы возвращаемся на рабочее место, когда часы в церквушке напротив отбивают два часа. В наше отсутствие на смену собачьей вони пришел удушливый запах туалетной пшыкалки. Лоранс собирает всех будующих работниц торговли на верхнем этаже, знакомит между собой француженок и русофонов, перепутав половину имен, и оглашает список предстоящих действий.