Текст книги "Лапочка для Демона"

Беркут

Чёртов сон, где беркут падает на меня с высоты, тяжёлым камнем… Падает и почему-то прямо на грудь… И я почти задыхаюсь во сне. И гудит в ушах.

– Лап, – зову Иру, потому что слышу сквозь сон, как звонят в дверь.

Хлопаю по краю дивана  ладонью. Лапы  нет рядом. Вспоминаю, что было.

Ульяна приходила. Соседка. Грубо раком… Насвистела моей девочке всякого дерьма. Потом я Лапу успокаивал. Потом мы уснули.

А потом Лапа встала и что-то сказала… Не помню уже, что-то по поводу соседки. То ли она забыла у нас какую-то хрень, то ли Лапа ей обещала зайти, я сквозь сон не понял. Вырубился только опять – и все.

Ошибка. Моя блядская ошибка.

Понимание этого приходит сразу.

Звонок звенит, а у меня по телу дрожь.

Встаю.

Ощущение, что все упустил, бьет по нервам. Словно ничего не сделаешь, поздно,  кожей ощущаю опасность. Словно зверь, живу инстинктами.

И сейчас они вопят.

Иры в квартире нет, звонок орет, колоколом по башке: «Беда, беда, беда»

Иду, как спал, в одних спортивках, к двери. Глазок закрыт снаружи.

Сука, это оно.

И оружия нет.

Открываю дверь. Да и нахрен оружие. Там Ира. Все самое важное – там.

На пороге Беркут. И в его лапах моя женщина. Впиваюсь в нее взглядом, оценивая ситуацию в полном ее дерьмовом объеме.

Лапа бледная, губки дрожат, но слез нет. И в глазах готовность. Вот умеет она мобилизоваться, когда это необходимо. Когда край.

Беркут один. Это… Нет, это нихера не странно. Это в его духе вполне.

Узнал,  где мы сидим. Прилетел, всё бросил. Хотя что ему бросать, его уничтожили. Здесь у него бизнеса не осталось. С партнёрами лажа, Кирсан обложил, дядька мой добил. Он вошёл в подъезд… А тут Лапа.

Она ему в руки свалилась подарком. Пропуском ко мне. И сейчас не нужна. А значит…

– Дай мне её, – хриплю я, твердо глядя в его глаза и отпуская ручку двери, чтоб было видно, что я не вооружен. Пусть меня берет. Ее отпустит. Она ни при чем совсем, пусть отпустит. – Отдай.

Беркут усмехается торжествующе.

Мы – сыновья своего отца. Как под копирку. Доминантными считаются карие глаза и тёмные волосы, как у наших матерей, но ни мне, ни ему не досталось красок. Мы белые, как альбиносы. И если у меня глаза серо-голубые, то у Беркута они белёсые, отчего взгляд выглядит неестественным, лютым и безжизненным. Бешеный взгляд, давящий отсутствием глубины, как лёд, по которому только скользить и падать.

То, что этот человек неадекватный, я ни капли не сомневаюсь. Рисковый. Пришёл в квартиру один, не вытащил на улицу, попытался выкрасть мою девочку, хотя я за ней присматривал. Не боялся Беркут и людей, что живут в этом подъезде. Ведь Лапа вполне могла оказать сопротивление, заорать. Ничего, сука, не боялся, как умалишённый.

Снеговик херов, во всём белом ко мне пришёл на разговор. Рубаха расстёгнута, рукава закатаны, и брюки легкие. Тапочки  не совсем белыми, но знак хороший.

Глаз схватывает мелкие детали, настолько точно и четко, словно… Перед смертью… Нет. Не думать.

 Беркут скалится и вталкивает Ирину в квартиру,  прямо ко мне в объятия.

Оставаясь с пистолетом в руках.

Дальше я действую быстро.

Из квартиры ее не утащить, Беркут не выпустит, а , значит, надо наоборот. Обезопасить.

Подхватываю с тумбочки свой сотовый, сую ей в руки.

– Зигзаг, – шепчу в ушко и толкаю в сторону балкона, закрывая собой.

Если Беркут решит стрелять сейчас, то я буду на пути. А Лапа, вполне возможно, успеет добраться до балконной двери под прикрытием моего тела и запереться. А там… Как повезет.

Но Беркут смеется и идет следом, как белая, неотвратимая гибель.

Он не препятствует моим действиям, вообще ничего не делает.

Лапа закрывается на балконе, сразу уходя в сторону от окна. Последнее, что я себе позволяю, момент слабости – смотрю в ее огромные испуганные глаза.

Словно прощаюсь.

На самом деле, не важно, кому она позвонит, потому что мне по-любому конец.

Против пистолета муай-тай не работает.

Я это понимаю, она это понимает. Сучара Беркут тоже понимает.

Выдыхаю, разворачиваюсь к нему.

И картина маслом: Беркут стоит посреди гостиной, оглядывается с таким искренним любопытством, что даже не по себе становится.

Больной ублюдок, блядь. Вообще никакого инстинкта самосохранения. Позволил Лапу спрятать, с телефоном… Так уверен, что доберется до нее? Или ему реально пофиг?

А если так, если есть вариант, что у него проблемы с башкой сильнее, чем я предполагал… Может, у меня есть шанс?

Придурки любят поговорить. Просто так убивать им не интересно.

Ну что, братишка, поговорим?

– Ну, здравствуй, брат, – усмехаюсь я. – Первый раз лицом к лицу, да?

– Первый и последний, – криво щерится Беркут. – Неплохо побегали. Я тебе прям фору давал.

Ага, пизди больше про фору…

– Да, я догадался… – главное в разговоре с предполагаемым психом что? Правильно. Главное – подыгрывать. – Зачем только?

– Хотелось понять, насколько ты – Беркутов…

Сука! Я не Беркутов! Но смотрим. Ждем.

Лапа моя, надеюсь, ты не затупила в самый ответственный момент. Не водилось за тобой такого раньше…

– Нахрена? Могли бы просто встретиться, пообщаться… Раз так интересно…

– Не особо интересно было до этого. А теперь… Ну, я выводы сделал…

– И? – сажусь, киваю ему на кресло, словно ничего и не происходит, словно брат старший у меня в гостях. Манеры располагают к растягиванию времени, знаете ли… Для того их и придумали.

– Жидковат. Слишком доверяешь своей бабе.

– Есть грех. – Соглашаюсь опять, уже понимая, что в том, что Беркут  здесь  в первую очередь мой проеб. Не уследил за Лапой. Она светанулась. И, наверняка, как раз недавно, при разговоре с соседкой… Вот не зря у меня пунктик насчет нее был…

– Не наша порода.

И это хорошо…

– А была бы ваша?

– Была бы наша… Ты бы свою рыжую бабу выебал и морду ей начистил. Как наш с тобой папаша.

У меня на пол секунды становится мутно в глазах. Папаша, значит…

А Беркут, положив руку с пистолетом на стол, так, чтоб сразу стало ясно, выстрелит на любое движение, не предупреждая, впивается в меня своим жутким пустым взглядом и признается неожиданно:

– Я ненавижу его.

– В этом мы едины, –  отвечаю я и, скривив губы, отвожу взгляд от безумных глаз.

– Теперь я это знаю, – кивает он.

Беркут нервничает, и эта чёртова семейная история меня тоже  вымораживает. Я давно все забыл, отпустил из своей жизни. Как раз после того, как перестал быть Беркутовым.

Призрак отца, твари, бросившего нас с матерью, порушившего все мои немногие светлые воспоминания о семье, никогда не возвращался больше.

И я не подозревал, насколько глубоко во мне сидит старший Беркут. Как много во мне отцовского.

Пока не встретился лицом к лицу с тем, в ком этого дерьма еще больше.

Странно. Вся эта ситуация похожа на какой-то сюрреализм, потому что по сюжету жанра меня должны были сразу грохнуть. Неужели Беркут настолько туп, что действительно будет со мной беседовать?

Не туп, а психически больной.

У него ничего не осталось, он пришёл убить меня.

Нашла коса на камень. Он считал, что всё так легко, что правитель мира. Но иногда можно нарваться на такие неприятности… На меня. Но и с неприятностями Беркут привык расправляться.

Он уже покойник, его грохнут очень скоро. Ему терять нечего. А вот мне есть что.

– Он избил её, – начинает говорить Беркут.

Новости, однако… Я думал, только моей матери перепало. Молчу, пусть продолжает…

– Мне было восемь лет. У меня на глазах. И ушёл, – продолжает Беркут, и я замечаю, что он так же, как и я кривит губы, так же ядовито ухмыляется. Эта одинаковость бьет больнее всего. Мы похожи. И не только внешне. Мы оба с ним – жертвы нашего папаши. И его продолжения. – Она протянула ещё полгода. Инвалидом стала. Я с бабкой остался. Бабка всё время мне говорила, что видела его с другой бабой, с коляской ходили. Я с детства знал, что он ,  мразь, убил мою мать, чтобы уйти спокойно к другой.

– Погоди, – прерываю я его. Слова эти для меня морозом по коже,  – как полгода?! Твоя мать умерла, когда тебе было восемь лет?!  Он же мать мою… Он избил её и ушел к вам… Блядь.

– Перипетии жизни, – скалится Беркут. – В то время сложно было что-то о ком-то  узнать. Сейчас всё в сетке, всё так легко, – он щёлкнул пальцами, – по щелчку вся информация на человека. А тогда   я рос со знанием того, что моя мать погибла от его рук, потому что какая-то Ольга Самойлова забрюхатела  от него. Я ведь отца убить хотел, а его посадили. На тот момент я не знал, что засадил его твой дядька родной, избавил, так сказать, сестрёнку от хахаля. А ты знал, кстати? Смешная информация, да?

Очень, блядь. И вопросов к дядьке теперь вагонище.

– До тюрьмы я дотянуться не мог, – продолжает Беркут, – а вот до Оли Самойловой – без проблем. Я даже встречи   не искал. Учился себе на медицинском факультете, на трупах практиковался  людей резать. В интернатуре наткнулся на пациентку, твою мать…

– Сука, – доходит до меня,  – так это ты её порезал?!

– Да, – смеется он весело,  и я понимаю, что это не просто неуравновешенный психопат, а маньяк с реальными психическим отклонениями. – Я её ещё отравил, но откачали. Жалко, так красиво всё было. Я навис над ней и тихо прошептал в ухо: «Раз связалась с Беркутом,  платить всю жизнь будешь».

Я молчу, стараюсь дышать. Ровнее, Игореш, ровнее… Спокойнее… Еще не время. Еще не время. Все будет.

Чувствую, как во мне что-то настолько дикое поднимается, чему объяснения никакого нет. И контроля тоже.

Папаша, ты как, счастлив там?

Я помню эту ситуацию, мать лежала в больнице, попала туда с аппендицитом, а потом были осложнения… Серьезные очень. Ее и в самом деле еле откачали.

Вот только ничего мне неизвестно про отравление. И про то, что это все не осложнения от операции были.

Мать после того случая кинула меня на дядьку и уехала за границу. Наверно, это и в самом деле был для нее оптимальный вариант. Она – там, где никто не достанет, а я – под защитой дядьки. Ко мне не сунутся. Вот только моего мнения она не спросила. И не объяснила ничего. А  я как раз на первый курс поступил и, можно сказать, остался без матери. Она, конечно,  периодически приезжала, нарушая мою весёлую студенческую жизнь и постоянно, словно наседка, курируя меня по телефону и лично, когда удавалось поймать. Но никогда не жила в России. Потом где-то на Лазурном берегу умудрилась  подцепить московского  депутата, и с тех пор  мотается с ним туда-сюда.

Я ведь тогда думал, что она меня ради любовника кинула…

Вот как интересно разговор повернулся.

– А папаша сдох в тюрьме, – говорю я своему сводному брату. – Свои же пером и пырнули.

Вывожу. Знаю, что надо еще время тянуть, но сил нет никаких.

– Потому что черти долго не живут, – согласно кивает Беркут.

– Ты задержался, – скалюсь я. – Папаша не предупредил мою мать, что у него была жена и ребёнок. И кто знает, может до нас с тобой у него были ещё семьи.

– Нет, я проверял, – спокойно отвечает Беркут. – Но дело не в этом.

– А в чём?!

Вот реально, в чем???

Какого ты хрена прицепился ко мне, сука?

– В том, что ты… Ты отобрал у меня всё. Я всё потерял только потому, что ты существуешь. – И, пока я охреневаю от нелогичного и тупого заявления, переводит взгляд на балконную дверь, за которой притаилась Ириска, –  хорошенькая девочка. Мне понравилась. Она умрёт вместе с тобой.

Логика, блядь…

– Беркут… Тебе бы к специалистам обратиться… Ты же ебанутый. С чего такие выводы?

– С того, что если б не мамаша твоя, до которой я , кстати, доберусь еще, после тебя, то я бы жил в нормальной семье. И все было бы по-другому. Она, сука, увела его. Она заставила его избить мою мать! Она! И ты! Из-за тебя, гаденыша, уже сидевшего у нее в пузе!

Он начинает орать, пистолет дергается в руке, а я прикидываю траекторию броска. И нет, не получается так, чтоб хотя бы пятьдесят процентов успеха. А значит надо тянуть еще время.

Я вывел его из себя, может, Беркут совершит ошибку?

– Как ты нашел меня? – нет ничего лучше, чем перебить настрой у неуравновешенного человека сменой темы разговора, переключить его.

– Так это,– он неожиданно меняется в лице совсем, мрачнеет, бросает взгляд куда-то в стену, как будто там кто-то стоит. – Анюта у твоей рыжей уроки шитья и вышивки берёт. Увидел её по видео-связи. Дочери ничего не сказал, но собрался и приехал к тебе в гости. У меня ведь девочка, – он заворожённо смотрит в стену,  – ребёнок.

Понятно, что ребёнок. Но, видимо, для Беркута эта Анюта особенная.

Ира, бля-я-я!!! Вышла все-таки в интернет. Это же так легко узнать, откуда человек вещает.

– Вернулся на исходную позицию, братишка? – он моргает и становится прежним Беркутом, наглым, дерзким и, сука, опасным. Надо же, а совсем недавно выглядел более человечным. Дочь смягчала,  – ты либо дебил, либо дважды дебил, что вернулся на квартиру, откуда мои ребята рыжую забрали.

Мысленно посылаю честно заработанное звание «дважды дебила» Кирсану.

И пропускаю рывок Беркута.

В последнюю секунду уклоняюсь от просвистевшего возле уха… скальпеля!

Бля!

Реально, как в фильмах!

Спецэффекты тупые. Режиссера на мыло.

Вскакиваю, роняя кресло, перекатываюсь, бьюсь плечом о столик. И все гадаю, почему не стреляет?

Судя по всему, разговоры закончились. И мое время – тоже.

Но выстрела нет, после переката вскакиваю на ноги… И вижу, как Беркут, скалясь, отбрасывает пистолет в сторону.

Да ладно! Мы решили полностью следовать сюжету тупого кино?

Ну, с другой стороны, мне же лучше.

– Муай-тай? Ты ведь тоже… – ласково спрашивает Беркут.

– Да, да, – разминаю  я плечи.

– У нас настоящая семья,– он расстёгивает рубаху и улыбается белоснежной улыбкой. – Я тебя рядом с батей похороню.

– Ты знаешь, где его могила?

– Нет у него могилы, и у тебя не будет.

– Ты в курсе, что ты психопат и шизофреник?

– Тебе стоило прочитать нужную литературу прежде, чем хуйню перед врачом нести.

– Да, бляха, скажи хоть сам, что у тебя за диагноз.

– У большинства маньяков-убийц нет никаких психических диагнозов. Ты знал об этом? – Он снимает туфли и откидывает их в сторону. – Это, братишка, мировоззрение и хобби. Люблю людей резать. Особенно девочек. Ну, ты в курсе, да?

Да, я в курсе. Я много чего нарыл на него.

И, кроме безусловного вывода, что он – редкий отморозок и маньяк, еще и понял, что у нас много общего есть. Спорт, повадки одни и те же, красный диплом врача…

Сука! Если бы он кукухой не поехал, то был бы реально крутым челом. И, возможно… Мы даже остались братьями.

– Я так мечтал о брате, – я говорю правду сейчас. Ну а что терять? Перед тем, как… Всё равно сейчас всё решится. Маньяк – он и в Африке маньяк. Без вариантов, либо он меня уложит, и усну навсегда, либо я его постараюсь обезвредить. И, естественно,  убить легче, чем обезвредить, поэтому у Беркута нереальное преимущество.

***

Муай-тай тождественен тайскому боксу, но есть принципиальные отличия. Бокс –  скорее ответвление от традиционного таиландского боя, который за пределами страны почти не развит. Я всё это знаю, так что в драках обычно с муай-тай скатываюсь до примитивного тайского бокса, потому что танцевать со мной вряд ли кто захочет.

Беркут точно не планирует.

Его техника – это как раз тайский бокс, самый распространенный вариант муай-тай.

У нас тут вроде как церемонии должны быть, эпика по жанру. Ну, Беркут именно так и думает. Наверно, это было бы символично в кино.

Драка братьев, круто же.

Обязательные ритуалы перед боем, специальная музыка.

У Беркута в голове – сто процентов.

Но не у меня.

Я настраиваться на крутую сцену возмездия не собираюсь. Не до того. У меня вон, Лапа на балконе…

Особая техника в муан-тай – это дыхание.

Оно у меня выработано до автоматизма. И самое приятное, что я отлично знаю оборонительные клинчи. Защищаюсь локтями и коленями. А защищаться, сука, пришлось почти сразу. Беркут – боец отменный, грубый, разбивает мне скулу почти сразу.

Клинч атакующий коленями – вещь жестокая, большинство нокаутов происходят именно от них.

Места дико мало, не ринг все же, боль я уже не чувствую, дерусь из последних сил.

Беркут тяжелее, выше и старше. Опытнее.

И да, он не сдерживается.

А я…

Я стараюсь.

До определенного предела.

Это только в кино удары быстрые, и соперники не выдыхаются. Бой – тяжёлый труд, особенно если это бой на выживание. И я собирался выжить и убить соперника.

Убить?

В какой момент боя появляется эта мысль? Когда у меня затёкает глаз,  или когда я разбиваю нос Беркуту? Кровь дурит голову, сводит с ума. Бросаю взгляд на балконное окно, Лапа смотрит на нас, прислонив ладошки к стеклу.

Ее широко раскрытые глаза в слезах.

Беркут ловит мой взгляд, хрипит радостно:

– Хорошая девочка… Поиграю с ней.

После этого тайский бокс машет нам ручкой, мы со сводным братом начинаем меситься, сворачивая  мебель к херам.  Я стараюсь ударить в висок или шею, укорачиваюсь от ударов почти с трудом. Хорошо до этого потанцевали,  скорость, реакция от натуги подводят.

Его лицо,  искажённое в лютости, как у оскалившегося зверя, оно мне будет долго сниться. Пустые холодные глаза. Мы замираем, ухватившись руками друг за друга. Наши пальцы  скрещены, я нависаю над ним, но не могу и пошевелиться, потому что Беркут захватывает меня ногами. Давит на кисть моей руки, сжав уцелевшие зубы. Его левая рука гораздо сильнее моей правой. И мне кажется, я слышу, как трещат  кости. Сила  нечеловеческая. Я резко размахиваюсь и бью лбом в его проклятое, так похожее на мое,   лицо.

Но гораздо больше он папашу напоминает.

И это окончательно срывает. Становится плевать на боль в сломанных пальцах, на каменные от напряга мышцы.

Удар в кадык – это смерть. Быстрая.

Я могу подарить своему брату быструю смерть.

А он не успевает мне помешать.

Беркут хотел поймать руку, но кровь заливает его глаза, он почти не видит.  А удар  такой силы, что сминается горло.

Я выворачиваюсь из-под обмякшего тела брата, встаю сначала на четвереньки, а затем во весь рост.

Напротив меня на балконе Лапа. Она не бьется больше в стекло. Просто стоит и смотрит. И глаза ее, темные лисичкины остренькие глазки, сейчас полны слез, боли и ужаса.

Я прижимаюсь ладонью к стеклу и Ириска заторможено смотрит на отпечатавшуюся на окне кровь.

Ну что, Лапа, как тебе мое истинное лицо?

Лицо моего отца?

Она переводит взгляд с окровавленной ладони на разбитое лицо, что-то шепчет своими распухшими от слез губами.

И мир меркнет.

Чьи-то голоса, рёв Лапочки остаются  где-то далеко в тумане. Я все еще вижу мёртвое тело Беркута… И не чувствую облегчения. И не потому,  что от моего тела мало что осталось, а потому что я убил человека, которой был мне нужен всю мою проклятую юность. Я бы хотел, чтобы моя жизнь была совершенно другой.  Тогда бы подонок, заведший две семьи проиграл. А так… Получалось, что наш отец уничтожил нас.

Меня… И моего старшего брата.

Ты доволен, сука? Все так, как ты хотел?

Куда-то везут. От боли теряю сознание.

И, наконец, приходит облегчение. Потому что  так будет лучше.

Я хочу темноты и покоя.

Я – твой родной

Лапу я не взял на похороны Беркута.

Она и  не рвалась, к тому же  моя мать приехала, и я Ирой, как щитом,  от неё прикрывался.

Сразу, как вошла в квартиру, Лапу ей в руки сунул и свалил подальше.

Нервы у меня и так ни к черту, и выслушивать ее кудахтанье – приговор, блядь.

И про похороны брата ни полслова.

Мать бы в жизни не оценила, если б узнала, что я Беркута сам хоронил.

Никого, кроме меня,  на городском кладбище не было.

У Беркута вообще никого не было, кроме дочери… И, как оказалось, меня.

Пустая жизнь, наполненная ненавистью.

А я ведь не обманывал, когда признавался, что хотел бы иметь старшего брата.  Перед лицом гибели, смерти неминуемой, все иначе понимается, по-другому видится.

Действительно это так, если бы всё повернулось иначе, и мы бы как-то общались, а не копили злобу вдали друг от друга, из нас бы вышла убойная пара. «Но» – оно всегда присутствует.

Беркут был болен на всю свою протекающую крышу, а  отец умудрился вселить в нас обоюдную ненависть.

Мы оба в него. Упёртые, гордые, мстительные и злые. Последнее нужно искоренять всеми путями, потому что пострадают родные. И бабке Беркута жилось не сладко с таким внуком, и девочке Ане тоже выпала нелёгкая доля, хотя Беркут её одну в этом мире любил.

А у меня Лапа и мама.

Лапа, конечно, феерически меня подставила, выйдя в сеть, когда запрещено было. Но винить ее до конца я не мог.

Просто надо осознавать, что не все в этом мире понимают механизмы интернета, не все осознают современную реальность.

Лапа была уверена, что поступает правильно, что все сделала безопасно, потому что не со своего айпи выходила в сеть.

Ей невдомек, что ее присутствие легко проверить по следам. Это если заморочиться и отслеживать ее рабочий чат.

А тут даже не пришлось этого делать.

Маленькая Анечка, безумно любившая свою учительницу по шитью и просвистевшая отцу все уши о милой Ирине, оказалась дочерью моего старшего брата.

Совпадение, чтоб его.

Словно папаша там, в аду, где ему, надеюсь, на редкость херово, специально нас сводил.

Чтоб уже разобрались между собой, в ком больше беркутовской крови.

Кто достоин остаться на этом свете.

Ненавижу, блядь.

Не могу успокоиться никак, стоит вспомнить этого урода. Не брата, нет.

Отца.

Его проклятая кровь отравляет, сводит с ума.

Хорошо, что я это все осознаю. Нужно убить в себе папашу навсегда.

Я протираю лицо левой рукой. Правая ещё  в гипсе.

Четыре пальца мне сломал брат. Несколько рёбер, по почкам так вдарил, что я кровью неделю мочился. Но всё равно, я для Беркута хорошее место на городском кладбище выбил. Могилку оформил, памятник заказал… Так с Беркутом общаться  гораздо приятнее.

Когда он в могиле.

После похорон я тут первый раз.

Зацениваю качество работ в новом доме для брата.

– Знаешь, брат, – я поправляю  венок из пластиковых цветов, – я рад, что Лапа к тебе попала. Ну  что толку от моих способностей и возможностей, если бы мою девушку какие-нибудь чурки сцапали и тут же отдали. А смотри, как получилось. Вместо того, чтобы девок насиловать и скальпелем резать, ты спокойно мёртвым лежишь. Значит, не зря меня Демоном назвали, польза от меня есть. Ты как думаешь?

 Усмехаюсь, сглатываю ком в горле.

– Молчишь? И ты не представляешь, Славик, как это хорошо…

Шум широченных шин по асфальту звучит деликатно.

Кого сюда принесло еще?

С братом поговорить не дадут…

Смотрю  в сторону ограды. Между высоких елей тормозит черный внедорожник.

Из него выходит Кирсан. В лётчицкой куртке на меху. В кепке, что его старит и даже делает похожим на какого-то политического деятеля.

Смотрит по сторонам… Правильно, Кирсан, тебе есть чего опасаться… Да и привычки не пропьешь. Шагает быстро  ко мне.

Скалится, как обычно. Сучара. Питер сказал его любить. Но Питер мне больше не указ, я на него теперь  только фрилансю. Так что похер.

Я опять смотрю на могилу, на мраморное надгробие с изображением атакующего беркута, и даже не поднимаюсь со скамейки, чтобы поприветствовать товарища Кирсана. На хер пошёл бы он. Вот что припёрся? Я, сука, брата поминаю, мне его видеть не хочется.

– Добрый день, Ольгович.

– Ага, – нехотя отзываюсь я.

И вдруг Кирсан хлопает меня по плечу.

Это что сейчас было?

Едва сдерживаюсь, чтоб не оскалиться злобно.

Сочувствие проявляешь, сучара? Не поверю ни за что.

И точно, стоит только подумать, как раздается спокойный голос надо мной, без особого выражения даже, словно допрос проводит:

– Ну, как тебе, Ольгович? Понял, каково это, убить человека?

Сучара. Припоминает мне наш разговор. Ну да, теперь я знаю, каково это.

Хотя…

Если отвечать на его вопрос прямо, то я не понял, как оно… Я просто не заметил, как это произошло и толком не осознал. Быстро и кроваво.

Возможно, если бы пришлось отвечать, то…

Но суда не будет. Мне нарисованы пределы допустимой самообороны, и оспорить этот момент некому. Не придет родня Беркута ко мне вопросы задавать… Вся его родня здесь, у памятника с атакующим беркутом.

Дочка маленькая, бабка старая.

Так что нет, Кирсан, не знаю я, каково это на самом деле…

– Не знаю, как человека, – тихо отвечаю я. – Я брата убил.

– Беркут был тебе братом? – усмехается Кирсанов и дружески хлопает по гипсу.

– А то ты не знал… – И чего играет, сука?

– Я не об этом…

– А я об этом.

– Мы с тобой всегда на разных языках говорили.

– Да, мне похуй, что припёрся? – не выдерживаю, грублю.

– По делу, Ольгович, не плачь только, что Славку-маньяка потерял, – издевается Кирсан.

Я смотрю на него и холодно усмехаюсь. Ну давай, сука, беси меня…

Довольная рожа растянута в улыбке. А потом улыбка резко исчезает.

 Он сует руки в карманы, ещё раз оглядевшись, начинает перекатываться с носка на пятку, до дичи меня раздражая. Ещё присвистывает какую-то бесящую хуйню, вроде немецкого марша.

– Что за дело? – не выдерживаю я.

– Бабка Беркута копыта откинула. У него дочь осталась. Беленькая такая, глазастенькая. Милаха. Прям, как ты.

– Анечка? – выдыхаю я.

– Да. Знаком?

– Лапа знакома. Где ребёнок?

– Со мной…

Я резко встаю.

Нет, Кирсан – отец опытный, я просто не хотел… А может наоборот нужно показать девочке, что папа умер, и я его похоронил?

Я замираю, глядя на внедорожник, откуда один из охранников Кирсана выводит маленькую девочку в сером пальто и белых сапожках.

– Беркут в детский сад и школу её не отдавал. Она немного одичавшая. Людей боится, ничего не говорит, – поясняет  Кирсан.

Анечка отрывается от охранника Кирсана и бежит мне навстречу. Радостная, улыбается. Действительно милаха. Беленькая, симпатичная. Бежит ко мне, видно , издалека приняв меня за отца.  А потом понимает, что я не папа. Останавливается, с опаской меня разглядывая. Я делаю шаг к ней навстречу и присаживаюсь, чтобы быть с ней на одном уровне.

Протягиваю руки.

– Я родной, – говорю я ребёнку,– я твой дядя.

Аня хмурит бровки, как мы с Беркутом. Заглядывает за мою спину, на могилу.

– А почему красиво? – очень медленно подходит ко мне. Боялась, робко совсем, но идет  навстречу. Я жду, пока  не достигает моих рук. Аккуратно беру её к себе, и с Анечкой на руках поднимаюсь. Она боится. Пока боится. Она ещё не знает, что дядька может заменить отца и стать самым близким человеком. Я-то знаю.

Аня пахнет клубничной жвачкой, кажется хрупкой и малюсенькой. Ещё и лёгкой, так что я почти не чувствую в рёбрах боли.

А Кирсан сказал, что людей боится. Вижу немного ошарашенную морду Михалыча. Он удивлён. Чему удивляться, это мой ребёнок.

– Папа твой умер, поэтому так красиво. Вот, цветы ему купил, – вздыхаю я, показывая Анечке могилу Беркута.

– А как это, умер? – удивляется девочка,  – как мама? На небе?

– Его больше нет с нами.

– А с кем он?

– С дедом и твоей бабушкой.

И возможно с матерью. Но я для начала выясню, откуда у маньяка Беркута дочь,  где на самом деле ее мать, а потом уже буду что-либо говорить. Ребёнок, наверняка, с травмированной психикой. В школу не ходила…

Так и замираем мы втроём над могилой Славки.

Знал ли он, кто его будет хоронить?