Текст книги "Меньше воздуха"

Я включил свет, под плафоном лампы тут же ожил мотылек. Дом изменился, под окном лежали осколки стекла, на полу – пепел и, конечно, сама бабка Зеленуха. Это все было здесь ситуационно, но как раз поэтому оно меняло так сильно дом, будь она жива, ничего из этого бы тут не было. Вряд ли бы кто-то решился кинуть камень в окно, времена травли прошли, люди только сторонились ее или обращались за постыдной помощью. Впрочем, теперь прошли любые времена.

Нужно было что-то делать. Опираясь на фильмы, я подумал, что нужно закрыть ей глаза, но, может быть, это было не в моем праве. Нужно было вызвать какую-то службу, которая бы забрала труп. Вряд ли это сразу делали ритуальные конторы, видимо, следовало обращаться в скорую помощь. Телефона здесь не было, машина бы сюда тоже не проехала. Если первое еще являлось моей проблемой, то второе точно нет. Я залез в комод, чтобы взять ключи, там на глаза мне попался ее кошелек. Мало ли кто здесь будет лазить, может, это будет совсем посторонний ей человек, я забрал деньги оттуда. Их было немного, я знал и про более крупную заначку, я сам лично обменивал для нее устаревшие деньги. Скорее всего, она ее перепрятала с тех пор, но наверняка я бы смог ее найти. Этого я не собирался пока что делать.

Я снял с входной двери щеколду и впервые за несколько лет запер дверь на ключ снаружи. Когда Зеленуха работала на участке, она держала дом открытым, а больше ей и некуда было ходить. Может быть, до нашего знакомства она пропадала по лесам, но прошлые два лета Зеленуха посылала туда меня. Кошка орала, наверное, требовала еду, мне не хотелось придавать ситуации какое-то особое мистическое значение, вряд ли она чувствовала, что хозяйка мертва. У животных хороший слух, кошка даже могла понять, что та давно не ходит по дому, но вряд ли бы на таком расстоянии она отличила бы сон от смерти. Видимо, мне хотелось оттянуть момент, когда мне действительно нужно будет решать проблемы, потому что я снова отпер дверь, заглянул в холодильник, там стоял при мне сваренный куриный суп. Кошку ожидал пир, я наполнил ей целую миску супа и выловил огромный кусок курицы с самым лучшим мясом. Бабка Зеленуха ни за что бы не поделилась со мной филейной частью, вот и не стоит начинать. Это кошка ела все, я собирался налить ей еще, когда вернусь с медработниками, может быть, это был ее последний пир, теперь ей придется добывать себе корм самой, если, конечно, у нее не выйдет найти свое место в другой деревне. В миску для воды я налил ей молока.

Интересно, почему бабка Зеленуха не дала ей имя? Я несколько раз спрашивал ее, как зовут ее кошку, предлагал называть ее хотя бы Муркой, но та только махала рукой. Но я ни разу так и не спросил, почему она не придумала ей имя. Теперь этой тайны мне не узнать, хотя, скорее всего, ее и не было. Ей казалось неинтересным выбирать имя для животного, она не испытывала к ней особенных сентиментальных чувств, поэтому она оставалась просто кошка, как и другие кошки для нее. Это я так думал, а может быть, в ответе все-таки крылась по-настоящему интересная история. Например, после смерти своей любимой кошки Маруси она поклялась больше не давать имена другим животным. Или она увидела в воске на свечах, что кошка с именем принесет ей смерть на хвосте. Причин могло быть много, хотя, скорее всего, все было очень простым, но я больше не узнаю об этом.

Я все-таки закрыл дверь и пошел через поле в сторону города. В голове у меня крутились идеи, как бы я мог сократить дорогу, но это была обманка, я и так избрал самый короткий путь, мне просто не хотелось проходить его. Обычно я шел по нему, впечатленный бабкой Зеленухой, а тут, несмотря на главное действующее лицо в трагедии, я был поражен не ей самой, а смертью в целом. Когда я оказался у дороги, у меня появился странный план поймать машину и попросить отвезти меня до больницы, но это было нерационально. Я все топтался у шоссе, я был не в состоянии мыслить особенно здраво. Машина мне посигналила, когда я задержался на самой дороге слишком надолго, это натолкнуло меня на мысль о звонке.

В ближайшем многоэтажном доме жила Аллочка, я несколько раз приносил ей туда подарки якобы от бабки Зеленухи, у нее должен был стоять телефон. Аллочки не оказалось дома, дверной звонок она не слышала. Тогда я без лишнего волнения позвонил в соседнюю квартиру, и усатый мужик с большим пузом вызвал скорую помощь. Ни ему, ни врачам не пришлось объяснять, кто такая бабка Зеленуха и где она живет.

Я снова вернулся на шоссе в растерянном состоянии. Мне хотелось ходить вдоль по белой линии и стараться думать только о своем равновесии. Но машины постоянно отвлекали меня, это мешало моей собственной медитации. Должен ли я был ждать скорую помощь здесь? Они знали, как пройти в ее дом, не было никакого смысла находиться тут с людьми. Обрывки их разговоров постоянно врезались мне в мысли, и я даже услышал, как одна тетенька рассуждала что-то про бабку Зеленуху и показывала на меня пальцем. Врачи все не ехали, мне надоело ждать, и я снова пошел к ее избушке на краю леса.

Я думал, что мне будет не страшно снова войти в дом, но это оказалось не так. Я остался на террасе, взял блюдце, которое она использовала для гадания на воске, и стал скидывать в него пепел с сигарет, уходивших одна за другой, а скорая помощь все не ехала. Кошка сидела рядом со мной на полу, довольная, она облизывала свои лапы. Наверное, она все-таки ничегошеньки не подозревала.

Сквозь окно терраски я разглядел двух мужчин, несших пустые носилки. Они о чем-то говорили, и вскоре я смог расслышать их голоса.

– Ты приколись, если мы зайдем, а там в бабкином тряпье куча змей. Или чего там у ведьм? Жабы?

– Ага, и одна такая, поцелуй, стану обалденной принцессой. Довоенной Зеленухой. Или сколько ей лет-то было, может, даже дореволюционной. Сколько ей лет-то, правда, всю мою жизнь она уже старухой была.

– И мы такие, да, ты стань сначала, а потом уже начнем реанимационные мероприятия хоть всю дорогу до больницы. А если нет, то констатируем смерть.

Оба были молодыми, они еще над чем-то смеялись, пошлили. Меня это не оскорбляло, может быть, если бы у меня сложились более теплые отношения с бабкой Зеленухой, я бы и разозлился на них. Наверное, я даже мог их понять. Скончалась какая-то очередная бабка, да только на этот раз вышло поинтереснее, звезда всего Зарницкого. Вряд ли бы каждый вспомнил имя бывшего горкома нашего городка, а вот ее знали все. А если не все, то по крайней мере достаточное количество людей, чтобы ее смерть стала местной сенсацией. Наверное, людям стало бы интересно даже увидеть мертвую старую ведьму на фотографии в газете. Мне было любопытно смотреть на заиндевевшего Ленина, а еще однажды я видел фотографию с похорон Маяковского и тоже не смог не задержаться взглядом. Мертвые и знаменитые, они всегда вызывали трепет.

– Да не стучись ты, а то вдруг ответит, – загоготал один из них, прежде чем открылась дверь. Когда они увидели меня, то оба не то чтобы смутились, просто мгновенно взяли себя в руки, стали спокойными, серьезными и даже приятными.

– Прости, пацан, мы думали, что ты ушел в город.

– Нет. Я документы передам и вообще поеду с ней и с вами до морга.

Несмотря на то, что я казался себе сейчас абсолютно спокойным, видимо, я выглядел так себе, потому что один из них вдруг посмотрел на меня с жалостью.

– А ты кем ей приходишься? Неужто у нее внуки были?

– Дальним родственником. А еще учеником. Так, идемте в дом, Зеленуха там умерла.

Они перекинулись выразительными взглядами, посмотрите, кто тут перед нами, и мне понравилось это ощущение. Я не хотел им представляться, тогда они сразу бы поняли, кто я на самом деле, и стали бы выпрашивать, в каком поколении Таисия или Владимир Нещадимовы породнились с Зеленухой. Моя ложь родилась спонтанно, я часто врал, если вопрос заставал меня врасплох.

Когда я снова вошел в дом, меня заново испугало ее тело на полу. Казалось бы, а мог бы и свыкнуться с этой мыслью уже. Теперь для меня не осталось никакой интриги, от меня не требовалось узнать, мертва ли она на самом деле, но мне стало еще тяжелее подойти к ней. Я не поступал, как герой, которым иногда я грозился в мыслях прослыть для бабы Таси, я избирал легкие пути, поэтому я свернул в сторону ее постели и комода. Я видел их спины, старался не опускать взгляд вниз, и мне пришло удивительное открытие, что один из них – фельдшер, а другой – санитар. В это мгновение мне показалось это действительно удивительнейшим открытием, будто я разгадал главную загадку вселенной. Потом я понял, что сильные эмоции на самом деле я испытываю вовсе не от этого откровения, и эти мои эмоции даже не являются удивлением. Хотя и без него не обошлось.

Фельдшер и санитар с грохотом опустили носилки на деревянный пол. Я стал возиться в ее комоде, пока не нашел папку с документами. Оттуда я взял паспорт и полис и долго рылся среди других бумаг, пытаясь сообразить, что ей еще нужно. И необходим ли ей медицинский полис, если она уже ничем не болеет? Здесь нашлось и удостоверение на захоронение, значит, место на кладбище для бабки Зеленухи уже было размечено еще при ее жизни. На всякий случай, я взял и его, хотя вроде бы было и рано. В ее паспорте я прочел – Барашкина Анастасия Георгиевна. Я прыснул от смеха – какая очаровательная фамилия для старой ведьмы.

– Пацан, дверь нам открой! – крикнул один из двух мужчин, то ли фельдшер, то ли санитар. От резкого голоса я вздрогнул и в спешке побросал оставшиеся документы в комод. Обычно мне такая нервозность не была свойственна, поэтому я разозлился на себя самого.

– Меня Григорий зовут, – сказал я, чтобы хоть как-то восстановить свой статус, – нам с вами еще до больницы ехать.

На двери висела занавеска, которую я тоже придерживал и все боялся, что она случайно выскользнет у меня из рук и заденет бабку Зеленуху, и как же потом проходить в дом. Глупый страх, она дотрагивалась здесь до каждого уголка, а ее мертвость ничего не меняла в свойствах других предметов.

Когда санитар и фельдшер спускались с крыльца, я все думал, что они уронят ее с носилок и Зеленуха покатится по ступенькам в подтаявший снег. Мои опасения не сбылись, я все запер и отправился с ними через поле нести труп бабки Зеленухи, тело Барашкиной Насти. Если у нее не было мужа, то под таким ли именем учительница вызывала ее отвечать у доски?

Мы шли через поле, черное и белое, как газета. Снега здесь оставалось больше, чем в городе, тут никто не ходил, и в некоторых местах он до сих пор сохранился белым. В других – смешался с чернотой земли, а где-то его и вовсе не осталось. Следы от наших ботинок отпечатывались в основном черными лунками, я здесь уже ходил и вытоптал кое-что, но иногда мы оставляли их и на снегу. Три пары следов, а человека было четыре. Ведь тело же тоже должно считаться за человека? Интересно, как на законодательном уровне, нужно спросить у Нади. Уж если она и не знает наверняка, то разберется лучше меня.

Нас, наверное, было видно издалека, потому что когда мы подошли к дороге, вокруг собралось много людей. Кто-то смотрел с интересом, а другие делали вид, что им это вовсе не нужно, но раз увидели, то что тут уж поделать. Были и знакомые лица, кого-то я встречал в гостях у бабки Зеленухи, других просто знал, потому что Зарницкий был небольшим городом. Двери скорой помощи открывались с грохотом, будто старый мощный механизм. Я сел сзади вместе с бабкой Зеленухой, а они оба спереди. Может быть, это была их месть, не пустить меня вперед, потому что в пути по полю я не предложил им свою помощь. Мы тряслись с Зеленухой вместе, я снова думал о том, что она может упасть, хотя это было даже менее актуальным, чем тревожиться, что свалюсь я сам.

Ее выгрузили у морга, я долго диктовал ее данные, оставлял свои для связи. Все корпусы больницы были из красного кирпича с белыми карнизами и пилястрами на главном корпусе. Во дворе стоял неработающий фонтан в виде девушки с кувшином, я не знал, отключили ли его на зиму или он не работал совсем. Это было красивое место, куда приятнее, чем панельная коробка, в которой оставалась моя мама.

После больницы я приехал к бабе Тасе, она вязала очередную кружевную салфетку, и спросил у нее новый номер тети Лены. Он у нее оказался, по пути я думал, что сам с ней свяжусь, отчего-то мне думалось, что это я должен заниматься похоронами, но баба Тася сказала, что лучше сообщит сама. Она накормила меня ужином, расспросила и сухо сообщила, что я – большой молодец. А я думал о том, что она лет на пятнадцать младше бабки Зеленухи, но вряд ли обладает такой же злой тягой к жизни, как она. После ужина я сообщил ей, что сегодня ночью не вернусь, взял фонарик и отправился в сторону дома на краю леса.

Уже стемнело, я не раз возвращался от нее в ночи, но сегодня чернота имела особый мистический оттенок. Звезд не было, позади меня раскинулся фонарно-желтый город, впереди – черное поле и полоска деревьев на фоне темного неба с остатками синевы. Снег под ногами хрустел и хлюпал. По небу ползла красная мигающая точка – самолет. Зеленуха верила, что на небе живет Бог, а под землей – черти. Однажды я смотрел альбом с картинами Питера Брейгеля-старшего и видел этих самых чертей, они понравились мне куда больше, чем рогатые дядьки с хвостами, которых я представлял раньше. Они были хвостатые и короткие, с головами рыб и жаб, открытыми ртами, бессмысленными выражениями лиц и зияющими анусами. Пока я шел, я мог представить себе, как они танцуют рядом со мной. Я не боялся, я просто воображал, и в голове моей в этот момент играла музыка, «Пещера горного короля», только покорёженная, потому что я мог вспомнить лишь часть мотива. Уже у калитки я остановился, развернулся и сделал выпад вперед, топнув ногой.

– Ша! – мой голос отражался эхом, прокатился по полю. Мои воображаемые черти разбежались от меня врассыпную. Они могли бы быть отличными спутниками для старой ведьмы, а я бы мог сойти с ума, если бы не отдавал себе отчет, что придумываю их.

Первым делом я пошел в сарай, там выбрал бутылку самогонки, не исключено, что мы варили ее вместе, теперь было не разобрать. Думая о том, что нужно достать из буфета красивую рюмку, я выпил глоток прямо из горлышка, и вопрос сам по себе отпал.

Я вдруг осознал, что весь промерз, и пошел в дом за старой теплой курткой, которую периодически носил здесь. Кажется, она когда-то принадлежала дяде Виталику. Бабка Зеленуха иногда заливала своим гостям, что дух умершего человека может вернуться, и я представил ситуацию в духе комедийного детектива, когда ее призрак действительно приходит и со спины принимает меня за ее сына из-за куртки и, например, убивает…

Нужно было согреться, бабка Зеленуха целыми сутками топила печку зимой. Для этого она купила целую машину дров, я таскал их от самой дороги в тележке. Битое окно бы выпускало тепло, но для меня не стало бы большой проблемой заделать его. Я снова сходил в сарай, принес дров и в ступоре встал перед печкой. Бабка Зеленуха не разрешала мне топить ее самому, она говорила, что руки у меня выросли их жопы и я надымлю в комнате. Я не боялся попробовать сам, дело казалось легким, но из уважения к покойнице я с чувством стыда решил не притрагиваться к печи. Нечего было уважать, что бы я ни сделал, она об этом никогда не узнает. Уважение перед покойниками для меня являлось почтительностью перед их живыми родственниками. Здесь их не было, но кое-каким предрассудкам я все-таки продался.

Было холодно, дома – неуютно, и я решил развести костер во дворе. Я расчистил площадку от снега, кинул на нее крышку от бочки, принес дров и бумаги. Костер получился не с первого раза, пальцы плохо шевелились от холода, а когда огонь, наконец, взял дрова, его размер мне не понравился. В сарае была канистра с бензином, а под домом лежали бревна, иногда Зеленуха грозилась, что я должен их распилить. Я перетащил их все на улицу и очень долго пытался выстроить домик вокруг моего маленького костерка. Вертикально они падали, одному мне было не справиться, и тогда я стал раскладывать их треугольником друг на друга. Вышел целый шаткий кривой домик, а я за работой на холоде умудрился даже вспотеть. Пока я строил, я уговорил треть бутылки, это получилось так незаметно, что я понял – это только начало. Я облил бензином свою конструкцию, и она вспыхнула.

Запах стоял такой, что у меня закружилась голова, зато горело отлично. Духи боялись огня, но будь они существующими на самом деле, мне сдавалось, что бабка Зеленуха ничего бы не испугалась и заскочила на огонек. Костер с меня ростом вызывал восторг, я даже посмеивался и ощущал себя совершенно безумным в этот момент.

Бабка Зеленуха не являлась мне родней, ее даже нельзя было назвать моим другом. Но с ее смертью я чувствовал, как внутри меня всего перекорежило. Может быть, дело было в том, что я ее обнаружил, а может, я все-таки успел к ней сильно привязаться. Это была даже не первая и тем более не самая тяжелая смерть, которую я пережил (человека, которого я пережил), но, может быть, суть как раз скрывалась в этом. Я был взрослым, по крайней мере, почти, и освоил рефлексию к своему возрасту, я мог осознать, что действительно произошло. Ее дом опустел, дела закончились, а я останусь одним из немногих, кто будет хранить память о ней в свои последние годы жизни. А вот о том, каким я был учеником местной ведьмы, уже никто не узнает, эти воспоминания умерли сегодня.

А может быть, и узнают. Пока деревья не покрылись листвой, люди могли различить свет от моего костра в темноте из города. У меня получалось здоровски свистеть, поэтому я как мог громко выпустил изо рта сквозь сжатые губы воздух. Этого было мало, я сделал большой глоток самогона и решил закричать что-нибудь устрашающее. Фантазия на пьяную голову у меня была бедной. Поэтому я заорал «смерть», как самое страшное слово, которое я знал.

Я обернулся к дому, свет не горел, зато в окнах отражалось пламя моего костра. Даже днем бревна казались старыми, медленно гниющими, в темноте дом был черным как земля. Крыша была неровная, сам дом кривился от старости, и единственным признаком былого благополучия оставались наличники на окнах. От алкоголя деревья казались еще ближе к дому, надвигались на него, пространство пульсировало вокруг избушки на курьих ножках, в которой жила наша местная Баба Яга.

Самогонка прожигала мне желудок, в животе резало, но тошнить не тянуло. Нужно было что-то съесть, и я отправился за куриным супом. У меня мелькнула дурацкая идея подогреть кастрюлю на костре, я долго смотрел из окна террасы на него, пытаясь сообразить, как ее приладить над огнем. В конце концов, я подогрел целую кастрюлю на газу, перед выходом вспомнил, что забыл закрутить вентиль, и сначала махнул рукой. Пусть бы дом и взорвался, какая уж теперь разница. Тете Лене вряд ли будет легко продать этот участок в любом случае. Велика вероятность, что меня бы не достала волна взрыва. Уже дойдя до костра, я все-таки решил вернуться и выключил газ.

Сидя у огня, я ел ложкой куриный суп прямо из кастрюли. Если я не смогу справиться с ним за ночь, то остатки пойдут кошке, а она уж не побрезгует моими слюнями. Ел я с остервенением, громко громыхая ложкой по краям кастрюли, и мне вспомнился вечно голодный Толик-Алкоголик.

– Жрать давай! Жрать неси! – крикнул я, передразнивая его интонации. Может быть, на этом же месте он требовал у матери еды, пока она не выгнала его к чертям собачьим.

Когда мой острый голод понемногу утолился, я стал мешать ложки с супом с глотками самогонки. Иногда мне казалось, что в пламени костра мелькала бабка Зеленуха со своими гадальными свечами. Порою она мне виделась со стороны в полный рост, а периодически я концентрировался на воспоминании ее сухих пальцев, как она плевала на них, а потом гасила свечу голыми руками. В эти секунды я удивлялся, почему костер не погас.

Сзади меня послышались торопливые шаги, кто-то ко мне приближался. Я услышал, как чиркает спичка, и мне сразу подумалось о самокрутках бабки Зеленухи. Сколько бы я ни мистифицировал обстановку, это не могла быть она, шаги казались слишком быстрыми. Я упрямо продолжил черпать ложкой суп, будто бы мне без разницы, кто стоит за моей спиной, в этом был элемент понта, хотя и на самом деле меня не слишком пугали гости посреди ночи в доме недавно откинувшейся бабки. Холодная рука легла сзади мне на шею.

– Как пройти на тот свет, не подскажете? – это был Боря, тщетно пародирующий старческий голос. Он отпустил меня и сел на бревно рядом, я передал ему кастрюлю с супом.

– Костер у тебя, конечно, знатный.

– Сам горжусь.

– И бензином воняет, трындец. Надеюсь, не угорим. Дом то не подожжется?

– Тоже думал об этом.

Боря ел суп так же жадно, как я в начале. Когда в кастрюле бульона оставалось на самом дне, он передал ее мне снова.

– Очень мне жаль Зеленуху. И тебя жаль, ты так ей помогал это время. Но ей уже сколько лет было, она, наверное, ровесницей века была. Но ее время пришло, тут уже ничего не поделаешь. И судя по тому, что мне рассказали, вряд ли она особо долго страдала. А ты вообще молодец, реально ведь помощь ей была от тебя в ее последние годы, забота, участие, все это важно.

– Я не заботился о ней и тем более не сочувствовал. Она давала мне немного денег за то, что я покупал ей продукты, я зарабатывал еще сверху на ее гаданиях. И мне просто было весело, что я общаюсь с местной ведьмой. Ничего искренне хорошего она от меня не получила.

Боря схватил меня за плечи и потрепал.

– Не прибедняйся, знаешь же сам, что это не так. Ты не такой циничный прагматик, каким хочешь себя показать. Знаю же, что ты ее любил как родную. Эта семья вообще должна быть здорово благодарна тебе, за ней ухаживал, со своим Толиком-Алкоголиком носился.

– Мне тоже это было весело. Он был для меня как игрушка. Может, как щеночек.

– Как распушился. У тебя вообще большое сердце, просто в своей голове ты ищешь для себя оправдания, чтобы это скрыть.

– Нормальное у меня сердце. Ни большое, ни маленькое. Во, – я сжал пальцы в кулак и прижал к груди.

– Хм, мне кажется, довольно большое. Смотри, мне сдается, мой кулак даже немного поменьше, не?

– И я вообще мародер. Вот сейчас допью и пойду заначку искать. Все заберу. Я очень циничный.

– Ладно, ладно, циничный, так и хрен с тобой. Переубеждать не буду, а то знаю я тебя, чтобы мне это доказать, пойдешь еще и ее дом подожжешь. Вообще хорошо, что ты пришел. Она говорила мне, что плохо, когда в первую ночь после смерти дом пустует. За упокой бабы Насти.

Боря взял у меня бутылку и сделал большой глоток.

Мы пили с ним у костра самогонку, пришлось взять еще одну бутылку. Боря рассказывал, что сегодня узналось о том, что Дашка переехала работать в Москву, а Ванька разбил однокласснику нос. Он очень любил своих братьев и сестер, а я полюбил их за его рассказы. Мы жутко мерзли, надели еще по несколько старых курток, ноги превращались в неподвижный кусок льда, и нам приходилось бегать вокруг костра, чтобы восстановить в них кровоток. В какой-то момент у Бори появилась идея повзрывать шифер в огне, он так делал в детстве, на удивление с самым милым членом семьи, с Наташей, которая кажется, была немного влюблена в меня. Мы с ним безуспешно пытались забраться на крышу, чтобы добыть этот самый шифер, но у нас ничего не вышло. Тогда мы лазили под домом и по сараю бабки Зеленухи, надеясь найти запасы, ведь были же у нее залежи бревен, но и в этом мы потерпели крах. Тогда мы снова вспомнили детские развлечения и бегали по участку, играя в советского солдата и немца, и кидались друг в друга грязным снегом и ветками. Я думал, в моем возрасте кто-то терял своих однополчан, погибал в блокадном Ленинграде, брал Берлин, а меня так тупо поломала смерть неродной бабки, я бы не смог стать героем. Иногда Боря бредил духом Зеленухи, которая якобы вернулась с того света к себе домой, он заливался в крике, если видел тени и вслушивался в ночные звуки, а я смеялся над ним. Когда я окончательно остекленел от алкоголя, Боря пытался потушить костер водой, но ему быстро это надоело. Он дотащил меня до дома бабки Зеленухи, задвинул разбитое окно шкафом и собрал осколки стекла. Кутаясь под несколькими одеялами, мы заснули на диване, и, проваливаясь в сон, даже мне все чудилось, что на своей кровати отдыхает бабка Зеленуха.

Во сне она ко мне приходила. Якобы я зашел в дом, а Зеленуха сидит там на своей постели в ночной сорочке, с торчащими костлявыми плечами, виднеющимися из-под нее. Вид у нее был еще более осунувшимся, когда я подошел к ней, она что-то бубнила себе под нос и не сразу обратила на меня внимание. А когда подняла голову и посмотрела мне в глаза, то выпрямилась как по струнке.

– На лице у тебя метка дьявола, поэтому я и умерла, и твоя мама поэтому. А ты сожги мое постельное белье и похорони меня в платье с синими цветочками.

Я тогда пожал плечами, мол, услышал твои пожелания, может быть, и сделаю, как ты сказала. Слова про метку дьявола от старой ведьмы меня не напугали, я думал о них уже наутро, когда проснулся с жесточайшей головной болью. Я порылся в ее шкафу и не нашел платье с синими цветами, возможно, мое подсознание совместило это с какой-то одеждой бабы Таси. Ее (мои) указания про постельное белье я не стал выполнять. Пока я копался в шкафу, то наткнулся на косметичку, там бабка Зеленуха хранила свои сбережения. Я посчитал деньги и забрал себе половину. Остальные же, я надеялся, тетя Лена потратит на ее похороны.

Когда проснулся Боря, мы позавтракали творожной массой, которую я приносил бабке Зеленухе накануне, покормили кошку, подмели в доме стекло и пепел, убрали следы наших ночных беспорядков. Мы вели себя хорошо, несмотря на наше похмелье. Перед уходом я запер дом на ключ, а его положил к себе в карман, не собираясь делиться им с тетей Леной. Может быть, у нее лежали свои, а если нет, то и через окно вполне реально было залезть.

Тетя Лена привезла с собой их с Виталиком дочь, внучку бабки Зеленухи, у которой уже были свои дети, значит, ее правнуки. Толика-Алкоголика она не взяла, и мои надежды увидеться с ним еще раз угасли. Через несколько дней состоялись похороны, на которых было не так много народу. Тетя Лена с семьей, баба Тася, пришедшая ради меня, мои друзья, Аллочка, еще несколько человек. Другие гости бабки Зеленухи боялись показываться, но я знал, что они навещали ее могилу потом. Роясь в ее документах, я даже не обращал внимания на дату рождения, на могиле же я прочитал: «Барашкина Анастасия Георгиевна, 13 января 1901 года – 13 марта 1992 года». Не ровесница века, но почти.

На следующий день я вернулся на ее могилу и прикрепил к кресту записку – «Григорий Нещадимов, ученик бабки Зеленухи». На обратной стороне я написал свой адрес и добавил, что иногда меня можно найти и в доме покойной.

Глава 8. Полнокровная ярмарка

Когда я окончил школу, все очень быстро изменилось. Сначала я думал – к лучшему, вот она, настоящая жизнь, забурлила, а когда эти перемены понесли за собой потери, то клял себя за то, что решился на них. Еще позже, конечно, я понял, что без перемен никак нельзя, их требовали наши сердца и глаза, это всего лишь очередной этап жизни, ступень, на которую мне следовало подняться, чтобы потом упасть с нее, подвернув ногу.

За месяц до экзаменов я наконец решил, куда буду поступать. Это вышло холодное логическое решение, я не мечтал о своем будущем в этой профессии, более того, я видел его слабо. Ради внимания Нади я начитался много книг об искусстве, может быть, несильно, но все-таки это меня чуть-чуть увлекло, и даже когда мы уже были вместе, иногда я что-то почитывал по теме. Вот я и решил поступать на искусствоведа, потому что подумал, что могу сдать экзамены. У меня вышло, я прошел в институт в Москву, исполнил Надину детскую мечту. Это было справедливо, ведь мою детскую мечту исполнила она.

Надя же тоже добилась, чего хотела. Она поступила на журналистику, и не куда-то там, а в МГУ. Меня тянуло подавать документы с ней в один институт, но она меня отговорила. Не желая меня обидеть, а беспокоясь о моей судьбе, она сказала мне выбрать что-то попроще. У меня, конечно, тут же загорелся в груди дух протеста, я сразу подумал, что все равно буду сдавать экзамены в главный университет страны, и к тому же всем назло поступлю, но потом я испугался. Дело было в моей любви, мне хотелось быть ближе к Наде, если не сидеть с ней в одной аудитории на занятиях на общем факультете, то хотя бы жить в том же общежитии. Но если бы я не поступил в МГУ, мне пришлось бы остаться в Зарницком, а она бы жила в Москве. Я решил пойти в институт, в который я смог бы попасть с большей вероятностью, чтобы жить с ней хотя бы в одном городе.

У Бори все вышло плохо. Когда он узнал, что никуда не прошел, он отреагировал спокойно, махнул рукой – хрен с ним, значит. Потом на следующий вечер, когда мы сидели у него дома вдвоем, он пьяный плакал мне, что его жизнь кончилась. Он остался в Зарницком, совершенно нигде не пригодный. Даже на завод, через который прошла вся его семья, Борю бы не взяли, потому что оттуда и так уволили половину сотрудников. Он сразу думал переехать в Москву, искать работу в столице, но пока не представлял, куда там ткнуться, поэтому медлил. Я боялся, что он сопьется, но у меня не было идей, что ему предложить взамен. Тем более скоро Боре исполнялось восемнадцать и его ждала служба в армии. Мне сложно было оценить, насколько это плохо, в его случае, возможно, это стало бы хорошим выходом. Там у него могли бы завестись какие-то знакомства или хотя бы появиться идеи, куда идти дальше. К тому же ситуация в стране за это время могла измениться, и все стало бы куда яснее.

Мне было немного жаль покидать Зарницкий, в первую очередь из-за Бори. Мне даже казалось, будто я его предаю, что будь я по-настоящему хорошим другом, то остался бы с ним. Надя смотрела на это иначе, говорила, что как хорошие друзья мы должны помочь поступить ему в следующем году, но я не питал больших надежд, что он будет совершать еще попытки, даже если сможет избежать призыва.

К бабе Тасе я тоже привязался, я знал, что на сердце у нее будет неспокойно после моего отъезда, хотя она наверняка мечтала снова жить одна. Мне было печально, но скорее от привычки к ней и из жалости к ее тревогам, а на самом деле я думал, мне будет хватать навещать свою бабку на каникулах и праздниках. Еще немного печально было оставлять свой самостоятельный бизнес: после смерти бабки Зеленухи несколько людей обращались ко мне для снятия порчи, покупки амулетов и, конечно, чаще всего ради приманивания денег, которых сейчас ни у кого не было. Те, кто приходил ко мне, вели себя очень настороженно, все-таки я не обладал знаменитостью местной ведьмы, но идти им было некуда, поэтому самые отчаянные доверялись мне. За несколько месяцев я заработал немного денег, но, как и бабке Зеленухе, иногда мне приходилось брать оплату товарами.