Текст книги "Перфекционистка из Москвы"

Глава 17

Света сгорала изнутри. Ни один мужчина еще не отвергал её в такой грубой форме. Никто не оставлял её посреди ночи одну. Она всегда думала, что это прерогатива женщины: говорить «да» или «нет», отталкивать или приближать. Мужчина был всегда согласен априори. По крайней мере, если поехал к ней домой, если пил с ней вино, говорил весь вечер по душам, если согласился остаться переночевать. Ведь она ни к чему его не принуждала. Она всё время ждала, когда он сделает первый шаг. И он его делал: в машину, из машины, к ней домой. Он ответил на её первый поцелуй, он обнимал её и еле сдерживался, чтобы не овладеть ею там, под тесным покрывалом на диване. Он был взволнован и возбужден. А потом вдруг вскочил, как бешеный, оделся и ушел.

Лучше бы он дал ей пощечину, оттолкнул, бросил после её первой попытки, а не доводил до исступления своими поцелуями. Она, изнемогая от желания, шептала ему на ухо о том, что обожает его, что мечтала об этом моменте с их первой встречи, что больше не может терпеть. Она открылась ему, а он плюнул ей в душу и ушел. Трус!

Три дня она кипела, изливала на него мысленные помои, клялась, что больше никогда не будет звонить ему, чтобы не бередить собственные раны. Потом ей ужасно захотелось его увидеть и высказать в лицо всё, что она о нем думает. Она метала в дымящееся варево мыслей неприглядные эпитеты, перемешивала, исторгала и начинала всё с начала. К четвергу она поняла, что это кипение сжигает её изнутри.

Командировку отменили, и она подумывала о поездке куда-нибудь на неделю в отпуск, чтобы ничто не напоминало ей о происшедшем. Начальник не отпустил. Дома она старалась не появляться и проводила время в основном на работе и в ночных барах. На совещаниях она сочиняла диалоги с Алексеем, на встречах с начальником рисовала в блокноте костер, в котором страница за страницей сжигала колдуна, завладевшего её мыслями. В кабинете она держала руку на телефонной трубке в надежде, что он позвонит.

И он позвонил сам в четверг в три часа дня. Без лишних прелюдий попросил встретиться. Она конечно согласилась.

Дожидаясь в кафе, Света сдерживалась, чтобы не закурить (за эти три дня она опустошила три пачки – месячную норму). Она уговаривала себя не говорить с ним, пока он не пришел – за три дня она насочиняла диалогов уже не на один сериал. Ей хотелось вести себя так, будто ничего и не случилось, будто и не было этой ужасной ночи и трех последующих дней. Еще вчера она бы разорвала его в клочья, растерзала на маленькие кусочки. После его звонка в ней разом всё успокоилось. В голове стало тихо, даже пусто, остались лишь усталость и зыбкая надежда на то, что она ему не безразлична. Ей странно было чувствовать, что даже после его трусливого побега, после того, как ужасно он с ней обошелся, она всё еще хочет его, что всё еще в него влюблена.

Света заказала таглиателли с лососем и свежевыжатый апельсиновый сок. От него пришла смс. «Опаздывает на пять минут. Раньше бы он и не подумал о такой мелочи известить, – подумала Светлана. – Наверное, чувствует себя виноватым». Эта мысль её приободрила. Она почти вернулась к себе прежней: веселой, неунывающей, уверенной до заносчивости, что, как она полагала, придавало ей особенный шарм. Сейчас ей было уже почти всё равно, о чем поведет речь Алексей. Если он извинится и попросит второй шанс, то она не бросится восторженно ему на шею. Она подумает, хорошо подумает, немного подразнит его, поучит. Возможно, она даже скажет ему, что не может сразу решить. Позвонит позже. Выдержит неделю или даже две, чтобы он с ума сошел от безызвестности. Пусть помучается, как она за эти три дня. Тот вариант, что он мог снова отказать, она не рассматривала – с какой стати ему тогда звать её на встречу?

Алексей появился в тот момент, когда Светлана окончательно утвердилась в мысли, что он пришел извиняться и набиваться в кавалеры. От охватившей её радости она подобрела. Возможно, в понедельник ночью она перегнула палку, он испугался её напора, вспыхнувшей страсти и сбежал. С кем не бывает. Второй шанс должен быть у каждого. Она твердо решила его простить и дать ему возможность исправиться.

– Не знаю, с чего начать, – он сел напротив нее и виновато улыбнулся.

– Я тоже, – вторила ему Света.

– Как у тебя дела?

Его вопрос её обескуражил.

– Глупый вопрос, прости. Я сам не свой.

– Ничего, у меня тоже были не самые приятные дни.

– Прости, что не сразу позвонил. Не сразу объяснил…

– Это не страшно, главное, что мы снова встретились, – она улыбнулась – её сценарий подтверждался.

– Да, это очень важно, что мы опять встретились. Я бы хотел, чтобы между нами не было недомолвок и, еще хуже, вражды.

– Я тоже этого не хочу. Может быть, мы просто всё забудем и начнем с нуля? То есть с начала? – спросила она, придвигая ладонь к его, символично образуя стартовую линию.

Он на секунду затих. Потом положил свою руку на её и крепко прижал к столу, остановив на полпути. Рука её застыла и заныла, как под прессом.

– Я не хочу обидеть тебя или сделать снова больно, – начал он мягко, – но и быть нечестным тоже не могу. Наверное, нам следовало с этого разговора начать еще в прошлый раз. Тогда всё не зашло бы так далеко.

Света вырвала руку, притянула к себе, и, не зная, что с ней делать, потянулась к сумке. Она принялась открывать её, не имея представления, зачем. Замок не поддавался. В раздражении она дернула молнию, та раскрылась и первое, что Света увидела, был платок, которым она еще час назад вытирала слезы в рабочем кабинете. Бурлящий котел перевернулся, обдав её клокочущей жидкостью. Ей стало так больно, будто кипяток вылился на нежную розовую рану, не успевшую затянуться от недавнего ожога. Она вскрикнула, и слезы полились градом. Она закрыла лицо платком. Он был холодный и мокрый, отчего Светлане стало еще обиднее. Она зарыдала, сотрясаясь всем телом.

Алексей растерялся. Казалось, он был готов к любой реакции этой сильной, уверенной в себе, красивой женщины, но только не такой. Она плакала из-за него. Она, которая предлагала ему отношения безо всяких обязательств, которая никогда не унывала и не теряла самообладания. Женщина, которая не тратила время на тех, кто ей отказывает, а шла дальше семимильными шагами, чтобы презрительно помахать издалека бывшему претенденту на трон и показать ему, как он был не прав. Алексей был не прав. Он зря поехал с ней в понедельник, зря вел беседы на кухне, ел, пил вино, целовал её – всё зря. Он хотел извиниться, загладить вину, а получилось еще хуже. «Профессора-психологи! Помогите! – кричало всё его естество. – Что же мне делать сейчас? О таком в книжках не пишут и на лекциях не рассказывают». Он попытался дотянуться до её руки, но она отдернула её. Он стал махать официанту, чтобы заказать воды, но Светлана остановила его. Он присел рядом с ней и обнял.

– Прости меня, прости. – шептал он, не переставая. – Я вел себя, как последний дурак. Идиот. Негодяй. Прости меня, если можешь. Я не достоин ни одной твоей слезинки.

– Вот именно… – Света всхлипнула, и поток остановился также внезапно, как и появился. – Не понимаю, что меня так растрогало. Напряжение последних дней сказалось. Нельзя столько работать. Всё гоним, гоним. Проекты. Быстрее. Выше. Сильнее.

Она выпрямилась, сделала несколько глотков сока, еще раз утерла нос и спрятала платок в карман.

– Так что ты мне хотел сказать? – сказала она совсем другим тоном – тоном той Светы, которую Алексею когда-то представила его мама на кухне компании. – У меня только двадцать минут в запасе. Уложишься? И давай без чувственных отступлений. Они на меня плохо действуют.

Алексей снова пересел на своё место.

– Да. Я хотел тебе всё объяснить, чтобы было понятно, по-честному, чтобы ты не надеялась на меня. А получилось вон как. Прости… – Света поморщилась. – Я тогда на секунду подумал, что возможно у нас всё-таки есть шанс, но не вышло… Поэтому я сбежал как последний трус.

– У тебя роман с Александрой? В ней всё дело?

– Нет, – его удивил внезапный переход Светы. Алексей даже запнулся на секунду.

– Уверен?

– Более чем. У нас ничего нет с Александрой и быть не может.

– А она об этом знает? Ей ты тоже всё подробно объяснил, как и мне?

– Нет, на такие темы мы с ней не общались. Я консультирую её как психолог. Точнее я еще не психолог, но стану им через пару месяцев. Сути дела это не меняет. Она – моя клиентка и этим всё сказано.

– Что именно?

– Что между нами ничего нет и быть не может. Она сделала этот выбор в самом начале нашего знакомства. Она выбрала меня как специалиста.

– Не уверена, что вы одинаково оцениваете ситуацию. Женщина может говорить одно, а чувствовать совсем другое, делать третье. Тебе будет полезно это знать – и как будущему психологу, и как мужчине. На всякий случай, если вам этого профессора не преподают.

– Спасибо за информацию. Такого нам не преподают. Уверяю тебя, что у нас с Александрой всё предельно ясно. После завершения терапии я исчезну из её жизни.

– Ну хорошо. Теперь мне, с одной стороны, всё понятно, а с другой – ничего. Ты не занят. Сердечных пристрастий у тебя нет. Что же нам-то тогда мешает? Может быть, тебе нужно время? Может я слишком гоню лошадей? Скажи… Я гибкая женщина. Во всех отношениях, – сказала она, игриво улыбаясь. – Что тебя не устраивает?

– Меня всё устраивает. Ты – прекрасная девушка.

– Тогда, может быть, сходим куда-нибудь на выходных?

– Может быть… Хотя нет. Опять я вру. Это непросто объяснить словами.

– Попробуй как-нибудь.

– Всё сложно и просто одновременно. Я могу водить тебя каждый выходной куда-нибудь, мы можем встречаться и играть счастливую пару, но у нас всё равно ничего не получится. Через пару месяцев и ты это поймешь. Мы всё равно расстанемся.

– Почему?

– Потому что… – он на секунду замолчал, подбирая слова. – Бывает, что как ни крути, а пазлы не сходятся…

– Понятно. А с кем сходятся?

– Не знаю. Пазлу нужно сначала форму принять – стать самим собой. И только когда внутренняя суть определена, поверхности отшлифованы, только тогда можно найти другой пазл.

– Ну и как? Ты себя нашел? Сковал свой пазл? Ответил на вопрос, кто ты есть?

– Кто я? – он замолчал, закопав руки в спутавшиеся волосы.

– Не в общевселенском масштабе конечно. Я – женщина, ты – мужчина, и этим наше призвание определено. Кто ты есть: ловелас, психолог, вечный студент или неизлечимый романтик?

– Я не знаю…

– Так почему же ты берешься помогать другим искать себя, если сам не знаешь, кто ты есть?

– Ты права. Наверное, у меня нет на это морального права. Но, возможно, для меня это единственный способ найти себя.

Глава 18

– Моя мама несовершенна…

Мы встретились на Чистопрудном бульваре у памятника Грибоедову. Моросит дождь, и, спрятавшись под большим черным зонтом, мы шагаем к Покровке в поисках спокойного местечка для ужина.

– Об этом ты хотела поговорить? – удивляется он.

Конечно об этом. И совершенно не о том, почему он пролежал всю ночь на диване в прихожей за тонкой стенкой комнаты для гостей, где была я, на расстоянии примерно руки от меня и ничего не предпринял!

– Мама моя никогда не делала ошибок. Дома у нее всегда был идеальный порядок. И меня приучала к тому же. Я представляю, что бы она мне устроила за такую проделку с платформой! Она меня до двенадцати лет в школу за ручку водила: боялась, что я одна дорогу не перейду.

Я слышала, что он тоже не спал, ворочался с боку на бок, тихонько ходил на кухню, пил воду, в туалет несколько раз, один раз даже к двери моей комнаты подошел, но остановился. Чего-то боится… Что я к нему слишком высокие требования предъявлять буду? Ничего подобного. У него всё прекрасно. А куртку новую можно купить. И обувь буду его мыть. О Господи, как же мне хочется мыть его ботинки!

– У каждого человека есть определенные правила. На них строится вся жизнь. Они как фундамент дома: если убрать кирпичик, то всё разрушится. Ты жила в её доме и должна была подчиняться этому порядку, каким бы он ни был: справедливым или не очень. Жить в жестких рамках безопаснее и проще, чем без них. Ребенку они нужны так же, как и взрослым. «Красный свет» – прохода нет. «Зелёный» загорелся, можно идти. А без правил грозит хаос. И в нем уже нет контроля. Можно нанести вред тем, кому меньше всего этого хочешь, самым близким и любимым.

Он смотрит на меня с тоской. Я отвожу глаза. Контроль, правила… А иногда хочется хаоса. И ничего в этом плохого нет – заранее парирую я доводы мамы. Хотя что тут парировать. Она выиграла. У дверей в мою комнату для него загорелся «красный».

Мы доходим до Покровки и останавливаемся на «зебре». Какая-то машина притормаживает и пропускает нас. Сзади неодобрительно гудят.

– Иностранец что ли какой? Правила соблюдает, – смеюсь я. – А если вернуться к родителям? Мне показалось, что они были в этот раз не такие, как всегда. Сначала я подумала, что они стараются показать себя лучше, чем есть на самом деле, лицемерят. Но для этого нужно напрягаться, играть, а они, напротив, были расслаблены и естественны.

– Может быть, они всю жизнь играли, а на даче наконец расслабились и стали самими собой?

– Зачем им всю жизнь играть?

– Чтобы соответствовать требованиям общества, чтобы тебя вырастить и воспитать человеком, способным жить среди других людей.

– Способным играть?

– Да. Мой отец говорил, что когда я родился, он принял решение измениться. Он считал, что должен стать другим ради меня – тем, кем он всегда хотел и должен был стать, но пока не успел: лучше, справедливее, серьезнее, строже, ответственнее. И всё для того, чтобы я вырос человеком.

– И у него получилось?

– Да, он говорил, будто дверца в прошлое закрылась и началась совсем другая жизнь: полная тревог, забот, самопожертвования ради маленького орущего существа. Всё для меня и ради меня.

– Ты так говоришь, будто не веришь в его благие побуждения.

– Раньше я часто обвинял его, что он своей серьезностью украл у меня беззаботное детство. Он меня только воспитывал, но никогда не играл; готов был дать деньги на курс английского, но не на новый автомобиль с дистанционным управлением. Поверь мне, денег у него было достаточно и на то, и на другое. Выдуманные им когда-то принципы стояли выше детских желаний. Он считал, что они без этой ерунды в люди вышли, и мы тоже справимся. Будет больше времени на учебу. Так и в твоем случае. Твоя мама установила правила, которые, как она считала, помогут ей воспитать тебя. Своеобразный забор, за который ни тебе, ни ей нельзя. Теперь ты уже взрослая. У нее отпала необходимость тебя воспитывать и быть примером. Вот они и начали сигать под платформой. Мне кажется, тебе не стоит сильно беспокоиться. У тебя замечательные родители. Мне твоя семья очень понравилась.

– Ты не знал её другой, – горько замечаю я.

– У каждого есть шанс измениться. У тебя, у меня, у наших родителей… – голос Алексея дрожит, он сглатывает подкативший к горлу комок. – Если ты когда-нибудь окажешься в моей семье, то милее людей не найдешь. Но и они не всегда такими были. Или они вынуждены были быть другими. Из-за нас. Чтобы мы стали лучше, чем они.

Я растерялась. Он впервые говорит со мной о личном, о семье. Я вижу, что ему нелегко и даже больно говорить о родителях. Мне хочется прижать его к себе покрепче и уверить, что всё у нас будет хорошо. Он так близко, и под этим зонтом мне с ним так тепло и уютно. Проблемы как-то отошли на второй план, даже беспокойство и голос внутри притихли. И глядя со стороны, наверное, не отличить нас от сотен других влюбленных пар, прогуливающихся по вечерней Москве. Но отличие всё же есть – размером в грецкий орех, совсем не большой, но крепкий, который держит нас на кратчайшем расстоянии друг от друга и не даёт нам соединиться. Я хочу повернуться к нему, броситься на шею, обнять, расцеловать, но передо мной горит «красный» свет. И я не могу его переключить. Просто не могу…

– Давай сюда зайдем, – Алексей показывает на двухэтажный ресторан в восточном стиле с припаркованными у входа дорогими автомобилями.

– Боюсь, он мне не по карману, – я застываю у входа.

– Твои родители накормили меня замечательным обедом, позволь вернуть им долг в твоем лице, – Алексей открывает дверь.

У гардероба нас встречает узбек в халате и белозубо улыбается.

– Вам с девушкой тихое уютное местечко обеспечить? – шепчет Алексею на ухо подоспевший администратор.

– Да, чтобы музыка негромко играла.

– Будет сделано. Музыка у нас включается только, когда танцовщицы выходят.

– А без них никак не обойтись? – Алексей хмурится.

– Нет. Они у нас каждый вечер выступают. Вам понравится, не пожалеете. Кальян будете заказывать? Наше заведение им славится.

Алексей отрицательно качает головой.

– И без этого голова кругом…

Администратор провожает нас на второй этаж в просторный зал, зашитый сверху донизу в дорогие ковры. Они застилают весь пол, в том числе и пространство под низкими столиками. Стульев нет. Посетители в расслабленных позах лежат на мягких подушках, вполголоса разговаривают и курят. В воздухе ощущается легкий запах яблочного табака – за соседним столом двое молодых людей поочередно исторгают из себя клубы светлого дыма. Кальянщик суетится вокруг единственных клиентов.

Мы размещаемся за столиком на двоих друг против друга, сложив ноги лотосом.

– Начнем с чая по-узбекски и хачапури, – распоряжается Алексей. – Обстановка, конечно, здесь не совсем рабочая, но мы про нашу великую цель забывать не будем. Теперь можем вернуться к тому, о чем ты хотела со мной поговорить еще до нашей поездки на дачу.

Слегка одурманенная парами кальяна с соседнего столика, я смотрю на Алексея и думаю, как неважно всё, о чем я хотела поговорить до нашей поездки на дачу: пропавшие деньги в сделке с мошенником, моя никчемная борьба с голосом и собственной глупостью. Сейчас мне хочется только одного – смотреть на него и принадлежать его взгляду. Среди этих ковров и официантов в расшитых костюмах Алексей представляется мне персидским шахом, восседающим на троне. Мне хочется быть его наложницей. Чтобы мы были во дворце, и мне достаточно вытянуть ногу под столом, чтобы он всех выгнал, и мы остались здесь одни.

– Александра, – он машет рукой перед моим остекленевшим взглядом.

– Что? – я вздрагиваю.

– Что-то случилось еще до того, как мы поехали к твоим родителям. Или это больше не актуально?

– Не актуально… – медленно вторю ему я, думая о том, что идея о персидском шахе была всё-таки не самой удачной – у них всегда была куча любимых наложниц. Алексея я бы ни за что не хочу ни с кем делить. – Актуально конечно, просто немного забылось, поутихло за эти дни.

– Расскажи, что осталось, – Алексей достает блокнот с ручкой и подается вперёд.

Жаль всё-таки, что он не художник. Ситуация для создания шедевра сейчас идеальная. Вместо того чтобы обнажать тело, я обнажаю душу. Рассказываю ему всё, как на духу. И про расклейщика объявлений в вагоне метро, и про продавца фенов, и про голос, которому я решила сопротивляться, но тут же села в лужу.

– Села в лужу на Красной площади? – Алексей смеется. – Дождей же не было!

– А я умудрилась найти. Мама мне всегда говорила – беги от этих продажников. Они как цыгане – хорошо знают психологию, любого вокруг пальца обведут и обманут. Ты и не заметишь, как деньги выложишь. А их и след простынет. На этот раз я решила не верить маме на слово и всё проверить сама. Молодой человек казался вполне заслуживающим доверие. Он позвонил шефу и добился скидки для меня. Сказал, что я в течение четырнадцати дней могу вернуть товар. Показал фен – мощный и удобный. Я и подумать не могла, что здесь может быть какой-нибудь подвох – всё-таки у них отдел в ГУМе, пусть и в подвальном помещении с дворовой стороны. В итоге дома я обнаружила в коробке не фен, а какую-то ржавую железку.

– Действительно, не совсем приятное событие. А шефу ты дозвонилась?

Я непонимающе смотрю на Алексея.

– Какому шефу?

– Твоему бывшему шефу. Я давал тебе еще одно задание – позвонить твоему бывшему шефу и спросить, почему тебя уволили.

– Ты про это! Да, дозвонилась. Может быть, мы всё-таки сначала фен обсудим?

– Что же там еще обсуждать?

– Как что? Проанализировать, почему это произошло, чтобы не допускать впредь. Что делать с голосом мамы? Слушать его или не слушать? И кого вообще слушать?

– Слушать нужно только себя. А что касается истории с феном, то это ошибка, за которую нужно себя простить и забыть. С каждым может случиться.

– Но случилось-то со мной.

– Думаю, что не только с тобой. Ошибка. Простить и забыть.

– Так просто? – недоумеваю я.

– Да.

– Я не могу.

– Учись. Ты же не относишь себя к лику святых? Только святые не ошибаются. Мы же с тобой грешные «человеки». Нам ошибки дозволительны.

– Сколько?

Алексей складывает брови домиком.

– Сколько ошибок? – уточняю я. – Где та грань между глупостью и простительной нечаянностью?

– Постараюсь объяснить… – Алексей на секунду задумывается, потом внимательно смотрит на проходящего мимо официанта. – Вот тебе наглядный пример. Как ты считаешь, приемлемо, если официант разобьет сегодня один стакан?

– Думаю, да. За день ему, наверное, сотню приходится перетаскивать с места на место, – заявляю я и великодушно улыбаюсь. Как владелицу ресторана, меня такая новость конечно не обрадовала бы. Я бы наверняка ввела какой-нибудь штраф за разбитую посуду. Иначе официанты совсем распустятся. Если каждый официант по одному стакану в день гробить будет – в месяц это 300 штук. Бизнес станет нерентабельным.

– А если он разобьет два?

– Два – это уже много.

Алексей сделал знак рукой официанту. Тот подошел.

– У нас с девушкой спор вышел. И мы просим Вас его разрешить. Не откажите.

– Если смогу… – неуверенно шепчет молодой человек. – Мне, к сожалению, запрещены разговоры с клиентами на нерабочие темы.

– Наша тема ещё какая рабочая! А чтобы ни у кого и сомнений никаких не возникло, мы у Вас сейчас что-нибудь закажем. Делайте вид, что Вы нам советуете, – Алексей деловито открывает меню и демонстративно тыкает в него пальцем. – Сколько в среднем стаканов Вы разбиваете в день?

– Поначалу много бил: три-четыре в день. Один раз целый поднос уронил. Теперь намного реже.

– А в среднем в месяц?

– Штрафы у нас начинаются от трех разбитых предметов в месяц. Опытные официанты укладываются.

– Понятно! Спасибо! А теперь обещанный заказ – принесите нам узбекский плов. Что-то я проголодался.

– Сколько стаканов ты разбила за свою жизнь? – Алексей поворачивается ко мне.

– Четыре… – заунывно отвечаю я.

– Даже двухмесячную норму официанта не выполнила, хотя посуды за свою жизнь переносила наверняка не меньше, чем он.

– Тогда я этого не знала…

– Вот видишь: будучи нормальным человеком, тебе открывается практически неограниченная возможность бить стаканы и совершать другие ошибки. Из этого примера мы видим, что твоя норма всегда завышена. Чтобы нормализовать её, умножай свою цифру, допустим, на пять. То есть, если ты думаешь, что на работе можно совершить одну ошибку в неделю, то среднестатистический результат будет, скорее всего, равняться пяти. На него и ориентируйся. Как ты думаешь, сколько раз можно дать себя таким образом обмануть?

– Одного за жизнь достаточно.

– Ну вот, тебе можно без всяких угрызений совести ошибиться еще четыре раза. Если обойдешься без них, то будет, за что себя похвалить.

– На работе меня за такое отношение уволят.

– В работе можно и не снижать планки, если это не мешает достижению цели. Перфекционистам полезно выбрать в своей жизни одно-два основных направления, в которых они могут продолжать достигать совершенства. Это может быть работа, семья, учеба. Конечно, перфекционизм в этом случае должен ориентироваться скорее на себя, чем на близких. Иначе есть опасность превратиться в тирана. Если соблюдать разумные рамки, научиться ставить реальные цели и достигать их, то это будет та золотая середина, о которой ты говорила. Еще лучше, если два перфекциониста работают или живут вместе и выбирают два разных направления для совершенствования. Например, женщина традиционно ведёт семью, муж работает. Чтобы не становилось скучно или обидно, направлениями нужно время от времени меняться, – Алексей показывает пальцем на меня, потом на себя и крутит пальцами, будто и вправду меняет нас местами. Потом он останавливается, поймав на себе мой удивленный взгляд. – Ну, это я к слову сказал. Так, общие размышления о жизни.

Принесли плов – настоящий, узбекский из душистой баранины с рисом, приправленный чесноком, перцем, барбарисом, зирой. Наверняка и еще какими-то секретными приправами от шеф-повара, которые делают его блюдо незабываемым и неповторимым, словом, таким притягательным, чтобы клиенты, разочаровавшись в собственных попытках приготовить что-либо подобное дома, приходили сюда снова и снова, пытаясь разгадать волшебный рецепт. Мы уплетаем плов ложка за ложкой, потеряв всякий интерес к психологическим беседам. Молодые танцовщицы крутят бедрами около нашего стола, показывая, в основном, Алексею невообразимые движения живота и зазывая его прикоснуться к тонким лямочкам на бедрах шуршащей бумажкой. Он улыбается и переводит глаза на меня, а девушки, понимая ситуацию, переключаются на других молодых людей.

– Я сегодня на машине, – говорит он, когда официант уносит пустое блюдо. – Подвезти тебя?

– Тебе наверное потом неудобно будет возвращаться?

Подоспевшая мысль о том, что он поедет к Свете, а меня везёт только потому, что это по пути к ней, прожигает меня до кончиков пальцев так, что в них болезненно колет.

– Просто согласись, – он улыбается.

Я киваю.

У меня дух захватывает от его спортивного BMW. Мы мчимся по улицам Москвы, молча, не решаясь вернуться к тому, с чего хотели начать. Он неспокоен: резко тормозит, будто хочет избежать надвигающегося будущего, тут же ускоряется, чтобы стряхнуть нежеланные мысли, перестраивается, маневрирует, негромко ругается на других водителей. Его что-то волнует, но я никогда не решусь спросить, что именно. Он изредка поглядывает на меня, вздыхает, будто хочет что-то сказать, потом давит на педаль газа, машина ревет и несется дальше.

Я чувствую себя, как черепаха, затянутая в панцирь. Ей ничего не грозит, она в курсе всего – высовывает время от времени голову из своего убежища и наблюдает за миром, но сделать ничего не может. Мудрая такая, только куда с этой мудростью! Ей бы сердце льва, ну или хотя бы кошки. Что бы сделала я, настоящая Александра, не обремененная излишними запретами и правилами, не закупоренная намертво в панцирь? Спросила бы его про Свету или, не спросив, пригласила на чай? Или просто поцеловала бы его прямо здесь, в машине. Не на ходу, конечно, это опасно. На светофоре. На нашем пути их будет предостаточно. Ведь всё так просто! Вот он, рядом, какие-то сантиметры разделяют нас. Нужно лишь протянуть руку, чуть наклониться и потянуться к нему губами. Всё так просто! Можно даже дать себе обещание поцеловать его на светофоре около тушинского рынка. Да, набраться решимости, закрыть глаза и … Решено! Так и сделаю. Вон, его уже видно. Черт, зелёный свет! Проехали. Будет еще один светофор, но я до него новой решимости набраться не успею. Я скисаю, вжимаюсь в кресло и чувствую, как темное беспокойство едким дымом окутывает меня.

– Спасибо огромное, что подвёз, – говорю я уныло, когда машина останавливается у подъезда. – Извини, что всю дорогу молчала. Опять навалило.

– Что именно?

– Беспокойство. Голос молчит, но знаю, он никуда не делся. Собирается с силами. Боюсь его еще больше, чем раньше. Я хочу излечиться раз и навсегда. Чувствую, что победа близка. Но меня будто кто-то водит за нос. Я не могу перестать думать о том, чему учили меня родители, мама. Всё время оглядываюсь назад.

Я говорю и боюсь остановиться. Боюсь, что он уедет, когда я замолчу. Я готова придумать тысячу болезней, миллион атакующих меня голосов, лишь бы он не уезжал!

– Мы всегда ищем причины, – Алексей смотрит в окно, будто говорит с кем-то другим, не со мной. – И чаще вне себя. Излечивается тот, кто перестает винить в своих бедах других: родственников, родителей, матерей, отцов, даже, если они действительно виноваты. Они воспитывали, как могли. Чаще всего именно так, как воспитывали их родители. У них не было другого выбора, они не знали, что можно по-другому. Им не у кого было научиться. Чтобы вылечиться, страницу прошлого придется закрыть. Раз и навсегда. Прости родителей и шагай дальше. Вспомни мамину фотографию, где она совсем молодая, неопытная, полная страхов за своё будущее и твое. Тогда будет легче понять её. Она делала то, на что была способна в тот момент. Она старалась, как могла. Прости её за то, что она не смогла. У нее больше нет шансов что-либо изменить, но такой шанс есть у тебя. С этого момента ты единственная ответственна за своё настоящее и будущее. Ты готова принять эту ответственность?

Я растерялась. Момент истины настал. Он берёт меня за руку и смотрит в глаза.

– Нам нужно взять полную ответственность за своё настоящее и будущее. Здесь и сейчас, в этом автомобиле, в присутствии друг друга как свидетелей. Клянешься?

– Да, – нерешительно отвечаю я.

– Это очень серьезно, что я сейчас говорю.

– Я понимаю…

Перед моими глазами вдруг проносятся Красная площадь, экскурсия в Мавзолей в девятом классе, съемки фильма, мысли о вечном, о смерти и вопрос Всевышнего. Если бы он меня сейчас спросил, чего я добилась, то именно об этом моменте я бы ему рассказала. Я готова взять всю ответственность за настоящую и предстоящую жизнь на себя, за нас.

– Да, – отвечаю я теперь уже твердо.

– Я тебе тоже обещаю. Обещаю взять всю ответственность за свою жизнь на себя. Главное сделали. Теперь остались мелочи.

– Какие? – удивляюсь я.

– Накрепко запрем дверь в прошлое, чтобы оттуда никто обратно не манил. Избавимся от родителей.

– Как? – я испуганно смотрю на Алексея. Он смеётся.

– Не волнуйся, обойдемся без крови. Поработаем с ними в подсознании. Проведем рокировочку. Если тебе не удается самой избавиться от мамы, то мы заменим её папой. Ты школу наверняка с медалью окончила?

– Да, – отвечаю я, не понимая, к чему он клонит.

– Представь, что она лежит всегда одной стороной кверху. Её вытирают, полируют уже двадцать три года исключительно с одной стороны. Мы перевернем медаль другой стороной, и ты увидишь, она засияет для тебя совсем другим цветом.

Я по-прежнему пребываю в недоумении.

– Представь себе квартиру, в которой вы жили. Опиши её.

Я откидываюсь на спинку кожаного кресла, вытягиваю ноги и закрываю глаза. Перед взором предстает стандартная девятиэтажная панелька, трехкомнатная квартира, двенадцать квадратных метров моей комнаты с картинами из пазлов на стенах.