Текст книги "Меньше воздуха"

Дед прожил с нами еще чуть больше недели, я старался попадаться ему на глаза как можно реже, и он теперь не пытался меня воспитывать. Потом у нас появился новый холодильник, не перекупленный у кого-то, а прямо с завода, а на следующий день деда забрала полиция.

Глава 6. Прощай, друг

После того, как дед оставил наш дом, а я снова вернулся в свою комнату, все наладилось. Мы начали встречаться с Надей, хотя продолжали общаться, как раньше: целыми днями зависали втроем с Борей, подкалывали друг друга, смеялись, игрались, пили пиво и только иногда целовались или обнимались. У Бори тоже случился непродолжительный роман в неделю с Олесей, которая наверняка далась ему только из вредности к Наде. Но он вел себя с ней совершенно по-другому, при любой возможности тискал, показывал всем, кому допустимо, что она – его девушка. Олесе это очень быстро надоело, она рассталась с ним, Боря убивался столько же, сколько и длились их отношения, а потом снова стал смешным и легковесным. Мне казалось, что я чувствую себя счастливым, насколько это было возможным, они здоровски меня отвлекали, и только по ночам я лежал под своей птицей-зорькой, мучаясь оттого, что я стал ее хозяином.

После моего дня рождения спокойствие снова пошатнулось. Дядя Виталик схватил сердечный приступ; он промучился несколько дней в стенах больницы, я с трепетом следил за новостями от бабы Таси, добытыми через соседские сплетни, а потом скончался в реанимации, тоже в одиночестве. Прошли похороны, тетя Лена, его жена, еще неделю проходила бледная со стеклянными от горя глазами под черным платком, а потом стала злобная, как опустившаяся алкашка, хотя и не отличалась особенным пристрастием к выпивке. Через стенку я слышал, как каждое утро и вечер она отборным матом орет на моего любимого Толика-Алкоголика, и видел в окно, как тетя Лена злобно плюет на землю, вывозя его к подъезду. Пока она была грустной, она с молчаливой благодарностью принимала от меня помощь, если я приходил вывезти его на улицу, а когда озлобилась, я первые несколько дней не решался зайти за ним сам. Потом я все-таки собрался и зашел за ним, тетя Лена скривила лицо при виде меня, будто воспринимала меня как часть Толика-Алкоголика и я тоже опротивел ей.

Я вывез его на улицу, натянул ему покрепче шапку на уши и вручил бутерброд с маслом.

– Зимой снегу не выпросишь, – сказал он, глядя на нерасчищенные сугробы перед домом. Снег лежал чистенький, свежий, переливался как новогодняя мишура, подражающая ему, как свет на ручейке, которым он, может быть, когда-то был.

– Я тебе и так хлеба вынес, а ты меня жадиной обзываешь,– обиделся я.

– Говядиной. Неси мне обед!

Толик-Алкоголик совсем ничего не понимал, и я даже не знал, осознает ли он, что его брат мертв. Мы с ним не говорили об этом, он не делился со мной переживаниями. Может быть, тетя Лена даже и не сказала ему. У меня оставались какие-то надежды, что смерть родного брата он должен запомнить.

– Хотел тебе посочувствовать, что твой брат Виталик умер.

– И в землю закопал, и надпись написал.

– Повезло тебе, Толик.

– Свезло так свезло.

Мне подумалось, что если мы так же продолжим пить с ребятами, то я и сам смогу стать Толиком-Алкоголиком и совсем все забыть. Его лицо, обтянутое во все сезоны загорелой кожей, ничего не выражало.

Еще через несколько дней, когда я отвозил Толика домой к тете Лене, она встретила меня с доброй, удовлетворенной, будто от сытости, улыбкой.

– Спасибо тебе, Гриша, за Толика, ты очень сильно нам помогал, еще когда Виталя был жив. Но мы с тобой отмучились, я договорилась с интернатом, в понедельник его заберут.

– Это что значит?

– Жить будет в интернате. Да и уход там обеспечат лучше, чем я. Сама я переберусь в квартиру к сыну, в Питер.

Я молча ушел от нее, хотя мне и хотелось поступить совсем по-детски – хлопнуть дверью и убежать с криком, что она предательница. Эта тетка так просто забирала у меня кусочек моей жизни, будто бы только она имела право им распоряжаться. Конечно, это на самом деле было так, краем мысли я это понимал, но не мог ничего поделать с той обидой, которая поселилась во мне. Я весь вечер ломал себе голову над тем, как можно оставить себе Толика-Алкоголика, даже размышлял о том, можно ли попробовать уговорить бабу Тасю забрать его нам, пока не пришел к постыдной мысли, что он мне не собака, его нельзя просто так куда-то пристроить. То есть Толик-Алкоголик имел воли не больше, чем у животного, но не я был вправе ей пользоваться.

В понедельник я проснулся раньше будильника и все слушал шум на лестничной клетке, не забирают ли уже моего Толика-Алкоголика. До моего намечаемого ухода в школу все было тихо, я осторожно поспрашивал бабу Тасю, собирается ли она выходить сегодня из дома, и когда узнал, что нет, решил не ходить на уроки, а караулить около подъезда, пока его увезут. Я бесстрашно стоял на ступеньках, готовый к тому, что соседи расскажут бабе Тасе о том, что видели ее внука здесь в учебное время, но никто толком не обратил на меня внимания. Потом приехала машина скорой помощи и вскоре я увидел, как Толика-Алкоголика вывозят санитары, увлеченные разговором друг с другом, для них он будто бы и не существовал.

– Жрать! Жрать неси мне, врач недоделанный! – заорал Толик-Алкоголик, но эта фраза уже была обращена не ко мне. Не настолько сильно он ничего не понимал, по машине скорой помощи и форме санитаров вычислил, что они имеют отношение к медицине. Может быть, он догадывался, куда его везут, и ему было даже страшно, хотя по выражению его лица так не казалось.

Вечером сидя у Бори в комнате, мы пили за благополучие Толика-Алкоголика в интернате и видели в этом иронию, хотя на самом деле мне было совсем не смешно.

Каждый раз, когда я встречал на лестничной клетке тетю Лену, я жутко злился и даже перестал с ней здороваться. Она только недоуменно смотрела на меня, но у нее было слишком много проблем, чтобы разбираться со мной. Наш конфликт продолжался недолго, через неделю уехала и она.

Вечером в тот же день ко мне в комнату зашла баба Тася с таким тревожным лицом, что я даже выключил музыку. Она присела ко мне на кровать.

– Гриша, у меня будет к тебе просьба, – она замолчала, и я почему-то подумал, что сейчас баба Тася попросит написать деду письмо в тюрьму или даже навестить его. Я ждал.

– Я кое о чем беспокоюсь. Ты слышал про бабу Настю, живущую в сгоревшей деревне? Ее еще кличут бабкой Зеленухой.

– Ну слышал.

– Вот ты, наверное, не знал, а Виталик и Толик были ее сыновьями.

– Не знал.

Это стало для меня действительно откровением, я не думал, что у нее есть дети, и никогда не задавался вопросами о другой семье моих бывших соседей.

– Виталик раньше носил ей продукты, ей до города сложно ходить. Не знаю, делала ли это Лена, но время с его смерти идет, может быть, баба Настя там голодает. Конечно, у нее есть запасы на зиму, но ведь на них одних долго не проживешь. На похоронах ее не было, конечно, ей сообщили, но не знаю, позаботился ли кто-то о ней дальше. Мне туда через снег тяжело идти. Ты бы сходил завтра, отнес ей продуктов, спросил бы, как она, может, она тебе и денег даст за них.

Бабка Зеленуха до сих пор вызывала у меня мистический ужас после той истории, когда мы пробрались в ее сарай. Я не верил в сказки о том, что она – ведьма, ее старость и одиночество вызвали во мне куда больше чувств. В то же время меня это заинтересовало, мне даже хотелось встретиться с этим страхом снова и узнать, как же она, окруженная легендами, там живет.

– Ладно, ба, схожу.

– Ты не беспокойся, про нее все глупости говорят. Она – нормальная женщина, ничего дурного тебе не сделает.

Да даже если и сделает, это волновало меня не сильно. Мне захотелось проникнуть в ее тайну.

– Можешь Борю своего взять, так спокойнее будет.

– Ба, я не боюсь сказок уже лет так с восьми. Я бесстрашен, как народный герой. Плевое дело, схожу к ней.

Напряжение с лица бабы Таси постепенно сошло. Она еще молча посидела со мной, а потом встала.

– Спасибо. Завтра с утра я соберу тебе сумку, и сходишь, как рассветет.

Утром я стоял перед заснеженным полем, которое нужно было перейти, чтобы попасть в такой же непроходимый зимой перелесок, а из него – в дом бабки Зеленухи. Сверху падал снег, от этого небо казалось молочно-серого цвета. Дорожку через поле практически замело, но между сугробами оставалась снежная впадина, по которой я мог понять, где она тянулась. Я не позвал с собой Борю, мне казалось, что если бабка Зеленуха увидит нас вместе, куда выше шанс, что она узнает нас. К тому же я пожадничал, мне хотелось оставить этот опыт только для себя самого.

Я видел в своем пути нечто патриотическое – шкандыбать через заснеженное поле, щуриться от ветра, потирать краснеющие щеки, когда вдали тянулись черные линии электропередач, позади еще слышался гул машин, а впереди виднелась серая полоска леса. Когда я дошел до него, среди деревьев оказались не только голые стволы, но и будто бы Шишкинские косматые зеленые ели. Мое воображение рисовало, будто мой путь наделен еще и религиозной мистикой: мне пришлось преодолеть сугробы, зачерпывать ботинками снег и отморозить пальцы ног, чтобы добраться до одинокой старой ведьмы. Я наткнулся на следы маленьких когтистых лапок, наверняка собаки, но мне представлялось, что здесь пробежала лиса. Впервые за всю дорогу я остановился только на краю перелеска, у того самого дерева, из-за которого мы с Борей наблюдали за домом бабки Зеленухи. Возможно, где-то под снегом еще скрывались наши бычки. В ее доме горел свет, двор был истоптан ходами среди сугробов. Над ним нависла необъяснимая тревога, хотя ничего подозрительного я и не видел. Пришлось идти дальше.

На крыльце сидела распушенная дворовая кошка, которая при виде меня тотчас спрыгнула вниз и скрылась под домом. Ступеньки скрипели, дверь, сшитая из нескольких вертикальных досок и перекрещенной еще одной наискосок, казалась неприступной, надежно запирающей бабку Зеленуху от внешнего мира, и наоборот, людей от старой ведьмы.

Я постучался. Шаги раздались не сразу, пришлось повторить попытку. Я очень боялся, что она снова появится передо мной в старушеской рубашке и с распущенными волосами. Дверь, наконец, открылась, бабка Зеленуха появилась передо мной. На ней были шерстяной платок, толстая куртка, рейтузы, она не походила на ту тощую костлявую старуху, в одежде она, наоборот, казалась округлой. Но я был уверен, что это именно она, я понял это по злому взгляду, которым она меня одарила.

– Что стоишь, выпускаешь из дома тепло? Заходи давай.

Я зашел внутрь, дверь вела на террасу, совмещенную с кухней. Посередине был стол, прикрытый клетчатой скатертью с кружевами, на нем стояли вазочка с засохшими колосками и пустая конфетница. Его окружали крашенные в неприятный рыжий цвет деревянные стулья с вязаными подстилками на них, у стены поместилась газовая плита со страшным высоким баллоном, старый холодильник с чернеющей резиной вокруг дверцы, лишенный магнитиков, буфет с прозрачными стеклами, а на стене без окон висел цветастый бархатный ковер с оленями на водопое. Бабка Зеленуха, прямо как баба Тася, любила чистоту, особую атмосферу старческого порядка.

– Здравствуйте, меня зовут Гриша, я принес вам…

– Обувь сними, тапки есть у двери, и заходи в дом, там теплее. А то пурга разыгралась, промерз весь до косточек наверняка.

Она закрыла за мной дверь на массивную щеколду и, переваливаясь с ноги на ногу, пошла к плите. Я стянул ботинки, которые были все в снегу, и с сожалением о том, что не догадался обстучать подошвы, поставил их на чистенький вязаный половик при входе. Всунув ноги в тапочки, я немного растерялся, не зная куда идти. Я и так был в доме, может быть, она имела в виду проходить дальше.

– Что ты глядишь на меня? На террасе холодно, в дом заходи, – она махнула на еще одну дверь, – хотя прихвати из буфета себе кружку, ту, с девочками, возьми.

Буфет был переполнен разной посудой, и мне потребовалось время, чтобы найти кружку с девочками – два ребенка, нарисованные линией кирпичного цвета на фоне скудных цветочков. Бабка Зеленуха разжигала газ под эмалированным чайником. Я вошел внутрь.

Дом оказался таким, как я его и представлял: застеленные узорчатыми покрывалами кровати, большая кирпичная печь посреди комнаты, кружевной тюль на окнах. Здесь тоже был стол с красивой скатертью, за который я и сел. На нем скопились вещи, оживляющие его: очки, газеты, таблетки, нелепый будильник в виде домика. Оглядевшись получше, я заметил в углу целую полку с иконами, около одной из них горела свеча и стояла маленькая черно-белая фотография молодого мужчины, возможно, это был дядя Виталик много лет назад. Здесь чувствовалось тепло, печка прожарила весь воздух, поэтому я снял с себя куртку, быстро намокающую от тающего снега.

Послышались шаги, хлопнула дверь и появилась бабка Зеленуха с заварным чайником в руках. Она плеснула мне в чашку чай, судя по всему, зеленый: через горлышко просочился маленький листочек.

– Щеки красные с мороза, сидишь, дрожишь тут.

Она покачала головой, смотря на меня, подошла к шкафчику и достала бутыль с жидкостью цвета густого тумана. На стекле не было этикетки, и я догадался, что это самогон. Она поставила передо мной рюмку и плеснула в нее.

– Пей, пока не заболел.

Я пожал плечами и выпил, на вкус он был как водка, хотя я и не славился особым экспертом в этом вопросе.

– А теперь, Гриша, рассказывай, что тебя за лихая завела сюда сквозь пургу. Ой, случилось чего дурного у тебя?

– Не. Дело в том, что я с Таисией Кузьминичной, моей бабушкой, жили по соседству с вашим сыном. И она послала меня отнести вам продукты, подумала, что теперь вам некому их носить.

В руках я до сих пор держал сумку с продуктами, я достал их на стол. Бабка Зеленуха смотрела на меня пристальным недоверчивым взглядом. Радужки ее глаз были мутными, как самогон.

– Что ж, спасибо бабке передай. Пенсию мне носят, я деньги ей отдам. Думала девочку-почтальона попросить, но она не слишком меня любит.

Казалось, что теперь она должна попросить об этом меня, но Зеленуха медлила. Я спохватился, что не выразил ей никакого сочувствия, все-таки ее сын мертв, и только поэтому я здесь. Даже баба Тася ревела на похоронах моей мамы, может быть, у ведьмы тоже имелось сердце.

– Да, и сочувствую, что ваш сын… ну, мертв.

Что ваш сын больше не принесет вам продуктов, не войдет в ваш дом, не почешет по-дурацки сзади шею, не выпьет с вами самогон. Я мало знал о привычках дяди Виталика, не присматривался к нему особенно, хотя некоторые все равно приелись мне, а об его взаимоотношениях с матерью я не знал и подавно. Но даже если они сложились не самым лучшим образом, осталось множество вещей, которые с ним больше не произойдут, и какая бы ни была она ведьма, их утрату тяжело переживать.

– Ой, спасибо, мальчик. Царство ему небесное.

Мне показалось, что в ее интонации был сарказм, я слишком нелепо ей посочувствовал. Я нахмурился, пытался вглядеться в нее, чтобы понять, что она за человек и о чем с ней можно говорить. Пока было непонятно, поэтому приходилось действовать вслепую.

– И второй ваш сын, Анатолий, теперь живет в интернате. Елена его отправила туда.

– У Ленки-прошмандовки никогда не было сердца. Да, пусть Толик там поживет, все равно от разуму ничего не осталось. Ему бы жить подальше от земли, в городе.

Видимо, это была какая-то метафора приближающейся смерти, но я все равно решил переспросить.

– Подальше от земли?

– Вдруг кто-то воспользуется его телом, подселится в него. И вот был Толик-Алкоголик, а стал бесом проклятым.

Мне казалось дивным, что мать тоже называет его Толиком-Алкоголиком, даже страннее чем то, что она говорила про беса.

– Ну понятно. Короче, сочувствую и про него.

– Да про Толика все с самого начала было понятно, родился безвольным. Сказали пить – пил, сказали бы воевать – воевал бы. Он с малых лет ходил в дурной компании, вот и допился до чертиков. Оставил от себя кожу да кости, а душу на дне стакана утопил.

В ее словах чувствовалась трагедия, появился бы в его среде другой человек, и может быть, Толик-Алкоголик оставался бы сейчас здоровым, был бы Анатолием каким-то там.

– Виталик, он не таким рос, жил честно, да еще и этого говноеда вытащил к себе, нашел бомжом на вокзале в Казани. Одному Богу известно, как тот там оказался. А мог бы и жить там оставить. Грех был только один у Виталика – мать свою стыдился.

Выходило это у него здорово – я даже ни разу не услышал про их родственную связь. Мне стало интересно про жизнь их семьи.

– А муж ваш?

– Мужа у меня не было.

– А ведь дети?

– А дети были.

У моей мамы вышло так же, поэтому я не особо удивился. И маму многие осуждали, а бабку Зеленуху – может быть, она была тогда для всех еще просто Настей – в деревне презирали куда сильнее. Настоящая ведьма. Видимо, она каким-то образом поняла, о чем я думаю, поэтому сказала:

– Обоих своих сыновей в лесу нашла, то дети Лешего, он их подкинул. Виталика из дупла достала, он там его спрятал от диких зверей, а Толика из трясины вытащила, отмыла от болотного ила, и оказалось, что он – ребенок, а не лягушка. Леший бежал с ним по лесу, да обронил, когда через болото перепрыгивал.

Таких странностей я, конечно, не ожидал. Ее Леший меня не испугал, велика вероятность, что он был просто Лешей. Со всей наглостью, которую я мог отыскать у себя, я посмотрел на бабку Зеленуху, чтобы она знала, что я не боюсь. Она щурила глаза, рассматривая меня.

– Обычно молодые боятся меня.

– Да вы особо и не пугаете.

– А вдруг в печи тебя изжарю? Или вернешься в дом без руки.

– Это, конечно, было бы странно.

Она усмехнулась как-то чудно, с нестабильной сумасшедшинкой. Мне даже подумалось, что если я обойду печь, то увижу лежащие отрубленные головы ребят, похожих на меня.

– Расскажу тебе сказку, – бабка Зеленуха наконец-то отвела взгляд от меня и посмотрела на свои скрюченные артритом пальцы. – Жил-был кузнец. Все у него в жизни было тихо, шло как по маслу, поэтому решил он пойти Лихо искать. По пути встретил плотника, который тоже никогда Лихо не видывал. Отправились они в лес, заплутали в чаще, и вдруг видят – избушка. Подошли они к ней, а оттуда выбежало Лихо – высокая худощавая старушка с одним глазом. Плотника она сразу в печь кинула, поджарила его и съела на ужин. Смотрит на кузнеца, примеривается, а он не дурак был, говорит Лиху, мол, давай я тебе второй глаз выкую. Лихо согласилось, он его привязал, чтобы не дергалось, а сам штырь в здоровый глаз ткнул. Лихо завизжало, стало вырываться, а как веревки скинуло, мужик выскочил из избы. Бежал кузнец по лесам, не останавливался, Лихо боялся повстречать. Вдруг видит – в пень воткнут золотой топор, он не сдержался и схватился за него. А он не туды и не сюды, а кузнец руку от него оторвать не может. Присмотрелся он в лес, а там на него Лихо бежит. Тогда он достал из кафтана нож и отрезал себе руку, так ему удалось спастись. А потом рассказывал всем в деревне, что Лихо откусило ему руку, а плотника вообще сожрало до косточек.

Я ждал продолжения истории, но, видимо, это и был ее конец. В печке трещал огонь, часы на столе с царапинкой на желтом пластмассовом корпусе отмеряли минуты, за окном дул ветер. Хлопья снега, падающие из ниоткуда в никуда, закрыли собой весь обзор, вид казался бледно-серым, различались только очертания деревьев. Было в бабке Зеленухе что-то безумное, она отождествляла себя не просто с ведьмой, Бабой Ягой или женой Лешего, а с Лихом, живущим в чаще леса. Звучало немного страшно, однако встреча с бабкой Зеленухой оказалась куда менее тревожной, чем представление о ней. О нашей истории с кражей самогона она даже не вспоминала. Сказки меня занимали, но я вырос из того возраста, когда я мог их бояться.

– Как будто у этой сказки должно быть продолжение, она кажется незаконченной. Хотя, возможно, это лишь одна из историй Лиха, а не мужика. Я правильно понял?

– Много историй хранится здесь, – бабка Зеленуха дотронулась до своего виска. – А с тобой что? В школе учишься или окончил?

Она так и не ответила на мой вопрос. Видимо увидела, что к ее сказке я не проявил достаточного интереса. Мне стало приятно, что меня можно принять за человека, окончившего школу, это звучало гордо. Я сразу понял, что она хочет услышать не о моих оценках, а саму мою суть, которая была пока не слишком велика в пятнадцать лет.

– В школе учусь. У меня мама умерла, когда мне было одиннадцать, от рака груди. Отца у меня нет, живу с бабушкой, она пенсионерка. Дед в тюрьме.

– Можешь сказать своей бабушке, чтобы пришла ко мне. Раз твоя мать умерла от болезни молодой, то и бабку скоро она настигнет.

Вот это ты генетик, бабка Зеленуха. Она говорила с такой уверенностью, что я мог только позавидовать.

– А бабке зачем приходить?

– За здоровьем, за травами, я ей все бесплатно сделаю.

– Ну спасибо.

Я на нее немного разозлился. Если травами можно было бы вылечить мою маму, то где была все время она?

– Скоро снег окончится, – вдруг сказала бабка Зеленуха, глянув окно. Она встала и забрала у меня кружку с чаем.

– Деньги отдашь бабушке, себе не бери пока. В следующий раз, может быть, и мимо кассы пойдем. Придешь ко мне дней через десять, я тебе еще напишу список продуктов, что принесешь мне.

Бабка Зеленуха надела очки, ее взгляд стал чуточку добрее. Скрюченными пальцами она стала выводить уродливые слова, почерк у нее был, как у первоклассницы. Ее руки разбивал тремор. Когда она написала последнюю букву, снег за окном закончился. Но в мистику я не верил.

– Тепла набрался, иди обратно к бабушке. Деньги передам. Увидимся.

И мы действительно увиделись с ней еще не раз. Каждую неделю я приходил к ней с продуктами, баба Тася мною гордилась. Она не ожидала такого благородства от меня, обычно я помогал ей после длительных уговоров, корча кислые лица. Ведьма не стала мне заменой Толика-Алкоголика, нашу с ним дружбу некому было переплюнуть, эмоционально она не компенсировала его. Даже если вроде бы я тоже заботился о ней, я ее не опекал. Толик-Алкоголик мог ненамеренно озвучить мне какие-то прикольные фразы, но он не учил меня ничему. Бабка Зеленуха же рассказывала мне о приготовлении самогона, оказывается, она гнала его из чего угодно: из картофеля, рябины, варенья, которое она же сама и заворачивала осенью. Иногда она рассказывала мне про свои иконки, про деревенские обычаи и сказки. Бабка Зеленуха делала это не очень-то дружелюбно и порою даже пугающе. Периодически она находила для меня работу – я носил дрова, перебирал вещи, лазил разбирать чердак, ползал по углам и снимал паутину, вычищал плафоны от мух. Пауков я немного побаивался, и когда над ее кроватью в новенькой упругой паутине мне попался пятнистый большой быстроногий зверь, движениями напоминающий помехи на телевизоре, я попробовал отлынивать от работы.

– Паук же, он к деньгам, может не стоит его снимать.

– Все это глупости, – отмахнулась она. – Бери швабру и работай.

Я не мог этого понять до конца, но казалось, будто у бабки Зеленухи имелся список удобной ей мистики, остальные же приметы она на дух не переносила и была к ним цинична, как атеист.

Иногда я видел еще чьи-то шаги на снегу, разных людей, но бабка Зеленуха не отвечала на вопросы про них, она только загадочно повторяла – «ходят-ходят тут всякие».

Однажды я увидел этих всяких. В тот раз дом был не заперт, я вошел тихо. Мне тогда еще хотелось застать бабку Зеленуху за чем-то незаконным, Надя мне рассказывала, будто бы слышала, что та откусывает головы цыплятам, когда те ковыряют ее урожай. Но никаких ужасов я не увидел, за столом сидела девушка в пушистой шали на плечах с тоненькой лохматой косой до пояса, казавшейся длинной, но жалкой. У нее не только на макушке торчали петухи, но и из самой косы вылезали волосинки, мама их называла крысиными хвостиками. Эти крыски, должно быть, были совсем крошечными, раз сумели забраться в такую тоненькую косичку.

Она протянула бабке Зеленухе руку, та что-то положила в нее.

Мне не удалось остаться незамеченным, тонкие плечи девушки дернулись, и она повернулась ко мне. Гостья оказалась старше, чем я думал, ей, должно быть, было около тридцати, что выходило в два раза больше, чем мне, и примерно в три раза меньше, чем бабке Зеленухе.

– Не обращай внимания, Аллочка, парнишка мне помогает, он нам не помеха.

Аллочка посмотрела на меня, еще раз передернула плечами, на этот раз с раздражением, и снова повернулась к Зеленухе. Та дала мне санкцию послушать их беседу, посмотреть на свое колдовство, поэтому я тихонько прошел и сел на диван позади них.

– Камешек кинешь ночью ему за забор и повторяй слова, которые я тебе сказала.

Та послушно кивнула.

– А с волосами, с ними что делать? – спросила она голосом, полным обиды.

– Ишь какая, все сразу. Но это правильно, тут никакой приворот не поможет, пока расчесываться нормально не научишься.

– Да они у меня такие всегда! – Аллочка была странной, ее голос был наполнен истерическими нотками.

– Не шуми. Сейчас, зимой, где ж тебе средство взять. Пойдешь в аптеку, там купишь сушеной крапивы, вот и мой с ней голову.

Аллочка вроде бы успокоилась и снова послушно закивала. Тогда у меня сразу появилась одна идея, но в тот момент я был слишком впечатлен наличием посетителей у бабки Зеленухи, чтобы развить ее. Оказалось, она им гадала, лечила их болезни, приманивала деньги, делала привороты и всячески колдовала, как и положено старой ведьме. Занималась она в основном хорошими делами, хотя ее взгляд всегда оставался злым, а голос скрипучим. Ее гости общались с ней с уважением и покорностью. Мне казалось, что дело не только в том, что они ее боялись, они еще стыдились самих себя, что пришли и поверили бабке, которую всю жизнь обходили стороной. Для каждого это была тайна, мне думалось, что большинство ее гостей не рассказывали никому о своих визитах, поэтому я их нервировал, как свидетель преступления. Но я старался вести себя деликатно, никогда не смеялся, но и не показывал, что я испытываю особенное сочувствие к их проблемам, уважаю, но не делю с ними их боль. Тогда я казался себе грамотным работником ритуальных услуг, вежливым и учтивым. Бабке Зеленухе было глубоко плевать на чужие проблемы, она это и не скрывала. Постепенно я стал больше включаться в ее работу, носил гостям чай, поджигал свечи, а однажды даже читал молитву в другой комнате. Когда я присоединялся к их ритуалам, то уже чувствовал себя скорее помощником Бабы Яги, маленьким заморышем, который держится за ее юбку.

Приходили в основном женщины, редко молодые, мужчины были тоже исключением. Заглядывал один, которого жена приводила лечить от алкоголизма, другой сам пришел просить, чтобы водка его оставила, жаловался, что черти лезут к нему в дом из-за нее. Как снег сошел, к Зеленухе хлынули бабушки. Никто через пустое широкое поле не шел, это только я с гордостью показывал себя всему городу, обычно люди обходили через лес, скрывались в тенях. Платили в основном едой, редко деньгами. Просили, правда, тоже чаще всего денег или здоровья для себя и своих близких. Бабка Зеленуха явно не голодала, и без моей помощи вряд ли бы ей жилось плохо, но отчего-то она позволила мне ходить к ней. И если Боря и Надя вдруг не могли со мной встретиться (Боре часто приходилось помогать семье, а Надя начала посещать театральную студию и много времени уделяла ей), то я всегда направлялся к ней. Старая ведьма стала моим хобби, других интересов для себя у меня найти не получалось.

Вскоре я научился зарабатывать деньги. Началось все как раз с Аллочки. Я заранее разузнал у бабки Зеленухи, что эта нервная тетка – частый гость в ее доме, для нее все никак не находился муж. Я заранее хорошенько подготовился к встрече. Снег тогда еще не сошел, я не мог набрать травы по лесам, поэтому сходил в аптеку и купил сушеной крапивы, пересыпал ее в тряпичный мешочек и запрятал в доме ведьмы. Аллочка плакалась бабке Зеленухи, я с интересом слушал, как ее новый мужчина провел несколько ночей с ней, а потом послал ее условно на все четыре стороны. Бабка Зеленуха ее не жалела, назвала даже шалашовкой за то, что та так быстро легла в постель с мужчиной, но Аллочка слушала ее слова без обиды. Потом они вместе долго пытались разглядеть лицо ее суженого на огоньке свечки и ниточке с подола платья. Когда Аллочка уже уходила, я нагнал ее со своим мешочком у самой калитки.

– Подождите, баба Настя забыла вам кое-что передать. Вот она нашла у себя в закромах еще с лета крапиву, она сама собирала ее на краю леса и потом сушила вместе с другими своими заговоренными травами. Эта лучше подействует, говорит. Можно купить у нее.

Никаких других заговоренных трав у бабки Зеленухи не было, она вообще ни разу не употребляла такое словосочетание, но, несмотря на то, что от волнения мое сердце колотилось о грудь, как у мыши, у меня вышло сказать эту фразу уверенно. Аллочка лишь на секунду посмотрела на мешочек с подозрением, но не смогла устоять перед искушением быстрее наладить свою жизнь и взяла у меня их в два раза дороже, чем я их купил.

Бабка Зеленуха относилась без трепета к своему колдовству. Скорее всего, она в него верила, но никогда не оскорблялась, если кто-то сомневался в нем. К тому же я подозревал, что иногда она могла и соврать, потому что у нее на все всегда был готовый ответ, и если ее намеренно не учили колдовству в школе, то наверняка она много импровизировала. Поэтому я не постеснялся спросить ее напрямую о возможности заработать больше.

К тому времени она перестала скрывать от меня свои привычки, мы сидели на террасе, и бабка Зеленуха удивительно ловкими движениями для своего возраста набивала самокрутку. Иногда мне хотелось ей помочь, но она не позволяла. Когда Зеленуха закончила, она махнула мне рукой, я вынес для нее стул на крыльцо, сбегал за калитку посмотреть, не идет ли к ней кто, и по моему знаку она вышла из дома. Сам я пристроился на ступенях с сигаретой, она внимательно следила, чтобы пепел я скидывал под дом.

– Баб Насть, давай я буду собирать всякую траву и продавать станем твоим гостям? А еще защитные амулеты можно, ты умеешь их делать? Тоже могли бы продавать.

Она сплюнула с крыльца со старческой злостью, разочарованная во мне. Была бы она более ловкой, могла бы и в меня прицелиться, с нее бы сталось.

– Рожа наглая какая сидит. Что за защитные амулеты такие?

– В нем будут всякие защитные травы и другие вещи, и человек сможет носить его с собой, и, значит, беды будут обходить его, пока амулет с ним. Или сердце будет лучше работать. Нет таких, что ли?