Текст книги "Стамбул. Перекресток эпох, религий и культур"

Беллини был не единственным итальянским художником, посетившим Стамбул. Два самых известных портрета Сулеймана I, его жены Хюррем и дочери Михримах в XVI веке написал Тициан. Еще два своих портрета Сулейман в 1539 году заказал Паоло Веронезе. На рубеже XIX–XX веков должность придворного живописца занимал Фаусто Зонаро. Он прожил в Стамбуле 18 лет, пользовался покровительством Абдул-Хамида II и считал себя преемником Беллини.

Культурные связи Порты с Европой были гораздо сильнее, чем может показаться. Леонардо да Винчи и Микеланджело Буонарроти создали проекты Галатского моста по заказу султана Баязида II. В 1502 году в Рим к папе Александру приезжал посол от Баязида – они обсуждали желание падишаха найти инженера для постройки моста через Золотой Рог вместо существовавшей в то время понтонной переправы. Через 200 лет после великих итальянцев немецкий художник Антуан-Игнас Меллинг помогал Хатидже-султан (сестре Селима III) украшать особняк – и параллельно рисовал виды Стамбула и Босфора.

Топкапы славится не только собранием картин, но и коллекцией каллиграфии. В исламских странах этот вид творчества вырос из аниконизма (запрета на изображение живых существ). В Дамаске и Багдаде мастеру, изысканно переписавшему Коран, платили столько золота, сколько весила получившаяся книга. Каллиграфия распространялась по миру с полчищами арабских всадников. Земли ислама ширились, и одним из новообращенных стал вождь тюркского племени Осман – будущий основатель крупнейшего в истории мусульманского государства. Достигнув зенита, старое золотое солнце Арабского халифата медленно тускнело и, наконец, закатилось за пески знойной Аравии. На смену ему взошел молодой белый полумесяц Османской империи.

Османская каллиграфия (хат) достигла невиданного доселе уровня – теперь она имела важное политическое значение. В 1399 году Баязид I оскорбил великого завоевателя Средней Азии, эмира Тимура, послав ему письмо, где имя правителя Порты изображалось большими золотыми буквами, а имя основателя империи Тимуридов – маленькими черными.

Знаменитейшим мастером хата был шейх Хамдуллах, придворный каллиграф Баязида II (он похоронен на кладбище Караджа Ахмед в Ускюдаре). Султан благоговейно держал чернильницу шейха, пока тот украшал замысловатой вязью очередную книгу. Хамдуллах переписал Коран 47 раз, придумал несколько новых шрифтов (включая дивани – официальный шрифт Османской империи) и руководил росписью ряда стамбульских мечетей.

Еще одним выдающимся каллиграфом был Едикюлели Сейид Абдуллах-эфенди. Он изобрел особые чернила – и султан Ахмед III, сам занимавшийся хатом, прислал к Абдуллаху-эфенди слугу с просьбой открыть их тайну. Просьба была в высшей степени нескромной: каллиграфы готовили чернила по специальной технологии, – и этот процесс был крайне непростым.

Каллиграфы использовали два вида чернил: мадад и хибр. Первые изготовлялись из угольной копоти и смолы акаций, вторые – из «галльских орешков» (наростов на листьях дуба). Стараясь достичь лучшего качества, мастера добавляли в классические смеси кожуру граната, шафран, мед, белок яйца и другие ингредиенты. Существовали сотни рецептов чернил, некоторые даже имели вид таблеток – стоило добавить немного воды, и раствор был готов. Такие таблетки брали с собой каллиграфы, получившие заказ в другом городе.

Художники не любили раскрывать профессиональные тайны. Абдуллах-эфенди, потративший немало сил на поиск уникального рецепта, мог обидеться на султана, пожелавшего овладеть рецептом, – но вместо этого он передал правителю полную чернильницу (дават). Ахмед III, восхищенный простотой Абдуллаха, велел насыпать в дават золото и вернуть владельцу. Чернила падишах вылил – так он проявил уважение к мастеру.

Вершиной хата была тугра – личный знак монарха. В XIV веке Орхан I (сын Османа Гази) использовал в качестве печати свою ладонь, предварительно погрузив ее в чернила; потом оттиск руки украсили каллиграфическим вензелем. Тугра представляла собой замысловатый автограф правителя (например, расшифровка тугры Мехмеда II гласит: «Мехмед, сын Мурада, хан, победоносный вечно»). Она ставилась на фирманах (султанских указах) и прочих документах, а также на деньгах и почтовых марках. За изготовление тугры брались только лучшие мастера империи, ее подделка каралась смертью.

Несмотря на высочайший уровень исполнения, османская каллиграфия едва не умерла в 1923 году, когда Ататюрк начал реформу турецкого языка. Арабский алфавит оказался под запретом – и вместе с ним в небытие канул удивительный мир старого Востока, полный чудес и волшебства. Спустя 80 лет турецкая писательница Гата Ясмин, правнучка Рикат Кунт – одной из немногих женщин-художников в истории исламской культуры – опубликовала роман «Ночь каллиграфов», где от лица прабабки рассказала о тех печальных временах: «Мои грустные колдуны перестали выводить на листе то, что нашептывает Аллах, ибо в новой стране, где молитвы уступили место политическим слоганам Серого волка из Анкары[29]29
  Прозвище Ататюрка.


[Закрыть], делать ему было нечего».

Каллиграфы не только придумывали новые стили и элементы письма, но и широко применяли различные техники декорирования книг, в том числе тезхип – «сияющую живопись». Первая мастерская тезхипа открылась в Стамбуле при Мехмеде II. Художник растирал золото в пыль, добавлял клейкую основу, наносил по контурам узора, а затем полировал. Когда изображение начинало светиться, узор заполняли цветом. Чтобы передать оттенки, мастера использовали тончайшие кисти и рисовали с лупой.

Каллиграфия сохранилась благодаря подвижникам, проведшим не одно десятилетие в нищете и безвестности. Среди них была Рикат Кунт, нашедшая в искусстве письма величайшее удовольствие и спасение от неудачного брака. Такие, как она, бережно хранили древнее искусство, осторожно несли в сомкнутых ладонях его слабое, трепещущее пламя – и надеялись однажды если не раздуть его, то хотя бы перестать прятать. Долгожданный день наступил в 1936 году: турецкое правительство разрешило каллиграфам преподавать, а также привлекло их к реставрации османских архивов 500-летней давности.

Наследие династии Османов составляет 650 тыс. предметов (книг, драгоценностей, исторических документов и т. д.) – больше оставили после себя только императорские дома Романовых и Габсбургов. В Топ-капы выставлена 1/10 часть артефактов Блистательной Порты. Кроме того, около 800 тыс. медалей, орденов, монет и печатей хранится в Археологическом музее Стамбула.

Один из интереснейших экспонатов Археологического музея – каменная статуя льва, украшавшая вход в гавань Вуколеон на берегу Мраморного моря, где прежде стоял одноименный дворец василевсов. Он был частью Большого дворца – главной императорской резиденции Константинополя, заложенной римским императором Константином I Великим между Ипподромом (ныне площадь Султанахмет) и Айя-Софией. Изначально, в IV веке н. э., на месте Большого дворца находился дворец Гормизды, возведенный для персидского принца Ормизда. Сасаниды, правившие Персией, переживали эпоху династических распрей. Ормизда заключил в тюрьму его брат Шапур II, но в 323 году пленник бежал в Константинополь, где император предоставил ему убежище.

Василевсы постоянно перестраивали Гормизды, а потом и Вуколеон. Это происходило при Феодосии II, Юстиниане I, Феофиле, Василии I Македонянине, Никифоре II Фоке и др. В 1204 году Вуколеон разорили крестоносцы. Палеологи – правители из новой (и последней) императорской династии Византии – решили не восстанавливать резиденцию и переехали на северо-запад Константинополя – в район Влахерны, в Малый Влахернский дворец (турки называли его Текфур-сарай). Опустевший Вуколеон медленно превращался в руины; былая слава империи рассыпалась в прах. Османы, занявшие Константинополь в 1453 году, разбирали главный дворец погибшей Византии для строительства собственного великого города – Стамбула.

Несмотря на морские ветра и деятельность стамбульцев, фасады и многие внутренние помещения Вуколеона сохранялись до второй половины XIX века. В 1871 году – при прокладке дороги вдоль берега Мраморного моря – бóльшая часть дворца была уничтожена. В наши дни чудом уцелевшая надпись на одной из его по-прежнему могучих стен вызывает ощущение безысходности. Полустертые греческие буквы гласят: «Благочестивый самодержец, господин Феофил, приобретя в твоем лице, о Христос, нерушимую стену, возвел эту стену от новых оснований. Храни ее Своей силой, о повелитель мира! И сделай ее до скончания веков неколебимой, несотрясаемой…»

Мольба императора Феофила не была услышана. Резиденция василевсов почти исчезла – так, в 1959 году рухнули фасады. Сегодня от Вуколеона остались лишь печальные, поросшие мхом руины на набережной Кеннеди (только представьте, что 100 лет назад вода плескалась у самого их основания!), старые гравюры, фотографии да мраморный лев, спасенный из водоворота истории и выставленный на всеобщее обозрение в стамбульском Археологическом музее.

Помимо византийского и османского наследия, в музее хранятся обломки гораздо более древних цивилизаций: табличка с Кадешским договором – первым в истории международным договором, заключенным между фараоном Рамзесом II и хеттским царем Хаттусили III; фрагменты ворот богини Иштар, построенных по приказу вавилонского царя Навуходоносора; знаменитый Сидонский саркофаг и множество других предметов из Средиземноморья, с Ближнего и Среднего Востока.

Территориальная близость Археологического музея к Топкапы символична. Османская империя не только захватила все земли, представленные в музее, – но и сумела на несколько веков объединить их под своим началом, а затем канула в Лету, подобно погибшим цивилизациям прошлого.

В самом дворце время давно застыло. Гуляя по территории Топкапы, можно выйти на террасу, с которой Мурад IV ради забавы стрелял из лука по людям в проплывающих мимо лодках. Или вот место, откуда в Босфор сбрасывали мешки с провинившимися султанскими наложницами. А здесь стоит пушка, которую сберегли в память о знаменательном событии: в 1633 году Лагари Хасан Челеби – брат «турецкого Икара» Хезарфена Ахмеда Челеби – с ее помощью осуществил своеобразный полет ракеты.

Необычное мероприятие было приурочено ко дню рождения дочери Мурада IV. Изобретатель сделал пороховую ракету и установил ее в пушке на мысе Сарайбурну, у подножия Топкапы. Затем храбрец уселся на ракету, фитиль подожгли – и авиатор взлетел на высоту в 300 м. Хасан Челеби удачно приземлился в Мраморное море и доплыл до берега. Эта история легла в основу одного из рассказов немецкого писателя Рудольфа Эриха Распе о бароне Мюнхгаузене, где тот летал верхом на пушечном ядре (недаром храбрый барон оседлал ядро во время осады именно турецкого города).

Несмотря на подобные забавные эпизоды, Топкапы – довольно мрачное место. Странно смотреть на вещи, принадлежавшие знаменитым покойникам. Странно ступать по мраморным плитам, истертым ногами 25 повелителей Порты. Странно осознавать, что жизнь становится историей.

Глава 4
Любовь и кровь: гарем и кафес

Говорят, у султана восемьсот жен. Это, пожалуй, ничем не лучше двоеженства.

Марк Твен

Самой известной постройкой Топкапы является гарем (от араб. haram, – запрет). В итальянском языке есть синонимичное слово «seraglio» (огороженное место), поэтому европейцы называли Топкапы сералем. Мусульманский дом делится на мужскую и женскую часть (селямлик и гарем соответственно) – такое устройство имели и дворцы, включая Топкапы.

Исторически гарем находился за пределами султанской резиденции, чтобы наложницы не отвлекали своего господина от дел, но Сулейман I по настоянию Роксоланы перенес его в Топкапы. В турецком сериале «Великолепный век» допущена ошибка: в момент вступления Сулеймана на престол гарем уже находится на территории дворца. Таким образом, не раскрыт исторический факт, доказывающий влияние Роксоланы на властелина половины мира, готового ради любимой изменить династической традиции.

Зачастую туристы за «серальными страстями» не видят ключевые события, происходившие в Османской империи, и не воспринимают Топкапы как одну из важнейших площадок мировой истории. Для миллионов людей этот дворец превратился в место любовных утех Сулеймана и Роксоланы – и «Великолепный век» сыграл тут не последнюю роль. В Турции его называют «самым неосманским сериалом» – за многочисленные несоответствия (в еде, одежде, церемониале и событиях). Топкапы из ключевого памятника османской эпохи превратился в популярный туристический аттракцион, посетители которого первым делом отправляются на поиски гарема.

Представления европейцев о гареме основаны на сказках «Тысячи и одной ночи»: прекрасные одалиски возлежат на подушках возле бассейнов, развлекают себя пением и танцами, а по ночам страстно предаются любви с могущественным султаном. Британский филолог Бен Рей Редмен, очарованный Востоком, называл гарем миром, где «чувства будоражит всё вокруг: звуки, запахи, цветы, фрукты и драгоценности, вино и сладости, податливая и прекрасная плоть». Гарем в понимании европейцев – волшебная фантазия и вечная сказка легендарных городов: Дамаска, Багдада, Каира и Стамбула.

Мифологизированный образ гарема воссоздали французские живописцы XIX века: Эжен Делакруа, Леконт дю Нуи, Жан-Леон Жером и другие. Готье пишет, что Дон Жуан по сравнению с султаном – всего лишь второразрядный искатель приключений, ибо султан «срывает лишь самые чистые лилии, самые безупречные розы в саду красоты».

Впрочем, гарем Топкапы имел мало общего с западными домыслами. «Дом счастья», как его называли, являлся важным политическим институтом Османской империи. Вместо блаженного безделья и атмосферы сладострастия здесь царили жесткая иерархия и полная изоляция от внешнего мира. Венецианский дипломат Оттовиано Бон (1552–1623) отмечает, что обитательницы сераля проживали как монахини в монастыре – они получали новые имена и навсегда разрывали прежние связи. Французский романист Виктор Гюго передал чувства тоскующей одалиски, насильно попавшей в Топкапы:

 
Мне все здесь было б мило:
И ночи мрак немой,
И моря плеск унылый,
И пальмы ствол прямой,
И звезды огневые, —
Когда б не часовые,
Не сабли их кривые,
Не плен печальный мой.
Я родилась в нагорной,
Далекой стороне,
И этот евнух черный
Постыл и страшен мне.
 

Главным критерием отбора женщин в гарем была их внешность. Османский мыслитель Тусили Насреддин в XIII веке определил каноны женской красоты, обязательные прежде всего для султанских наложниц. Настоящая красавица – это длинноногая пышногрудая брюнетка с узкой талией и широкими бедрами. Ее большие карие глаза томно смотрят из-под густых ресниц; маленькие изящные ступни и нежные подмышки источают аромат духов. Чувственные губы и румяные щеки свидетельствуют о здоровье девушки, тонкие запястья – о ее хрупкости. Походка прелестницы должна быть легкой и соблазнительной, формы – округлыми, волосы – длинными и густыми, речи – добрыми и сладкими, а нрав – веселым и смешливым. «Если повстречаешь такую, сын мой, немедленно хватай ее и делай своей!» – советует мудрый Тусили Насреддин.

Многие из перечисленных признаков красоты являются врожденными, но наложницы упорно работали над своей внешностью. Вопреки европейским представлениям о гаремной скуке, одалискам не давали томиться бездельем. Женщинам приходилось заботиться о сохранении молодости и привлекательности – собственно, ради этого они и содержались в замкнутом пространстве, отгороженном от соблазнов большого города. Лучшие медики Порты разрабатывали для одалисок правила косметологии и личной гигиены, а также диеты и системы физических нагрузок.

Первым обязательным упражнением была ходьба. В карете могла ездить только жена султана, остальные преодолевали немалые расстояния на территории дворца пешком. Иногда обитательниц сераля вывозили за город или катали на лодках по Босфору – особенно часто это происходило в последние полвека существования Османской империи.

Турецкая поэтесса Лейла Сац, которая провела молодость в гареме султана Абдул-Азиза, рассказывала, что по ночам между Бебеком и Эмирганом можно было увидеть сотни лодок – «в них сидели женщины в шелках и прозрачной вуали, словно привидения».

Помимо ходьбы и загородных прогулок для наложниц ежедневно устраивались подвижные игры – например, одна девушка убегала с платком в руках, а другие гнались следом, чтобы его забрать. По воспоминаниям турецкой писательницы Алев Литлэ-Крутье, игры были скорее детскими забавами, нежели взрослыми развлечениями (средний возраст одалисок составлял 17 лет). Так, в игре «Стамбульский господин» наложница наряжалась мужчиной и садилась на осла задом наперед. Осла пинали, тот скакал – и всадница визжала, стараясь удержаться в седле, как ковбой на родео. Во время другой игры девушка пыталась выбраться из бассейна, но ее сталкивали обратно. Оказавшись на земле, она бежала за товарками и, настигнув кого-нибудь из них, тоже сталкивала в бассейн. Выбирая очередную любовницу, султан наблюдал эти игры из окна.

Еще одним упражнением были танцы. Жительницы «дома счастья» плясали много – иногда музыканты оркестра буквально падали от усталости. В архивах Топкапы сохранились свидетельства о 20 различных танцах, включая танец живота. Все танцы были сопряжены с дополнительной нагрузкой – наложницы надевали на лодыжки и запястья массивные браслеты. Нередко они танцевали, держа в руках кувшин с щербетом или поднос с фруктами. Кроме того, одалисок заставляли плавать – в серале имелись 3 больших бассейна.

Вторым элементом поддержания наложниц в форме являлась особая система приема пищи. Женщин в гареме кормили 7 раз в день. Натощак утром и на ночь они пили айран. Завтрак состоял из фруктов, овощей, вареных яиц и курицы; полдник – из чашки кофе, фиников и изюма. На обед подавали чечевичный суп, маслины и вареную говядину или баранину; на ужин – морепродукты, овощи и брынзу; на поздний ужин – фрукты. Девушки не могли съедать более 250 грамм пищи за раз и потому ели из маленьких тарелок. Вторая чашка кофе и десерт полагались лишь той, которая готовилась к ночи с падишахом. Это значит, что многие наложницы годами не видели сладкого.

Главной мечтой одалисок было родить султану наследника и впоследствии увидеть своего сына на троне – т. е. стать валиде-султан (матерью правящего султана). Валиде-султан руководили сералем. Они стояли на вершине гаремной иерархии и пользовались огромным авторитетом. Кроме того, мать правителя ни при каких условиях нельзя было выгнать из дворца (хотя такое допускалось даже по отношению к султанским женам).

Безграничную власть валиде-султан подтверждает следующая история. В 1869 году Стамбул посетила французская императрица Евгения Монтихо. В порядке исключения ее провели в гарем, который издавна распалял воображение европейцев. Узнав об этом, хозяйка сераля, валиде-султан Пертивнияль – мать Абдул-Азиза – пришла в бешенство и ударила императрицу по лицу. Международный скандал замяли, но Евгения помнила об унижении до конца жизни: ей, аристократке, влепила пощечину бывшая прачка! До того, как выйти замуж за Махмуда II (отца Абдул-Азиза), Пертивнияль стирала белье в стамбульских хаммамах, где ее, обладательницу пышных форм, и приметил Махмуд.

Принимая во внимание указанные обстоятельства, нетрудно представить, какая взрывоопасная обстановка царила в серале. Атмосфера лжи и ревности буквально пропитывала павильоны гарема. Одалискам, желающим обратить на себя внимание повелителя, приходилось выдерживать сильную конкуренцию, строить соперницам всяческие козни, проявлять чудеса хитрости и вероломства, быть коварными и изворотливыми. В сериале «Великолепный век» показано, что Сулейман I заметил Хюррем после того, как она окликнула его. В реальности за подобную немыслимую дерзость (и даже за меньшую провинность) наложницу той же ночью утопили бы в Босфоре.

Жесткая дисциплина в гареме объяснялась бурным поведением его обитательниц. Вдохновившись рассказами о разрушающей силе страстей, бушевавших при османском дворе, французский драматург Жан Расин создал трагедию «Баязид», а австрийский композитор Вольфганг Амадей Моцарт – оперу «Похищение из сераля». Некоторые женщины сами хотели попасть в гарем – их привлекала возможность плести интриги, живя в роскоши. В XVI–XVII веках итальянок и сицилиек продавали в Стамбул с их согласия, они стремились туда с единственной целью – реализовать свои амбиции.

За 600 лет османского господства структура и внутренний распорядок гарема не изменились. Наложницы чувствовали себя уверенно только будучи встроенными в систему сераля, вне которой они были беспомощны. Это подтвердилось во время падения султаната: 17 ноября 1922 года последний падишах Мехмед VI бежал из Стамбула – и брошенные на произвол судьбы одалиски, не привыкшие к самостоятельности, окончили свои дни в печали и бедности.

Женщины попадали в гарем Топкапы самыми разными способами: их брали в плен, покупали на невольничьих рынках или дарили султану. Хюррем, известную в Европе как Роксолана, похитили во время набега крымские татары, после чего ее несколько раз перепродали. В итоге невольница оказалась в Стамбуле. Предположительно она была дочерью священника Гаврилы Лисовского из города Рогатин (ныне Западная Украина) и звалась Анастасией или Александрой. Сулейман Великолепный дал девушке имя «Хюррем» («Смеющаяся», «Дарящая радость»). Роксоланой ее впервые назвал Бусбек в «Турецких письмах». Это объясняется тем, что в XVI веке родина Хюррем именовалась Роксоланией (от племени роксоланов, населявших Северное Причерноморье и упомянутых древнегреческим географом Страбоном).

Невесткой Хюррем стала итальянка Сесилия Верньер-Баффо. Ее отец был губернатором острова Парос, принадлежавшего Венецианской республике и в 1537 году захваченного османами. Девушку подарили шехзаде Селиму II. По легенде, Роксолана выделила ее среди прочих наложниц и нарекла Нурбану («Королева, излучающая божественный свет»).

Цепочка продолжалась: в 1563 году в сераль привезли родственницу Сесилии – Софию Баффо, дочь губернатора острова Кофру, плененную пиратами. Она получила от Нурбану имя Сафие («Чистая») и превратилась в фаворитку шехзаде Мурада, вошедшего в историю как Мурад III.

Гречанка Кёсем, наложница Ахмеда I, до пленения была Анастасией. Санджак-бей[30]30
  Санджак – административно-территориальная единица Османской империи, вторая по величине после вилайета (провинции). Санджак-бей – губернатор.


[Закрыть] Боснии приобрел ее в качестве рабыни и отослал в Стамбул в подарок султану. В серале Анастасию именовали Махпейкер («Луноликая»), но Ахмед называл ее Кёсем («Самая любимая»).

Аналогичная судьба постигла француженку Эме дю Бюк де Ривери – родственницу Жозефины де Богарне, супруги Наполеона I. В 1788 году корабль, на котором Эми плыла на Майорку к отцу-плантатору, захватили алжирские пираты. Девочку продали в гарем Абдул-Хамида I, где она получила имя Накшидиль («Услада сердца») и родила падишаху наследника – будущего султана Махмуда II. Этот список можно продолжать очень долго.

Попав в гарем, женщина проходила двухгодичный курс под надзором калф – старых рабынь, помнивших отца и деда правящего султана. Калфы обучали своих подопечных правилам этикета, макияжу, танцам и игре на музыкальных инструментах. Большое внимание уделялось гимнастике интимных мышц. При выполнении главного упражнения использовалось выточенное из мрамора яйцо с прикрепленным к нему шнурком. Если шнурок рвался, одалиска признавалась готовой к встрече с султаном. В результате тренировок наложница могла довести мужчину до экстаза при сохранении им полной неподвижности.

Через 2 года обучения и интенсивных практических занятий девушки сдавали экзамен валиде-султан. Провалившихся отправляли на кухню и в прочие хозяйственные службы гарема. Остальные получали новый статус – джарийе – и отныне могли попасть в покои монарха.

Дальнейшее повествование требует обращения к мусульманской сексуальной этике, которая во многом проистекает из древних фаллических культов. Пенис веками символизировал силу и власть – еще в 1920-х годах персидские шахи из династии Каджаров использовали специальные насадки, дабы поддерживать миф о своих выдающихся интимных способностях. Большинство приспособлений для получения и усиления сексуального удовольствия было придумано на Востоке. Некоторые из них служили для развлечения наложниц в гаремах. Особые кольца предназначались для гарантии рождения ребенка у правителей восточных деспотий. Кондом появился в Египте в XIV веке до н. э.; тогда же был произведен первый в истории медикаментозный аборт.

В отличие от Запада, на Востоке чувственные наслаждения не считались чем-то позорным – в частности, получила распространение ритуальная проституция. В Месопотамии существовал культ Милитты (Иштар) – богини любви и плодородия. Поклоняясь ей, месопотамские женщины должны были хотя бы раз в жизни отдаться иностранцу в храме богини. Эту традицию упоминают ученые и путешественники, начиная с «отца истории» Геродота. Не желая быть узнанными, дамы из высшего общества вуалировали себя полностью. Так появилась паранджа (чадра), позже она превратилась в элемент одежды жриц любви. Библия рассказывает, как Иуда принял женщину за блудницу, «потому что у нее было закрыто лицо» (Быт 38:15). Впоследствии паранджа стала обязательна для благочестивых мусульманок. В 1920-е годы Ататюрк запретил туркам носить традиционную одежду и, столкнувшись с яростным сопротивлением исламских радикалов, издал указ, в соответствии с которым закрывать лицо могли только проститутки, – и турчанки расстались с паранджой.

Секс на Востоке воспринимался как мост между человеком и богом (или богами). Восточным цивилизациям неведомо типичное для Европы противопоставление любви «чистой», духовной, платонической – и «грязной», животной, физической. Понимание секса как необходимого зла христиане унаследовали от Византии. Французский историк Шарль Диль подчеркивает, что влияние Восточной Римской империи на европейский мир являлось всеобъемлющим: Византия с ее порочной утонченностью «на весь Запад клала печать своего искусства, своей промышленности, своей роскоши».

Внешне благонравный и богомольный Константинополь проповедовал один образ жизни, но исповедовал совершенно другой. Византийское христианство изначально рассматривало плоть как опасный соблазн, а способ достижения «истинной духовности» видело в полном ее подавлении. Несмотря на это, Константинополь знавал оргии, достойные римских патрициев.

Многие василевсы славились ужасающей развращенностью. В их числе был Андроник I Комнин, о котором подробно рассказал византийский летописец Никита Хониат. Василевс часто покидал столицу и с толпой наложниц проводил время в уединенных местах, не уделяя должного внимания государственным делам, – «придворным своим, только немногим, и то самым приближенным, он показывался лишь в определенные дни и как бы сквозь завесу».

Хониат называет Андроника «человеком крайне развратным» – василевс «явно подражал Геркулесу в растлении им 50 дочерей одного только Фиеста». Для повышения потенции император пользовался диковинными мазями и снадобьями, а также употреблял в пищу афродизиаки. Андроника забавляло простодушие константинопольцев (монарх не подозревал, что его свергнут и казнят). Так, василевс вешал на всеобщее обозрение рога убитых им оленей – но не для того, чтобы похвастаться своим охотничьим мастерством, а для того, чтобы поглумиться над горожанами и высмеять распутство их жен.

Лицемерное отношение византийцев к интимной жизни увековечено в колонне Марциана – любопытном историческом памятнике, который находится в ильче Фатих. Воздвигнутая в V веке в честь императора Марциана колонна, по легенде, склоняется набок каждый раз, когда мимо проходит девушка, утратившая невинность до свадьбы. Отсюда ее второе название – Девичий камень. Сегодня проверить суеверие нельзя – колонна пережила не одно землетрясение и потому стянута стальными обручами.

Византийцы были не оригинальны в негативной оценке сексуальной сферы. Еще апостол Павел в Первом послании к Коринфянам говорил: «Хорошо человеку не касаться женщины». Французский прозаик Паскаль Киньяр в эссе «Секс и страх» связывает происхождение современной морали с распространением христианства. По его мнению, христиане присвоили себе первенство в создании идеологии аскетизма у древних римлян. Киньяр отмечает, что зрелище совокупления вызывает у людей возбуждение, от которого они защищаются либо похотливым смехом, либо пуританским возмущением. Древние римляне, начиная с правления Августа, избрали для себя средством защиты страх, – и христиане унаследовали это от римлян наравне с латынью.

Христианство налагало на интимные отношения печать стыда и греховности, – но мусульманские богословы утверждали, что без соития любовь ущербна. Османская поэтесса XV–XVI веков Михрихатун писала:

 
С первого взгляда тебя полюбила
Я силою тысяч сердец.
И пусть утверждают ханжи и святоши,
Будто любить – это грех.
Мне все равно, ну и пусть,
Я готова сгореть в его адском огне…
 

Одной из самых красивых любовных историй Ближнего Востока считается история Сулеймана Великолепного и Хюррем. Будучи властелином половины мира, падишах не стеснялся посвящать ей нежные стихи:

 
Я страстью сбит с пути. Брожу я, как в пустыне.
Заботам нет числа. Мне ничего не снится.
 Моя душа больна. Но если кровь остынет,
Твой взгляд меня спасет, любимая Царица!
 
 
Я сердцем ощутил всю грязь, весь стыд гордыни —
Чем выше возношусь, тем больше грех вершится.
Кто щедрость сохранил? Кто благороден ныне?
Лишь ты, моя любовь, лишь ты, моя Царица!
 
 
Я страстью сбит с пути. Брожу я, как в пустыне.
Заботам нет числа. Мне ничего не снится.
Моя душа больна. Но если кровь остынет,
Твой взгляд меня спасет, любимая Царица!
 

В архивах Топкапы хранятся письма Абдул-Хамида I к капризной одалиске по имени Рухшах. Падишах обидел наложницу, и та заявила, что не желает его видеть. Потомок Османа молил ее: «Моя любимая, награди меня сегодня вечером своим прекрасным телом. Я с трудом сдерживался прошлой ночью, поэтому, дорогая, не мучай меня сегодня вечером!»

Историям о гаремных оргиях мы обязаны не столько восточной распущенности, сколько распаленному воображению европейцев, измученных пуританской моралью. Их интерес к восточным женщинам был односторонним. Американский журналист Ричард Бернстайн в книге «Восток, Запад и секс. История опасных связей» объясняет это тем, что люди Ближнего Востока не ездили на Запад, более того – Запад их вообще не интересовал, если речь не шла о политике. Восточные мужчины не томились по западным женщинам. В Европе появилось множество книг, посвященных тайнам гарема, – но в арабских и османских книгах не смаковалась любовная жизнь английских и французских королей. В западном воображении – например, в опере «Мадам Баттерфляй» – восточная женщина влюбляется в мужественного европейца, однако на Востоке нет художественных произведений с аналогичным сюжетом.