Текст книги "И.о. поместного чародея"

Глава 29,
в которой ведутся странные разговоры, раскрывающие новые грани характеров наших героев

– А все же странные люди эти девицы, – задумчиво произнес Констан, которого заслоняла от меня густая трава и рослые одуванчики. – Вот вроде бы и руки у них есть, и ноги, и голова – все как у людей. Но только начнешь думать, что у них и мышление так же устроено… Эту, к примеру, взять – вовсе же полоумной надо быть! Таскаться ночью к мельнице, чтоб упыря мерзейшего увидать, да еще и прельщать его стихами! С другой стороны, ведь нашелся и ей подходящий по уму человек. Загадочная штука эта сердечная склонность…

История с дочкой бургомистра, скрывшейся с наших глаз в тумане под руку со священником, заставила меня углубиться в размышления о сложных отношениях между людьми, в которых я была хоть и не сильна, но кое-что понимала. И, судя по словам Констана, не только я сейчас думала об этом.

Однако только мыслями дело не закончилось.

Началось все с моего ученика. Ну да это и понятно – он всегда отличался болтливостью…

В ясном летнем утре всегда присутствует какое-то хитрое, мельчайшее волшебство, которое заставляет людей быть немножко честнее и серьезнее, чем обычно. Может, тому виной запах росистой травы или звенящая тишина в воздухе, но, помолчав, Констан вдруг продолжил говорить, немного нехотя, как будто его что-то вынуждало.

История Констана

– Бывает же так, что увидишь человека одного – и всю свою жизнь изменить готов. Как-то проезжала через Эсворд дама одна… из тех, что песни поют, да не похабные, а настоящие песни, где что ни строка, то целая жизнь. У нее лошадь прихворнула, и она остановилась на денек-другой в местной гостинице – «Бобровой хатке», что у южной околицы. Много народу собралось ее послушать, и никто не пожалел, что ему ноги в давке оттоптали. Я там тоже был, слушал. Внимательнее всех слушал. Рассказал бы сейчас, как она пела, да нет у меня таких слов до сих пор, хоть я и поумнел немало с того времени. И так захотелось мне к ней подойти, что я даже страх забыл. Решился. Как народ разбрелся по домам, я к ней подступил и что-то сморозил про ее голос. А она даже не прогнала меня, не заругала, хотя нужно было за эдакую-то околесицу, и ласково так поблагодарила.

Тут я совсем ум последний растерял и все дни, что она в городе была, вокруг нее ошивался. Цветы ей носил, все ее поручения выполнял. А на третий день, когда она привела лошадь подковать в кузню, оказалось, что она меня и не помнит даже. Как на пустое место посмотрела, поздоровалась… Я ей говорю: вы что же, забыли, я ж тенью за вами третий день хожу, а она плечами пожимает, смеется так любезно. Не помнит. И даже соврать не хочет. Я-то, дурак, навыдумывал себе, что она меня с собой позовет в дорогу. Ну, знаете, чего только не придумаешь, когда тебе улыбаются ласково. А оказалось, что она и пустому месту улыбается.

Я уж давно знал, что бестолковым уродился. Еще мой дед говаривал, что мамаша растеряла свою судьбу, когда за отца моего, простака, замуж вышла. И я, значит, уже без судьбы, без проку удался. Но до того, как дама эта мне повстречалась, я как-то не печалился. Жил просто и жил. Ну а тут оказалось вдруг, что не годен я даже, чтоб она мое имя запомнила. Сотню песен наизусть знала та дама, и имен в них – что проса в мешке, а мое ей никак не давалось.

Я в последний вечер, когда она пела людям, смотрел на нее уже по-другому, без надежды всякой. И увидел, что лицо ее настоящее только тогда показывается, когда поет она о героях прошлых и нынешних. Каждая черточка светиться начинает. Вот я и понял, что одна у меня теперь мечта будет – чтоб она мое имя когда-нибудь спела. Потом отыщу ее и скажу что-то вроде: «А помните, как в Эсворде вы не могли меня упомнить?..» А даже если не отыщу – все равно. Главное, что сумею повернуть свою судьбу в правильную сторону.

И вот что за чувства у меня к ней, если разобраться? Обида да мечта прославиться… Очень уж обидно было, когда тебя даже не видят в упор. Я вот и в ученики к вам, госпожа Глимминс, пошел только ради того, чтоб начать с чего-то. К славе путь долгий, но в кузне на него никак не ступить. А как мне себя уважать, коли не сумею мечту свою исполнить, не стану героем славным?..

Но знаете что? Вот если бы она мне повстречалась и позвала бы с собой хоть ради чего – коню гриву вычесывать или лютню эту проклятущую полировать, то поехал бы, пусть даже она никогда моего имени не запомнит во веки вечные. Вот такая та дама была… удивительная, с голосом что золотая сеть – иначе и не скажешь.

Так что есть у меня мечта на всю жизнь благодаря ей – слава. Чтоб и в песнях, и в легендах, и в людской молве мое имя поминалось во всех краях… Чтоб точно она его услыхала…

Тут Констан вздохнул с такой серьезностью, что я сочла за лучшее промолчать. Разговоров таких я не жаловала, поскольку они у меня вызывали тоску и желание тут же об услышанном забыть. Ведь ясно, как белый день, что сегодня тебе это рассказывают со значением, и попробуй только не проявить понимания по части того, какой несусветной важности это откровение. Через год-другой такая вот остолопина будет нянчиться с выводком детишек и даже не вспомнит о былых страданиях. А ты тут сочувствуй да не смей халтурить и отделываться дежурными фразами… Хорошо, что секретарь не таков, чтоб подхватить этот почин. Уж Виро-то нипочем бы не стал разводить эдакое безобра…

– Бда, зеньсины – они такие… – вдруг донеслись до меня гундосые, но, вне всяких сомнений, преисполненные мечтательности звуки, и я мысленно застонала, поняв, что грядущего уже не избежать. – Беняют бсю тбою зизднь и дазе не забечаюд… Бод бобнидся бне…

– Погодите, ради всех святых, господин Виро! – Я уселась и лихорадочно начала копаться у себя в сумке. – Я предчувствую, что ваша история будет просто ужасна – куда ужаснее, чем у Констана, – и если при этом вы будете еще и гнусавить, то, боюсь, такая ужасность будет избыточна для меня. Выпейте вот это и высморкайтесь, ради бога, прежде чем начать свой рассказ.

Робкая надежда на то, что у меня получится подпортить лирическое настроение, овладевшее моими спутниками, не успела даже подать голос. Виро деловито побулькал настойкой (которую я захватила для себя, между прочим), прокашлялся, сосредоточенно прочистил нос, издавая звуки, сделавшие бы честь любой горской волынке, но как ни в чем не бывало продолжал рассказ почти нормальным голосом, не растеряв ни капли нахлынувшей из ниоткуда лиричности, от которой у меня зубы сводило.

История Виро

– …Вот помнится мне, когда я встретил Эту Женщину, то сразу понял, что должен как-то изменить свою жизнь ради Нее, даже если мы никогда с Нею больше не повстречаемся. Иначе буду всю жизнь считать себя неудачником. Счастье человеку приносит только самое лучшее и ценное, как известно. Те, кто спорит с этим, – лицемеры.

Истинная красота, знаете ли, рождается только в достатке. Никогда не будет по-настоящему утонченной дама, знавшая нужду. Ее пальцы никогда не будут так тонки, а кожа – так нежна, если ей приходилось когда-то работать. И только характер, не знавший зла и беды, останется столь же приятным, дополнившись чувством собственного достоинства, которое не дано сохранить в бедности, что бы там ни говорили. Вот вы, госпожа Глимминс, яркий тому пример. Ваш мрачный и едкий нрав, несомненно, сформировался под давлением внешних обстоятельств, и, как ваши руки огрубели от труда, так и душа ваша очерствела от невзгод, в чем вы, конечно, не виноваты, но, увы, никогда уже не исправитесь. Да еще вдобавок вы не относитесь к благородному сословию, что ясно видно из очертаний ваших рук, ног и носа, уж простите за откровенность.

А Эта Женщина была прекрасна во всех отношениях. Она никогда не знала зла и бед, и оттого Ее красота и добродетели, и без того выдающиеся от природы, стали совершенны и не омрачались ни одной тенью прошлых обид, горя и печалей. Когда я увидел Ее, то был поражен, ведь в то время я, честно признаться, влачил жалкое существование, порой входящее в противоречие с законодательством, хотя и носил при этом достаточно громкую фамилию. Я был… э-э-э… вхож в те бальные залы, где блистала Она, и как-то раз мне удалось пригласить Ее на танец, после чего я убедился в абсолютном благородстве Ее характера и, как бедняга Констан, потерял голову окончательно. Хотя как можно даже мысленно сравнивать Ее и бродячую певичку… Ох, ну ладно-ладно, покорнейше прошу прощения…

В какой-то момент я сошел с ума настолько, что посмел предложить Ей руку и сердце, очутившись с Нею наедине. Ее отказ был настолько удивленным и категоричным, что я тут же пришел в себя и понял всю свою глупость и никчемность. Как мог я рассчитывать на Ее согласие? Я был не беден, но и не богат и уж точно не отличался влиятельностью. А на Ее внимание могли претендовать только самые достойные мужчины, способные обеспечить Ей безоблачную и счастливую жизнь, к которой она привыкла и которой заслуживала, вне всякого сомнения.

И в тот момент я сказал себе, что сделаю все для того, чтобы разбогатеть и обрести вес в обществе, неважно каким путем. Когда судьба свела меня с господином… Теннонтом, я понял, что это хороший шанс выбиться в люди, и сделал все, чтобы попасть к нему в услужение. Потому что я должен был доказать, что достоин Ее, иначе грош мне цена. Просто хочу иметь право добиваться лучшей из множества, а не только той, что первая подвернется и больше никому не понадобится.

Обида, да… Она толкает нас на подвиги, хоть и понукает довольно жестоко.

Но опять же, как сказал наш Констан, если бы я вновь повстречал Ее и Она поманила бы меня своим холеным пальчиком, то я бы, наверное, забыл о том, как неприятно было сознавать свою никчемность под Ее удивленным и холодным взглядом.

Так что я признаюсь в своей мечте: это деньги и власть. И дала ее мне удивительная женщина, которую я повстречал, за что я Ей всегда буду благодарен…

– Потрясающе, – прошипела я, наконец исхитрившись разжать стиснутые зубы, которыми я поскрипывала с того самого момента, когда услышала, что являюсь примером характера, безнадежно испорченного бедствиями, низким происхождением и некрасивым носом.

– Да уж, – мечтательно промолвил Виро. – Она была потрясающей.

– Потрясающей!.. – эхом откликнулся Констан.

– Эта белоснежная кожа!..

– Этот голос!

– Эта грациозность движений!

– Талант!

Я, в ужасе от происходящего вокруг, зажмурилась и принялась корчить рожи безмятежному небу, чтобы хоть как-то облегчить свою участь, а когда открыла глаза, то оказалось, что Виро и Констан нависли надо мной с двух сторон и выжидательно буравят меня взглядами.

– Чего?! – поперхнулась я и заерзала на спине, пытаясь избавиться от их пристального внимания. – Нет-нет, даже не рассчитывайте, что я буду что-то вам рассказывать. Мне нечего добавить после ваших захватывающих историй, и вообще…

Тут на лицах моих спутников появилось выражение, от которого мои зубы снова заскрежетали, а из груди вырвалось злобное стенание, предвещающее капитуляцию. Это было именно то выражение, которое способно взбесить любую девушку, даже самую терпеливую и кроткую, а уж меня-то и подавно. Иными словами, на физиономиях Виро и Констана большими буквами было написано: «Да все с тобой ясно! Тебе просто не о чем рассказывать, что и неудивительно!»

– Ну ладно! – гаркнула я, с кряхтением усаживаясь и прикидывая, как бы рассказать им про то, о чем и вспоминать-то не хотелось.

История Каррен

– Вам, господа, по странному совпадению, встречались поразительные женщины, равных которым в мире нет, а мне встретился не менее потрясающий молодой человек, также сумевший изменить мою жизнь до неузнаваемости. Что было, то было. Правда, музыкального слуха у него не имелось, Констан, и нежностью кожных покровов он не отличался, господин Виро, так что даже не знаю, что же вам про него рассказать, чтоб вы прониклись и согласились с тем, что моя история не уступает в значительности вашим.

Должно быть, тут дело было в единстве мнений: его считали несравненным и окружающие, и он сам, так что споров по этому поводу не возникало. И уж не знаю, что это за блажь на него нашла, но из великого множества девушек, которые почли бы за величайшее счастье стать его избранницами, он выбрал почему-то меня. Судя по вашим взглядам, господа, вы не очень-то в это верите. Даю вам честное слово, что так оно и было: за мной принялся ухаживать один из самых родовитых адептов Изгардской Академии, а я эти ухаживания приняла с благосклонностью. Он был умен, красив, талантлив и так проникновенно говорил мне: «Ты удивляешь меня своей рациональностью и здравомыслием!» – что я была вполне счастлива некоторое время. Приятно, знаете ли, когда тебя ценят за те качества, которыми ты и сама втайне гордишься.

В конце концов я допустила одну серьезную ошибку, а именно: решила быть с ним честной. И когда этот красавец узнал обо мне кое-что, чего не знал никто, он тут же меня предал, посчитав себя оскорбленным, ведь, как оказалось, я была ему не ровня.

В этом месте истории мне следовало бы сказать, будто бы я обиделась и твердо решила стать богатой и знаменитой, чтобы он понял свою ошибку. Обида толкает на подвиги, как-то так?.. Вот только из-за уязвленного самолюбия этого мелкого паскудника я получила столько неприятностей, что меня волновало и по сей день волнует только одно – как бы спасти свою задницу, которая, может, и не отличается благородством очертаний, но мне весьма дорога.

И если бы мне сейчас повстречался этот выдающийся молодой человек несомненных дарований, этот мерзопакостный гаденыш, я бы взяла кочергу, положила ее в камин на угли, чтоб она раскалилась докрасна, а потом к-а-ак воткнула бы ему в…

– Стойте-стойте! – торопливо воскликнул Виро, машинально схватившись рукой за свой зад. Я замерла с занесенной рукой, демонстрируя, по какой внушительной траектории пройдет воображаемая кочерга, прежде чем достигнет цели. – Мы поняли, что вы не испытываете к нему теплых чувств, но все же…

– А, это вы насчет мечты… – сообразила я, опуская руку и переводя дух, так как незаметно для себя вошла в раж. – Есть у меня и мечта. Бакалейная лавка с хорошим товарооборотом в небольшом городе где-нибудь на юге, чтоб зимы были без мороза и не нужно было запасаться дровами. Это, конечно, не слава, богатство и власть, но мне как-то больше по душе спокойная, долгая жизнь.

– Но-о-о… – протестующе начал Констан, а Виро возмущенно поднял указательный палец, но я их решительно перебила:

– Да, спокойная, долгая жизнь, которая несвойственна знаменитым персонам. Из народных песен я помню, что самыми прославленными героями становятся те бедняги, смерть которых была самой продолжительной и многоэтапной. А судя по историческим примерам, наследниками самых богатых и влиятельных персон обычно становятся их отравители.

– Вы… вы… – Виро вскочил на ноги, набрал в грудь воздуха, но от возмущения смог только фыркнуть. Констан просто нахохлился и обиженно зыркал исподлобья.

– Пойдемте-ка домой, – сказала я этим неисправимым романтикам, вставая. – Господин Теннонт разволнуется. И вообще, хотела бы вам предложить вот что. Давайте сделаем вид, что ни о чем таком мы с вами не беседовали, потому что, ей-богу, я в вас разочаровалась, почтенные, должно быть, из-за своей черствой души. Ты, Констан, оказался куда мечтательнее, а вы, господин секретарь, куда сентиментальнее, чем я предполагала.

– Зато вы, госпожа Глимминс, вся как на ладони, – буркнул Виро.

Констан пробурчал что-то невразумительное, поднимаясь с примятой травы.

– А до того, как мы окончательно забудем обо всем сказанном. – Я сурово окинула их взглядом. – Я не могу не удержаться и не сказать вам, олухам, что ваши дамы – гордячки и зазнайки. И только олухи могут видеть в их капризах и высокомерии что-то удивительно хорошее, а не удивительно плохое. Если вы уж решили, что ваша жизнь никчемна и нужно ее изменить любой ценой, чтобы стать счастливыми, то это ваше право. Но если вы посчитали так из-за того, что какая-то дурында вам на это намекнула, задрав нос, то вы и вовсе дуралеи…

И я, сама себя удивив донельзя, обняла своих почти друзей, которые от неожиданности дружно вздрогнули, но спустя мгновение тоже облапили меня изо всех сил.

Глава 30,
в которой рассказывается, как помидоры и коровы могут стать причиной необычайных бедствий, способных удивить даже отпетых злодеев

– Ждет? – безо всякой надежды на лучший исход спросила я.

Констан отлепился от забора, развел руками в унынии и подтвердил:

– Маячит в окошке. И лицо у него мрачное… А все та табуреточка. Думал я, что надобно софу к окну подтащить, чтоб господин Теннонт седалищный нерв почем зря не истязал, но позабыл, пустая моя голова…

По мученическим глазам Виро я поняла, что тот уверен: седалищный нерв господина Теннонта отродясь не знавал таких мучений, которые сейчас выпадут на долю вновь напортачившего секретаря.

Лжечиновник, как и вчера, встретил нас в гостиной, переместившись на софу, но выглядел куда злее. Я хорошо знала, что подобные люди не переносят неожиданностей. Это напоминает им о том, что даже самые важные персоны иногда сталкиваются с непредвиденными ситуациями, после чего не могут выглядеть настолько уж важными. А один только внешний вид Виро (как и любое другое, столь же кошмарное явление) стал бы неожиданностью для кого угодно.

– И где вас носило этой ночью? – пропустив пожелание доброго утра, процедил лжечиновник, уже не пытающийся выглядеть хоть немного любезным и учтивым.

– Это моя вина, господин Теннонт! – Я загородила собой Виро, который начал тянуть неуверенное «э-э-э», предвещающее, что его оправдания будут крайне жалкими и малоубедительными. – Я, никого не предупредив, отправилась избавлять мельника от привидения, и ваш секретарь вынужден был последовать за мной, не успев вам о том сообщить.

Теннонт смерил меня презрительным взглядом и поинтересовался, сощурив глаза:

– И что же? Избавили?

– В некотором смысле да. – Я уставилась в потолок, придумывая, как бы внушить Теннонту, что мы не зря провели эту ночь не в своих постелях. – И к тому же мы спасли девицу, попавшую в беду. А это, безусловно, самое достойное деяние из всех возможных, судя по эпическим сказаниям, так что ваш секретарь заслуживает хотя бы маленькой, но похвалы…

Теннонт драматически прикрыл глаза ладонью и вздохнул, как старая лошадь. Я не настолько хорошо его знала, чтобы уверенно истолковать это действие, но Виро тут же ухватил меня за локоть и прошептал на ухо:

– Уходим, уходим…

Действительно, было самое время немного поспать.

Я ухватила за локоть Констана, и мы, подобно девицам, водящим хоровод, дружно устремились в сторону лестницы на второй этаж. Секретарь, невзирая на все беды, обрушившиеся на его голову за последнее время, не преминул свободной рукой на ходу сунуть под мышку блюдо со вчерашними пирожками, так что я вздохнула с облегчением. Чувствовал себя он явно лучше, чем выглядел.

…Мне снилось, что я превращаюсь в пепел, рассыпаясь сероватыми хлопьями на холодном ветру. Постепенно исчезали кончики пальцев, затем руки, и вот я уже не могу пошевелиться, чувствуя, как вот-вот рассыплется в прах мое отчаянно бьющееся сердце…

Подобные видения были вполне ожидаемы для человека со столь прискорбными жизненными обстоятельствами, поэтому я, проснувшись, утерла холодный пот со лба, пару раз глубоко вздохнула, пытаясь унять сердцебиение, и снова благополучно заснула.

Следующим гостем моих сновидений стал давешний волкодлак. Он рьяно грыз мою ногу, прерываясь только затем, чтобы злорадно похохотать. Уж не знаю, способны ли на самом деле волкодлаки смеяться, но я вновь проснулась в холодном поту. Рядом с моей кроватью на полу переливчато храпели Виро с Констаном, трогательно укутавшись в одно одеяло. Стало ясно, чем частично был навеян сон про смеющуюся нежить. Дуэт моих соседей по комнате звучал весьма разнообразно, так что в следующем сне мне могли послышаться и джерская музыка, и стоны призраков, и рев мельника. Я накрыла голову подушкой и вновь попыталась заснуть.

В этот раз мне привиделось, что веревка виселицы впивается мне в шею, а жители Эсворда одобрительно хлопают в ладоши, наблюдая, как я задыхаюсь и бьюсь в петле. Впрочем, спать, засунув голову под подушку, изначально было не лучшим решением. Пришлось вновь просыпаться. Отдышавшись, я с ненавистью посмотрела на подушку, потом на храпящих мерзавцев. Спустя мгновение подушка приземлилась на физиономию Констана, который, по моим наблюдениям, храпел громче. Я же попыталась завернуться в одеяло так, чтобы оно одновременно и берегло мой слух, и не мешало дышать. Получилось на диво уютно и тепло. Я с блаженной улыбкой вновь погрузилась в сон.

…Випероморф обвил мою ногу и тащил в глубины омута. Я пыталась стряхнуть его, но он не отпускал и затягивал меня все глубже и глубже. От ужаса у меня отнялся язык, и я могла лишь беззвучно открывать рот, в который вливалась холодная черная вода, пахнущая тиной…

– Госпожа Глимминс! – сурово сказал випероморф, повернувшись ко мне мордой. – Прекратите брыкаться и просыпайтесь!

Тут-то и оказалось, что за ногу, которая торчала из-под одеяла, меня дергает господин Теннонт, и на лице у него застыло еще более неприятное выражение, нежели у випероморфа из моего сна. Я пожалела, что проснулась.

– Что случилось? – сипло спросила я, едва не прибавив: «Я что, проспала время испепеления?»

– К вам очередной жалобщик! – сердито ответил Теннонт. – Избавьте меня от его общества поскорее. Я как раз декламировал стихи дамам, и этот вынужденный перерыв весьма огорчил моих слушательниц. Кто бы мог подумать, что в этой глуши столько людей ценят и понимают искусство декламации!..

– Гм, – сказала я, не решаясь что-либо говорить далее, ведь меня так и подзуживало выложить все, что я думаю и про декламаторов, и про их ценителей, и про визитеров.

Теннонт в ответ хмыкнул еще более саркастически, намекая на то, что не мне с ним соревноваться в искусстве многозначительного хмыканья, после чего удалился.

Виро и Констан продолжали дрыхнуть, я же, шатаясь и зевая, побрела к комоду, на дверце которого висела порядком замызганная тога. Чистые рубахи у меня закончились, равно как и целые штаны, а приличия все же следовало соблюдать, так что без хламиды было не обойтись. В зеркале, которое до этого скрывалось за складками тоги, отразилось ужасное нечто, заставившее меня отшатнуться, издав богохульное восклицание. Синяки под глазами от недосыпа удачно сочетались с настоящими синяками и ссадинами, покрасневший от насморка нос пересекала опухшая царапина, и все это было обрамлено сбившимися в колтуны лохмами. При взгляде на гребень мне внезапно подумалось, что близкая смерть – не худшая участь.

К счастью, у тоги был капюшон, поэтому я натянула его почти до подбородка, нашарила домашние шлепанцы и побрела в гостиную узнавать, какое же еще бедствие свалилось на мою нечесаную голову. Виро бдительно приподнял голову, проводил меня остекленевшим взглядом и захрапел еще до того, как улегся обратно.

…Проситель расположился на скамейке, чуть поодаль от дам, прилежно внимающих Теннонту, который увлеченно рокотал что-то о несчастной судьбе изгнанника в Северных Пустошах. Получалось у него и в самом деле неплохо, по крайней мере, дядька – усатый тощий крестьянин неопределенного возраста – сидел ровно, как отличник в приходской школе, и даже дышал вполсилы, явно впечатленный историей. А заподозрить его в неискренности, в отличие от остальных, повода не было.

Я, стараясь не нарушать торжественности обстановки, прошаркала к нему, дотронулась до плеча и сделала пригласительный жест, указывая в сторону кабинета. Дядька вздрогнул от неожиданности, поднял на меня глаза и внезапно побелел, издав булькающий звук. Я сообразила, как выглядело мое появление в глазах этого тонко чувствующего человека после того, как он несколько минут слушал выразительное описание пристанища демонов, но не придумала ничего лучшего, как похлопать его по плечу еще раз, стараясь, чтобы это выглядело ободряюще. Затем я решительно повлекла его за собой. Должно быть, бедный крестьянин решил, что ему сейчас предстоит увидеть воочию все то, о чем он только что слушал, потому что покорно последовал за мной на нетвердых ногах. Теннонт, не прерывая чтения, из-за которого его брови непрестанно шевелились, проводил нас осуждающим взглядом, который повторила вся группа поддержки в лице присутствующих дам. У меня даже в спине закололо, а крестьянин всхлипнул, не сдержавшись.

В кабинете я расположилась в кресле за столом Виктредиса и в полной мере осознала, как же приятно ощущать, что перед тобой трепещут. Проситель трясся, как овсяный кисель, бросая на меня испуганные взгляды.

– Так, уважаемый. – Голос у меня стал ниже и приобрел шелестящие нотки. – Что привело вас сюда?

Дядька поежился, пару раз беззвучно открыл рот, потом закашлялся и наконец, когда я уже отчаялась услышать что-то внятное, пискнул:

– Помидоры!

– Что – помидоры? – переспросила я уже нормальным голосом и немного сдвинула капюшон, потому что слово «помидоры» никак не вязалось со зловещими интонациями.

– Новейшего сорту помидоры, «Княжеское сердце». – Дядька пришел в себя, и я почувствовала, что еще не раз огорчусь его многословности, так вспыхнули его глаза на последних словах. – Ни у кого таких в Болотцах нету. Я специально из Изгарда семена выписывал, а там их прямиком из Ликандрика получили. Томаты сии характеризуются крайней урожайностью и сочностью, слава о которых дошла до моих ушей в минувшем году. Двоюродный братец жены моей, что в южных землях живет, в письмах своих описывал, что количество плодов превосходит всяческое воображение. А так как наша семья испокон веков держит самую лучшую овощную лавку в Эсворде, то я возгорелся помыслами о сих дивных помидорах, которые, по моим подсчетам, должны были принести в два раза больше прибыли с той же самой площади. Семена, правда, дорогущие, словно их из какого эльфийского дворца прямиком высылают. Поистратился я прилично, однако ж первые ростки утешили меня. До чего ж они были… зеленые! Зеленее, чем обычные помидоры. И стебельки у них были… крючковатее! Эх… не понять этого никому! И как же я холил рассаду, лелеял… Детей своих я не так дарил вниманием и заботою, как эти чудные томаты!

– Да-да, я поняла, – пробурчала я, барабаня пальцами по столу. – Удивительно зеленые и крючковатые всходы случились. И что же?

– А потом они принялись расти, да так споро, что я только диву давался! И что за сочные и крепкие это были стебельки, я вам скажу! Так, бывало, рукой слегка проведешь по листочкам, а они…

– Арргхх! – Я поняла, что все истории о любви, которые мне довелось услышать до сего момента, померкнут перед этой.

Дядька сбился и согнал с лица мечтательное выражение.

– …Ага, понял. Всем были хороши они, обещая мне каждым своим побегом невиданную прибыль, но оказалось, что наш климат для них очень уж засушливый. Ужо как я их ни поливал, но увядали голубчики мои. И соседи принялись поговаривать, чтоб я воду из колодца, что на улице нашей, не переводил в таких количествах, а иначе… Небеса, однако ж, вняли моим молитвам слезным, и лето выдалось дождливым. Воспрянули и потянулись к небесам всеми своими листочками мои ненагля… Ой.

Я кивнула, соглашаясь с тем, что повествование снова ушло не туда, и дядька, сглотнув, продолжал:

– Но, как ваша милость может заметить, последнюю неделю погода стоит солнечная, дождика не видать, а прямые солнечные лучи пагубно влияют…

– Так. – Я наконец поняла, к чему ведет этот любитель помидоров. – Вам нужен дождь?

– Да! – страстно выдохнул дядька, прижав к тощей груди руки. – Затяжной. Чтоб несколько дней кряду. А иначе… разорюсь. Я же все хозяйство ради них забросил!

На всякий случай я покосилась на приоткрытое окно, в котором было видно, что вечереющий небосвод абсолютно чист. Высоко над огородами чертили воздух стремительные ласточки, сообщая даже самым неискушенным знатокам народных примет, что дождя в ближайшее время не предвидится.

Погодная магия по своей сути совершенно бесхитростна. В этом-то и таится ее главная сложность. Представьте себе повозку, стоящую на вершине холма. Достаточно толкнуть ее один раз, и она покатится сама. Другое дело повозка, стоящая у подножия холма. Чтобы она покатилась, ее надобно сначала вытолкать на вершину. А для этого нужна недюжинная сила.

Точно так же дело обстояло и с вызовом дождя в прекрасную, ясную погоду, когда на небе не сыщется ни одного облачка, и даже ветерок не шелестит в листве. Никакие колдовские уловки, хитрости и отточенные формулировки заклинаний тут не годились. Только магическая сила, которая либо есть, либо ее нет. Если бы нашлась хоть одна примета возможного дождя – возникла бы белесоватая дымка на закате, небольшое облачко, скрывшее покрасневшее солнце, спрятались бы крапивницы или подал бы голос перепел, то у меня была бы надежда справиться с этой напастью. Но все указывало на то, что погоде полагалось быть ясной еще долгое время: из лесу доносилось звонкое кукование, и закат был настолько золотисто-розовым, насколько это возможно. Стало быть, проклятая повозка была у подножия холма.

– Нет, – сказала я крестьянину честно. – Тут я вам не помогу.

– Я вам заплачу! – Дядька трепетал уже от страха, вызванного собственной решительностью. – Сколько скажете! Тут дело такое, что отступать мне некуда!..

Сами понимаете, деньги сейчас меня заботили мало. Однако даже в таких обстоятельствах я не могла прямо признаться, что у меня попросту недостанет сил на такое колдовство. Поэтому я принялась измышлять, по какой же причине отказать в помощи просителю. Некая мысль в мою голову пришла одновременно с сонным Констаном, появившимся на пороге кабинета.

– Видите ли, почтенный, – решительно прервала я дядьку, пылко доказывающего, что я просто обязана спасти его помидорный рай. – Погодное колдовство не сработает – да у меня и права нет его применять, – ежели кто-то в Болотцах будет против дождя. Сами понимаете, если б меня просило все поселение, это было бы совсем другое дело. Констан, милейший! Сбегай-ка за калитку и посмотри, не скосил ли кто сено где-нибудь поблизости?

Констан беспрекословно повиновался. Я заподозрила, что он все еще спит.

Как я уже говорила, с возвышенности, где стоял дом поместного чародея, открывался прекрасный вид на болотницкие огороды и поля. И не могло быть такого, чтобы никто на этих полях не воспользовался такой чудесной погодой в сенокосную пору по назначению.