Текст книги "Перфекционистка из Москвы"

Глава 16

За окном мелькают крошечные домики. Старая, попахивающая продуктами человеческой жизнедеятельности электричка останавливается, двери открываются, и пассажиры с рюкзаками, котомками, тележками и лопатами высыпают на платформу.

– Здесь недалеко. Там начинается наша линия, – я машу рукой в сторону дачного поселка, огороженного зелёным забором. Мы пропускаем толпу спешащих на участки дачников, направляемся к железному шлагбауму, преграждающему вход в поселок. Здесь на ступеньках деревянной хибары сидит бородатый сторож и, щурясь от яркого солнца, пристально, как на входе в зону безопасности аэропорта, осматривает каждого вошедшего.

– Интересно, что он пытается определить, и по какому принципу пропускает дачников? – спрашивает Алексей.

Я вздрагиваю. Мыслями я всё еще в электричке. Всю дорогу он сосредоточенно работал с бумагами. Я его не беспокоила. Мы решили сегодня не говорить о проблемах. Мой врачеватель сказал, что день для таких разговоров неподходящий. Он добавил, что хочет испробовать новую методику и для этого нам нужно один день провести вместе. Просто так. Безо всякого психологического подтекста. Я, конечно, согласилась и всю дорогу смотрела на него. Просто так. Без всякого психологического подтекста. Я впервые заметила, что нижняя губа у него, когда он концентрируется, выдвигается немного вперед, как у меня, если я обижаюсь. В этот момент он становится похожим на маленького мальчика, который нашел себе дело и самозабвенно им занимается. Он не помнит ни секунд, ни времени суток, ему всё равно, где он, кто с ним рядом. Он есть весь мир, он есть универсум, он есть счастье. Хотелось бы мне тоже найти такое занятие, хотя мне кажется, я его уже нашла – смотреть на него…

– Ку-ку! – Алексей заглядывает мне в лицо и смеется, увидев мой растерянный взгляд. – Я про сторожа. А ты где?

– Про Николая Петровича? Что с ним?

– Ничего. Спрашиваю, что он пытается определить, так пристально осматривая дачников?

– Он здесь незаменим! Отличный сторож. Пока он здесь, в нашем дачном районе ничего не крали. Он – бывший милиционер, следователь. У него отличная память на лица. Всех дачников знает в лицо. Остальных запоминает, в том числе, что и сколько несут. Отмечает прибывшие и убывшие машины. Это, наверное, самая важная задача. Воры обычно пешком не ходят.

Алексей останавливается, вдыхает полной грудью и потягивается.

– Воздух тут совсем другой! Как давно я не был на свободе! – кричит он.

Он сворачивает с дороги, взбирается на пригорок, с которого видно платформу, и какое-то время смотрит на прибывающий поезд на Москву.

Он улыбается, качает головой и кажется мне в этот момент таким красивым, каким только может быть улыбающийся, качающий головой с пригорка мужчина. Мужчина, в которого я влюблена. Потом он подпрыгивает от какой-то непонятной радости, сбегает вниз на дорогу, подхватывает меня под локоть и тащит вперед, от чего я совершенно теряюсь. Мне и без того каждый шаг, приближающий нас к родителям, дается с трудом. Будто к ногам привязали чугунные гири и пустили под гору. Они тянут вниз, а ты не просто силишься не скатиться с ними вниз, а пытаешься еще выдерживать складную походку и беззаботное выражение лица. Алексей продолжает тянуть меня вперед, а я молю только о том, чтобы не встретить знакомых. Если соседи увидят, что мы под ручку идем, сплетен не оберешься. Потом родители никогда не поверят, что он мне и не друг вовсе, то есть не моя новая пассия, как выразилась бы Света. Хотя впрочем в это и так никто не поверит. Соседи, как назло, выстроились рядком за своими калитками, улыбаются нам, машут, кивают и провожают взглядом. Я делаю вид, что никого не знаю. Алексей энергично машет за нас обоих.

У деревянного сруба с резными белыми ставенками и летней террасой в форме навеса сидит папа в замусоленной рабочей одежде и что-то пилит. Мне хочется окрикнуть его, чтобы он успел переодеться к нашему приходу, но Алексей прикладывает палец ко рту, и я молчу. Завидев нас, папа широко улыбается, обтирает руки о рубаху и идет к нам навстречу большими шагами вдоль ровных, недавно убранных, пахнущих осенней ботвой грядок. Поравнявшись с нами, папа протягивает широкую ладонь Алексею, обнимает его, как старого знакомого, потом притягивает меня к себе, да так, что я чуть не задыхаюсь, поворачивается к дому и громко кричит:

– Таня, у нас гости!

– Кто? – раздается из глубины тонкий голос мамы.

– Выходи, увидишь!

– У меня руки грязные, я посуду мою.

– Выходи сама, иначе я тебя вынесу вместе с посудой!

Папа смеется. Раздаются торопливые шаги, и на пороге появляется ловкая худенькая женщина в спортивном костюме, с косынкой на голове и резиновых перчатках. Такой я маму никогда не видела. Она вскидывает руки, не зная, что делать: снимать ли перчатки, бежать в дом переодеваться или приветствовать гостей.

– Что же ты не предупредила, дорогая! – вырывается у нее, как я и ожидала. – Мы бы подготовились. Ты нас посещениями не часто балуешь, да еще с молодым человеком!

Я сжимаюсь, ожидая дальнейших упреков, но их не следует. Ни одного слова, ни намека на то, что мы помешали или приехали не вовремя. Избавившись от перчаток, мама обрушивает лавину чувств на меня: прижимает к себе, гладит по спине, целует. Мне не по себе от таких нежностей.

– Ну что же ты молчишь? – обращается она ко мне. – Представь молодого человека.

– Это Алексей, – тихо отвечаю я. – Мой хороший знакомый.

– Очень приятно познакомиться, хороший знакомый, – она звонко смеется, Алексей ей вторит. – Татьяна Васильевна, мама этой застенчивой молодой леди, как вы уже наверное догадались. Чувствуйте себя как дома.

– Чайку? – предлагает отец. – Или до обеда подождем?

– Я не знаю, останемся ли мы до обеда, – отвечаю я невпопад.

– Конечно останемся! – заявляет Алексей. – С большим удовольствием пообедаю на свежем воздухе. У вас наверное всё с огорода? Своё всегда вкуснее!

Родители переглядываются и улыбаются в ответ.

– У нас уже почти всё готово, – кричит мама, убегая на кухню. – Толик, проведи для детей экскурсию. Только в сарай не води. Там у тебя вечный беспорядок.

– Беспорядок – это когда чего-то не можешь найти. А я там нахожу всё, что мне нужно. Если не сразу, то через день обязательно найду, – парирует папа и ведет нас по участку. – Здесь была свекла, здесь морковь, здесь, как видите, клубника. Кусты все молодые, еще будут плодоносить. Ну а теперь, молодой человек, я отведу вас во святую-святых, хоть моя жена и против, – в мою столярную мастерскую.

Папа по-отечески обхватывает Алексея, идёт с ним в сторону сарая. Я остаюсь среди грядок, немного озадаченная. Родители ведут себя странно. Расслабленные и естественные до невозможности. Такими я их не знала. Никаких тебе указаний по прополке, критически оценивающих взглядов и шепотков типа «Ты предупредить не могла что ли?» Реакции родителей, особенно мамы, никак не походят на те, к которым я привыкла. Они действительно рады нам или умело разыгрывают фарс? Они сейчас настоящие или какими были всегда со мной?

– Обед! – слышу голос мамы и захожу в дом.

Осматриваю комнату. Давно я здесь не была! Пахнет борщом и зеленью. Мама только что убиралась: на мебели в некоторых местах следы от тряпки еще не просохли, посуда сложена в раковину и прикрыта большим эмалированным тазом. В целом всё чистенько, но того блеска, которым раньше славилась мама и которого требовала от меня, нет. Копить посуду всегда считалось у нас преступлением номер два, преступлением номер один была немытая обувь. Кстати, обувь моих родителей оставляет желать лучшего. Старые тапки, которые, как это водится у дачников, они привезли из города, когда в квартире их стало стыдно носить. Одежда, мебель, посуда, коврики – всё было второсортным, из серии «выбрасывать не будем, пригодится на даче».

Только еда здесь всегда первоклассная: борщ, картошка с котлетами и самодельные заготовки: соленья, лечо, кабачковая игра, квашеная капуста и какая-то необычного цвета паста, оказавшаяся маминой импровизацией на тему поздних овощей, с которыми не знали что делать.

– Всё своё, кроме котлет, – не без гордости заявляет папа и лезет в сервант, привезенный из деревни после смерти его родителей. – По рюмочке за знакомство?

– Не откажусь, – отвечает Алексей и предлагает тост. – За знакомство и замечательный обед.

– Если бы мне Татьяна Васильевна руки не связывала, то я бы и бычка завел. Тогда и мясная продукция у нас своей была. Полностью натуральное хозяйство.

– Тебе волю дай, ты бы, как кот Матроскин из Простоквашино, и корову завел, и теленка, а потом бы их еще в избу переселить предложил, а молоко в умывальник наливал.

– А чем плохо? Клеопатра тоже ванны из молока принимала. И ничего себе женщина была, до сих пор её красоту помнят.

– Её помнят, потому что она египетской царицей была, – смеюсь я.

– Были и другие царицы в Древнем Египте, – встает на защиту папы Алексей, – но помнят её. Видимо, молочные ванны не последнюю роль сыграли.

– За красоту! – папа поднимает стопочку.

Мы чокаемся и принимаемся за борщ. Говорят на перебой. Папа хвалит урожай, мама сообщает новости от соседей и про подготовку к зиме. Я молчу и думаю, что никогда не видела свою семью такой… идеальной что ли, о которой я всегда мечтала. Будто вмиг меня перенесли на другую планету, к другим родителям, которые выглядят также как и мои, но внутри совсем другие: спокойные, понимающие, любящие, принимающие. Мне всегда этого хотелось: чтобы дома мы делились новостями, радостью, поддерживали в трудную минуту. Но ведь этого не было! Я приехала показать Алексею, какая ужасная у меня семья, педантичная мать, засевшая в моей голове, а они, оказывается, совсем не такие! Алексей подумает, что я сама все проблемы выдумала. На обратном пути скажет, что голос, живущий во мне, – не мамин. Не может такая милая женщина гадить у собственной дочери в голове. Судя по всему, у меня просто шизофрения. Я придумала себе, что голос – мамин.

– Лицемеры! Перестаньте! Меня тошнит от вашего вранья! Мама, ты же совсем не такая, совсем не такая мама, какую мне всегда хотелось…

Мне очень хотелось это крикнуть, но я молчу. Я тихонько сижу, даже иногда улыбаюсь в ответ на шутки и играю отведенную мне роль благовоспитанной и послушной дочери.

– А как у тебя дела, Александра? – слышу я вдруг голос папы.

– Всё хорошо.

– Почему ты не на работе? Выходной дали? Отгул? – подхватывает мама. – Мы-то привыкли быть в вечном отгуле, поэтому не удивляемся, если другие не работают. Мы – пенсионеры! Люди с другой планеты, как я говорю. Ни забот, ни хлопот. Выросла ли морковка, не замерзла ли картошка – вот наши мировые катаклизмы.

– Ну дай ты человеку слово сказать, Татьяна Васильевна, – перебивает её папа. – Может быть, у дочки новости поважнее наших морковок.

Все напряженно смотрят на меня.

– Я… – начинаю я, неожиданно для себя всхлипывая. – Я уже давно вам хотела сказать, но всё не решалась… Так всё навалилось. Столько проблем…

– Ну говори же. Мы готовы к самому ужасному. Подожди чуть-чуть, – мама бежит к серванту и берет корвалол. Так её мама всегда делала, когда думала, что дочь беременна.

– Нет, мама, я не беременна, – мама, густо краснея, машет рукой, а второй отсчитывает капли. – Я потеряла работу. Точнее, меня уволили…

Мама сует капли папе.

– Выпей, у тебя плохое сердце.

– У меня хорошее сердце. Пей сама, – отрезает папа. – По сокращению?

– Да, как же еще? – удивляюсь я.

Мама облегченно вздыхает и пьет из стаканчика.

– Знаешь, еще сколько всяких статей бывает. Я в отделе кадров до твоего рождения работала. Все статьи знаю. За пьянство, например, могут уволить. Или прогулы. Потом с такими записями в трудовой никуда не устроишься.

– Ну, ты загнула, дорогая жена, – смеется папа. – Нашу Александру – за пьянство или прогулы! Ты представь себе такое!

Смех этот сначала звучит робко, но тут же его подхватывает Алексей, и через несколько секунд раскатистый мужской хохот громыхает под сводами нашего деревянного домика. Мы с мамой тоже смеемся. Каждый, по-видимому, представил меня с синими кругами под глазами, умоляющую после нескольких дней запойного прогула не вносить страшную запись в трудовую книжку.

– Смех сквозь слезы, – шепчу я и останавливаюсь первой.

– А чего сильно расстраиваться? – вступает папа. – Пособие тебе по закону три месяца будут платить. За это время что-нибудь новое найдешь. Специалист ты у нас востребованный. Я не сомневаюсь, что даже лучше работу подберешь. Та тебе, по-моему, не особенно нравилась. Иногда бывает в жизни трудно самому что-то поменять. Нужен толчок для дальнейшего движения. Вот, считай, он у тебя и случился.

И это мой молчаливый папа! И это моя говорливая мама! Как будто подменили.

– Сейчас на рынке спад рабочей силы, – подхватывает Алексей. – Большие сокращения. Спрос невысокий, количество специалистов растет. Престижные фирмы подходят к подбору персонала очень тщательно, проверяют кандидатов от и до, проводят психологические тесты. Именно такой тест нас с Александрой и свел вместе.

Папа, улыбаясь, смотрит на меня, я втягиваю голову в плечи, как цапля.

– Вы в отделе кадров работаете? – откликается мама. – Я тоже, по молодости!

– Нет, я не работаю в отделе кадров. Я лишь вызвался Александре помочь пройти психологический тест. Я психолог.

– Психолог? А зачем тебе психолог, Александра? Какие-то проблемы?

Улыбка исчезает с лица мамы.

– Да нет, что вы! Ничего серьезного! Просто небольшая перенастройка на соответствие потребностям рынка рабочей силы.

– Тогда понятно! – отвечает мама и непонимающе смотрит на Алексея. – Спасибо Вам большое, в любом случае.

– Лишь бы толк был, – подытоживает папа. – Теперь чайку из мяты? Тоже свой.

– С удовольствием, – отвечаем мы в один голос.

– К чаю у нас варенье и белый шоколад. У нас, знаете ли, все – любители темного шоколада. И Александра тоже – в нас пошла, – докладывает мама и кладет сладости на стол.

– А я, наоборот, только белый и ем, – отвечает Алексей. – Переел когда-то темного. С тех пор не прикасаюсь.

– Как удобно, – многозначительно улыбается мама. – Как удобно…

После чая папа пересаживается на диванчик с мамой. Они хорошо смотрятся вместе: как мои прабабушка и прадедушка на старом деревенском фото, висевшем в рамке под стеклом в большой комнате у родителей. Оно уже пожухло по краям, пожелтело, но всё еще сохраняет в себе то единственное, для чего пары одевали лучшие наряды и ехали за многие километры в районные центры к фотографам. Они хотели запечатлеть незримое и всё же ощущаемое: в глазах, положении рук и тела, взгляде друг на друга. Этому нельзя обучиться, нельзя изобразить по указанию фотографа – наши предки увековечивали чувства, любовь, семейные ценности, чтобы передавать их как эстафетную палочку, из поколения в поколения дальше в паутину веков. Наверное поэтому хранят такие фотографии, как зеницу ока. Иначе оборвется родовая связь, прочное генетическое сцепление, которое держит любящие семьи вместе. Я вдруг пожалела, что не взяла с собой фотоаппарата.

Папа тем временем сокрушается о другом:

– Жаль, что вы не на выходные приехали. По субботам у нас банька! Какая же после нее благодать! Свежо! Хорошо!

Я с ужасом представляю себе, как они нас с Алексеем загоняют вместе в баню и закрывают дверь на засов. Что это я такое выдумываю – они же не фашисты! Я им объясняю, что он не друг мне вовсе, и отношения у нас еще не так далеко зашли, чтобы в баню вместе ходить, а папа не слушает и говорит, что в бане слишком жарко, чтобы думать о чем-нибудь другом, кроме как побыстрее выйти оттуда.

– Мне тоже баня нравится, – вторит ему мама, положив голову на плечо папы, – но без городской квартиры я больше недели прожить не могу. На выходные обязательно нужно съездить окунуться в устроенный быт.

– Я тоже человек городского типа, – отвечает Алексей. – Хотя когда вижу такую идиллию, то на природу тянет. Здесь столько всего, чего в городе и не встретишь. Сегодня, например, когда наша электричка уехала, я с пригорка такую картину наблюдал. Объявили о приближении поезда на Москву. Чтобы успеть, опаздывающие подползали под бетонной платформой и переходили пути прямо перед носом прибывающей электрички! Там куча похоронных венков висит, но люди всё равно прут. Ради одной минуты рискуют жизнями!

Родители переглядываются и виновато улыбаются.

– Вынужден признаться, – говорит папа, – мы с женой тоже так иногда делаем. Далеко всё-таки с поклажей идти до перехода – метров двести туда, двести обратно. Но мы не рискуем. За пару минут до прихода поезда через рельсы сигаем.

– Что? – кричу я, в ужасе переводя взгляд то на маму, то на папу. – Да вы с ума сошли! Это же так опасно! Господи, вы же взрослые люди, а ведете себя, как дети!

– Виноваты, виноваты, – мама опускает глаза и ерзает ступнями по скатавшемуся войлоку на тапках. – Старые мы стали уже. Ленивые, чтобы всё делать, как надо.

– Что-то мы засиделись, – прерывает оправдания жены папа. – У меня еще работа на сегодня есть. А гостям предлагаю дом осмотреть.

Папа уходит в свой сарайчик, мама вспоминает, что у нее закончилось масло и убегает в магазин, а я веду Алексея на второй этаж.

– Так давно здесь не была, что сама боюсь заплутать, – объясняю я свои неловкие движения, забираясь по крутой лестнице. – Родители здесь столько всего настроили за лето!

– Да, дача – это место самовыражения всей России, – усмехается Алексей. – Всё-таки природное стремление к собственничеству и творческой самореализации ничем не убьешь. Человек хочет иметь свой кусок в этой жизни, причем большой и красивый.

– А у твоих родителей есть дача?

– Да, но немного не такая. Папа задумал её, как место для отдыха. Поэтому он там расслабляется, а мама воплощает его идеи, то есть работает.

– Ты ничего не рассказывал про своих родителей. Кто они? Чем занимаются, если не секрет?

– Папа – успешный зубной врач. Был когда-то. Теперь он уже не лечит, а лишь управляет. У него свои клиники и еще куча всего. Я даже толком не знаю. Меня его бизнес никогда не интересовал. Мама работает бухгалтером.

– А зачем она работает? Папа её наверное может обеспечить?

– Да, папа многих обеспечивает. Думаю, что ей когда-то наскучило сидеть дома и ждать кормильца семьи. Он дома не бывает.

– Ты с ними живешь?

– Да, пока с ними, хотя дома только ночую.

У меня в голове всплыл вопрос из кафе «Двуспальная ли кровать у него в комнате?», но я его отогнала, как надоедливую муху.

– Учишься?

– Это уже похоже на допрос с пристрастием, – Алексей улыбается. – Скажи мне лучше, чьих это рук дело?

Алексей показывает на парусник из пазлов под стеклом, висящий над кроватью.

– Ах, вот где его папа схоронил! – я улыбаюсь, завидев своё сокровище. – Это мы с ним собирали. Вообще, это мое хобби было в отрочестве. Папа мне иногда помогал.

– Я в детстве был лучшим по сбору пазлов, – Алексей бьет себя рукой в грудь. Он неотрывно смотрит на картину. – Этот парусник – настоящая головоломка, но уверен, что мне пары часов хватило бы.

– Да неужели! Мы с папой тогда целую ночь корпели!

– А давай попробуем! Время у нас еще есть.

Я киваю. Мы аккуратно снимаем рамку, высыпаем содержимое на старый ковер, перемешиваем пазлы и начинаем: сначала сортируем их по цветам, потом по форме. Углы, бока картины, легко опознаваемые части, коими являются отдельные снасти корабля и мачта, даются просто. Затруднения начинаются, когда очередь доходит до парусов, неба и облаков. Пазлы подходят в трех местах одновременно, потом вдруг находится четвертое место – единственно правильное, после этого приходится переставлять целые фрагменты картинок. Мы делим пазл на фрагменты, и работа у нас спорится. И кто говорит, что я не создана для команды? Мы – настоящая команда. Он начинает, я подхватываю. Он затрудняется, я помогаю.

В какой-то момент мы заходим в тупик, без сил падаем на ковер и долго-долго молчим, глядя в потолок. Мы ждем вдохновения. Он ждет, а я бесстыдно мечтаю о нас – о том, как мы могли бы здесь лежать, спрятавшись под ватное одеяло родителей, обессиленные от любовных игр и охватившего нас возбуждения. Я тихонько тяну руку к его раскрытой ладони, но в этот самый момент он вскакивает и восклицает: «Эврика!» Я мысленно благодарю его за то, что он в очередной раз не дал мне убедиться в собственной трусости – я бы никогда не решилась взять его руку!

Я тоже вскакиваю, поддерживая его командный клич и усердно ищу вместе с ним нужную деталь.

– Мы – отличная команда! – говорит он. – Голова у тебя варит, что надо!

Ах, если бы он знал, что варит моя голова. Я с нежностью смотрю, как он выбирает из небольшой горки пазлы, держит их в руке, сдвигает брови и напряженно вглядывается в картину. Я поджидаю момент, когда он в досаде бросает пазл на ковер, и тянусь за другим, чтобы как бы невзначай прикоснуться к его руке. И какое счастье, что пазлы были всё не те, не те… Мой парусник несет меня по волнам. Вокруг тихо, только волны шумят за бортом. И стук в дверь. Мама с папой.

– Мы тут наш парусник собираем, – сбивчиво лопочу я, поднимаясь с ковра.

– Мы так и подумали, поэтому вам не мешали, – отвечает мама, бросая мимолетный взгляд на заправленную кровать.

Как она может нас в таком подозревать?! Не думает же она, что мы бы занялись любовью в родительской кровати, в комнате с дверью без замка!

– Когда последняя электричка? – спрашивает Алексей.

– Через двадцать минут, – отвечает папа, показывая блестящий циферблат командирских часов. – Успеете, если под платформой… Только аккуратнее…

– Тогда нам нужно поторопиться. – Алексей неуверенно поднимается, не отрывая глаз от парусника. – Жаль, не успели до конца собрать.

– Быстрее, – тороплю я. – Я не собираюсь лезть под платформой.

– И не ужинали толком, и чаю не попили, – причитает мама. – Оставайтесь здесь ночевать – места всем хватит.

Я изумленно смотрю на мать. Что она выдумала? Женщина, которая на версту не подпускала ко мне мужской пол, кроме нашего кота. Женщина, которая не отпускала меня на вечеринки, если там не было «проверенных» взрослых для присмотра за молодежью. Она не хотела меня отпускать жить с Вадимом без штампа в паспорте. Теперь она предлагает остаться переночевать молодому человеку, которого видит первый раз в жизни?!

– Конечно! Оставайся! – я гостеприимно улыбаюсь Алексею.

– Можем и нашу комнату гостям предоставить, – папа тут же проседает под нашим с мамой многозначительным взглядом и тут же поправляется, – чтобы пазл дособирать, конечно. А мы с мамой на диване в гостиной расположимся.

По-моему, в моих родителей вселились инопланетяне! Причем очень либеральных взглядов!

– Пусть уж они сами решают, – приходит в себя мама. – Мы всё равно до двенадцати сегодня не ляжем. По телевизору фильм будут показывать.

– Какой? – непонимающе смотрит на нее папа.

– Интересный, – по слогам произносит мама, щипая его за поясницу.

– А, я видел в программе. Еще подумал: какое интересное название у фильма!

Он смеется и спешит за мамой, оставляя нас наедине.